Если Бог меня оставит,
что, по-моему, не честно.
Если Бог меня оставит,
(что пенять – ему видней) –
Станет сладость жизни горькой,
станет радость жизни пресной,
И обузой будет каждый
из подаренных Им дней.
Но когда душа сумеет
удержаться в равновесьи,
И не даст обиде горькой
все, что было, сжечь огнем,
Может, станет Богу легче,
там, в далеком поднебесье,
Что не он теперь в заботе обо мне,
а я – о нем.
Гoворят
Говорят,
что он слеп и не видит ни слёз и ни ран,
Злобы в тусклых глазах, торжества подлеца и подонка.
Говорят, что он глух, и не слышит рыданий ребенка,
Криков мести и помощи – холоден, как истукан.
Говорят,
что ни с кем он теперь не вступает в альянс.
Погружен в немоту,
от него не дождаться совета.
Говорят, что он есть и мы верим отчаянно в это,
Потому что у нас может
это единственный шанс.
Усмешка
Время камнем движется ко дну,
Стрелки мчатся, словно карусели.
Что сегодня будет на кону?
Кто сегодня будет на прицеле?
Глаз прищурен,
сомкнуты уста,
Вдохновенья бьет ручей кристальный,
И еще от белого листа
Пахнет бесконечностью и тайной.
Но, увы, жестокою рукой,
На записке мрачные глаголы:
Сбегать за селедкой и мукой,
Суп сварить,
детей забрать из школы.
Вот и все,
и на день план иной,
Бегай, суетись, крутись, не мешкай…
Полночь.
Чистый лист.
А за спиной
ОН стоит с ехидною усмешкой.
Я думаю, что Бог…
Он где-то между нами,
Бок о бок.
День и ночь.
И – на плече ладонь.
Я думаю – клубок летящего цунами…
Я думаю – бегущий по траве огонь...
Я думаю – потоп, невиданный в природе...
Я думаю – ночной землетрясенья гром...
Он посылает нам и в сторону отходит
И ждет, когда Его на помощь позовем.
У могилы
Зажгу свечу,
прикрыв глаза
увижу вдалеке:
ползет ленивая слеза
по восковой щеке.
Кому узнать в каком году
наш оборвется стих...
И ты ушел,
и я уйду,
а ей – слезе – ползти.
Зажгу свечу,
на край плиты
я камешек кладу –
знак, что в неведомом году
приду туда, где ты.
По ползущей вверх дороге
По ползущей вверх дороге
молча шли мы – я и ребе,
только думал он о Боге,
только думал я о хлебе.
Сколько лет бесцельных, каюсь,
жил, транжиря и теряя,
и порою, спотыкаясь,
думал – все, дошел до края.
Быть наказанным витие,
не о Боге жил, радея.
Как меня в места святые
допустили иудеи?
Что с того, что глуп и молод
был, блуждая по дорогам.
И не думал, кто отмолит,
кто очистит перед Богом.
Жизнь неслась легко и прямо,
сердца облачком играя…
У стены второго Храма
думал ребе, выбирая,
с кем пройти устало рядом
по ползущей вверх дороге,
с тем, кто думает, как надо,
не о хлебе, а о Боге.
Так бывает только в песне,
мне, бегущему по кругу,
словно тонущему в бездне,
протянул навстречу руку.
И теперь мы – я и ребе
на ползущей вверх дороге,
но я все еще – о хлебе,
а потом уже о Боге.
Только разве в этом дело,
все мы дети мирозданья,
и у всех душа и тело,
похвала и наказанье.
И к чему последний лепет,
мол, хотелось, да не вышло,
сколько надо – столько влепит,
тот, кто чище нас и выше,
тот, кому мы все – песчинки
нескончаемой поземки.
ОН торжественно и чинно
ждет у той, последней кромки,
где возьмет за локоть ребе,
и прошепчет на пороге,
все, теперь забудь о хлебе,
здесь, пожалуйста – о Боге.
Неси свой крест, неси...
Неси свой крест, неси,
кляня и спотыкаясь,
Стирая пот со лба
под бесконечный гул,
Зачем тебя принёс
на эту землю аист,
Чего же он в тот день
не взял себе отгул.
Неси свой крест, неси!
не надорвись на горке,
Он стольких раздавил,
что не тебе чета,
И многим на крестах
пришлось иметь разборки,
Тебе же не видна
последняя черта.
Неси свой крест, неси,
упорнее ставь ногу.
На бога не гневись –
за всё ему прости,
Что крест не так тяжёл,
поверь уж мне, ей богу,
За то, что силы дал
нести его, нести!
