Нас заманили укромными тропами
В чащу, кишащую силами тьмы,
Вот мы и скачем, вибрируя жопами,
В жертвенном танце у ног Сатаны.
Алгебра жизни пестрит уравненьями:
Ложь притворяется дохлым котом,
Правда кувалдою лупит по темени,
Чтобы легко извиниться потом.
Совесть, устав от излишней активности,
Мирно сопит летаргическим сном,
Преданность грубо лишают невинности,
В спешке забыв о табу возрастном.
Алчность всё также стоит за конвейером.
Скромность впотьмах доедают клопы,
Циников бьют исключительно веером,
Но на глазах возмущённой толпы.
Чувство наживы внушительным обухом
В души вбивает невежества кол,
Вкус, не спеша, вырезают как опухоль,
Спрыснув вином хирургический стол.
И, переняв суету коридорную,
Скошенный лоб зачесав на пробор,
Можно картинами выстлать уборную
Или стихами окрасить забор.
ПОЭТ И БЫТ
Любой поэт, с его принятьем
Обид,
Не совместим с таким понятьем,
Как быт.
Ему, дарованная небом
Стезя...
Поэта посылать за хлебом
Нельзя.
ОБРАЩЕНИЕ К НАРОДУ
Народ мой, силою небесной
Идущий вечно не туда,
Ты уж читай меня, любезный,
Пускай быть может лишь тогда,
Когда с завидным постоянством,
О днях минувших не скорбя,
Ты в промежутках между пьянством
Приходишь временно в себя.
ТИНЭЙДЖЕРАМ
Вот он — растущий организм семейства неликвидов,
Чей мозг не коркою покрыт — дубовою корой!
Вальяжно спит на месте для детей и инвалидов,
Уже не первый и ещё пока что не второй.
Стоят, за поручни держась, убогие старушки,
Тут инвалид, тут ветеран, тут дама на сносях.
А что ему война? Он сам герой одной войнушки,
Что затевали двор на двор намедни в Текстилях.
В одной руке его попкорн, в другой — бутылка колы,
В его наушниках звучит голимая попса.
Он возвращается домой из самой средней школы,
Обычной школы, где таких, как он, что блох у пса.
Сейчас он дожуёт попкорн, допьёт свою отраву,
И из портфеля извлечёт увесистый журнал,
В котором комиксы хулят великую державу,
Какую он ещё пока и толком не познал.
Да и познает ли? Не факт. Ведь ум его как в воске,
В котором мысли, если есть, но точно нет своих.
Так, может, выгодны кому такие недоноски?
А может с запада заказ — плодить побольше их?
Ведь им что Родину продать, что об асфальт два пальца,
И ничего не засвербит ни в сердце, ни в душе,
Они в развитии своём слабей неандертальца,
Зато глядят на этот мир из новеньких Порше.
Как раз таких и кормят всей эстрадной этой мутью,
От всякого Шуры-Муры до группы «Руки вверх».
Такой, конечно, за страну на дзот не ляжет грудью.
А доведись, за свой биг-мак продаст и вся и всех.
Я не ищу проблем, как тот крутой техасский рейнджер,
Хочу лишь мысль донести, не более того:
В повествовании моём узнай себя, тинэйджер,
И оглядись вокруг — ты ж сын народа своего!
ЖИЗНЬ – НЕ ФУТБОЛ
Иной раз холодок бежит по темени
От мысли, шевелящейся в мозгу:
О, сколько же у нас уходит времени
На праздностей тягучую нугу.
Эх, нам бы размышлять о покаянии,
А мы с друзьями пьём за литром литр…
Как будто уяснить не в состоянии:
Жизнь – не футбол, Всевышний – не арбитр.
Поэтому и время всем нам данное
Никто не остановит по свистку,
Покуда наша сущность окаянная
Не соизволит снова «встать к станку».
…………………………………………
Потоком слов, пронзительных и вкрадчивых,
Не сбросишь неизбежности хомут…
И потому, не ждите «послематчевых»
Хвалёных дополнительных минут.
ВЕК СКОРОСТЕЙ
Спешим. Спешим… Торопим срок.
Не различаем миги, вехи…
…Он в спешке даже не просёк,
Как под КАМАЗ влетел на бэхе.
Очнулся. Глянул в небосвод,
Как Иисус Христос с Голгофы…
А между тем уже народ
Сбегался к месту катастрофы.
«Вот же ж, — подумал, — дурачьё!
Неизлечимо дармоедство…»
Встал. Вышел. Глянул на своё
Когда-то транспортное средство.
Вскипел, прикинув весь расклад:
«Ну, он заплатит мне за бумер!»
И вдруг услышал:
— Тише, брат!
Ну, успокойся!.. Ты же умер…
В ДЕРЕВНЕ
Деревня встретит сыпью гроздьев
Рябины стылой на ветру
И мерным шарканьем полозьев
По индевелому ковру.
И я, смотря в пол-оборота
Вслед убегающим саням,
Толкну тяжёлые ворота,
Шагну на встречу простыням,
Столкнусь с приветливой хозяйкой
И, попросившись на постой,
Пролезу в дом, где шумной стайкой
Детишки кинутся за мной.
И, усадив шального гостя
За грубый стол без скатертей,
Она шепнёт: «Ну, что вы, бросьте,
У нас всё просто, без затей.»
И я тот час ножи и вилки
Небрежно сдвинув в уголок,
Зачем-то почесав в затылке,
По локоть влезу в чугунок.
Управлюсь с курицею живо,
Ну, а потом, под детский рёв,
Руками, скользкими от жира,
Возьму налитый до краёв
Стакан гранёный самогона
И опрокину не спеша,
И будет грешная душа
Скакать, как конь, внутри загона...
И будет ветер в окна биться,
Моля во внутрь пустить его…
Она проронит: «Как столица?»,
И я отвечу: «Ничего...»,
И расскажу всё, что известно
Из тех же телепередач.
Она вздохнёт: «Как интересно!
У нас же от тоски хоть плачь.
Хоть с головой залазь в мешок
И ну, о берег каменистый...
Вот, правда, летом хорошо —
Река, природа, воздух чистый!
Вы летом приезжайте к нам.»
И я отвечу: «Непременно.»
А про себя: «Какой уж там,
Дела, работа — хуже плена.
Как нелегко перебороть их...»
И мы немного помолчим.
Потом она же: «Вы не против?
Я постелила на печи.»
(Как будто попросив прощенья),
А я, не в силах больше ждать,
Благодаря за угощенье,
Полезу печку штурмовать.
Сниму обрыдлую одежду,
И в миг забудусь чутким сном…
И ветер стихнет за окном,
Оставив всякую надежду.
Прольётся лунная дорожка,
И я сквозь сон не разберу —
Урчит живот… мурлычет кошка…
Иль кто-то ходит по двору…
ВОСКРЕСНАЯ ЗАРИСОВКА
Утро яростным напором
Разметав остатки сна,
Пробуравит властным взором
Кружевной проём окна.
Небо огненную кружку
Опрокинет сгоряча,
И прольётся на подушку
Отблеск робкого луча.
Он прорежет брюхо тени
Острым скальпелем границ,
И завьюжатся в смятеньи
Сотни взвешенных частиц,
Беспорядочною кашей
В невесомости паря,
Будто рой ночных букашек
В ярком свете фонаря.
И экран воображенья
Нарисует без затей
Все масштабы зараженья
Для дыхательных путей.
И бессмысленно не тратя
Драгоценнейших минут,
Побреду, вспорхнув с кровати,
Мерить кухонный уют,
Где прохлада в щели бьётся,
Тихо шторами шурша,
И о ноги мордой трётся
Кошка — рыбная душа,
Где клокочущие краны
Бьют щелчками мокрых пуль,
И ночуют тараканы
В недрах стареньких кастрюль.
И по полочкам знакомым
Я ищу заветный «Дуст»,
Не питая к насекомым
Ни любви, ни нежных чувств.
Не найдя, пожав плечами,
Но ничуть не огорчён,
Я держу над ними чайник
Кипячёным палачом.
Без поблажек и вакансий
Бьёт горячая стрела,
И в глубоком реверансе
Застывают их тела.
А случайно уцелевших
Добиваю коробком...
И лежит мой путь дальнейший
На загаженный балкон,
Где, разлившись синей лужей,
Небо ветрено чуток,
И завязывает туже
Солнце облака платок,
Где газон в зелёном блюде
Преподносит тропки нить,
И проснувшиеся люди
Выползают покурить.
Теребя свои пижамы
За обвисшие концы,
Обжитые «донжуаны»
И приблудные отцы
Смотрят вниз, скорбя всем сердцем,
И жалеют от души,
Что не входят в круг владельцев
Припаркованных машин.
Не успев своим «мотором»
До сих пор обзавестись,
Все они готовы хором
Проклинать смурную жизнь
И поддерживать старушек,
Что без устали кричат,
Мол: «Наставили «ракушек»,
Негде выгулять внучат!»
Я ж к подобным огорченьям
Относясь без суеты,
Постою для развлеченья
Поплевавшись с высоты,
И пойду на «мягких лапах»
Под зловещий скрип петель
В место, где хранит мой запах
В спешке смятая постель,
Чтоб нечаянным движеньем
Не прервать ночной покой
Той, которая сложеньем
Сходна с гибкою рекой,
Той, которая блуждает
В океане сонных вод
И, возможно, зарождает
Новой жизни грешный плод.
Взгляд скользнёт по светлой чёлке
Чуть всклокоченной с утра
И легко поймает в шёлке
Прелесть женского бедра.
И охваченный корыстью,
Чуя трепетную дрожь,
Проведу горячей кистью
По посеву нежных кож.
И она вспорхнёт, как ива,
Ветром тронутая чуть,
И потянется лениво,
Обнажив тугую грудь.
Узловатость одеяла
На ковёр столкнув ногой,
Наконец, проронит вяло:
«С добрым утром, дорогой!»
ДЕРЕВЕНСКАЯ ИДИЛЛИЯ
Дом в деревне. Тихий дворик.
Ясный солнечный денёк.
У поленницы топорик
Воткнут в крепенький пенёк.
Куры бесятся от жира.
Дремлет кошка на крыльце.
Облепив кусочек сыра,
Мухи делают це-це.
Ставни. Лестница. Ворота.
Ряд цветастых покрывал.
Так и хочется кого-то
Затащить на сеновал.
