Мохелла — это Старый Техас. Там я родился и вырос. Там все как и в Техасе, за исключением 8-й линии Потока, в то время ее даже еще и не планировали, и это даже и хорошо, я считаю.
Я помню лес, железную дорогу, болота и провода, лошадей и пекарню. Что видят в Техасе другие, я без понятия. Мохелла это старое радио на потрескавшемся кухонном подоконнике, взгляд в чье-то окно на первом этаже в интересе на любовь, это вечные сборы на войну где-то на окраине с героями в плащах и на телегах, и бабами, провожающими их платочками. Мохелла это вечный закат и сбор бутылок поутру на жвачку.
Мохелла это заброшенные поля анаши, можете себе такое представить. Это бетонная дорога через мертвый лес, полный белого шума, и освещенный подозрительным лунным светом.
Мохелла это Санта-Барбара на каждой проклятой фазенде, где хозяйка спит с соседом и соседкой в тайне от обоих, хозяин с садо-дамой из Города, дочь со всеми кто пригласит на сеновал (ах эти мохелльские сеновалы!), а сын с конюхом каждый четверг и субботу в его в закуте либо в саду за кустом жасмина у кирпичной стены.
Мохелла это буйство воды и зелени, это тучные стада на горизонте, и ужасающий чернозем, набивающийся в протекторы тяжелых ботинок.
Мохелла это типографская краска по жизни въевшаяся в пальцы, сворачивающие очередную папироску во время вечернего чая на веранде.
Мохелла это поросшие мхом деревянные заборы, высокие и гнилые, на них можно забраться и, покачиваясь, считать вагоны с крупой, солдатами и кирпичами, громыхающие по железной дороге, разделившей Мохеллу на "Ту" и "Эту" стороны.
Это стойкий аромат кофе в полуденном воздухе бледного лета, вкусная глазунья с колбасой и помидорами, своя мама в легком сарафане, угощающая конфетами, и чьи-то мудреные штаны, сушащиеся на заборе.
Это кстати и традиция в первый май 15-летия начинать вывешивать свои кожаные штаны на забор ближе к ночи, что означает открытую готовность к половой жизни, заодно и польза, штаны хоть проветрятся.
Это вечные отъезды и приезды, рассказы и сногсшибательные пати в розовых кабаках.
Это немножко горечь что скоро уже все, но нервное возбуждение что дальше еще ого-го, и безбашенная радость что сейчас еще не окончилось.
Мохелла это рай на неизведанной земле, все мы хотим когда-нибудь туда уехать, и нас никто не держит, кроме того самого факта, что теперешним нам...все это будет уже не в кайф.
АДВЕНТ
Саия был одним из первых 0-людей, встреченных мною в этой веселой жизни. Нет, я встречал и до него, но до общения дело как-то не доходило, я стеснялся.
А однажды утром я проснулся от тихой радостной песни. Я понимал, что она шла снаружи, но в то же время звучала как бы и внутри головы...я немного послушал ее с закрытыми глазами, потом потянулся, сел на постели, и увидел, что на моей террасе стоит Саия, поет, и поглядывает на меня в открытую дверь.
Он с тех пор стал часто навещать меня, и мы очень подружились.
Правда, мне, видящему, да не могущему, заблудшему осколку света неместного, шутки его порой были словно чудеса. Хотя, он и не шутил вовсе, и не делал ничего такого нарочно, ведь для него подобные вещи были делом обычным.
Саия - это тихий утренний певец, от его слов хочется жить. Он любит выпечку и чай, когда угощают. Когда не угощают, Саия поступает так, как поступил в то памятное утро.
Я сидел дома и только было собрался ничего не делать, как в дверь постучали. Это был Саия, в черном бурнусике и каких-то удивительных цветных перчатках, светящихся то красным, то желтым.
- Привет! - сказал Саия. усаживаясь за стол. - Чай пить будем?
- Будем...если хочешь...только у меня это...ничего к чаю-то и нет! Я не ходил еще в магазин...
- Как нету? А это что? - сказал Саия, указывая на декоративный бублик, висящий на противоположной стене на гвоздике.
- Дак он же деревянный!
- Уже нет...
Я снял бублик с гвоздика. Он был теплым и мягким. Я принялся накрывать на стол для чаепития.
- А тебя чего ж, в армию что ли забирают? - поинтересовался Саия, кидая себе в чашку кусочки сахара и весело на меня поглядывая.
Зная Саию, я понял, что вопрос сей был риторическим. Слегка дрожащим голосом я спросил:
- А ты это как узнал...с помощью своих способностей...да?..
- Да нет, просто щас в окно видел, как к тебе в калитку военком зашел.
Погрустнев от такой магии, я выглянул на террасу, и сам убедился в словах Саии: по гравиевой дорожке моего сада ко мне сурово направлялся наш военком Лабелисс. Так я узнал, что война все-таки началась.
Меня забрали в то же утро, я успел только взять носки и погасить конфорку. Саия растворился, как только военком постучал в мою дверь.
Я прикрепил на дверь давно заготовленную на сей случай записку, в которой просил Нарэнъянну распорядиться насчет дома в мое отсутствие и ушел на войну.
Саию я с тех пор больше не видел, только иногда, в предрассветный час, спал я или не спал...но мне иногда казалось, что я снова слышу его песнь, только словно откуда-то...совсем издалека.
СИНЕЗУБ
Стояло душное лето 040 года, повсюду цвели "адские поцелуи", ночью все ходили друг к другу в гости. Вернулся с войны отец, пахнущий керосином и хлоркой, я помню как мама бежала его встречать, забыв даже одеться. Я стоял на пороге, мне было 4 года, и с интересом смотрел, как ко мне приближается этот высокий, заросший зеленой бородой человек, которого я никогда не видел. Он схватил на меня на руки и закружил. Я засмеялся,потому что сразу понял кто это. "У твоего папы в глазах фиолетовый туман", - рассказывала мне мама. Туман этот, тонкой струйкой стекавший с ресниц вниз по щекам, окутал нас с отцом, и мы исчезли в фиолетовом облаке.
Потом он скоро ушел от нас, узнав что мама ему изменяла, на все увещевания он ответил только "да ну тебя!", побросал в вещмешок свое нехитрое барахлишко: транспортатор, 0-астролябию, связку Колец Войны; прицепил мне на грудь два своих ордена за подвиги, и ушел не оглядываясь. Говорят, однажды видели его пролетающим над Марианнскими лесами лет через 5 после его от нас ухода. Тогда прибежали к маме, некоторые даже забыли одеться, но мама, лениво курившая у окна болотную траву, только устало посмотрела на них сквозь густое облако ароматного дыма, и сказала: "Да ладно...показалось вам", и закрыв глаза, уронила голову на руки, а в ее густых каштановых волосах, рассыпавшихся по подоконнику, стали расцветать вьюнок, багульник и другой бред.
Каждую осень в нашем селе проходила охота, и однажды, будучи в возрасте 15 лет, я сумел подстрелить синезуба. Когда я волок его за ногу домой, все танцевали вокруг меня, а потом он не лез в погреб.
МОЧА НОСОРОГА
Красивая вьетнамка подала нам рис с мочой носорога. Я есть не стал, сославшись на отсутствие аппетита, мирно попивал чай с лунными сухарями и постоянно косился на ловкую вьетнамскую задницу служанки. Вертлявая и изящная, Мио-нинь хитро посматривала в мою сторону, и я подумал, что нынешней ночью мне, кажется, есть чем заняться.
После ужина, во время которого Заматон как обычно уронил очки в суп, все разошлись по комнатам. Минут через 10 в мою дверь постучали, я открыл - на пороге стояла Мио-нинь,
благоухая какой-то очередной восточной дрянью; лукаво улыбаясь, она спросила, все ли у меня в порядке, и не надо ли мне чего.
"Очень надо",- ответил я, одной рукой затаскивая ее в комнату, а другой закрывая дверь на ключ. Хихикая, притворно сопротивляясь и неся всякую чепуху, она скоро оказалась на мне в чем мать родила, а то, чем мы занимались почти до утра, представить труда не составляет.
За два часа до рассвета она тихо ушла, оставив мне на память загадочное заболевание венерического характера, проявляющееся лишь в том, что про пьяни из ушей идет какой-то сиреневый дым. Позже лекарь Март радостно сообщил мне, что это типичный случай так называемой "паровозной лихорадки" и выписал какие-то оранжевые пилюли, которые я поначалу пить не стал, потому что дым из ушей всем нравился. Я перезаражал кучу народа, и - с той поры наш славный полк именуется не "42-й DIMO-AN", а "42-й Дымоган" (не подумайте, я не трахал своих однополчан, заражение произошло через шлюх общего пользования, балластом таскающихся за нашей непобедимой армией).
Потом я все-таки вылечился, потому что после военных действий в Рио-на-Крахме у меня развилась глазная болезнь и от собственного дыма начали гноиться глаза. Но это уже совсем другая история. А пока я удаляюсь, стрельнув у тебя на прощание пару лунных сигарет и вот эту большую карамельку из вазочки. Солдату на войне так не хватает сладкого. Bis später, друг мой.
ЛЕКАРСТВА
Кстати, про лекаря Марта стоит сказать особо. Я как-то помнится, простыл, когда мы на Райских Болотах в Заброшенном Дворце стояли (вот где магия, отгрохать на болоте махину в восемь этажей, и чтоб не утопла!) Ну думаю, пойду полечусь, раз военные действия пока прекратились.
По широкой мраморной лестнице, освещенной неверным светом факелов и наполненной странным неземным шепотом невидимых созданий, я спустился в подвальный этаж, где был расположен наш лазарет. И разные картины посещали меня во время пути. Вот яркие болотные девы поют, сверкая очами, заманивая тебя в топь, а ты стоишь на посту, смотришь в небо и по сторонам, и тебе тяжело, но терпимо, ахъ! и поющие девы, и дивный ночной лес, и красный пот, капельками стекающий в сапоги, ищешь в карманах табаку, вспоминаешь, что курить на посту нельзя, да...в правом кармане табак и сухарик, а в левом была когда-то прядь твоих волос, но потерял, потерял вместе с теми штанами, в чьем левом кармане она была... в Освобожденном лесу проклятые магические штаны изволили от меня убежать, когда я их постирал и гордо вывесил на сучок посушиться.
Я вошел в помещение лазарета, и очам моим предстал лекарь Март, который сидел за столом и, очевидно, писал очередной рапорт о том, куда что делось.
- Эг-хама, целитель, - поклонившись сказал я. Мне бы чего...от горла. От насморка. Таблеток бы.
Лекарь Март посмотрел на меня сначала с изумлением, потом выражение лица его приняло привычный саркастический оттенок.
- А, опять ты. Ну да, ну да. Простуда. Ну да, ну да. Вон там шкаф стоит у стены, открой нижний ящик, возьми там и иди отсюда. Мне некогда.
Я подошел к шкафу, оценив про себя все великолепие этого резного гиганта лунного дерева, и, выдвинув нижний ящик, обнаружил там одинокую бутылку эсхилльской водки. Ничего
другого я, в общем-то, и не ожидал.
- Что, нашел? Так забирай.
- Я забираю. Спасибо, великий целитель, - картинно, в пояс, поклонился я, пряча бутылку за пазуху и поворачивая к двери.
В спину мне лекарь весело прошептал: "симулянты!"
ТАЮЩИЕ РОЗЫ
Помнится, мы были на одном празднике. Родной Техас, загадочная Новая Англия, или подернутый дымкой Сан-Доминико, это уже неважно, где это было, все места наших локаций давно уже перемешались в наших головах, и порой я говорю "а вот помнишь, когда мы тусовались возле Новостроек перед закрытием 28 военного фестивааааля...", а ты меня одергиваешь, не дослушав "это было в Рокленде, придурок, в Рок-лен-де, 28-й военный фестиваль закрывался именно там!" Я тебе, естественно, возражаю, и мы начинаем ругаться. Правда, скоро миримся. И это хорошо, потому нервы у нас слабые, голоса громкие, стены тонкие, а соседи любопытные.
Так вот, на празднике на этом нам подарили букет цветов. Это были розы. Такие алые что больно смотреть. Бьющая в глаза красота. это были необычные цветы.
"Их вырастили на границе, разделяющей миры ангелов и демонов", - тонко улыбаясь сказал нам Ладхорж (это он подарил за то что мы его штаны в Освобожденном лесу нашли, я еще долго тогда убеждала тебя что не надо в них стрелять, Ладхорж будет ругаться за дыру, но ты выстрелил, пригвоздив их стрелою к сосне, так мы их и поймали, а за дыру Ладхорж и правда не ругался, он "так им и надо" сказал).
Мы принесли их домой, поставили их в хрустальную вазу, которую ты получил как приз за стрельбу. Воды не налили, Ладхорж сказал, что не надо.
И они стояли. День, три, неделю. Мы удивлялись, почему не сохнут. А потом, к середине второй недели, мы заметили, что наши розы стали...как-то бледнее, но не так, как становятся подсыхающие цветы. Они стали словно нереальней, прозрачней. К концу второй недели их было уже едва различить, они тихо таяли, все больше сливаясь с окружающим пространством.
И однажды они исчезли. Растаяли. Только дня два мелькали еще потом разноцветные искорки над вазой.
Ты тогда куда-то пропал на неделю, не оставил записки, не звонил, не давал о себе знать.
Я до поздней ночи просиживала на кухне в обществе кота, чайника, и переводила руны Подземных народов, чтобы как-то отвлечься. Днем я ходила на работу.
Когда ты наконец-то вернулся, мы сначала долго молчали, а потом оба расплакались, и ты сказал сквозь слезы что больше так не можешь это все какой-то бред достал из кармана коробочку черное маленькое бархатное ложе кольцо о боже это же солнечное золото да конечно хочу свободные отношения и правда выдумка тех кому просто хочется без зазрения совести ходить налево да конечно это тут не причем это я так к слову мы так будем жить и не пропадем никогда ведь не пропадем вдвоем...
И так далее. На свадьбе у нас было много цветов, мы все выкинули, не дожидаясь когда посохнут.
До сих пор мы живем хорошо, ладно, только вот когда я говорю порой "а вот помнишь, когда мы тусовались возле Новостроек перед закрытием 28 военного фестивааааля...", а ты меня одергиваешь, не дослушав...
