№5/2, 2010 - 18 мая 1936 года день рождения Олжаса Омаровича Сулейменова
Олжас Сулейменов
Аз тэ обичам
Пьянее чёрного вина чужого взгляда,
мне для гармонии — она,
а ей — не надо.
Мне до свободы нужен шаг,
а ею пройден,
она предельна в падежах,
я — только в роде.
Она в склонениях верна,
я — в удареньях,
так выпьем тёмного вина — до озаренья!
Поищем горькой черноты,
чтоб излучиться,
событью нужен я (и ты!),
чтобы случиться.
И разве не моя вина,
что не случилось,
и разве не моя вина —
не получилось.
И разве не моя вина —
не сделал кличем:
аз тэ обичам,
я люблю,
аз тэ обичам!
Перемещаются во мне
шары блаженства,
подкатывает к горлу ком —
знак совершенства,
скажи негромкое:
жаным1, аз тэ обичам.
Подай мне руку,
есть у нас такой обычай...
______________________________
1 — «жаным» — душа моя (обращение (тюрк.)
Актер и ночной город после премьеры
Притворяется мост
черной радугой,
притворяется лондонским
дождь.
В ладоши стучат.
А не радует:
это шлёпанье мокрых подошв.
А болезнь притворяется гриппом;
эта женщина — недоступной.
Отворяется дверь со скрипом,
закрывается дверь со стуком.
Человек притворяется штатским,
но не очень, а так,
на пятак.
Притвориться бы принцем датским!..
Посоветуйте, штатский,
как?
Согласитесь, талант — притворство.
Как же грустному притвориться
грустным?
Видите эти лица?
В них отчаянное упорство.
Эти будут, уверен,
грустными!
Эти в принципе не отступят!
Обнимают они — до хруста,
и садятся на стул со стуком!..
Мы несчастны, и вам это нравится,
о, оно снисходительно, зло.
Мы угрюмы, чтобы вам было радостно.
Мы печальны, чтоб вам повезло!
Надоело играть до смерти,
дверь свою отворяешь,
как вор.
Спишь.
И снятся аплодисменты.
...Во дворе кто-то палкой выколачивает
ковёр.
Гадалка
Зайди в мой дом
со мною подыши.
Открой себя, как открываешь двери,
сними одежды пыльные с души,
доверясь так, чтобы тебе доверить.
Если плясун, зачем стоять?
Спляши!
Пусть рухнет балка
над моей гадальней.
Если поэт —
прочти мне для души
дастан Саади о дороге дальней.
Ты возбуди во сне угасший дух,
зачем огонь моих огромных окон?!
Где жив один,
найдётся жизнь для двух,
не обойди тот дом, где одиноко.
Аргамак
Эй, половецкий край,
Ты табунами славен,
Вон вороные бродят
В ливнях сухой травы.
Дай молодого коня,
Жилы во мне играют,
Я проскочу до края,
Город и степь
Накреня.
Ветер раздует
Пламя
В жаркой крови аргамака,
Травы
сгорят
под нами,
Пыль
И копытный цок.
Твой аргамак узнает,
Что такое
атака.
Бросим
робким
тропам
Грохот копыт в лицо!
* * *
Кто-то медленно скачет и скачет во сне,
издалёка, на светлом усталом коне.
Всё молчит. Осторожно копыта стучат.
Скачешь ты
или тихо крадёшься ко мне?
Почему не взлетает над крупом камча?
Почему ты являешься мне по ночам?
Я поверю,
я знаю - ты добрый гонец!
почему же так тихо копыта стучат?
Кочевник
Я отправился в дальний путь,
я запомнил такой закон:
если хочешь - весёлым будь,
только прежде стань стариком.
Хорошо под луной старику
и под солнцем ему хорошо -
похохочет в глаза врагу
и согнёт он его в дугу,
и сотрёт он его в порошок.
(В каждом доме ждёт меня чай,
одеяло и тёплый хлеб,
и объятие невзначай,
если муж глуховат и слеп,
Каждый рад мне руку пожать
и спросить о здоровье коня,
мне бы так людей уважать,
как они уважают меня).
Глазки бегают, словно ртуть,
надоело - с таким лицом:
если хочешь - унылым будь,
только прежде стань подлецом.
И качается долгий путь.
(И шатает меня закон:
- Если вспомнил кого-нибудь,
запечалился вдруг о ком, -
бей в свой правый висок
кулаком,
бей в свой белый висок
кулаком.
Бей великим ножом
в свою грудь.
Упади, умереть не забудь.)
Расставанье
Чёрный беркут раскинул
над степью крыла.
Я щекою на спину
жеребёнку легла,
а полынь ему ноздри щекочет пыльцой,
а луна - словно пламя
и жёлтая мгла.
Где-то злятся копыта
вороного коня,
мне обидно и стыдно - позабыли меня.
Осторожно, мой сильный,
много бед на пути.
О, тогда мои слёзы
не помогут,
прости...
Ноктюрн
I
Берёза - северный бамбук,
дрожа струной,
сгибаясь в лук,
на белизне окна выводит
тенистые узоры букв,
и в серебрящейся тетради
письмо дыханья -
"Бога ради!..
Его мне начинала ты
в том берестовом Новеграде.
Закутанная в полотно,
отбеленная серым небом,
ты вписана в моё окно
давно,
когда ещё я не был.
Не слишком ли в домах тепло?
И пламя в лампе наклониться:
беззвонно выбито стекло,
безвинно вырвана страница.
II
Ночь - тень твоя,
обыденное новшество,
снежинкой тьма лениво прожжена.
Один и ночь - анализ одиночества,
а в Новеграде том - ночь и одна.
Старея днём, во тьме мы молодеем,
прошедшее изобретаем снова,
протяжной немотой изведав слово,
мы смыслами несуетно владеем.
Таращится бессоница ночей,
пытая грубой памятью событья.
Зачем живём на свете,
не забыть бы!
А затвержённо помнит жизнь
зачем?
Сейчас вдруг
ночь о нас заговорит,
в твоей душе утонет чёрный клавиш,
и лунный отзвук глаз посеребрит,
а это значит попросту, ты плачешь.
III
...Утихли волны северного Понта,
снег лёг на жёлтый лик земли,
как пудра.
Усталая белуга горизонта
качает удочку берёзы.
Утро.
Торчат прямые сосны над песками,
как мачты затонувших кораблей.
Хлестнём коней! Пусть взвихрится
за нами
багровая листва календарей.
И вновь -
могуч, безжалостен, недобр,
гривастый день вторгает в душу топот,
кричат дутары,
дробный вопль домбр,
"о, ради бога" - обжигает шёпот.
И вправлено стекло. И рухнул дом.
