Путешествие в Латвию в разных временах
или Попытка ностальгии Михаил Сорочкин
Эта земля для меня – особенная. И не только потому, что я много раз приезжал сюда, начиная с 1959 г. Не только потому, что мне здесь всегда нравилось: бескрайнее море, светлый песок и всегда чистые нескончаемые пляжи, сосны над дюнами, уютные чистые кафе, особенно вкусные творог, сметана и сливки, всегда свежая выпечка и неизменно вкусный кофе, где бы и в каком бы стакане или чашке тебе его не подали. Не только потому, что когда-то здесь жили во множестве старые и новые друзья, а родственников было столько, что почти невозможно было не встретить кого-нибудь при прогулках по Взморью или по улицам города. «Иных уж нет, а те – далече». И осталось лишь три семьи, люди, к которым тянет и которых хочется повидать не меньше, чем старый Собор и домики и виллы побережья. К тому же отсюда родом мои дед с бабушкой, мама, ее пять братьев и две сестры. И что-то есть во мне, что делает мое отношение к этому краю кровным и заставляет меня пристально вглядываться в лица живущих здесь.
В мой первый приезд в Ригу в самом начале 59-ого я с подружкой, с которой познакомился в поезде, стоял в кассах Домского собора. Мы были единственными перед окошками, две немолодые кассирши, черноволосая с проседью и рыжеватая, не торопились обращать на нас внимание. Мы замерзли, но покорно ждали. Наконец, одна из них заговорила со мной и не очень вежливо поинтересовалась, что понадобилось нам зимой в концертном зале, без труда узнав в нас приезжих. Я ответил, что мама, отправляя меня, и родственница, у которой я остановился, сказали, что в Домском нужно побывать обязательно. И еще я сказал, что обе они здешние. «А откуда они»? «Из Корсавы». «Из Корсавы?» - переспросила меня женщина из кассы, и мне показалось, что ей трудно говорить. «А как их зовут»? Я ответил. Она помолчала и повернулась к коллеге. «Илона, дай им бронь ЦК». Та стала что-то сердито говорить по-латышски. «Илона, дай им бронь ЦК. С Ривой я училась в одной гимназии, только я была младше. А с Лидкой поддерживаю знакомство до сих пор. Дай им бронь ЦК, Илона». Мы получили 2 билета, расплатились, поблагодарили и ушли. Билеты были самые обыкновенные, на синей рыхлой бумаге, да еще в 42-ом ряду. Мы были заняты друг другом и восприняли слова о брони как непонятную нам местную шутку.
Я много раз потом бывал в Соборе, и в переполненном, и в полупустом, как в ту холодную зиму. Но никогда не слышал, чтобы орган звучал, как в тот раз. По-видимому, в этом месте в 42-ом ряду был акустический центр зала, орган воздействовал как божественное откровение. Музыка воспринималась всем телом, впечатление ни с чем несравнимое. Может быть, это был эффект первого знакомства, но скорее всего - акустический секрет средневековых зодчих, дошедший до нас, путешественников в холодный февраль 59-ого, под современным именем «бронь ЦК».
Что до здешних жителей, то они были всегда очень сдержанными, иногда, казалось, даже враждебными, очень отгороженными и не склонными не только к фамильярности, но даже и к обычным контактам, что могло бы показаться странным для жителей вроде бы единой страны «от Москвы до самых до окраин». Правда, мне было достаточно известно из здешней истории, чтобы не удивляться тому, что я видел или слышал, например, о взрыве обелиска недалеко от городского универмага или о том, что после отсрочки на 20 лет выплат по займам при Хрущеве город забросал облигациями памятник Ленину по постамент. Советская власть прошлась здесь по многим судьбам и семьям и прежде всего при приходе в 1940-ом и по возвращении в 1945-ом и 1949-ом.
В 1989-ом я пересиживал здесь июньскую аллергию. Мне попалась в руки статья в местной газете «Юрмала», напечатанная в годовщину событий 1940-ого, 14 июня. В статье о депортации был приведен перечень, составленный старостой города. И под № 49 в «списке увезенных и арестованных бывшей советской властью жителей города Рижское Взморье» значился тот, чье имя не вспомнилось и от которого осталось только прозвище – Музыкант.
Был он старым, а может юным,
Замарашка был или франт,
Среди прочих имен в ветхом списке,
Просто значилось: Музыкант.
Играй аккордеон, плачь скрипочка,
Не каждому бог дал талант.
Это надо же, даже в проскрипции
Записали его – Музыкант.
«Посмотрите-ка, мало нам Клявиньшей,
Мало Фрейбургов, глянь, лейтенант,
Во придумали гады фамилию
Курам на смех. Кто тут Музыкант?»
Крик и стоны над утренним городом,
Над полуторками туман,
И над горькой судьбою народа
Молча плачет в Соборе орган.
Был он Мошеле или Карлис,
Или, может быть, звали Ян,
Среди прочих имен в черном списке
Просто сказано: Музыкант.
Боль на красном, кровь на белом,
Не избыть нам всем этих ран.
Среди многих имен в старом списке,
Не забудьте, был Музыкант.
Память дает надежду на покаяние и прощение, а беспамятство – залог возможного повторения пройденного.
Лида жила вместе с нашей семьей в войну. Она девчонкой с родителями и младшей сестрой уезжала в Союз из Советской Латвии от немцев последним эшелоном. Вышла из вагона за кипятком и отстала от поезда. Родные решили, что она вернется домой и возвратились в Корсаву, где погибли вместе с остальными обитателями гетто. А Лида на самом последнем поезде уехала, как она думала, им вдогонку в Россию. Из детского дома она списалась с моей мамой и приехала в Москву. Ее дочки много позже рассказали мне одну историю. По соседству в Корсаве жила большая многодетная польская семья. Незадолго до окончательного решения судьбы гетто мама Лиды, которую очень уважали в городке, ночью мимо охраны пробралась к соседке и отдала ей кольцо и сережки, с просьбой передать их дочке, если она сюда вернется. «Ведь война когда-нибудь кончится», - сказала она.
Юзя, выгляни на минутку
И не плачь, не накликай беды,
И о том, что я приходила,
Никому, набери в рот воды.
Потеряли, ты знаешь, Лидку,
Мы сюда, а она туда.
Указала нам в гетто дорогу
Несчастливая наша звезда.
Извини, только я ненадолго,
Мне сейчас же нужно назад.
Как-нибудь обойду часового,
Да боюсь подвести юденрат.
Знаю я, не сулит нам свободы,
Обещание «Арбайт махт фрай».
Ты колечко мое с сережками,
Юзя, дочке моей передай.
Может, будут у Лидки дочки,
Покрасуются в них пускай.
Ты любовь нашу вместе с сережками,
Юзя, дочке моей передай.
Если прав был твой ксёндз про страдальцев,
Очень скоро мы будем в раю.
Я колечко это с сережками,
Юзя, в руки твои отдаю.
Ведь когда-нибудь все это кончится,
И вернется она в отчий край.
Ты молитвы наши прощальные,
Юзя, дочке моей передай.
Если ж нет милосердья у неба,
И господь к нашим детям суров,
Наменяй ребятишкам хлеба,
Вон их сколько, голодных ртов.
Тех, кто в Корсавке жил когда-то,
Никого уж в помине нет,
Лишь из камня с звездою Давида
Проступает кровавый свет.
Носят Лидины дочки сережки,
Ищут в странах чужих благодать
И растят в тех краях мальчишек,
Чтоб их дочкам сережки отдать.
Все бледней дорогие лица,
Но для нас через пропасть лет
Не исчезнут тепло и память
И пребудет душевный свет.
Лида вернулась в Ригу после войны, вышла замуж, а Юзя разыскала ее и через верного человека передала завещанное матерью. Дети этих семей дружили, пока не разъехались.
Когда-то на отдыхе в Юрмале мы искали пристанища, и наши друзья познакомили нас в Дзинтари с Алмой и Карлом. Карл всегда был дорожником: до советской власти, при ней и после нее. При немцах работали все, кто мог, жить то как-то надо было. Работали сестры в больницах, учителя в школах, юристы и врачи. На некоторых дорожников вроде бы надели форму строительных частей вермахта. А в 45-ом Карла вместе с теми, кто работал, при немцах (и с теми, кто не работал), отправили в дальние края. «Ты видел военнопленных строй, вермахт разрушил, вермахт строит…Ауфвидерзеен, майне кляйне, ауфвидерзеен…». Потом он вернулся, нескоро, но вернулся. Поднимал дом, огородничал.
Он все помнил, но не любил вспоминать. Иногда мы с ним перебрасывались словами, часто я смотрел, как он работает. Он был много старше меня, но Работник в каждом движении и во всем, что он делал. Иногда кистью белил стекла построенной им теплицы, защищая ее от резкого солнца, иногда, в ненастную погоду мыл их. Как-то я видел, как он руками вынимал из траншей в песке, заполненных торфом, луковицы тюльпанов. Они с Алмой растили на рынок ранние помидоры, разводили цветы, а на отдаленном участке выращивали клубнику. Я тогда какое-то время мог доставать сортовые луковицы тюльпанов, «забракованные» для кремлевских скверов, сажал их сам, раздавал соседям. И несколько лет осенью посылал полдюжины в Дзинтари. А однажды в начале зимы пришла открытка от Алмы: «Нашего Карла больше нет». Я до сих пор благодарен за «нашего», вспоминаю его, он в это время живет. По крайней мере, в моих воспоминаниях.
Старый рижский приемник привлек снова мое внимание после недавнего посещения одного из московских антикварных магазинов. На его полках я увидел несколько старых приемников: «Телефункен», «VV 663» таллинского завода «Пунане Рэт», «Фестиваль», «СИ 235». Раритеты в деревянных корпусах, почти все с неизменным кошачьим глазом индикатора настройки 6Е5С, который (я это помню) во включенном состоянии освещал часть полутемной комнаты и край стола зеленоватым таинственным светом.
Этот приемник в начале 70-х я привез из рижского гаража, забрав его у родственника, прошедшего на своем танке от Одессы до Берлина, а в эти годы разъезжавшего на более мирном стареньком «Москвиче». После войны он женился на Лиде - корсавской девчонке, единственной из всей семьи уцелевшей в проклятую войну и вернувшейся в послевоенную Ригу. Так мы породнились. Приемник, послуживший с начала 50-х, сломался и был мне отдан с некоторым сожалением, но щедро и безвозвратно: «Хорошая была машина, но уже год никто не берется починить».
Приемник этот был подготовлен к производству еще при немцах на заводе фирмы «А.Апситис и Ф.Жуковский», а запущен уже в советской Риге на государственном объединении «Радиотехника» в 1946 г. В 1951 г. начали выпускать модификацию в том числе с растянутыми и полурастянутыми коротковолновыми диапазонами с 16 м. Я привел его в порядок, и он служил еще почти 10 лет. Приемник был сделан добротно, с оптимальной, хорошо доступной схемой монтажа, даром что монтаж был объемный, печатных плат у нас во времена его изготовления еще в помине не было. Ламповый приемник на немецких или на аналогах немецких октальных ламп, с одним большим динамиком с подмагничиванием, не с постоянным магнитом, как современные, а с электромагнитом.
Ах, как вкрадчиво или на басах умел говорить и петь этот динамик всем своим черным, грубоватой бумаги коническим диффузором. This program is coming to you from the United States of America. It is jazz hour. Бас Уиллиса Кановера через океан или через пол-Европы из Танжера или Салоник рассказывал о джазе, а джазовые музыканты и певцы играли и пели. Как они играли и пели! Замирающий и снова всплывающий эфир доносил хриплые всхлипы саксофона Джона Колтрейна, фортепианные аккорды Оскара Питерсона, звонкую трубу и голос великого Сэчмо, рулады джазового скэта несравненной Эллы Фитцжеральд. Кроме джаза передавали Бинга Кроссби, Пери Комо, Доррис Дэй. You got me fever, when you kiss me.
И надоедливое у-ву-ву глушилок, с которыми здесь было полегче, чем у обычных приемников с короткими волнами от 25 м, но все равно былоу-оу-оу-оу. Чтобы отстроиться от глушилок, широко распространилось изготовление специальных приставок. При этом приемник принимал коротковолновую станцию в средневолновом диапазоне. Такие приставки монтировали и настраивали, в том числе в оборонных НИИ, и с ними можно было без особых помех слушать Voice of America, BBC, а то и «Радио Свобода».
Эта слабо светящаяся шкала в темной комнате была окном или точнее сказать форточкой в огромный мир, лежавший за пределами 1/6 части суши. Окном в мир, из которого доносились голоса Виктора Некрасова, Сергея Довлатова, Бориса Парамонова, где двусмысленно звучала на «Свободе» популярная когда-то песенка «Помирать нам рановато, есть у нас еще дома дела», где разрывалось на части сердце великой Эллы: L-o-o-o-ve for sale. И молодой в старых записях голос, знакомый уже надтреснутым по послевоенным пластинкам и концертам, с незнакомой частью репертуара выпевал, грассируя: «Я не знаю кому и зачем это нужно, кто послал их на смерть недрожавшей рукой». Александр Вертинский, уже давно не запрещенный и ставший легендой, хотя ею он был уже и при жизни. «Всё равно, где бы мы ни причалили, не поднять нам усталых ресниц».
Небольшая этикетка сзади, на металлическом шасси приемника: «Vt.R.M. RUРNICA, LATVIAS P.S.R., Riga, TIPS T 689, № 25194, GADS 1951». Рижский радиозавод, Латвийская Советская Социалистическая Республика, марка Т 689, год изготовления – 1951-й. Где эта республика, где этот ГОСТ, укорачивавший и без того коротковолновый диапазон, где, на каких запасных путях ждут своего часа (будем надеяться – не дождутся) глушилки? А 56-летний ветеран занял свое почетное место в мансарде хотьковского дома, напоминая живущим, что «у нас была великая эпоха».
Мы собрались в это путешествие в прошлое и одновременно настоящее спонтанно, после того, как нам начали регулярно сниться юрмальские сосны и городские башни. Границы, визы, недоброжелательная пресса, воинственные думцы делали все, чтобы разделить нас, а неумолимое время множило список потерь среди близких. К тому же радеющие о нас городские власти начали из соображений городской целесообразности поговаривать о сносе Рижского вокзала, потом и прямые самолеты отменят и, смотришь, добираться в Ригу придется через Милан. Дружественная туркомпания Skytur помогла оформить визы, а Аэрофлот, сотрудничающий с Baltic Air, забронировал авиабилеты. Заблаговременное бронирование билетов на 2 оставшихся рижских поезда не предусмотрено РЖД, поэтому перед Новым Годом не стали рисковать. Хотя поездом удобнее и привычнее.
И вот поздно ночью друзья встречают нас в новом Рижском аэропорте. Таковы причуды расписания: или ночуешь в Шереметьево-2, чтобы вылететь рано утром, или прилетаешь ночью в Ригу. Что это: конкуренция авиакомпаний или естественный регулятор туристического трафика? Кто знает, но «нас не догонишь». После 20-летнего почти перерыва мы празднуем новый 2008-ой год на земле Латвии с друзьями, которых достаточно давно не видели. Казалось бы, ну что тут такого, решили – приехали. Скоро вообще по Интернету можно будет нуль-транспортироваться в любое место, Google что-нибудь придумает. Но если между первым путешествием сюда и этим почти полвека, все не кажется таким простым.
Мы здесь давно не были, и город нас не ждал. Он почистил и покрасил фасады, обновил утраченные местами лепнину и фигуры на фронтонах зданий, восстановил поголовье уток на реке взамен съеденных в годы лихолетья начала 90-х. Лоснящиеся сизым птицы с яркими клювами плавают в реке и чинно разгуливают среди зимы по берегу вместе с горожанами и туристами. Под только что выпавшим снегом в парке угадываются фасонно выстриженные газоны, а на кончиках ветвей деревьев беззащитно зеленеют новорожденные листочки, опрометчиво вылезшие из почек на зов теплой погоды первого месяца здешней несуровой зимы.
На границе старого города в киосках местные рукодельники и ремесленники из соседней Литвы продают украшения, бесчисленных крыс и крысят в керамическом, стеклянном, из металла с эмалью, вязаном из шерсти исполнении. Они появились на улицах к католическому Рождеству, и часть из них уедет после новогоднего праздника, а кто-то переберется на базар ремесел в Юрмалу. На импровизированных вернисажах традиционные здесь изделия из янтаря, салфетки, тканые жанровыми рисунками, валяные задорные береты в гамме от нежно-розового до черного. Наши дамы всласть перемерили всю стопу и один купили.
Сувениры, здешние керамика и фарфор на взгляд приезжего необычны. Нестандартны. Хотя может это просто другой стандарт. По старым временам помню ошеломление от здешних выставок и галерей, от графики. Наверное, есть в здешнем воздухе, а может в национальном блюде – скабпутре что-то такое, отчего художники и дизайнеры делают неординарное.
В городе, как и у нас, самые дорогие и приметные здания под банками: BTB, Hansa banka, Parex banka и другие. Ну и пусть, что здесь такого, банки приходят и уходят, архитектура остается. Надеюсь, у Латвии хватит мужества не продавать свое на разборку, вывоз и сборку за океаном, несмотря на сложности в экономике и рекордную инфляцию.
Старое фундаментальное здание, органично включенное в комплекс окружающих. Когда-то здесь была военная прокуратура, потом гестапо, потом и сейчас здесь подразделение госбезопасности или охраны конституции. Что и говорить, намоленное место.
В сквере возле здания Национальной оперы бронзовая ростовая группа: мужчина в длинном сюртуке, дама с летним зонтом-тростью и любимая собака (мне показалось, что это чау-чау) на прогулке. Это открытый в 2006 г. во время визита в Латвию Королевы Великобритании Елизаветы II памятник Джорджу Армистеду, рижскому градоначальнику в 1901 – 1912 гг. Это был необыкновенный человек: инженер, бизнесмен и выдающийся организатор. Градоначальник, который не воровал и не брал взяток, а напротив – был известным благотворителем. Он сделал для города очень много, при нем Рига застроилась и преобразилась, было построено 14 или 16 новых школ, несколько городских больниц, станция скорой помощи и другие объекты социального назначения. По его инициативе была создана первая Народная библиотека с читальней, первая Биржа труда. При нем в городе интенсивно развивался трамвайный транспорт, построили водопровод и канализацию, основали зоопарк. Он провел множество значащих реформ в области образования, культуры, социальной защиты населения. В городе возводились прекрасные кварталы с домами в стиле модерн, развивалось автомобиле- и самолетостроение, расширялись парки. Он оставил по себе память как честный и деятельный отец города. Его род, укоренившийся в Латвии почти в течение 100 лет, происходил из Англии. Благодарность в сердцах потомков его современников сохраняется уже почти столетие. Памятник очень естественный, без постамента, прогуливающиеся горожане воспринимают его так, как если бы рачительный городской мэр был одним из них. Браво, Джордж Армистед!
Обсуждаем с друзьями, что и в какую сторону изменилось по сравнению с прежними временами. Закрылась кондитерская фабрика «Узвара» и исчезли особенные карамельки в жестяных коробках – самый желанный подарок для москвичей когда-то, который привозился рижанами, торчал за щеками ребятни и взрослых, заполнял комнаты сладкими пленительными запахами. Даже банки с незнакомыми надписями годами жили в кладовках и ящиках с инструментом, заполненные всякой хозяйственной мелочью.
Молочное стало похуже, все как в наших супер- и минимаркетах. А какой раньше был творог, какая сметана, какие вкусные молоко и сливки. Несмотря на все мытарства и непростую судьбу, в здешних краях не забыта была традиция, которая когда-то кормила молочными продуктами пол Европы, включая Англию. А сейчас вроде бы многое должно идти к лучшему, все в своих руках, ан нет, молочный средненький стандарт в основном по имени «Данон», в пластмассовых упаковках, как везде.
Помню глубокой осенью 1966 г. довелось мне в Москве побывать в рижском кафе «Лу?на». На ВДНХ (так тогда назывался нынешний ВВЦ) проводился конкурс национальных учреждений общепита. И мне повезло попасть в летний ресторан, где «Лу?на» предлагала москвичам и гостям столицы луковый клопс, миноги, потрясающую выпечку, редкого вкуса кофе и конечно взбитые сливки, как апофеоз всего. Это произвело на меня такое впечатление, что через несколько дней я снова приехал сюда в последний день работы кафе. И все было также прекрасно, вот только сливок пришлось ждать очень долго. В конце концов, к столику подошла раскрасневшаяся от волнения официантка и прерывающимся голосом с характерным акцентом сказала: «Извинитте пожалуйста, наших сливок на последний день не хваттило, а ваши московские сливки не взбиваются», махнула рукой и, закусив губу, ушла.
Через месяц я волей случая оказался в Риге, на второй день пошел в трехзальную «Лу?ну» на Падомью, сел за столик к этой же девушке, которая меня узнала, и первым делом заказал взбитые сливки. Мы с ней еще посплетничали о том, что хотя первое место получила минская «Бульбяная», а «Лу?на» только второе, это конечно просто блат и происки недоброжелателей прибалтов.
В кафе, граничащем с роскошным книжным магазином, но не отделенном от него, пьем с друзьями чай и горячий шоколад. Здесь выставлены и продаются зайцы, кошки и игрушки из белого и черного шоколада. Сегодня, накануне Нового 2008-го года, их активно раскупают. Особым успехом пользуются разнокалиберные литые шоколадные колокольчики.
Здесь всегда было вкусно. И в упомянутой «Лу?не» и в других местах. Некоторые кафе было трудно найти, они незаметно вписывались в подворотни старого города, и друзья приводили нас туда, чтобы показать вкусную выпечку и торты, угостить особенным блюдом, познакомить с необычным интерьером. Куда-то попасть было непросто, например, в «Пут Вейне» («Вей ветерок»). Как-то в кафе подвыпивший посетитель ненароком толкнул официантку с подносом, и та, пытаясь сохранить равновесие, обдала меня каскадом кофе из чашек и сливок из металлических молочников. Меня с извинениями долго оттирали влажными полотенцами на кухне, удивительно, но это вполне удалось. Тем не менее, до отъезда и долго еще дома от моей одежды исходил слабый аромат восхитительного кофе со сливками. Думаю, что никогда после, даже тогда, когда стала доступной хорошая парфюмерия, я не благоухал так пленительно. Рижские кафе тех времен – это удивительное ретро. Это было только там и больше для нас нигде в доступности. Сейчас они в основном европеизировались, да и у нас много примечательного появилось.
Когда-то мы познакомились с продукцией Рижской фарфоровой фабрики с характерным клеймом в виде арки с волнами и букв RPR. Дома у нас по-прежнему есть изящная чайная посуда с этой маркой, а самой фабрики, объединившей когда-то старые производства М.С.Кузнецова и Я.К.Ессена, больше нет. Не выдержала, по-видимому, разрухи начала 90-х и конкуренции импорта. Породистый фарфор любит стабильное общество, сытых мастеров и художников, преданных ценителей. А чего он не любит, мы видели у Отара Иоселиани в «Фаворитах Луны». Там предметы одного сервиза, едва ли не севрского, путешествуют во времени от Людовика XV, через наполеоновские войны до сегодняшних дней, постепенно выбывая вплоть до последней разбитой тарелки.
А какое вино из черноплодной рябины (аронии) делали раньше здешние виноделы. Хорошо, что уцелел знаменитый когда-то у нас рижский бальзам в керамических бутылках, запечатанных сургучом. Правда, давно я его не пробовал, боюсь, не узнаю. Сейчас полки винных магазинов, которых здесь на удивление много, заставлены знакомыми бутылками с привычными этикетками, как будто никуда не уезжал из дома. И массово присутствует ирландский виски, может потому, что Ирландия стала Меккой для очень многих латышей. Там работа, прилично платят, а оттуда виски: толи для привлечения, толи для утешения оставшихся.
В Юрмале глаз ловит знакомые черты: здание поликлиники между Дзинтари и Майори, бронзовый Лачплесис, замахивающийся мечом на дракона у вокзала Майори. Судя по тому, что уже много лет карающая рука подъята, а дракон не обезглавлен, это скорее, чтобы попугать, а не всерьез. Герой, видимо, понимает, что убить пусть тварь, но занесенную в красную книгу, бесчеловечно, по крайней мере, в отношении правнуков, которые сейчас норовят погладить чудовище, а то и сфотографироваться с ним. Гостиница «Юрмала», ресторан «Юра», расширенный и с громадной пристройкой концертный зал на Турайдас, откуда на Россию транслируется эстрадный балаган, на месте. Много снесено и перестроено, еще больше совсем новых домов, гостиниц, ресторанов. Что-то строится с умом, стильно и в то же время в соответствии с общим обликом Взморья. Много строений с чертами модерна (здесь его называют на немецкий манер – югендштиль), асимметричными вензелями, круглыми окнами по центру фронтона, с характерными решетками оград. Многие строения обновились, подкрашены, сменили заборы. Многое строится в характерном для Юрмалы дереве, однако многоэтажки и роскошные особняки – в кирпиче, камне и стекле. Часть поместий – на больших для здешних мест участках, кое-где под снегом сосновые ветки срубленных деревьев, которые за строительной спешкой не успели убрать. Вроде бы по-прежнему действует запрет на вырубку сосен в приморской зоне, но «если нельзя, но очень хочется», местные власти, как и у нас, дают добро. Спасибо хоть у здешних архитекторов хватает вкуса и самостоятельности ограничиваться модерном, северной неоклассикой и иной стилистикой, сочетающейся с тем, что произросло здесь из города Рижское Взморье, и не поддаваться на попытки выстроить ампирные и необарочные дворцы, так густо представленные в Подмосковье.
В Дубулты фотографируем с женой домик, где когда-то провели медовый месяц. Тогдашние радушные хозяева давно уехали на родину предков, а приземистый белый домик стоит на прежнем месте, смотрит на перекресток всеми своими окнами и в том числе окном, которое было нашим целый месяц в далеком 1971. По дороге из Дубулты в Майори - характерное для советской архитектуры здание санатория. Раньше здесь отдыхали моряки, санаторий принадлежал ВМФ СССР. Об этом напоминает барельеф на портике въездной арки – якорь с пятиконечной звездой. У дороги указатель – гребешки волн и три звезды, санаторий Мариенбад, а может просто отель.
Несколько необычны для приезжего украшенные к Рождеству и Новому Году гирляндами, венками и хвойными лентами дома и участки. Все это светится, мигает, искрится на деревьях и заборах. Игрушечные Деды Морозы по веревочным лесенкам или водосточным трубам лезут к окнам, чтобы ночью разложить по чулкам подарки. На подоконниках почти в каждом доме волнистые белые керамические пирамидки с семью электрическими свечами. Странные на московский взгляд зимующие на улицах кошки, по одной или группами по 2-3, играющие на снегу под скупым солнцем, неожиданным для нас в начале января. Наверное, это относительно близкий Гольфстрим придает им храбрости и помогает выживать в здешние зимы рододендронам и розам.
Вечером первого января гуляем по ярко освещенной улице Йомас между Майори и Дзинтари. Кафе, магазины, рестораны и пиццерии работают, много прохожих в праздничном настроении с детьми радуются выпавшему в ночь на 1-ое снегу, ярким витринам и украшениям. Ищем хлеб, которого нигде нет. Толи в праздник весь раскупили, а может пекарни остановились на миг и свежего хлеба (а другого здесь не бывает) не хватило. Продавцы извиняются: «Ну, разве ж угадаешь, сколько хлеба съедят на праздник». Да бог с ним, назавтра хлеб уже снова на всех прилавках.
Для приезжих россиян впереди, по крайней мере, недельные каникулы. А остальные со второго дня нового года работают, кто-то уже выбросил по католическому обычаю елку, гирлянды еще висят, но иллюминация уже не такая яркая и массовая, все петарды израсходованы 31-ого и 1-ого. Кроме того, не сезон, сильно для этих мест подморозило, часть магазинов и кафе закрыта, какие-то работают не каждый день. Некоторое оживление на улицах и небольшие очереди в обменниках, где латы дают за доллары, евро и даже за рубли, создают путешественники. Они же оправдывают зимнее существование отелей, число которых за последнее время существенно увеличилось. В небольшой трехзвездной гостинице «Элина», куда мы зашли по просьбе знакомых, двухместный обычный номер стоит от 50 до 70 примерно долларов за сутки в зависимости от комплектации. Это без питания, при гостинице работает кафе.
Мы с фотоаппаратом собираем коллекцию особенных строений на улицах Взморья. Среди них домики из европейских сказок с многоскатными крышами и башенками, современные хай-течные строения, составленные их разноразмерных параллелепипедов, отделанных деревом или под дерево, с прямоугольными окнами разных размеров и металлическими декоративными лесенками по торцам. Но в этой современности иногда как дежа-вю вдруг проглядывают темы студенческих проектов Баухауза от Вальтера Гропиуса со товарищи. Кроме традиционной серой или зеленоватой раскраски домов, встречаются сочетания белого с терракотой или белого с приглушенно красным. Новостройки на взгляд очень качественные и стоят на больших участках, пока пустых или засаживаемых декоративными растениями от туи и до голубых елей. Кое-где из аккуратных труб дымок, и везде спутниковые тарелки. И рядом с этим благолепием или напротив – сиротливые дома, наверное, довоенной еще постройки, с облупившейся краской, запертыми или заколоченными проемами, явно необитаемые на вид. Изредка такие дома стоят с проломами и следами пожара. Может это способ освободить дорогую здесь землю или попытка получить страховку, а возможно и судьба заброшенных домов, которые в отличие от рукописей очень даже горят.
В книжном магазине в Дубулты одна стойка с книгами на русском: эзотерика, хозяйственные и кулинарные советы, несколько справочников, Пушкин, два роскошных серийных тома с античной и русской классикой. Насколько я помню, раньше здесь одна стойка была с книгами на латышском, и это было неправильно. В магазине в центре Риги книг на русском больше, и они разнообразнее. Каждый читает, что хочет, и на том языке, который выбирает. И это правильно.
В Риге встречаем улицы Пушкина и Гоголя. Они получили свои названия до войны, при Ульманисе или даже еще раньше. И никто не собирается их переименовывать. При этом памятник Петру I взамен снятого и утонувшего в войну не восстановили принципиально, а памятник уроженцу Риги и герою войны 1812 г. Барклаю де Толли установили в одном из скверов города с большими дебатами и хлопотами для предпринимателя и мецената Евгения Яковлевича Гомберга, который боролся за это с городскими властями и известен также тем, что подарил городу статую лучшего в истории рижского мэра. Я до сих пор не могу привыкнуть к тому, что в Москве улицы Пушкина и Чехова превратились в Большую и Малую Дмитровку соответственно. Они так назывались раньше, наверное, но мне за Александра Сергеевича и Антона Павловича обидно.
Гуляем вдоль моря из Дзинтари в Булдури по присыпанному снегом песку. Ветрено, солнце из-за дюн и сосен подсвечивает свинцовые облака с разрывами над морем. Получается странное, феерическое сочетание – свинец с розовым. Это делает фон прогулки нереальным, призрачным, да еще с белыми проблесками чаек в воздухе. Все стараются это фотографировать, но вряд ли у кого-нибудь получится. Ведь известно, что призраки редко фиксируются на пленке, разве что на цифре по-другому.
В хичкоковский антураж не вписываются двое бегущих трусцой. Это мужчина по-летнему в шортах и налегке и с трудом поспевающая за ним дама в длинном балахоне с капюшоном. Также выбиваются на общем фоне три немолодые дамы громко русскоговорящие. Две из них в длинных черных дорогих шубах, третья – в фирменном пуховике. Все без шапок, с пышными прическами под капюшонами и с вызывающе ярким макияжем. Совершенно театральные фигуры по-хозяйски выгуливающие навстречу. Может постояльцы лучшего местного отеля, может здешние новые помещицы.
Первые день-два знакомились со здешними ценами, переводя латы в доллары и далее в рубли. Потом поняли, что все практически по-московски, где-то немного в плюс или минус, и перестали считать. К сожалению, сувенирное обилие china made захлестнуло всех, приятная по дизайну мелкая испанская фарфоровая пластика от Льядро продается теперь и в Москве, фирменная одежда в бутиках и здесь и там, а дешевле всего она рядом с Донной Коран и Томом Фордом, а не в Москве и Риге. Что же до знаменитого когда-то огрского трикотажа и другой здешнего изготовления одежды, то она несколько поплошала на взгляд сегодняшнего покупателя. Возможно, это проблемы с еще оставшимися дизайнерами и модельерами, или взгляд стал другим, искушенней что ли. Надеюсь, что это временно, художников и мастеров здешняя земля рождала и раньше, дайте срок, будет рождать и впредь. Были бы учителя и поддержка государства, которое сейчас обеспечивает большее число бюджетных мест в вузах по компьютерным специальностям, бог даст, поддержит творческие профессии. Здесь на выбор молодых парней не влияет страх перед военкоматом, армия в Латвии с недавних пор контрактная.
В каждый приезд в Ригу, начиная с 1971 г., рядом с нами звучало имя художницы, которую сначала упоминали как молодую и очень талантливую, потом как высоко ценимую в узком кругу посвященных и творческих людей, потом как завоевавшую несмотря ни на что даже и официальное признание. Сегодня Елены Антимоновой нет среди живущих, но ее тонкие, лиричные, глубокие, иногда озорные графические работы, книжные иллюстрации, в том числе к античной классике, ее, наверное, последняя работа – иллюстрированная книга о родном городе, снискали ей безусловно заслуженное место в надоблачном ареопаге творцов, куда не нужны формальные рекомендации, анкеты и удостоверения члена союзов. Достаточно, если верить Коровьеву, посмотреть две-три ее графические работы. Она глядит на меня с паспарту на стенах квартир моих друзей, со страниц оформленных ею книг, с живописного портрета ее подруги и нашего хорошего друга, которой уже нет с нами. Сказав «она глядит», я не оговорился. В ее стройных длинноногих героинях, отстраненных, женственных, иногда бегущих, чаще парящих, я вижу ее такой, какой она была при единственной нашей встрече и знакомстве, тогда, в Риге 1971-ого. Мы гуляли группой по городу, посетили знаменитое Райнисовское кладбище, то собирались вместе, то расходились, и все пытались догнать Елену, рассекавшую воздух все время где-то впереди. Такое ощущение совпадения объекта и субъекта у меня в жизни было, пожалуй, только от работ Зинаиды Серебряковой, с которой я конечно же не был знаком, но которая узнаваема на автопортретах и в изображениях большинства своих героинь. Единственная имеющаяся у меня гравюра Антимоновой, щедро подаренная мне близкой нашей знакомой тогда, когда художница еще была с нами и казалось, что так много ею сделано и, главное, будет сделано, что ее работы можно без оглядки дарить друзьям, смотрит на меня из-за стекла книжной полки. Когда я всматриваюсь в нее, меня переполняют благодарность за подарок и за возможность прикосновения к таланту, щемящее сожаление о быстротечности жизни, смутные мысли о вечности и избранности прекрасного.
Если верить Метерлинку, ушедшие оживают, когда живые вспоминают о них. Сегодня мы с друзьями поехали на кладбище «Шмерли», чтобы поклониться могилам близких, ушедших из жизни молодыми, и их родителей. Некоторых из них мы застали и успели познакомиться с ними и насладиться общением с этими прямодушными, добрыми, открытыми в общении людьми старой закалки, каждый из которых испытал в своей жизни столько, сколько хватило бы на многих, живущих в другое, более счастливое время. Но «времена не выбирают, в них живут и умирают». Темные надгробия, светлые, памятные лица, заснеженное пустое кладбище. Сегодня суббота, контора закрыта, а шабесгоев на этот случай нет. Мы долгое время искали могилу моей родственницы из Корсавы, но так и не нашли. Кладбище разрослось, через 20 с лишним лет я не смог найти место, ставшее ее последним пристанищем. Это был очень близкий человек, из тех, кто влияет на душу и судьбу. Недостало сил сходить на улицу Блаумана, где когда-то я гостил у нее. Это еще одно место здесь, к которому я навсегда привязан душой.
«Не сравнивай, живущий несравним…». Трудно представить себе, что ее нет уже 14 лет. Она ненадолго пережила того, кого любила больше жизни, такой недлинной и нелегкой. Короткий прочерк между двумя изображениями – девчонки на портрете работы Елены Антимоновой и молодой еще женщины на фотографии с надгробья. «В переулке Гитки – Тайбы…».
Плюс – минусовая погода при приезде, потом все холоднее, мороз и солнце, сегодня в канун Рождества с утра немного потеплело и сильная метель, некрупный, но плотный снег с ночи и все утро. Мы пошли сквозь снег к морю, которого не увидели: заснеженный берег, снег и дальше свинцовое небо за снежной завесой. Потом, как отрезало, снегопад кончился, но верховой ветер еще какое-то время гнал поземку с крыш. И снова начало понемногу холодать, а как же иначе, если дело идет к рождественской ночи. В этом краю зимующих кошек и рододендронов, оказывается, бывают довольно холодные зимы. К счастью, не такие долгие, как у нас.
Рижский шопинг – это увлекательное занятие. Что- то осталось от прежнего и получило развитие. Чего стоят, например, янтарные россыпи в магазинах Юрмалы и в бутиках старой Риги. В советское время изделия из янтаря присутствовали в любой ювелирной коллекции, в бижутерии и в сувенирных и газетных киосках. Янтарь не то, чтобы обесценился, но был немоден и простоват. Здешние янтарные россыпи со вкусом оформлены, янтарь традиционного желто-солнечного цвета наряду с необычным зеленоватым, в серебре и золоте, хорошо покупается, особенно западными туристами. В старом городе на туристических перекрестках арт-салоны янтарных украшений.
Вообще ювелирные магазины, заполненные изделиями местных мастеров, - украшение города. Эта промышленность еще жива. В то же время завод ВЭФ смотрит на проезжающий по шоссе мимо него транспорт мертвыми окнами, Рижский вагоностроительный завод, изделия которого в свое время активно бегали по рельсам Союза, стоит, на «Альфе» - знаменитом когда-то производителе микросхем жизнь едва теплится, «Виллерой и Бох» заместил отечественную фарфоровую посуду. Примеров такого рода не счесть. Завод трикотажа в Огре работает, его изделия представлены в Лондоне, Париже и Москве, несколько фирменных магазинов в Риге демонстрируют недорогие и достаточно консервативные по дизайну, но добротные изделия. Героини Рубенса и Кустодиева найдут в городе себе что-то по вкусу и размеру, взыскательные поклонницы и поклонники моды встретят образцы последних коллекций известных европейских домов. В первую неделю после новогоднего праздника зимние коллекции идут с заметными скидками, а на прилавках первые ласточки из весеннего ассортимента. В антикварных - в основном ХХ век, немецкие фарфоровые фигурки, украшения, серебро, редкие бронзовые подсвечники, старые книги, советская мелкая фарфоровая пластика, после выхода недавнего каталога резко подросшая в цене.
Городские архитекторы много сделали для того, чтобы большие магазины превратились в место увлекательных путешествий, включив в них кое-где часть улиц и проулков, укрытых стеклянными крышами и образующих сплошное с магазином пространство. Красиво, второй свет хорошо сочетается с искусственным освещением, архитектура окружает тебя в каждой арке и анфиладе, ведет по переходам и пандусам, является частью людского потока, рассекая и направляя его, используя скульптуры и элементы дизайна для того, чтобы расставить акценты в толпе или памятных местах.
По старой Риге не находишься, она неисчерпаема, необходима – ее не обойти и без нее не обойтись тому, кто гулял по этим узким улочкам, сиживал в здешних кафе, разглядывал барельефы на старинных фасадах, заглядывался, запрокинувшись, на шпили соборов. Пространства города и времени переплетаются, образуя зыбкий, меняющийся рельеф. Путешествуя по ней, часто приходишь совсем не туда, куда рассчитывал, а иногда, куда бы ни пошел, попадаешь в одно и то же место. Здесь три старинных дома – Три Брата стоят, прижавшись друг к другу, и глядят на прохожих узкими средневековыми фасадами. Грифоны со стены с неодобрением смотрят на зимующих ворон, совсем не обращая внимания на туристов. Раскоряченные желтые ноги японского крана упираются в брусчатку, готовя очередной сюрприз толи археологам, алчущим нового старого, толи горожанам, подсаживая им что-то новое в старое. Маленький гостеприимный чесночный ресторанчик на Малой Дворцовой, 21, застенчиво зазывает гостей, добавляя в холодный и безвкусный зимний воздух пахучую теплую ноту через временами ненадолго открывающуюся дверь. Крошечный кабачок «12 стульев» рядом с Домским, как и в давние наши визиты сюда, интригует новичков, заставляя их пересчитывать сиденья.
Где-то в переплетенье двориков вдруг попадается на глаза рисованная вывеска джазового клуба, и пока не уходишь от него совсем в очередную арочную подворотню негромкий Бах, присутствующий здесь по настроению везде, сменяется синкопированной мелодией, которую вполголоса напевает латаный саксофон, и перестуком степа. Улицы старых городов всегда завораживают, будь то закоулки Кордовы или узкие переходы старого квартала Барселоны. Но Рига была первой, этого не забыть, это не поймешь – в памяти или в крови. Путеводители, скороговоркой или обстоятельно повествующие о тайнах старого города и очень выборочно или подробно его иллюстрирующие, не в состоянии передать его ауру, того трепета, который испытываешь от прикосновения к его истории, тех черт и случайно пойманных глазом ракурсов, ради которых здесь надо побывать и возвращаться вновь и вновь.
Достаточно в центре, но не на туристическом тычке и не в пределах старого города дома начала ХХ века. Многие из них оформлены в югендштиле, бережно отреставрированы, раскрашены в два – три цвета, восстановлена лепнина, цветочные узоры и фигуры, характерные для этого стиля. Хотя существуют строгие ограничения на внутреннюю перестройку таких домов, считающихся памятниками этого периода развития архитектуры, внутри – комфорт и вполне современные удобства, удалось согласовать. Часть квартир продана, другие смотрят темными окнами на улицы вечернего города, ждут своего покупателя. Квартиры роскошные и очень дорогие. Неподалеку или рядом дома того же времени, но у них нет пока владельца или у владельцев есть проблемы. Слепые окна, облупившиеся стены, утраченная лепнина, ветхие балконы. Целый ряд домов в этом районе и стиле спроектирован Эйзенштейном-старшим. По поводу творчества этого известного архитектора в городе существуют различные мнения, но, на мой взгляд, это достойная архитектура. Здесь же ренессансные здания, несколько темно-серых и черных домов в упрощенном приближении к модерну, в стиле, который здесь называют «национальный романтизм». По городу меж стильными или старинными строениями торчат то тут, то там ультрасовременные стеклянные изыски офисного или гостиничного назначения, очень даже ничего сами по себе, но совсем неуместные в антураже позапрошлого, позапозапрошлого и так далее до XIV – XV веков. Может через сотню лет это как-то примелькается, глаз привыкнет, но пока это воспринимается как архитектурные памятники взятке. Рассказывают, что такие стройки начинаются со щитов, огораживающих место, на которых почти готическим шрифтом с картинками рассказывается о том, что когда-то на этом месте тоже был банк (или странноприимный дом, ярмарка, космодром и т.д.).
Нашим Вергилием по архитектуре югендштиля был увлеченный студент-историк, знаток старой Риги, подрабатывающий в летний сезон экскурсоводом. Было очень приятно видеть, что молодые столько и так заинтересованно знают, тонко чувствуют архитектуру и стиль. Так случилось, что экскурсовода нашего мы знаем практически со дня его рождения, с перерывами отслеживая динамику его совершенствования.
В городе столько работы для квалифицированных строителей, что поневоле задаешься вопросом: где же они берут такое количество мастеровых. Здесь строители и специалисты по отделке из скандинавских стран и других мест Европы. Славятся и местные мастера, но значительное их число пригодилось в Ирландии и Великобритании. И чтобы вернуть их, придется создать здесь конкурентоспособные условия. Может быть, это хорошая альтернатива гастарбайтерам, которых во все большем количестве требуют здешние стройки.
Пустоватая днем пригородная электричка из 4 вагонов, теплая, быстрая, чистая пролетает расстояние от Дзинтари до Риги за полчаса. Кондукторы, по одному на два вагона, постоянно передвигаются, проверяя и штампуя билеты. У них же можно купить билет. В конце рабочего дня электричка из города полная, вместо кондукторов ходит контролер. Все пассажиры с билетами! Между Взморьем и городом курсируют также маршрутки. Эти фордовские минивэны здесь вездесущи, грамотно и безопасно устроены внутри, а проезд стоит, как в Москве. Правда, водитель обязательно дает вам билетик. У нас эти машины тоже начали появляться взамен катастрофы по имени «Газель».
Почти все встреченные говорят по-русски, кроме, может быть, самых молодых. Да и те по определенным соображениям ориентируются сейчас на изучение, по крайней мере, трех языков, включая русский. Есть экономическая потребность, которую дай бог не поломает наша привычная внешнеполитическая недальновидность.
Широко распространено качественное спутниковое телевидение, которым здесь пользуются даже небогатые люди. Эфирное в основном на государственном латышском языке, а в пакетах спутникового TV много российских программ. Несколько модификаций спутников или пакетов, и две соседки могут смотреть разные наборы программ. Передачи, рассчитанные на соотечественников за рубежом, несколько отличаются от тех, которые представлены в России, совсем другая и реклама в разрывах программ, что тоже понятно.
Мы уезжаем, оставляя на расчищенных от снега, но заледенелых тротуарных плитках проталины. Это следы от слез моей верной спутницы, которая не хочет расставаться с тем, к чему много раз стремилась, прикипела сердцем, с чем сжилась в очередной раз за прошедшую неделю с небольшим. Скорее всего, именно на месте этих проталин весной между плитками первыми пробьются трава и цветы. Здесь до весны еще месяца два или меньше, как повезет.
