В Москве, на углу Спиридоновского и Грантаного переулков, невдалеке от церкви, где венчался Пушкин, в 1906 году жил писатель Борис Зайцев. В его доме собирались литературные компании – приходили Бальмонт, Соллогуб, Городецкий, Чулков, Андрей Белый. Иван Алексеевич Бунин тоже бывал на этих бестолковых, шумных вечеринках, шагая переулком, над которым свешивались ветви тополей и лип. Много тут собиралось хорошеньких барышень. Иван Алексеевич был по-мужски привлекателен и, когда видел красивую женщину, на глазах менялся. У Бунина было по «даме сердца» едва ли не в каждом провинциальном городке России – он с юности исходил страну собственными ногами. В обществе милых дам даже цвет его глаз переходил от серого к голубому, зеленому. Была в нем какая-то "многоликость” и в жизни он вел себя как на сцене. У него были все данные первоклассного актера, и он отлично ими пользовался. Борис Зайцев вспоминал, как Бунин сидел за стаканом чая, под ярким светом, в сюртуке, треугольных воротничках, с бородкой, боковым пробором треугольной же головы - тогда русо-каштановой - изящный, суховатый, худощавый. Молодея, тридцатишестилетний Бунин читал стихи:
Старых предков я наследье чую,
Зверем в поле осенью ночую,
На заре добычу жду. Скудна
Жизнь моя, расцветшая в неволе,
И хочу я смело в диком поле
Силу страсти вычерпать до дна.
На одном из таких вечеров Бунин столкнулся на выходе с высокой стройной девушкой. Пышные волосы, большие, чистые синие глаза, искрящиеся синим светом. «Как вы сюда попали?» - спросил Бунин, думая о том, откуда у москвички начала 20 века такое утонченное, хотя и немного холодноватое лицо античной камеи. Она усмехнулась:
-Так же, как и вы.
–Но кто вы?
Теперь она громко рассмеялась:
-Человек.
-Чем вы занимаетесь?
-Химией. Учусь на естественном факультете Высших женских курсов.
-А как ваша фамилия?
-Муромцева.
Тот вечер закончился очень поздно, они посетили еще несколько литературных собраний, и вряд ли мог кто-либо тогда подумать, что недалеко время, когда Вера Николаевна Муромцева станет Верой Николаевной Буниной.
Вера Муромцева родилась в 1881 году и принадлежала к дворянской профессорской старой московской семье, которая жила в уютном особняке на Большой Никитской.
Спокойна, рассудительна, умна, прекрасно воспитана, знала четыре языка, неплохо владела пером, занималась переводами... Вера Николаевна никогда не хотела связывать свою жизнь с писателем, потому что наслушалась разговоров о распутной жизни людей искусства. Ей же всегда казалось, что жизни мало и для одной любви. Тем не менее, именно ей довелось стать терпеливой «тенью» знаменитого писателя, лауреата Нобелевской премии. И хотя фактически Вера Николаевна стала "госпожой Буниной" уже в 1906 году, официально зарегистрировать свой брак они смогли лишь в июле 1922 года во Франции.
Бунин не мог усидеть на одном месте. Постоянные шумные литературные мероприятия, странствия то по Азии, то на Цейлон, то на Капри, к Максиму Горькому, то в Рим, то в Швейцарию. Через полгода после знакомства Бунин и Муромцева уехали в свадебное путешествие в Палестину, Египет, Сирию. Вера сама настояла на этом маршруте. Бунин писал о весенней Палестине: "Но была весна, и на всех путях наших весело и мирно цвели все те же анемоны и маки, что цвели и при Рахили, красовались те же лилии полевые и пели те же птицы..."
В полдень был я на кровле. Кругом, подо мной,
Тоже кровлей — единой, сплошной,
Желто-розовой, точно песок, — возлежал
Древний город и зноем дышал.
Одинокая пальма вставала над ним
На холме опахалом своим,
И мелькали, сверлили стрижи тишину,
И далеко я видел страну.
Бунин знал, что такое страсть. Его интересовали две стороны вещей, людей, событий – их солнечность и лунность. Любовь и Смерть. До встречи с Муромцевой он пережил уже два серьезных романа и несколько раз пытался покончить с собой из-за любви. Сначала это была Варвара Панченко. Потом первая жена, Аня Цакни; причем он не любил ее, как он сам говорил, но когда она его бросила, это было безумное страдание. Жизнь с Буниным, человеком трудного характера, не сулила мещанского счастья. Бунин сказал Вере: «А мое дело пропало – писать я больше, верно, не буду...» Она удивилась, а он продолжал: «Ну да, поэт не должен быть счастлив, должен жить один, и чем лучше ему, тем хуже для писания. Чем лучше ты будешь, тем хуже...» «Я в таком случае постараюсь быть как можно хуже», – ответила Вера Николаевна смеясь, хотя сердце у нее сжалось от боли. Она поняла, что быть женой писателя – особая миссия, что ей придется многим жертвовать. И она приготовилась принести себя в жертву гению. Она с молодости убедилась, что нужно уметь понять, принять и простить все увлечения, не только те, что были, а заранее все те, что могут быть. Надо понять жажду новых впечатлений, новых ощущений, свойственную артистам, подчас им необходимую, как опьянение, без которых они не могут творить, - это не их цель, это их средство. И она была доброжелательна со всеми, хотя нервы не всегда выдерживали. Нелегко ей давалось терпение, когда Ян – так она называла Бунина, - увлекался в очередной раз. Ей приходилось делить его с другими женщинами. И самое сильное и последнее увлечение Бунина -Галина Кузнецова.
В 20-е годы прошлого века Бунин жил в эмиграции, "испив несказанную чашу душевных страданий" в революционной России, как позже писал он в своей биографии. Иван Алексеевич и Вера Николаевна поселились в двухэтажном домике в Грассе, маленьком и очень красивом городке на юге Франции, относительно недалеко от Ниццы - полоски моря на горизонте и сады, которые шли тут террасами от дачи к даче. Его жилище было аскетически обставлено, питались самым необходимым и жили воспоминаниями.
Вера Николаевна купаться не любила, Иван Алексеевич, который прекрасно плавал, ходил на пляж без нее. Там в 1926 году ему представили ладную, маленькую загорелую молодую женщину, похожую на девочку – в босоножках, коротком открытом платье – Галину Кузнецову. Она приехала на отдых. У нее за плечами было замужество, революция, отъезд из России, скитания эмиграции, поражения и успехи – она пробовала себя в литературе. Иван Алексеевич тепло пожал ее ладошку, она смущенно улыбнулась: Бунин был для нее кумиром. Обоим показалось, что они одновременно поражены солнечным ударом...
Почти целый год 1926 – 1927 влюбленные встречались в Париже в маленькой квартирке в Пасси, которую Галина сняла сама, почти тотчас по возвращении из Грасса уйдя от мужа – скучного и слабого человека. Она мечтала о чем-то ярком, захватывающем, даже мучительном, непохожем на «порядочную» жизнь. Бунин ошеломил ее. Она почувствовала, что «оглушена» им, его жестокими глазами, часами ждала встреч с ним на вокзале, в кафе, в Булонском лесу, в театре, концертном зале. Галина была наделена способностью переживать и проигрывать в своей жизни лишь чужие эмоции, а свои запрятывать глубоко. Да и были ли они? Ее натура не имела своей внутренней жизни, она подпитывалась чужой энергией. Она принадлежала к людям мягким, пластичным, легко поддающимся чужой воле. В ее стихах было мало не только страстей, но обычных женских радостей и печалей, зато много созерцательности и описания. В дневниках Бунин не писал о счастливой поре своей страсти. Галина Кузнецова в своих записях не была столь сдержана. Через год после их первой встречи Бунин предложил Галине жить вместе с ним и его женой Верой Муромцевой в Грассе на вилле "Бельведер"... в качестве секретаря, ученицы и приемной дочери.
Бунин любил гостей в своём доме. Однако точно настолько же и не любил их. Почему? Они помогали его вдохновению, но мешали работе. Бунин не выносил одиночества. С ним и Верой Николаевной в Грасе постоянно находилась целая компания молодых писателей. Тем не менее отношения с Кузнецовой скрыть не удалось. Появление Галины было серьезным ударом для стареющей Веры. Вскоре и весь Париж знал, что у Бунина новое увлечение. Ирина Одоевцева вспоминала, что Вера Николаевна не скрывала своего горя и всем о нем рассказывала: «Ян сошел с ума на старости лет. Я не знаю, что делать!» Даже у портнихи и у парикмахера она, не считаясь с тем, что ее слышат посторонние, говорила об измене Бунина и о своем отчаянии. Это длилось довольно долго — почти год. Преданная мужем, Вера Николаевна не была обижена за себя, нет, она пребывала в недоумении – как этой женщине удалось приворожить ее Яна? Может быть, ему нравится то, что она восхищенно ловит каждое его слово, а может, он хочет таким образом вернуть свою молодость?.. Кто-то осуждал Веру Николаевну за то, что она терпит любовницу мужа в своем доме, кто-то оправдывал ее, прошедшую рядом с ним почти тридцать лет. Она мучительно раздумывала: уйти от него, бросить? Нет, они друг без друга не смогут. Кто будет проявлять о нем каждодневную заботу? Да и одиночество в эмиграции для нее было немыслимо. И Вера нашла всей этой нелепой ситуации оправдание: Ян полюбил молодую женщину отеческой любовью. Ведь его собственный ребенок умер в пятилетнем возрасте от скарлатины. Что с того, что Бунин бросил его мать беременной, а когда ребенок родился, приезжал к нему не чаще двух раз в год. Он просто не мог тянуть семью с детьми – не то, чтобы был безответственным, нет, но отвечал только перед Богом за свою способность писать, творить... «Я вдруг поняла, - пишет Вера Николаевна в своем дневнике, - что не имею даже права мешать Яну любить, кого он хочет, раз любовь его имеет источник в Боге. Пусть любит Галину... только бы от этой любви ему было сладостно на душе...".И Кузнецова заняла на вилле «Бельведер» место «приемной дочери» и «литературной ученицы». Надо добавить – нахлебницы. Иван Алексеевич получал гонорары и пособие откуда-то из Чехии. Бунины были на редкость непрактичны. Возле Бунина кормился и мрачный неврастеник Леонид Зуров, молодой литератор, приглашенный Буниным в ноябре 1929-го в Грасс погостить. Так случилось, что задержался он в семье Буниных на 20 лет, при полной поддержке самого Ивана Алексеевича. Вера Николаевна опекала Леонида, как собственного сына, что существенно отвлекало ее от невеселых мыслей. Зуров был тайно влюблен в Веру. "Бунинский крепостной театр," – так насмешливо отзывался о жизни на вилле «Бельведер» В. Ходасевич. «Неправильно – святое» семейство – так характеризовал его сам Бунин.
Чего стоило Вере Николаевне по-христиански полюбить свою соперницу! Поначалу отношение Буниной к ученице мужа далеко от симпатий: "Г.Н. встает в 11 часу. Ей жить надо было бы в оранжерее. … Она слаба, избалована и не может насиловать себя…". По воспоминаниям И.Одоевцевой, со временем Вера Николаевна "полюбила эту бедную Галину чрезвычайно… И Галина ее очень любила. Галина была такая простенькая, миленькая, очень красивые у нее глаза были. Она немножечко заикалась - очень мило… невинная провинциалочка… Роковая женщина? Ничего подобного…" А Кузнецова пыталась смириться с существованием жены Бунина рядом, не думать о будущем. Кузнецова находила у Веры Николаевны множество недостатков. По всей видимости, она искренне считала, что могла бы стать Бунину "лучшей женой", и даже питала некоторые надежды на этот счет. "Раздражаюсь на В.Н., которая пугает его (Бунина) беспрестанными советами лечь, не делать того или другого, говорит с ним преувеличенно, торжественнонежным тоном. Он от этого начинает думать, что болен серьезно…" Обе понимали, что это равновесие очень непрочно. Рано или поздно время покажет, кто здесь лишний. Благодаря "ангельским" характерам обеих женщин, о чем свидетельствуют все без исключения современники, им удалось не только примириться, но и полюбить друг друга.
Обе женщины в конце концов согласились на те условия, в которые их поставил Бунин.
Стержнем их жизни был Иван Алексеевич. Он и его чувства были центром и основой, единственно значимыми. С одной женщиной было связано прошлое, с другой – страсть. В резкости, непримиримости, эгоистичности, деспотичности, эмоциональном эксгибиционизме корни его таланта. «Проекции» чувств в его произведениях потому так и ярки, насыщенны, пронзительны, что в эмоционально-волевом плане от так и остался вечным мальчишкой, разрываемый детской жаждой безусловной материнской любви-служения и взрослой, мужской потребностью во взрослой страсти. Но ему не приходило в голову, что обе предают себя ради него, пренебрегая собственными интересами. Обе скрывали свои истинные чувства и ценой своего благополучия покупали иллюзорную возможность поддерживать мир в доме – приносили себя в жертву ради гения, рядом с которым жили. В то же время они бессознательно переложили на него ответственность за себя. Для Веры Николаевны самопредательство стало образом жизни. Валентин Катаев увидел ее такой: “Мне кажется, я нашел определение того белого цвета, который доминировал во всем облике Веры Николаевны. Цвет белой мыши с розоватыми глазами”. «Это была русская ("святая") женщина, - вспоминает мемуарист В.С. Яновский, - созданная для того, чтобы безоговорочно, жертвенно следовать за своим героем - в Сибирь, на рудники или в Монте-Карло и Стокгольм, все равно! … Она принимала участие в судьбе любого поэта, журналиста, да вообще знакомого, попавшего в беду, бежала в стужу, слякоть, темноту…" «Человеческое счастье в том, чтобы ничего не желать для себя,- думала Вера Николаевна.- Тогда душа успокаивается, и начинает находить хорошее там, где совсем этого не ожидала...»Ей казалось, что если она будет всем вечно помогать, то люди будут ей благодарны. Впрочем, в этом она, как выяснилось впоследствии, не ошиблась. Вера Николаевна получала свою выгоду от ситуации: чувствовала себя незаменимой, а потому достойной женщиной, официальной женой знаменитого писателя. Она не потеряла лицо, но дорого платила за право считать себя хорошим человеком. Уже после Второй мировой войны Бунин удивился в ответ на вопрос Ирины Одевцевоей, любит ли он жену: « Любить Веру? Как это? Это все равно, что любить свою руку или ногу». Одоевцева намекнула Бунину, что его жене могло быть не по себе, поскольку она оставила мужа наедине с молодой женщиной. Вера Николаевна долго не возвращалась, но Бунин удивился: «Разве долго? А я и не заметил". Но не дай Бог, если кто-то смел ее обидеть в его присутствии ! Он мог и поколотить обидчика, если бы его не остановили. Бунин хорошо понимал и высоко ценил безропотную преданность жены.
Галина до поры до времени жила, словно под гипнозом. Кузнецова с трудом сохраняла свою творческую индивидуальность, все в доме вертелось вокруг интересов Ивана Алексеевича, а его "творческие простои" сказывались решительно на всех: "Порой я с грустью вспоминаю те времена, когда И.А. писал… В доме было какое-то полное надежд настроение. Теперь он уже давно не пишет, и все как-то плоско, безнадежно. У моего письменного стола… какой-то запущенный, необитаемый вид" – писала Кузнецова.
Женщины перепечатывали набело первые книги "Жизни Арсеньева". Время они проводят вокруг Хозяина: "И.А. читает вслух книгу Бруссона о Франсе, а мы с В.Н. чтонибудь шьем", "Бегаю в аптеку, в лавки в город, мою вечером посуду и целый день вперегонки с В.Н. исполняю поручения Ивана Алексеевича…" – пишет Галина.
Бедность доводила до отчаяния Веру Николаевну, на которой держался дом. Вот запись в ее дневнике за 26 мая 1933 года: «Кризис полный, даже нет чернил - буквально на донышке, да и полтинночки у меня на донышке...» "… мы так бедны, как, я думаю, очень мало кто из наших знакомых. У меня всего 2 рубашки, наволочки все штопаны, простынь всего 8, а крепких только 2, остальные в заплатах. Ян не может купить себе теплого белья. Я большей частью хожу в Галиных вещах", - записывает Вера Николаевна. Доктор прописал Бунину есть ветчину за завтраком. Вера Николаевна, чтобы не ходить с раннего утра за ветчиной, решила покупать её с вечера. Но Бунин просыпался ночью, шёл на кухню и съедал ветчину. Так продолжалось с неделю, Вера Николаевна стала прятать ветчину в самые неожиданные места - то в кастрюле, то в книжном шкафу. Но Бунин постоянно находил её и съедал. Как-то ей всё же удалось спрятать её так, что он не мог её найти. Но толку из этого не получилось. Бунин разбудил Веру Николаевну среди ночи: "Вера, где ветчина? Чёрт знает, что такое! Полтора часа ищу", - и Вера Николаевна, вскочив с постели, достала ветчину из укромного места за рамой картины и безропотно отдала её Бунину.
Эгоцентризм Бунина вспоминает и Нина Берберова. Во время Второй Мировой войны, празднуя свой день рождения, она с трудом достала полфунта чайной колбасы. «В столовой накрыла на стол, нарезала двенадцать кусков серого хлеба и положила на них двенадцать ломтиков колбасы. Гости пришли в 8 часов и сначала посидели, как полагается, в моей комнате. Чайник вскипел, я заварила чай, подала сахар, молоко и бутылку красного вина и решила, что именинный стол выглядит вполне прилично. Пока я разливала чай, гости перешли в столовую. Бунин вошёл первым, оглядел бутерброды и, даже не слишком торопясь, съел один за другим все двенадцать кусков колбасы. Так что, когда остальные подошли к столу и сели, <…> им достался только хлеб. Эти куски хлеба, разложенные на двух тарелках, выглядели несколько странно и стыдно"
Но все чаще Кузнецова чувствует себя в ловушке: : "Сегодня … вышел очень серьезный и грустный разговор с Л. (Зуровым) о будущем. Уже давно приходится задумываться над своим положением. Нельзя же, правда, жить так без самостоятельности, как бы в "полудетях". Он говорил, что мы плохо работаем, неровно пишем, что сейчас все на карте. Я знаю больше, чем когданибудь, что он прав". Она понимает, что нельзя вечно чувствовать себя «младшей». “Вам надо пожелать только одного, что есть у Зурова, и чего нет у Вас, - говорила Вера Николаевна Галине,- самоуверенности и веры в себя». "Вы уже стали даже медленно ходить, все себя во всем сдерживаете", - с горечью замечает Зуров Кузнецовой. Галина плакала, сетуя на полное отсутствие у себя решительности, она чувствовала, что ей становится невыносимо смирение в этом «монастыре муз», как называли виллу в Грассе. Однако приятельницам она по-прежнему говорила, что женщинам приходится смиряться с тем, что им неприятно. На вилле все чувствовали себя несчастными, каждый по своей причине. Кризис нарастал.
Бунин с трепетом ждал решения Нобелевского комитета. Премия могла поправить трудное материальное положение семьи. В 1933 году посыльный принес известие о присуждении Бунину Нобелевской премии, но в доме даже не нашлось немного денег, чтобы дать ему на чай. С этого момента начались большие изменения в жизни Бунина и его окружения. Иван Алексеевич разругался с Мережковским, который ему завидовал, постоянно ссорился со старым приятелем Б.Зайцевым, обидел Тэффи. Остроумная женщина даже пустила в Париже остроту: «Нам не хватает теперь еще одной эмигрантской организации: “Объединение людей, обиженных И.А.Буниным”. В Стокгольм за премией Бунин взял с собой жену и Галину Кузнецову. Зуров был оставлен дома, потому что никто не мог поручиться за его «примерное поведение». В качестве секретаря с Буниным отправился писатель Андрей Седых (Я.М.Цвибак). Поездка стала настоящим триумфом Бунина. Назад решили возвращаться через Берлин и Дрезден, чтобы навестить в Германии старого друга Федора Августовича Степуна. У Степуна жила сестра – большая, мужеподобная, честолюбивая девица по имени Марга, которая увлекалась пением. Галина и Марга как-то «повышенно» сдружились.
Когда все вернулись в Грасс, жизнь пошла наперекосяк.. Зуров и Бунин скрыто противостояли Кузнецовой, которая то и дело писала письма Марге. В мае 1934 года Марга приехала в Грасс. Галина не отпускала ее от себя. Вере Николаевне Марга очень понравилась. Даже Бунин стал выглядеть спокойнее рядом с уверенной Маргой.
Вера Николаевна чувствует, что Галина «того и гляди, улетит». Ее обожание Марги кажется ей странным. Бунин начал беспокоиться по поводу этого ни на что не похожего обожания. Он, знаток женщин, казалось бы, все понимающий в любви, не мог сразу уразуметь: Галина влюблена в Маргу! И ее чувства нашли отклик. Бунин ссорился с Галиной, страдал. Но в октябре Галина уехала вслед за Степун в Германию. Вера Николаевна пишет: "Галя, наконец, уехала. В доме стало пустыннее, но легче. Она слишком томилась здешней жизнью, устала от однообразия, от того, что не писала… Ян очень утомлен. Вид скверный. Грустен. Главное, не знает, чего он хочет. Живет возбуждением, и очень от этого страдает». И через некоторое время: "Они сливают свои жизни. И до чего они из разных миров, но это залог крепости… Пребывание Гали в нашем доме было от лукавого…" Кузнецова не освободилась и не спасла свою индивидуальность, а просто сменила одну "крепостную" зависимость на другую. "Степун властная была, и Галина не могла устоять… До конца жизни своей Степун держала Галину в лапках…" - говорила И.Одоевцева.
Но так сложилось, что в начале Второй мировой войны Галине и Марге пришлось искать убежища в Грассе. Премия наполовину была роздана полунищим эмигрантам. Другую половину съела инфляция и война. Снова пришла нужда. Но все по-прежнему кормились вокруг Хозяина. Вера Николаевна была искренне привязана к Кузнецовой, да и Степун очень ей нравилась. Бунин вынужден был примириться с существованием этой пары, которая казалась ему странной и нелепой. Кузнецовой же он не простил измены.
Кузнецова прожила вместе с Маргой до самого конца (пережив ее на пять лет). В 1949 году они переехали в США, с 1955 года работали в русском отделе ООН, с которым были в 1959 году переведены в Женеву. Их последние годы прошли в Мюнхене.
К Бунину пришла старость со всеми своими недугами. В два часа ночи с 7 на 8 ноября 1953 Бунина знобило, он попросил Веру, чтобы она согрела его. Она обняла его и задремала. А когда проснулась от холода, то провела рукой по щеке мужа: она была холодной. Иван Алексеевич умер. Готовя его в последний путь, Вера Николаевна повязала шею Бунина шарфиком, который подарила ему Кузнецова. Возможно, она просто проявила заботу о нем, а, может, имела в виду, что вот все, что осталось от Галины, которой давно уже не было в жизни Бунина, а она, Вера, шла с ним до самого гроба, хотя он и превратил ее жизнь в страдание.
В ответ на соболезнования подруги по поводу смерти мужа и беспокойство о ее собственной жизни, Вера Николаевна написала, что чувствует в себе силы и необходимость жить: “Нужна я и для Лени(Зурова): он вернулся домой 12 декабря. Таким милым, заботливым и добрым он никогда не был».
Она умерла в 1961 году и была похоронена рядом с Буниным на русском кладбище Сен-Женевьев де Буа под Парижем.
Отношение Веры Николаевны к мужу как к ребенку, как к самому дорогому человеку и его точно такое же отношение к ней – вот что осталось в конце концов. Жизнь – это уроки страдания. Есть нечто выше измен и страсти.
