Шансов выжить у меня практически не было. Ни одного. Так я думал тогда. И ошибался. Потому, что один всё-таки был. А может быть два. Или даже три. Кто знает? По крайней мере, я выжил. И она тоже.
Я подошёл к ней, когда пожарные и «скорая», удостоверившись, что мы о`кей, умчались на другой берег. Когда эвакуатор компании «Роудтоу» подхватил под передние колёса то, что осталось от моей «Тойоты», и укатил вслед за пожарными. Когда равнодушно жующий жвачку полицейский составил протокол, дежурно посоветовал заявить об аварии страховщикам и поинтересовался не вызвать ли нам такси.
Такси нам обоим оказалось не нужно, и он уехал. А мы остались. Одни. На мосту через серо-зелёную реку Фрейзер.
***
Впервые я встретил её на автобусной остановке в Суррейе. Той самой остановке, что у выхода из метро Суррей Сентрал. Заплёванной, с валяющимися то там, то сям сигаретными бычками, докуренными до самого фильтра, суетливыми продавцами планта, предлагающими утренний косячок по двадцать долларов за понюшку, и блаженными адвентистами-волонтёрами, с улыбкой сующими свежий номер «Дозорной башни».
Тогда я тоже взял журнальчик, обещавший прозрение. Взял из рук пожилого дядечки в галстуке и шляпе. Взял не потому, что хотел прозреть, а просто этот дядечка, пожелал мне доброго утра и благословил. Ни доброго утра, ни тем более господнего благословения мне тогда никто не желал.
Год назад мы с женой перебрались на тёплый юго-запад Канады. Убегали от пробирающей до костей манитобской зимы и наших отношений, давших трещину сразу после эмиграции. От зимы убежать удалось, а вот отношения так и не наладились. И дело тут не в моей жене. Она - удивительно цельный и, в принципе, хороший человек. Знает, что хочет и куда идёт. Не страдает оцепенением, когда днями, а то и неделями не живёшь, а лишь наблюдаешь за жизнью, текущей, брызжущей, рокочущей рядом. Когда не знаешь, зачем всё это. Когда понимаешь, что того, чего не было там, нет, к сожалению, и здесь. И что хандра – дело не географическое. Но это другая история. Совсем другая.
Итак, первый раз я встретил её на автобусной остановке в Суррейе, где у столбика с расписанием 320-го автобуса выстроились гуськом пассажиры. Я искал глазами мусорную урну, чтобы выбросить «Дозорную башню». Ведь порцию утреннего благословения журнальчик обеспечил, а читать всю эту дребедень я не собирался.
Урны нигде не было. Ни у столбика с расписанием, ни у разноцветных ящиков с предложениями риэлторов, ни у скамеек под бетонным навесом. Вот там-то, на скамейке, я её и увидел.
Положив ногу на ногу, она курила тоненькую сигаретку и читала французскую книжку. Именно на книжку, в слегка потускневшем глянцевом переплёте, я обратил внимание. «Французская, - подумал, - здорово».
Дело в том, что всю жизнь я мечтал о трёх вещах. Пожить в Стокгольме, нигде не работать и выучить французский язык. И все три мечты из года в год оставались только мечтами, поскольку ни коим образом не пересекались с реальной жизнью. Вместо шведского Стокгольма, я жил в канадском Суррейе. Вместо французского говорил на более практичном английском. Вместо каждодневной праздности ездил на пересечение 52-й авеню и 104-й улицы, где за восемь сорок в час работал сэндвич-артистом в фэстфудовской кафешке «Блю Джей».
Потом я заметил копну её светлых волос, так небрежно и трогательно закрученных на затылке и проколотых карандашом вместо шпильки. Увидел старенькие вельветовые джинсы бутылочного цвета и нелепые красные ботинки. Я сразу всё понял. Сразу!
Быстро стащил с головы блюджейевскую бейсболку и затянул куртку под горло, чтобы не было видно форменной рубашки. Провёл пятернёй по волосам. Достал сигарету и шагнул к француженке...
- Пардонэ муа... – начал было я, и она оторвала глаза от книжки. Боже, какие улыбчивые глаза! Голубые, влажные. И нос, тонкий, с лёгкой горбинкой. И...
Француженка, улыбаясь, протянула мне дешёвенькую зажигалку из долларового магазина.
- Valerie! Valerie! – выскочила из- за моей спины её знакомая. В чёрном мягком пальто с выбившимся из-за ворота немыслимо розовым шарфиком. В колготах и туфлях на высоком каблуке. Экзотическая птичка среди суррейских реднеков, панкующих тинэйджеров, да сброда в униформах типа меня.
- Valerie!..- застрекотала дамочка по-французски.
Моя француженка удивлённо заломила бровь. Господи, как красиво!
Я щёлкнул зажигалкой, прикрыл огонёк от ветра и прикурил.
- Oui, oui ...- тарахтела Розовый Шарфик, картаво выстреливая очередь за очередью и радостно хлопая пальцами по часикам на тоненьком запястье.
Из всей её речи я разобрал только «СуидЕ», «кофИ» и «магнификасИОн».
- Bon, - вставила наконец моя француженка, заталкивая книжку в рюкзачок со школьной эмблемой.
Они направилась к выходу с остановки. «Училки, - подумал я.- Из спецшколы».
К платформе подкатил 320-й, и вытянувшаяся червяком очередь зашевелилась. Я сделал пару торопливых затяжек. Послюнявил большой и указательный пальцы и, когда стал притушивать сигарету, чтобы докурить после работы, обнаружил в руке зажигалку. «Отлично, - обрадовался я, - будет повод познакомиться. Только почему она берёт автобус? Неужто на машину не хватает?»
***
Тощая судья в длинной мантии с белым воротничком три раза стукнула молотком, объявляя бракоразводное заседание закрытым. Эхо пролетело по безлюдному залу, цепляясь за тёмные ряды скамей. Стукнулось в дальнюю стену, обшитую старомодной деревянной панелью, и затихло. Поднявшись и не глядя друг на друга, точно нашкодившие дети, мы с женой направились к выходу. Наши шаги гулко отдавались в пустоте.
- Тебя подвезти? – спросил я, когда тяжелая дверь закрылась за нами. По решению суда мне отошла наша «Тойота» с тремя прожжёнными дырками в заднем сидении и барахлившей коробкой передач. До этого на ней ездила жена, и ни у меня, ни у неё не доходили руки отдать машину в ремонт.
- Спасибо, - ответила жена. – Сама доберусь.
Она смотрела в сторону, хмурилась и всё время теребила краешек своего пиджачка. Недавно её повысили до менеджера, и она ходила теперь только в деловых костюмах. В суд тоже примчалась прямо с работы.
- Как знаешь, - ответил я.- Если что забыл, на неделе заскочу, хорошо?
Жене досталась наша однобедрумная квартира , которую мы купили сразу, как только перебрались из Манитобы. Теперь «моргейдж» ей светило выплачивать одной. Всё по справедливости.
Я уже неделю рентовал комнату недалеко от моста. Специально туда перебрался. Поближе к воде. Люблю слушать, как вечером плещутся волны, дают гудки прогулочные пароходики и кричат прилетающие из бухты чайки.
- Хорошо, - ответила жена. – Только позвони сначала.
И добавила, подумав:
- Я могу быть не одна.
Мы спустились по высокой мраморной лестнице, махнули друг другу на прощанье и пошли в разные стороны.
***
На следующий день я ходил вдоль библиотечных полок с учебниками французского языка.
- Вам французский французский, - глядела на меня сквозь круглые очки пожилая библиотекарша, - или французский квебекуа?
- Есть разница?
- А как же! – она всплеснула руками.
Я почесал затылок. Откашлялся. Пожал плечами.
- Возьмите «Французский для чайников», - она сунула мне в руки жёлтый «кирпич»,- с аудио диском и сиди-ромом.
***
Заканчивалась ночная смена. Сквозь окна серело низкое февральское небо, сменившее зеркальную черноту ночи на унылость зимнего утра. До прихода менеджера оставалось полчаса.
Я разрешил своей напарнице отдохнуть на единственном в кухне табурете да и позавтракать заодно. В нашем «Блю Джейе» стаффу рассиживаться не полагалось. Ни в зале, ни на кухне. Некогда. Вся смена расписана по минутам.
Я ещё раз сверился со списком, составленным на ночь. Контейнеры с ветчиной, «буффало чикен», папперони, латуком, обжигающим перцем гелепино и другой блюджеевской хренотенью заполнены до краёв. Футовые поленца хлеба выпечены. Итальянский получился супер-пупер, придраться не к чему. Пышный, подрумяненный, с тоненькой корочкой. Пшеничный и пармезан тоже неплохи. Но итальянский – всё равно лучше. Жёлто-синяя бумага, чтобы заворачивать «сабы», уложена стопкой у кассы. Туалеты вымыты. Мусор на задний двор вынесен. Пол в зале блестит. Столы протёрты. Картонные стаканы для колы выставлены. Выручка подсчитана. Не густо. Да, ночь на ночь не приходится. Можно сдавать смену.
На парковку перед рестораном зарулил громоздкий «Гранд Чероки» и встал рядом с моей "Тойотой". Из него выбрались двое.
Дверь в ресторан отворилась, впуская позвякивание, покашливание и позёвывание просыпающегося города. Вошёл высокий парень в распахнутом плаще, надетом прямо на пижаму. Руки глубоко в карманах, губы сжаты напряжённым шнурком, на скулах судорожно поигрывают желваки. Следом за ним, точно догоняя, вбежала она, француженка с остановки. Всё в тех же вельветовых джинсиках и красных ботинках. Только на плечах теперь мужской свитер. Белый, толстой вязки, доходящий ей до колен. И волосы не собраны по-учительски на затылке и не проколоты, как в прошлый раз, карандашом, а кудрявятся на плечах.
Сердце моё подпрыгнуло. Ёлы-палы! Не хватало, чтобы она меня здесь увидела! Я пониже натянул козырёк бейсболки. Хоть бы напарница вышла. Куда там! Уплетает на кухне свой омлет за обе щёки.
- Attends! - умоляюще сказала француженка парню в плаще, но он отмахнулся от неё.
Не глядя в меню, парень заказал сэндвич с горячими фрикадельками и овощами.
- Перца побольше, - бросил он мне, бухнулся за столик напротив и уставился в окно.
«Кажется, забыли вымыть стёкла," - подумал я.
- «Эспрессо допио», - сказала девушка, не отрывая взгляд от парня. – С лимоном.
Она подошла к нему и молча дотронулась ладонью до плеча. Парень, не поворачиваясь, дернулся и сбросил руку. Она снова дотронулась до него. Тогда парень соскочил, громко отбросив стул, подбежал к стойке и, сунув две смятые пятёрки, схватил пакет с бутербродом. Уходя, он звонко швырнул ей на стол автомобильные ключи.
Девушка закрыла лицо.
- Двойной эспрессо с лимоном.
Она ничего не ответила.
В кафе, позёвывая на ходу, вошёл менеджер. Он кивнул вместо приветствия и поманил рукой. Я ещё раз взглянул на девушку и пошёл сдавать смену. Свою последнюю смену. Две недели назад объявили, что наша кафешка на углу 52-й и 104-й, закрывается.
Через полчаса я выглянул в зал, но там уже никого не было, и только белая чашечка остывшего кофе одиноко скучала на столе.
***
Всё случилось быстро. Очень быстро. Я даже не успел испугаться.
Первой увидел осклабившуюся в редкозубой улыбке решётку «Гранд Чероки». Точно сухую траву, джип подминал под себя жёлтые столбики, разделяющие полосы, и нёсся прямо на меня.
Я вильнул к краю моста, уклоняясь от удара. Услышал скрежет вминающегося внутрь металла. Ремни напружинились, захлестнули грудь и живот, жестко вдавили в сидение. Воздушные подушки не вылетели. Боковой удар. Стёкла тоже остались на месте, но машину несколько раз вертануло. Руки сами по себе крутили руль, выравнивая колёса.
Моя «Тойота», визжавшая ушибленным щенком, встала, всхлипнула и замолкла. Вцепившийся в руль, пришпиленный ремнями к сидению, я слушал повисшую в тумане тишину.
Впереди, пробив боковые ограждения, завис над рекой «Гранд Чероки». Над ним извивалась, растворяясь в клубящемся тумане, струйка дыма. На асфальте, мокром и сером, валялись куски бампера и оранжевые осколки поворотника. Как на съёмках, которые я видел однажды на Коламбус Авеню. Ассистенты рассыпали на дороге всё новые и новые обломки. Режиссёр взмахивал рукой, и авто мчались навстречу друг другу. Дубль за дублем.
И вдруг тишина лопнула. Из тумана вынырнули первые легковушки, засвистели тормозами. С каждой секундой , точно толпа зевак, они окружали нас, моргая сонными противотуманками. Подбежали люди. Они звонили по мобилкам, стучали в окна, пытались открыть заклинившие двери. Мне повезло. Я не вылетел на встречную, по которой, раскачивая бетонный мост, проухал пятиосный грузовик с досками.
Затрубила слоном невидимая в тумане «пожарная». Они всегда приезжают первыми. За это их недолюбливают «скорая» и полиция.
Нарядная, шумная,сверкающая полированной сталью и красным лаком, «пожарная» протиснулась к нам.
Люди в брезентовых робах и оранжевых касках разматывали на ходу рукав шланга и бежали к джипу.
Я нащупал замок ремня. Отстегнулся. Дверь с моей стороны, глубоко вмятая внутрь, не открывалась. Я вытащил ключ из зажигания и выбрался наружу с противоположной стороны. Пожарные доставали из джипа водителя. Ко мне подбежал фельдшер в синей форме.
- Жив? – спросил я, кивая в сторону дымящегося джипа.
- Ни одной царапины, - ответил он, ощупывая мои руки и шею. – Девушка. Больше испугалась.
Вдалеке завыла сирена «скорой».
- Сэр, вы окей? – спросил меня фельдшер, не найдя никаких повреждений.- А?
Он не пускал меня к джипу. Говорил про шею, которая могла заболеть назавтра. Советовал немедленно отправиться к семейному врачу. Переписывал данные из моего водительского удостоверения.
Я узнал девушку, хотя волосы её растрепались и липли к лицу. Она их отбрасывала назад, а они снова падали на глаза. Плечи были обёрнуты синим одеялом. Она плакала . Ей давали «клинексы», и она в них сморкалась.
Пожарные лили пену на капот джипа. Я посмотрел на свою машину. Бок «Тойоты», изжёванный и всосанный внутрь, говорил, что шансов у меня почти не было.
- Счастливчик, - сказал фельдшер и кивнул на девушку.- Она - тоже.
Джип качнулся, накренился и пополз за ограждение. Стоявшие рядом пожарные отпрянули в сторону. Со скрежетом и стоном взлетели вверх рифлёные колёса, и я услышал громкий глубокий всплеск.
Из тумана визгливо вырулила «скорая». Мне хотелось заткнуть уши. Так надрывно вопили сирены! Так били по глазам сине-красные всполохи! Из «скорой» ко мне побежали люди. Пожарный фельдшер пошёл им навстречу. Я хотел тишины. Я хотел тишины. Я хотел тишины.
***
Это удивительно, но уже через час появились прогалинки голубого неба, а туман настолько поредел, что сквозь него можно было легко разглядеть реку, забитую плотами из кедровых брёвен, ажурный метромост и белые вагончики, бегущие по нему. Мимо посвистывали на скорости машины. О случившемся напоминали похрустывающие под их колёсами стекло и пластик.
Нас оставили на пешеходной дорожке посреди моста. Дыру, которую пробил джип, затянули жёлтыми полицейскими лентами. Сказали, что сегодня приедут рабочие и всё заделают.
Француженка успокоилась и не плакала. Она сунула в рот тоненькую сигаретку и смотрела на реку, где буксир-крепышок деловито пристроился к длиннющей ленте плотов и вытаскивал их на середину реки, чтобы потом утянуть к дымящей за излучиной Фрейзера пилораме.
- Кедр дорогой, - сказала она по-французски.- Три тысячи одно бревно.
- Десять брёвен, - не думая, ответил я и протянул ей зажигалку, - моя годовая зарплата.
- Парле ву франсэ? – посмотрела на меня она.
- Уи,- сказал я. – Вы хотите кофе? «Эспрессо допио» с лимоном?
- Прямо здесь? – улыбнулась она. – На мосту?
- Нет, - я неопределённо махнул в сторону берега реки. – Там.
- Отметим спасение?
- Разве не стоит?
Она осеклась. На минуту задумалась. Потом снова улыбнулась, как улыбаются наутро после бурной вечеринки, когда не помнят, чем всё закончилось, кто раздевал и укладывал в постель...
- Стоит, - сказала она. – За мостом есть кафе. «Стокгольм».
- Стокгольм?
- Моё любимое,- кивнула она. - Так значит, вы говорите по-французски...
