У майских у райских некрашеных врат
Мне выдан был пропуск в черешневый сад –
Клочок разноцветный, счастливый билет
На право увидеть черешневый свет,
Услышать, как дует румяный божок
В серебряный маленький звонкий рожок.
Ах, бог мой в короне из листьев и трав!
Твой взгляд безмятежен и весел твой нрав,
Смеёшься беспечно и дуешь в дуду,
Седое дитя в своём вечном саду.
А взрослых здесь нет, не для них этот сад,
Все взрослые там, по ту сторону врат –
Там в ворохе будней и пыльных газет
Не помнит никто про черешневый свет,
Про звонкий рожок и что есть благодать,
Качаясь на цыпочках, ягоды рвать,
Что есть в череде январей месяц май,
В аду – уцелевший нечаянно рай,
В огромной Вселенной – один уголок,
Где жив ещё добрый черешневый бог.
* * *
Словно общим кровoтоком,
Нас связало, милый мой,
На придуманном Востоке
Непридуманной судьбой,
Жизнью, смертью, что другим,
Может быть, и удаются,
Чёрным проводом тугим –
Кольца глянцевые вьются.
Опрокинется восход
И зальёт проём оконный –
Это сердце захлестнёт
Петлей провод телефонный.
Разлетится на куски
Шар земной, большой и хрупкий,
И завоет от тоски
Одинокий голос в трубке.
Зима-2009
Какая странная зима
явилась в наши палестины!
Не потому что холодней
или теплее зим иных -
какой-то странный жаркий снег
валил на головы и спины,
и раскалённый странный дождь
лил на чужих и на своих.
О, эта трудная зима!
Её вопросам и загадкам,
её снегам, её дождям
и не предвиделось конца.
Не прорастало ничего
от этих гибельных осадков,
летевших с гибельных небес
на обнажённые сердца.
Не прорастало ничего...
Да я ли это написала?
Так не бывает никогда!
За эпилогом - вновь пролог.
Наисмертельнейший исход -
всегда чего-нибудь начало.
Пробьёт обугленную твердь
упрямый тоненький росток.
Не уставай, тянись, малыш!
Когда не ты, что будет с нами?
Где взять нам силы не пропасть
в чреде песчаных бурь и стуж?
Пусть развевается твоё
живое крохотное знамя,
надежды маленький флажок
над пепелищем наших душ.
* * *
Летели недели гремящим составом
По рельсам опасным, лихой колее,
Бросало вагоны то влево, то вправо,
То будто рукой прижимало к земле.
Вагоны мелькали, вдали пропадали,
И в каждом – набитом обрывками снов –
Всего было вдоволь: любви и печали,
И будничных тайных и явных Голгоф.
Поля, перелески, разъезды, вокзалы..
Ни выйти нельзя, ни вернуться назад.
Те, кто распинал и кого распинали, –
Все вместе несутся вперёд наугад.
Грохочет состав по стальным параллелям
Сквозь пыльные бури, сквозь ливни и снег.
-А что же потом, за последним туннелем?
О, бедный, о, слабый, смешной человек!
О, эта безумная вечная тряска!
Но снова с улыбкой на сонном лице
Ребёнок в купе засыпает под сказку
Про свет, что обещан был кем-то в конце.
* * *
Какая связь меж сном вчерашним
И днём, стоящим у ворот?
Меж словом, брошеным и зряшным,
И тем, которое спасёт?
Меж бледным крохотным огарком
И солнцем, хлынувшим в окно?
Меж сердцем, бьющимся и жарким,
И тем, не бьющимся давно?
Меж тем, что смертным знать не надо,
И тайной, ведомой двоим?
Твоим чужим, потухшим взглядом
И тем, светящимся твоим?
Меж «да» и «нет»? Меж всеми нами
И тем, что будет после нас,
Меж тем, что видимо глазами
И скрытым тщательно от глаз,
Меж глиной, пальцами согретой,
К звезде взметнувшейся волной
И Тем, Кто знает все ответы
На всё не спрошенное мной?
* * *
Чужое всё: обычаи и танцы,
Слова и лица, воздух и вода.
О, мальчик мой! Мы оба – иностранцы:
И здесь, и там, и далее – всегда.
Пересекаем время и пространство,
Судьбе доверясь, сердцу ли, звезде,
Но как некстати это иностранство:
И там, и здесь, и далее – везде.
Страшнейшее из всех возможных бедствий...
Ни царствa, ни полцарства, ни коня –
Ненужное и тяжкое наследство,
О, мальчик мой, досталось от меня.
Куда влечёт нас через тьмы кромешность?
Куда идём пресветлым тихим днём?
Зачем свою случайность и нездешность
Мы, словно знамя тайное, несём?
Но ничего вокруг не узнавая,
Мы всё бредём. Селенья... города...
И снится по ночам земля родная,
Не виденная нами никогда.
* * *
Дом жил отдельной от меня,
Таинственной и странной жизнью:
Скрипел, как будто бы браня,
А то молчал, но с укоризной,
Шуршал, вздыхал, ворчал и пел,
И кто-то лёгкими ногами
То вверх по лестнице летел,
То мерял комнату шагами.
Вдруг еле слышный шепоток
Журчал в углу - не в том, так в этом,
И падал кружевной платок
С плеч Неизвестной на портрете,
Стонали, лишь сгущалась мгла,
Входные двери цвета вишни.
Я понимала, что была
Ненужной здесь. И даже лишней,
Рояль невидимый звучал,
Но дело шло не дальше гаммы,
И быстро близился финал
Чужой и непонятной драмы,
Тревожно тикали часы.
Забыв о звании настенных,
Вплетали хриплые басы
В хор неприкаянных Вселенных.
И было в доме не до сна,
И всё нуждалось в объясненьи...
Ах, да, конечно же, весна -
Несчастье. Смута. Наважденье.
* * *
Мы доживём до светлой полосы,
Из тёмной выползая постепенно,
Увидим снова волны в лёгкой пене,
Изгиб травинки в капельках росы,
Увидим корабли и паруса,
В высоком небе – промельк белой птицы,
Как в первый раз – любимых наших лица,
Как в первый раз – услышим голоса.
Дитя лепечет, скрипочка поёт...
О, как мы были глухи и незрячи
В эпоху тёмной полосы! Иначе,
Теперь вся жизнь иначе потечёт!
Мы доживём до светлой полосы:
До ярко-синей, золотой, зелёной,
И будет ветер, резкий и солёный,
И старый дом, и на стене часы...
Рассвет придёт, он должен нам помочь,
Любая ночь кончается рассветом!
О, только б нам не позабыть об этом,
Когда на душу снова
ляжет
ночь.
Снегопад в Галилее
Сначала возникло предчувствие снега –
Полёта, прорыва, исхода, побега.
Потом он пошёл, становясь всё смелее,
Ложился на плечи и грудь Галилеи,
На стылую землю, Кинерет и горы,
На красные крыши и серое море,
Прикрыл одеялом асфальта заплаты.
Он лекарем был, милосердным был братом.
Лечите же, вьюги, студите, бураны,
Наркозом мороза – горячие раны
И души, что были изорваны в клочья!
Врачуйте их днём и - особенно! - ночью,
Бинтуйте их снежною лентой, шепчите,
На лбы – ледяные ладони кладите,
На свежие швы и на старые шрамы –
Подуйте! Засыпьте воронки и ямы,
Останки автобусов и пепелища –
Пусть их никогда и никто не отыщет,
Пусть станет всё белым и чистым листом,
Чтоб было с чего начинать нам потом.
* * *
Степенно шествует хасид,
Уныло тащится собака,
А кот, как памятник, стоит
На крышке мусорного бака.
О, как надменен он и горд
В камзоле траурного шёлка!
Как он изыскан – от ботфорт
До белых перьев треуголки!
Уже вовсю бушует март,
И запах трав - хмельной и стойкий,
А он глядит, как Бонапарт,
Судьбой низвергнутый в помойку.
