До рассвета Ермолай вывел Чалого. Началсь отттепель, снег стаял, но ночью подморозило и надо было решать запрягать в телегу или в розвальни. Было еще темно. Петух в курятнике со сна хрипло каркнул и замолчал. Чалый, раздувая ноздри, нюхал воздух и сторожко поводил ушами.
Ермолай примотал чембур от недоуздка к грядке телеги и пошел к воротам. Отворив ворота, он припер их жердью и вышел на дорогу. В бледном свете луны остатки снега, смешанные с навозом, глиной, соломой и угольной пылью лежали вдоль колеи, подернутой ледком. «Телега по такой грязи увязнет по ступицы. - подумал он. – Может все-таки розвальни? Лучше бы, конечно, саночки, но левый полоз стоит разутый: позапрошлым летом снял стальную накладку, приготовил новую, да привинтить руки не дошли». Чалый тихо заржал.
- Ну, чего тебе? – ласково сказал Ермолай. Он достал из-под старой овчины торбу, зашел в амбар, насыпал в нее пол-гарца дерти и, подойдя к коню, надел торбу.
У яблони были видны заячьи следы. Ночью косой приходил покормиться корой, но Ермолай еще с осени на пол-сажени обвязал стволы соломой и поверх обернул стальной сеткой. «Вот ведь незадача...» – ухмыльнулся про себя Ермолай, представляя разочарование, постигшее зайца.
Из будки вылез сонный Полкан, наклонив голову и виляя хвостом, медленно подошел к нему.
- Сейчас, вынесу тебе, служивый, хлебушка, свиного хрящика мягкого, – ласково сказал Ермолай и пошел в дом. Полкан проводил его до крыльца и сел ждать, зевая и лениво почесываясь.
Ермолай взял облупленную эмалированную миску, в которую с вечера положил объедки, вынес на крыльцо и пошел в сарай, где было стойло и хранилась конская сбруя. Затеплил в фонаре огарочек, снял со стены хомут, вышел и положил на телегу. Чалый фыркнул и переступил задними ногами. Ермолай вернулся в сарай и взял седелку. Еще осенью он подбил ее войлоком, но, все же, решил подложить суконный потник. На палке, где висела седелка, должен был быть и почти новый, сыромятный чрезседельник, но, чудное дело, куда-то задевался. Ермолай точно помнил, что третьего дня, когда распрягал, собрал его бухтой и повесил на палку, а потом седелку. Поглядел на полу, посветил – ничего. Да куда же он делся-то? Пошел к телеге, посмотрел, нет ли под овчиной, порылся в соломе на грядке... Ну, нет и все. «Вот, елки-палки, как нарочно... – растеряно подумал Ермолай. – Неужели придется веревкой оглобли привязывать? Позорище...» В этот момент он вспомнил, что чрезседельник может быть с уздечкой... Приехал хмельной – соседка угостила самогоном за то, что дров привез – мог и с уздечкой повесить. Вернулся в сарай – точно! Взял уздечку, возжи, чрезседельник, вынес и положил на телегу. Вынес березовую дугу с колокольчиком, прислонил к телеге – вроде все на месте. Потник, возжи... А седелка, где? В сарае, что ли, оставил? Вернулся в сарай – точно, вот она. На ящике лежала. Взял, окинул все взглядом, погасил огарочек и вышел. Светало. В воздухе чувствовался морозец, запорошил легкий снежок. «В розвальни буду запрягать.- решил он. – Чалому уже пять лет, конь в полной силе. Много сена навивать не буду – копешку привезу для коровы, а у Чалого еще на пару дней хватит. Надо бы сеновал летом сделать, двор покрыть, поширше закуток для кабанчика... Вороны закаркали, а петух спит. То крикнет невпопад, то вообще молчит. Старый стал».
Ермолай подошел к розвальням, откинул замерзший брезент и увидел в соломе двух полевых мышей. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга.
- Дома останетесь, или со мной поедете? – спросил Ермолай. – Чем вы тут в темноте занимались?
Мыши спрыгнули с саней и по рыхлому снегу побежали в сарай.
«Совсем страха в них нет. – Подумал Ермолай. - Кот нужен. А то мыши совсем оборзели, ходят, как у себя дома».
Рассвело. Он вспомнил, что надо поменять Чалому подкову. Подошел, поднял коню правую переднюю ногу, посмотрел. Пока держится, но днями придется ехать к кузнецу, надо перековать, опять деньги... Ермолай вздохнул. В деревне осталось шесть дворов, денег ни у кого нет и взять негде. Летом дачники, можно разживиться, а зимой... Он взял пучок соломы, свернул жгутом и обтер коня. Отвязал чембур, снял торбу, надел уздечку, снял недоуздок, взнуздал, взял хомут и повел к саням. Подведя коня к оглоблям, Ермолай хлопнул его по боку: «Примись!».
Чалый привычно переступил через оглобли, но когда Ермолай стал надевать хомут, стал задирать голову и пятиться.
- Балуй! – прикрикнул Ермолай. Чалый для виду еще помотал
головой, но потом послушно подставил ее. Надев хомут и перевернув, Ермолай поднял левую оглоблю, обмотал вокруг нее повод и пошел за дугой. Продел дугу в левый гуж, опустил на правую сторону, обошел коня и продел дугу в правый гуж. Поплевав на ладони, он взялся за супонь и, уперев ногу в хомут, стал ее затягивать. Затянув супонь и закрепив конец, он сходил к телеге за потником, седелкой и чрезседельником. Вернувшись, положил потник и седелку на холку, продел в устья седелки чрезседельник, обмотал вокруг левой оглобли и стал затягивать подпругу. Конь дулся, он ткнул его коленом под брюхо: «Балуй!». Чалый выдохнул и Ермолай затянул подпругу. Он перешел на правую сторону, подтянул оглобли, замотал чрезседельник и пошел за возжами. Прикрепил возжи к кольцам в уздечке, продел поводья через кольцо в дуге, и конец затянул на левой оглобле. Возжи бросил на грядку, примотал левую, повернув конскую морду к оглобле и пошел за вилами. Принес, положил в розвальни, сходил домой переобулся и вспомнил, что коня надо бы напоить. Налил из кадки пол-ведра воды и вышел во двор.
Первые солнечные лучи освещали деревню, дальний лес и вьющуюся меж полей дорогу. Прыгали воробьи, кричали вороны, в курятнике клохтали куры... Ермолай поставил перед конем ведро, отмотал возжи, разнуздал коня и Чалый, отставив переднюю правую ногу, опустил морду и, раздувая ноздри и фыркая, стал пить. Когда он напился, Ермолай взнуздал его, примотал возжу к оглобле и отнес ведро. В сенях он подумал, что надо взять бы с собой топор и ружье. Достал ружье, патроны, завернул в тряпицу, взял в сенях топор и вышел. Уложил вилы, топор и ружье, отмотал возжу от оглобли, сел в сани и чмокнул коню, слегка ударив его возжами по крупу. Чалый присел, влег в хомут, но полозья за ночь приморозило, и стронуть он не смог. Ермолай пошел в избу за горячей водой, чтобы отлить полозья. Он поставил ведро с водой на печку, подбросил дров, включил радиолу «Латвия» и сел у окна. Началась передача радио «Эхо Москвы». Говорили о плачевных последствиях криминальной приватизации. До Ермолая донеслась фраза: «если дойдет до точки кипения...» Он встал, подошел к печке, проверил, как нагрелась вода. Вода еще не вскипела, но была уже достаточно горячая. «Русский мужик долго запрягает...» - сказало радио.
- Эт точно, - согласился Ермолай, взял ведро и вышел.
