Из глухомани детства, Боже мой,
Отверженный клочок земли убогой
Течет сквозь нас невидимой дорогой
И всех потерянных зовет домой.
Всех, предавших его, чтоб легче дни
Выплевывать в толпе и кислом баре.
Всех, кто, мыча в провидческом кошмаре,
Шепнет однажды: «Господи, верни...»
* * *
Вприсядку иль, юбку задравши, канкан
По кочкам в серебряных мхах…
Горчит сладострастье брусничных полян,
Как твой поцелуй на губах.
Смолистый густой изнуряющий зной,
Багульник и вереск… В лугах
Так мускулы ходят горячей волной
В плену васильковых рубах…
Крутые грибы, вздыбив дерн, в глухомань
Влекут, белизну затая.
О, так разрывает джинсовую ткань
Упругий… О чем это я…
А дома, где яблоку негде упасть,
Втихую, в обнимку, взаглот…
– Откуда сия африканская страсть?
– Да с этих трясучих болот…
* * *
Исцарапав лицо, хохоча без причины,
Я встаю на колени перед каждым кустом,
Исступленно ловлю окровавленным ртом
Плети, струи рубиновой, пьяной малины.
Пью за теплую жизнь, за права наши птичьи
В испитой обворованной грешной стране,
Где прекрасные дети в нелепой войне
Страшно гибнут в безвестьи и косноязычьи.
Хлынь юродством, любовью, над бездной, по краю,
Отвори мои коды, Судьба, не молчи!
А не то – обернусь я волчицей в ночи
И холодные вены твои растерзаю.
В БЫВШЕЙ ДЕРЕВНЕ ОВЕЧКИНО
Дом разорен и выстужен дотла,
И продан Бог из красного угла,
Бесцельно дети разбрелись во мгле,
И старики лежат в чужой земле.
Дом ждет как верный пес, хоть стал - ничей.
Замки истлели - не ищи ключей.
Внутри зияет брешь святых начал:
Отец сидел. Дед рушил. Сын молчал.
* * *
Все ждут наследства: умирает дед.
Уйди к затонам, размышляй и здравствуй.
Оставь семейный воровской совет
И в дележе постыдном не участвуй.
Пускай кричат вослед: - Иван-дурак!
– Родства не помнишь!
– Дедушку не жалко!
Покрепче удочки сожми в кулак.
– У нас, - родным скажи, - своя рыбалка.
И дедова душа с тобой уйдет,
Запрыгнет в лодку и согреет снова...
И золотая рыбка приплывет,
Услышав деда золотое слово...
* * *
Город выпотрошен, разворован
Вместе с доброй огромной страной.
Тьмой измайловской запеленгован
Сонный всхлип твой: «Останься со мной…»
Нам осталось остаться друг с другом.
Нам осталось остаться людьми
И, гордясь нашим избранным кругом,
Честный хлеб добывать в эти дни.
Проповедникам, мытарям, судьям
Не сдавайся – повсюду враги!
Здравый смысл нашим сделай орудьем.
От соблазна детей береги.
* * *
Мы не заметили, как дождь пошёл.
И плача день ушёл из-под контроля,
Ведь плачущий уже неуправляем:
Он всё отдал, он жалок и безгрешен,
Он всех слезами нас обезоружил,
Во всём сознался и теперь свободен.
О, равнодушно плачущее время:
Всё кончено, порушены надежды.
Прощай и плачь, смиряйся и люби…
* * *
Она впорхнёт в твой кабинет с бумагой,
Наклонит кудри, оголяя грудь,
Мизинчиком прочерчивая путь
Для подписи.
Два взгляда мутной брагой…
Я – третий-лишний здесь.
Так, дочь-подростка
Не видя, молодые мать с отцом…
Мешать любимым – вот судьбы излом!
И дочь дерзит, вредит, замыслив жёстко:
Начать курить. Уйти из дома – в слякоть,
Стать настоящим парнем, пить вино…
Как далеко всё это и смешно…
И вновь – решенья нет.
Любить и плакать…
* * *
Венозно-алые – как тайный гнев,
Как луч в вине, пролитый с ядом кубок,
Старинный сонный танец томных дев,
Рубиновая дрожь атласных юбок –
Так распускались маки – в душный зной,
В абсурде фраз, в рыданьях сарабанды,
И отсвет крови тёк в янтарный слой
Стаканов с чаем на столе веранды…
…И я могла бы, в тупиках из слов…
…И в этот дохлый чай насыпать перца,
Чтоб ты восстал, отрёкся от основ,
Вошёл в меня огнём и вырвал сердце,
И траур тюбетейки – в ямку – чуть
Обугленного солнцем кашемира –
Сгоревший мак – ожог лица – на грудь –
И стал концом или началом мира.
* * *
Так женщина умеет мстить:
Всей яростью на повороте
До дна любовь твою испить,
Родить ребенка плоть от плоти
И - дорогое умыкнуть,
Убрав тебя из яви зыбкой,
Черты родные зачеркнуть
Чужою правильной улыбкой,
Забвенья вежливую нить
В последнем переслать конверте.
Так женщина умеет мстить.
Всю жизнь. И даже после смерти.
* * *
Отпусти меня. Молча. Одну.
Без ключей. Без часов. Без причины.
Не рискую. Не ставлю в вину.
Не напрасно. Не из-за мужчины.
Я судьбу свою прочь унесу.
Я её перестану бояться.
Я одна в соловьином лесу
Буду плакать всю ночь и смеяться.
Я предам все пороки огню,
Пусть незрячим добавится света.
Я, конечно, тебе позвоню.
Ты ведь должен почувствовать это.
Жаркий хозяин льнет к щечке упругой,
Валит в дремучие мох да камыш...
Девка, аукай, беги за подругой!
Сгинешь в лесу, медвежонка родишь...
Лес уложили за две-три недели.
Скрежет и вой был, и щебет, и звон.
Разом вы, девоньки, осиротели.
Кто вас еще приласкает как он?
* * *
Я уеду, чтоб вернулся
Тот весенний городок
И босой ступни коснулся
Перламутровый песок.
Там, как в королевстве датском,
Жизнь всё мерит: «быть – не быть»,
Иль на рынке азиатском
Дочку русскую купить?..
По оврагам, по обманам
Половодье, гиблый лёд.
Да в том зеркале туманном
Брови строгие вразлёт.
* * *
«Свердловскую область» повесила я к изголовью.
Распят надо мною тигровою шкурой Урал.
Ну, что ж. Если хочешь, зови это нашей любовью.
Все майские ночи ты в свой чемоданчик убрал.
Опять ненадолго, на месяц? Полезное дело.
Звони. Не болей. Не волнуйся. И щелкну замком...
Когда ты поймешь: мне такая судьба надоела.
Бессильно визжат тормоза. Все летит кувырком.
* * *
Соленым йодом пропитался Таганрог,
Наивной памятью о жареных каштанах.
Скопленье домиков кирпичных и саманных
Я исходить успела вдоль и поперек.
А в перспективе каждой улицы стоял
Бессонный слиток умирающего моря,
И, как орнамент в металлическом заборе,
Днем лунный диск над близкой Турцией зиял.
О, воскрешенный город, первенец Петра!
В крови и ужасах всемирных перебранок
Ты отстоял досуг почтенных горожанок
В резной тени лозой увитого двора.
Как древний Танаис, дитя донских степей,
Порожек в море, ты - интернационален.
За волнорезами у городских купален
Каких не ведал ты взволнованных кровей?
И сквозь торгующий на все лады вокзал
В стекло вагонное гляжу, легко уехав:
Там скромным спутником прошел со мною Чехов
И в грустный миг незримо за руку держал.
