№2/3, 2010 - Театр

Зиновий Сагалов
ЛЮБОВНЫЕ ИГРЫ САРЫ И ЭЛЕОНОРЫ
Пьеса в 2-х действиях

Действующие лица:
Сара
Элеонора
Жозеф



ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Слева небольшой изящный столик в стиле ампир.
На нем бронзовый чернильный прибор, папки с бумагами, старинный телефон. В правом углу, перед софой, мольберт с начатым холстом. На стенах легкие драпри, афиши, фото.

1.

Свет падает на старика, сидящего за столом. Он седой, красивый, в мягкой, домашней вязки кофте. Голубой шелковый платок небрежно повязан вокруг шеи.
Это ЖОЗЕФ ШЮРМАН. Склонившись над столом, он что-то пишет. Остановился. Прочитал. Потом сморщился, криво усмехнулся и со злостью разорвал бумагу на мелкие клочки.
Взял со стола чашечку кофе, отхлебнул несколько глотков и снова стал писать. Вновь задумался, положил перо. Закрыв глаза, откинулся на спинку кресла.
Легко, как видение, возникла САРА. Стала за его спиной и тихонько потянула со стола листок бумаги.


САРА/читает нараспев, с пафосом/. «ЖОЗЕФ ШЮРМАН. Записки импресарио». Ого! /Смеется/ Умора! Жозинька стал писателем! Подумать только!

ЖОЗЕФ /открыв глаза, тихо – самому себе/. Каждое утро, запершись в кабинете, я слышу их голоса, моих дорогих девочек, Сары и Элеоноры. Смеюсь, когда они смеются…
САРА/с тем же пародийным пафосом/. И глотаю слезы, лишь вспомню, что их, бедных, уже нет на белом свете. / Меняя тон, резко/. Похоронил одну и другую, а теперь мемуарчики строгаешь? Решил их нижнее бельишко выставить напоказ? Да?
ЖОЗЕФ. Мадам Сара!
САРА. Вот, дескать, их панталончики, вот их пеньюарчики! Гоните денежки, господа, я вам еще и не такое расскажу!
ЖОЗЕФ. Мадам Сара! Как… как вы могли подумать даже? Вы для меня… вы обе – святые. Богини!
Сара берет со стола еще несколько страниц.
САРА. Поглядим, что ты там накалякал. Так… /Читает/. «Две звезды мировой сцены – божественная Сара Бернар и несравненная Элеонора Дузе долгие годы освещали мою жизнь лучами своей славы…» Первая фраза – и уже мерзость. Почему это она – несравненная? Возмутительно, подло! А меня, значит, можно с кем-то сравнивать? Да? С кем же, козел ты этакий, с кем? / Вкладывает перо в его руку и водит им по бумаге/. Вот так, вот так… Вычеркнем «несравненная Элеонора», напишем только… /Задумалась/. Пусть будет: «известная в Италии».
ЖОЗЕФ. Но это же неправда. Ее, как и вас, знал весь мир. Она…
САРА. Помолчи! Напишем: «популярная».
ЖОЗЕФ. Это несправедливо, мадам Сара.
САРА. Как Сара сказала, так тому и быть. Что дальше? Где продолжение?
ЖОЗЕФ /разводит руками/. Его пока нет.
САРА. Это все, что ты успел выродить? Одну фразу?
ЖОЗЕФ. После нее, как видите, я поставил многоточие. Так делают даже большие писатели, когда не знают, что будет дальше.
САРА /хохочет/. Многоточие ставят, Жозинька, только импотенты.
ЖОЗЕФ. Я обижусь, мадам Сара.
САРА. А что, не имею права так сказать?
Садится в кресло, забрасывает ногу за ногу и берет со стола папироску. ЖОЗЕФ услужливо чиркает спичкой
.

Сколько шансов, милый, я давала тебе? И что? Доказал ли ты свою любовь к божественной Саре? Лондон, Вена, Ницца – вспомни, дружок. Особенно благосклонна я была к тебе в Москве. «Гранд- отель», пьянящий аромат орхидей, за окнами безумная толпа: «Браво, Сара! Браво, Сара!» И великая актриса поднимает бокал за успех гастролей и за своего милого импресарио. А что же он? Покрыл белоснежную грудь своей богини страстными поцелуями? О нет! Унес ее, хрупкую и нежную, на ложе любви? Нет, нет и нет! Он поставил… /хохочет/ Мно-го-то-чие!
ЖОЗЕФ. Но ложе любви, согласитесь, было не совсем обычным.
САРА /пожав плечами/. Как для кого. Твоя драгоценная женушка, мадам Шюрман, приучила тебя к перинам на гагачьем пуху, не так ли? Как осла к соломенной подстилке.
ЖОЗЕФ. Я жил и живу, мадам, как все нормальные люди.
САРА. А я, что же, ненормальная?
ЖОЗЕФ. Простите, но в гробах принято хоронить людей, а не заниматься там любовью.
САРА. Вот как! А я и не знала! Какие истины ты мне открываешь! Мерси! Убогий человечишка, козявка! Твой мозг, если он есть, способен лишь подсчитывать выручку от кассовых сборов. Да будь у тебя хоть капелюшечка фантазии, ну вот хоть на столько…ты бы понял: любить в гробу - это как побывать в объятиях вампира. Жуть и блаженство! Смерть – вот она, рядом, а ты… /Встает, кружится в экстатическом танце/. Заскорузлый мещанин, плебей – муравей, не дано тебе, нет! А ведь всю жизнь прокрутился среди артистов и художников. Многоточие – вот ты кто! /Смеется/. Не думай только, что я с каждым падала в гроб. О нет! Только самым изысканным своим партнерам я могла оказать такую честь. И они ценили, дуралей, эти мгновения. Знаешь, что сказал мне после всего этого великий Виктор Гюго? «Ваш гробик, мадам Сара, не давал мне возможности отклониться от моих приятнейших обязанностей». Вот так… Этот гигант разбирался не только в литературе… А король Швеции…этот, как его… Густав, кажется, или Карл… А черт его знает – не помню – все европейские монархи в моем амурном списке …Так вот, Густав этот или Карл, облизывая на прощание мой мизинчик, прошептал: «Хоть тысячу раз готов умирать в ваших объятиях, божественная Сара!» А ты!.. /Скорчила гримасу/. Мно-го-то-чие!

Появляется ЭЛЕОНОРА.
ЭЛЕОНОРА . Не смей обижать папочку.
САРА. Хо-хо! Доченька самозванная явилась!
ЭЛЕОНОРА /ЖОЗЕФУ/. Она и меня хотела в свой гробик затянуть.
ЖОЗЕФ. Тебя?!
САРА. Врешь, несравненная! Врешь!
ЭЛЕОНОРА .Моменто! Было это в Турине. Первые гастроли великой Сары в Италии.
ЖОЗЕФ/вынул из кармана маленькую записную книжечку, листает/. Одна тысяча восемьсот восемьдесят первый год. Театр «Кариньяно». Сбор от семи спектаклей 78 тысяч 722 лиры..
ЭЛЕОНОРА. Что творилось в городе! Шутка ли – лучшая актриса Франции…
САРА. Мира, глупенькая! Ми-ра!
ЭЛЕОНОРА. Газеты кричали на все лады: едет в специальном поезде, один вагон занимают кошки, другой – собаки, третий – питоны…
САРА хохочет.
Словом целый зверинец… Даже крокодил!
ЖОЗЕФ. Крокодила мы вставили для рекламы.
САРА. Чтобы ваше болото провинциальное разбаламутить!
ЭЛЕОНОРА. Билеты распродали за пару часов. Дорогие, жутко…
ЖОЗЕФ. Ложи, помню, шли по сто лир.
ЭЛЕОНОРА. Я с ума сходила – хоть краешком глаза поглядеть бы на великую Сару. Но как? Эх, думаю, была – не была! Иду в отель, где она остановилась, шмыг мимо портье – и на второй этаж: в каком номере я знала раньше. Стучу тихонечко, сердце замирает… Тишина. Я громче. Никакого ответа. Берусь за золоченную ручку, нажимаю ее, вхожу – и … Посередине огромной залы стоит гроб из розового дерева на черных резных ножках, а в нем – она, сложив руки на груди, вся усыпана цветами. Боже! У меня подкосились ноги, хочу убежать – не могу, ноги приросли к полу. / В ужасе кричит/ А-а-а-а-а-!
САРА затыкает уши ладонями.
САРА/со смехом/. Да живая я! Не вопи, живая!
ЭЛЕОНОРА. Она вышла из гроба, будто из лодки, легко и грациозно. Отряхнула лепестки роз с платья и подошла ко мне.
САРА, улыбаясь, идет к ЭЛЕОНОРЕ. Та робко отступает.
ЖОЗЕФ, взяв кофейник, выходит.

САРА. Чего дрожишь, трусишка? Я так расслабляюсь перед спектаклем. А голос у тебя! Чуть барабанные перепонки не треснули. И звучный. Ты случайно не артисточка?
ЭЛЕОНОРА кивает.
Я так и поняла. Ролей, конечно, не дают…
ЭЛЕОНОРА кивает.
Миманс. Массовки, слезы в подушку и безумные мечты.
ЭЛЕОНОРА кивает.
Да что ты молчишь? Как хоть тебя зовут, детка?
ЭЛЕОНОРА. Дузе моя фамилия. Элеонора Дузе.
САРА. Ду-зе? Дззз! Как оса прозудела. Ду-зе… /Поморщилась/. Нет, девочка, с такой фамилией дорога не в театр, а на рынок. Бараньей требухой торговать.
ЭЛЕОНОРА /с достоинством/ .Мой покойный отец, мадам Сара, был артистом, хоть и носил ту же фамилию.
САРА /пожав плечами/. Извини, не слыхала..
ЭЛЕОНОРА. Вот видите, значит, мне нужно прославить нашу фамилию.
САРА. А ты самонадеянная девчонка. Постой, за каким лешим ты, собственно, явилась сюда?
ЭЛЕОНОРА. Хочу видеть все спектакли великой Сары. Умоляю!

ЭЛЕОНОРА рухнула на колени.
САРА. Встань сейчас же! Быстро! / Тянет ее за руку/. Я прикажу своему импресарио ./ Кричит/. Жозеф
ЭЛЕОНОРА поднимается
ЖОЗЕФ /входя/. Да, мадам.
САРА. Эта милая итальяночка…гм…как тебя, девочка?
ЭЛЕОНОРА. Дузе, мадам, Элеонора Дузе.
САРА.Запиши. Элеонора Дузе.
ЖОЗЕФ /не отрывая восторженных глаз от ЭЛЕОНОРЫ/. Я запомню, мадам, это имя.
САРА. Она должна быть на всех моих спектаклях. Понял?
ЖОЗЕФ. Слушаюсь, мадам. /Уходит/.
САРА. Сегодня ты увидишь меня в «Даме с камелиями». Александр, я имею в виду Дюма-сына, написал ее специально для меня. Конечно, я сделала кое-какие купюры, не все мне там нравилось. Извинилась, конечно, перед великим автором. Но он сказал: « О мое дорогое дитя, когда я пишу пьесу, я нахожу ее вполне приличной. Когда я вижу ее на сцене, она мне кажется идиотской. А когда мне ее рассказывают, я нахожу ее превосходной, ибо рассказчик при этом половину забывает. Поэтому, если вы даже вычеркните половину, она станет от этого только лучше» .Видела бы ты его на премьере. Рыдал, как младенец, которому подарили новую погремушку. Такого фурора Париж не знал. Да, обрати внимание на мое платье. Оно расшито жемчугом. Я заплатила за него 135 тысяч франков! Могла бы купить себе виллу в Ницце, но искусство для меня превыше всего.
ЭЛЕОНОРА. Я буду смотреть не на платье, мадам. Только на вас!
САРА. О, спектакль тебя потрясет, я это знаю. Особенно финал. В «Фигаро» назвали его гениальным. Маргарита Готье умирает, она еле дышит, откинувшись на высоко взбитые подушки. Мое лицо, обрати внимание, бледная смертельная маска. Думаешь, пудра, крем? О нет! Я подкрашиваю свои ушки малиновой красочкой, еле-еле. А пальчики, кончики пальцев, подмазываю розовой краской. И тогда лицо и пальцы кажутся прозрачными. Моя придумка! А ресницы, чтобы они казались бархатистыми, я сперва обрабатываю… Что такое? Тебе не интересно? Ты не слушаешь, что говорит тебе великая Сара? Дай мне на минутку твое милое личико… /Подходит к ЭЛЕОНОРЕ вплотную, нежно проводит ладонью по ее щеке/. У тебя восхитительные глазки. Глубокие, чуть печальные. Я вижу в них омут – темный, тайный, затягивающий…
ЭЛЕОНОРА. Глаза как глаза, мадам. Обыкновенные. Никакого омута. И вообще я дурнушка. Сама прекрасно знаю, что некрасива.
САРА/пытается обнять ее/. Твоя покорность влечет меня. Ты прелесть.
ЭЛЕОНОРА отступает, отводит руки САРЫ.
ЭЛЕОНОРА. Ой! Мне же надо бежать! Я опаздываю, мадам! /Делает книксен и убегает/.
САРА. Постой! Куда же ты? /Вслед ей/. Дура деревенская! Тебе требухой торговать, идиотка!

2.


Входит ЖОЗЕФ. В руках у него портфель, на голове шляпа с широкими полями. Бросил шляпу на кресло, сел за стол, вынул из портфеля бумаги. Достал из ящика стола счеты, бросает костяшки налево - направо, что-то пишет. Появилась САРА. Она в кимоно, в руке дымящаяся папироска. ЖОЗЕФ при ее появлении встает. САРА царственным жестом разрешает ему снова сесть. Смахивает его шляпу на пол. Усаживается в кресло, затягивается дымом. Сизые, плавающие в лучах света колечки, одно за другим поднимаются вверх.
САРА. Сколько?
ЖОЗЕФ. Пока только предварительные итоги, мадам Сара. Нью-Йорк – 62 000, Чикаго – 29 000, Филадельфия – еще не все данные, Питтсбург и Вашингтон – приблизительно по сорок тысяч.
САРА. Выгнать тебя надо, дружок.
ЖОЗЕФ. Я делал все, что в моих силах. Вы же знаете: лето, все на взморье, в театрах духота, дышать нечем.
САРА. Это ты мне рассказываешь про духоту? Мне? Может быть, не я выламывалась до обморока в этих смердячих залах? Не у меня уже к концу первого акта текли ресницы, а корсет прилипал к груди, как кора к дереву? Во имя чего, черт возьми, я гробила там себя? Вспомни, сколько мы привезли из России?
ЖОЗЕФ /вынув записную книжку/. Почти полмиллиона франков.
САРА. Видишь. А богатющей Америке, которая рыгает своими долларами…да, да, этим толстосумам великое искусство Сары Бернар – звук пустой. А ты мне бубнил: поедем! Ты во всем виноват. Молчи, не хочу даже слушать.
ЖОЗЕФ. Нас приглашают за рубеж. Очень выгодные условия.
САРА. Опять гастроли?
ЖОЗЕФ. Иначе не выкрутимся, мадам Сара.
САРА. По-твоему, я ломовая лошадь? Дай мне прийти в себя после Америки.
ЖОЗЕФ. На счету у нас ни сантима. Одни долги. Ювелирам, архитекторам, портным.
САРА. Где же деньги?
ЖОЗЕФ. Наивный вопрос, мадам Сара. Извините… Мы еще до сих пор не расплатились за ваш шикарный особняк на авеню де Вилье. Зимний сад, роспись стен и потолков – все это до сих пор не оплачено. Далее… Вы приобрели театр «Ренессанс»…
САРА. Всю жизнь я мечтала о собственном театре. Неужели не заслужила?
ЖОЗЕФ. По купчей мы выплатили едва сорок процентов. На нас грозятся подать в суд.
САРА. Браво! Великая Сара на скамье на скамье подсудимых! Весь мир будет потешаться над Францией. О, я им устрою такой спектакль, который они надолго запомнят.
ЖОЗЕФ. Ваша воля, мадам Сара. Но закон есть закон.
САРА. Плевать!
ЖОЗЕФ. Если мы не будем считать деньги…
САРА. Не будем! Деньги, которые Сара выбрасывает в окно, возвращаются к ней через дверь. Затраты окупятся сторицей! Да, вот что. Есть гениальная мысль, послушай.
ЖОЗЕФ /с тяжким вздохом/. Сколько она стоит, ваша гениальная мысль?
САРА. Какой ты вреднючий! Выгоню тебя. Дай-ка мне карту Франции.

ЖОЗЕФ вынимает из ящика стола карту, расстилает ее на полу.
САРА становиться на колени, рыскает пальцем по карте.

Что у тебя за карта? Здесь его нет. Неважно, вот тут, у побережья Нормандии,должен быть крохотный островочек. Называется Бель - Иль. Мне предложили его купить.
ЖОЗЕФ. Остров?!
САРА. Отчего у тебя такие глупые глаза? Да, остров. На нем старая крепость, руины. Мы превратим их во дворец. Там будет моя летняя резиденция. Все росписи и фигуры на темы моря. Представляешь, рыбы, кораллы, морская трава ,губки – все это станет частью интерьера. Ты понял?
ЖОЗЕФ. Вы шутите, мадам Сара.
САРА. /Усмехнулась/. Я уже подписала контракт.
ЖОЗЕФ. Боже мой! /Схватился за голову/.
САРА. Сущая дребедень – восемьсот тысяч франков, с хвостиком. Выплата в течение двенадцати лет. Льгота только для меня. Ну, как, здорово? Свой остров! Я ведь обожаю море – оно будет со всех сторон. Что ты такой кислый, Жозинька? Ты не рад, нет? Неужели тебе не хочется побаловать твою маленькую девочку? /Ластится к нему/.
ЖОЗЕФ. Тогда только гастроли.
САРА /вздохнув/. Едем.
ЖОЗЕФ В октябре приглашают в Берлин и Мюнхен
САРА. В Германию? Ни за что! Лучше в долговую яму, только не туда.
ЖОЗЕФ. Но почему?
САРА. Я хоть и еврейка, Жозик, но прежде всего патриотка Франции. Когда шла война с бошами – ты еще не работал у меня – я ворвалась в зал Оперы с трехцветным французским флагом. Меня подхватили на руки и несли по улицам Парижа… В Германию, Жозя, я никогда не поеду. Все.
ЖОЗЕФ. Без гастролей пропадем.
САРА. А если в Италию? Помнишь наше победное турне? Когда это было?
ЖОЗЕФ. Лет восемь тому назад. /Вынимает записную книжку, листает ее/. Да, точно, восемь лет.
САРА. Ну что же, я готова. Едем? Чего ты молчишь?
Пауза.
ЖОЗЕФ. Я бы не ехал в Италию, мадам.
САРА. Любопытно, почему же?
ЖОЗЕФ. Помните юную итальяночку, которой я выписывал контрамарки на ваши спектакли? Элеонору Дузе?
САРА. Да, да… Простушечка такая, деревенская. А ты запомнил ее имя, даже в книжечку не заглянул. Ну и что же?
ЖОЗЕФ. Мне на днях привезли кучу газет из Италии. /Достает газеты, разворачивает некоторые из них/. Наша маленькая простушка стала за эти годы знаменитой актрисой.
САРА. Где знаменитой? В Италии? Да это ведь театральная провинция! Захолустье!
ЖОЗЕФ. Но-но!... А Мадрид? А Лиссабон? Вот послушайте… /Читает/. «После последнего акта «Дамы с камелиями» публика вызывала божественную Элеонору…»
САРА. Божественную?
ЖОЗЕФ/продолжает чтение/. «…божественную Элеонору тридцать шесть раз. У выхода из театра многие женщины расстилали на земле свои кружевные мантильи, чтобы она прошла по ним, как по ковру». А вот еще…
САРА. Она возит по всему свету мою «Даму»?
ЖОЗЕФ /продолжает листать газеты/. «В Вене после окончания спектакля ее осыпали белыми камелиями». И вот еще…

САРА вырывает у него газеты, комкает, рвет их, топчет ногами.

САРА /в экстазе/. Вот тебе за «Даму», негодяйка! За «Даму»! За «Даму»!
ЖОЗЕФ. Нам нельзя ехать в Италию. У нее весь ваш репертуар. И Нора, и Мирандолина Гольдони, и Клеопатра Шекспира.
САРА. Подлючка! С кем ты вздумала тягаться? Похватала мои роли, воровка! Натянула перчатки на свои мужицкие лапы! Уверена, она все содрала у меня!
ЖОЗЕФ. Нет, мадам Сара. /Достает из портфеля маленькую книжицу/. Вот что пишет об ее игре известный театральный критик ./ Читает/. «Дузе не удивляет и не сражает нас сильными средствами, но соблазняет, очаровывает, привлекает каким-то ароматом правды».
САРА. Кому в театре нужна эта правда? Театр – зрелище, он должен ошеломлять.
ЖОЗЕФ /листает страницы книжечки/. «В «Даме с камелиями» на ней простенькое платьице и букетик фиалок, приколотый к корсажу. Но это делает ее страдание…»

САРА бросает книгу на пол.

САРА. Едем в Италию! Я покажу ей, кто такая Сара Бернар!
ЖОЗЕФ. Мадам! /Встает и взволнованно ходит по комнате/. Мадам!
САРА. В чем дело?
ЖОЗЕФ. Гениальная идея!
САРА. Ну что? Что?
ЖОЗЕФ. А что если …если пригласить ее в Париж?
САРА. В Париж? Ты в своем уме? Зачем она мне здесь?
ЖОЗЕФ. Пусть гастролирует в «Ренессансе».
САРА. В моем театре? Да я ее в клочья порву, как только увижу.
ЖОЗЕФ. Это… простите меня, мадам Сара, чисто по-женски.
САРА. А я что, гермафродит? Я поступаю, как велит сердце.
ЖОЗЕФ /вкрадчиво/. А разум советует поступить иначе. /Подходит к ней, шепотом/. Ведь ее здесь ждет провал. Поняли? Париж не примет ее. Чтобы какая-то выскочка, никому не известная итальяночка, посягнула на славу великой Сары? Нет, нет! Грандиозный провал, полное фиаско.

САРА восхищена.

САРА. Представляю себе: выйдет в ситцевом платьичке с букетиком фиалок и залопочет: «Аривидерчи, бамбино»!… /Хохочет/. Ну, Жозя, ты голова! /Целует его в обе щеки/. С завтрашнего дня повышаю тебе жалованье! /Напевая, уходит/.

3.
За столом сидит ЖОЗЕФ, что-то пишет. Слышен сухой, надрывный кашель. ЖОЗЕФ насторожился, встал. Появляется ЭЛЕОНОРА. Кашляет, прикладывая платочек к губам. ЖОЗЕФ поспешно вскакивает.
ЖОЗЕФ/в тревоге/. Боже, боже! Вам снова плохо? /Бережно укладывает ее в кресло, набрасывает на плечи плед/. Сейчас пошлю за доктором Планшоном.
ЭЛЕОНОРА. Ох, этот Планшон! До сих пор выворачивает от его микстуры, какая мерзость.
ЖОЗЕФ. Может собрать консилиум? Вы ведь в Париже, моя дорогая, не где-нибудь в захолустье. Привезу лучших медиков… Не могу смотреть, как вы страдаете.
ЭЛЕОНОРА /махнув рукой/. А-а… до вечера пройдет. А впрочем… /Улыбается/. Представляете, как натурально я буду умирать от чахотки – ведь сегодня «Дама с камелиями».
ЖОЗЕФ. Я собирался отменить спектакль.
ЭЛЕОНОРА. Не может быть и речи. Конец гастролей, прощание с Парижем. Нет, нет! Я буду играть, должна! Не волнуйтесь, дорогой месье Шюрман. Вы милый, душевный человек. Так заботитесь обо мне. Как мой покойный папочка, царствие ему небесное, упокой, Господи, его душу. /Крестится/. Мне даже иногда хочется вас назвать «папочка». Вы не обидитесь?
ЖОЗЕФ. Если дадите право любить вас … как свою дочь.
ЭЛЕОНОРА. Ну, разумеется, папочка. А кашель – это у меня еще с юности. Я его уже и не слышу. Привыкла. С четырех лет меня возили в дырявом фургоне. Бродячая труппа – сегодня здесь, завтра там. А спектакли давали в амбарах, сараях, где придется. Холодина собачья, вечные сквозняки. Оттуда и кашель.
ЖОЗЕФ. Я поразительно мало знаю о вашей театральной юности. И не только я. Парижская публика, которую вы покорили во время своих триумфальных гастролей, в полном недоумении: почему в газетах ничего не пишут о вашей личной жизни.
ЭЛЕОНОРА. А я гоню репортеров, вы же знаете.
ЖОЗЕФ. Зря.
ЭЛЕОНОРА. Лезут в душу, задают тысячи нескромных вопросов. Они, видимо, считают, что актриса принадлежит публике, а значит, и им.
ЖОЗЕФ. Людям всегда хочется узнать, из чего сделана игрушка, которая их забавляет.
ЭЛЕОНОРА. Я разве игрушка? Мой папочка, настоящий, Алессандро Дузе, говорил: «Доченька, театр это не ярмарочный балаган с фокусниками и заклинателями змей. Это школа воспитания души. Тот текст, который ты произносишь со сцены, сочинили великие поэты, мудрые мыслители, а мы, актеры, должны донести их слова, божественные и человеческие, до простых людей. Вызвать в них любовь и сострадание, чувство справедливости и добра».
ЖОЗЕФ. Каждый вечер, когда вы выходите на сцену, чтобы играть…
ЭЛЕОНОРА. Играть? Какое противное слово. Я никогда играть не умела и не сумею. Эти бедные женщины из моих пьес, все они до такой степени вошли в мое сердце, что я живу их жизнью, а своей у меня нет. Ну, скажите, кому интересна жизнь сеньоры Дузе? Рано вышла замуж, забулдыга и пьяница муж, развод, на руках малолетняя дочь. Работа, работа – и полное одиночество. /Закашлялась/. И вдобавок этот проклятый кашель.
ЖОЗЕФ/пристально глядя ей в глаза/. Послушайте, что я Вам скажу. Вы, сеньора Дузе, феноменальное явление в театре. Вы первая актриса мира. И это вам говорит не «папочка», а человек, достаточно искушенный в делах театра.
ЭЛЕОНОРА /замахала руками/. Бросьте, прекратите! Попало бы вам, услышь эти слова божественная Сара!
ЖОЗЕФ. Знаете, что сказал Александр Дюма-сын после вашей «Дамы»? Жаль, сказал он, что эта выдающаяся актриса не родилась француженкой.
ЭЛЕОНОРА. Это ему жаль, а я горжусь, что я итальянка. И никакая не выдающаяся. Просто маленькая итальянская актриса, которая хочет в меру своих слабых силенок служить святому искусству.
ЖОЗЕФ. Жаль, что вы не захотели встретиться с Дюма. А ведь он мог бы написать пьесу специально для вас. И еще один поэт добивался встречи с вами. Кстати, ваш соотечественник.
ЭЛЕОНОРА. Кто такой?
ЖОЗЕФ. Розовые орхидеи, присланные вам после «Клеопатры»… Может быть, помните?
ЭЛЕОНОРА. Да, в корзине с цветами была еще книга. Кажется… «Триумф смерти». Автор – Габриэль Д’Аннунцио. Вы о нем говорите?
ЖОЗЕФ. Да. Он горит желанием работать для театра.
ЭЛЕОНОРА. Ой, нет, только не для моего. Прочитала его роман и, знаете, стало страшно. Все, что есть в жизни великого – смелость, чистота, верность – собрано в кучу, осмеяно и облито грязью. Написано сильно, я преклоняюсь перед его талантом, но… Ни одного слова, написанного им, я не произнесу со сцены. Никогда, никогда… Да, я мечтаю о своем театре, вижу его в своих бессонных ночах. Но где-то вдалеке, в каком-то сизом тумане… И каким он должен быть, я еще не знаю, папочка, не знаю…
ЖОЗЕФ. Вы назвали себя маленькой итальянской актрисой. Забудьте эти слова. Вы должны знать себе цену. Для этого Вам нужен толковый и опытный администратор. Который бы сделал хорошую рекламу, добился бы, чтобы публика платила за вход не гроши, а хорошие деньги. И чтобы вы не играли каждый день. А выступали только в особых случаях. И чтобы этого дня люди ждали как праздника.
ЭЛЕОНОРА. И у вас есть на примете такой человек?

ЖОЗЕФ не отвечает, молчит.

Может быть, это Жозеф Шюрман?
ЖОЗЕФ /после паузы/. Может быть и Жозеф Шюрман.
ЭЛЕОНОРА. И вы способны уйти от вашей божественной Сары? Кстати, он исчезла из Парижа на второй день моих гастролей. Почему? Пришла после «Дамы» в гримерку, чмокнула в щечку и что? Смылась? Вы знаете, у нее было такое кислое личико, будто она ожидала моего провала в Париже, а получилось наоборот. Или я не права?
ЖОЗЕФ. Мадам Бернар уехала в Амстердам. Там у нее кое-какие дела.
ЭЛЕОНОРА. Нет, нет! Ей хотелось насладиться моим позором. Не вышло!
ЖОЗЕФ. Вы покорили Париж!
ЭЛЕОНОРА. А теперь еще возьму и отобью у нее импресарио. Вот будет сенсация! Не правда ли, папочка?

4.

Еще не успела удалиться ЭЛЕОНОРА, как в комнату вихрем
ворвалась САРА. В ярости подбегает к ЖОЗЕФУ и с размаху
отвешивает ему одну за другой две звонкие пощечины.


САРА. Негодяй! Предатель! Подлый двурушник!
ЖОЗЕФ. Мадам Сара! Мадам Сара!
САРА. О чем ты мне пел, соловушка, когда придумал пригласить эту итальяночку? А? «В Париже ее освистают!», «ее ждет полный провал»! Я, дурочка, верю этому мерзавцу, подписываю телеграмму, приглашаю эту особу в Париж, отдаю ей на две недели свой театр! И что же? Что ты пялишь на меня свои лживые глаза?
ЖОЗЕФ. Неужели я виноват, что ее гастроли прошли с небывалым триумфом? Я что ли выходил на сцену?
САРА. О нет, старый интриган. Ты оставался в тени кулис. Но делал все, чтобы Париж признал ее как новую звезду. Ты набивал зал газетчиками!
ЖОЗЕФ. Они сами ломились в театр.
САРА. Нанимал клакеров, швырял тысячи на цветы!
ЖОЗЕФ. Неправда!
САРА. Привозил среди ночи врачей!
ЖОЗЕФ. Помилуйте, но у нее шла горлом кровь.
САРА. Заказывал немыслимые парики!
ЖОЗЕФ. Элеонора не носит ни париков, ни корсетов.
САРА. Ты и о корсетах осведомлен, негодяй! Хорошо вы тут потрудились без меня. Старый ты извращенец, погляди на себя в зеркало. Ты же ей в отцы годишься, если не в дедушки! /Хохочет, но потом резко обрывает хохот/. Вот что. С завтрашнего дня…
ЖОЗЕФ /поспешно/. Я ухожу от вас, мадам.
САРА. Немедленно! Сию же минуту! Мерзавец! Никто еще так не предавал Сару, как ты.
ЖОЗЕФ /поклонившись/. До свидания, мадам. Мне было приятно работать с вами почти восемь лет. В своем сердце я сохраню самые лучшие воспоминания о вас. Кроме этого последнего дня. /Направляется к выходу/.
САРА. Погоди.
ЖОЗЕФ останавливается. САРА подходит к нему.
Молча всматривается в его лицо.


К ней поедешь? К ней?
ЖОЗЕФ. Может быть.
САРА. Ты что, любишь ее? А?
ЖОЗЕФ /тихо/. С того самого дня, как выписал ей первую контрамарку в Турине. /Хочет уйти/.
САРА. Постой, голубчик. Сколько лет, ты сказал, мы с тобой работаем?
ЖОЗЕФ. Почти восемь
САРА. Верно. А контракт мы подписали – на сколько?
ЖОЗЕФ /после паузы/. На десять лет.
САРА. Вот-вот старый козлик. Ты еще попрыгаешь у меня на веревочке. А вздумаешь брыкаться - засужу! Еще два годика! М-е-е-е! /Хохочет/.

5.
Сцена пуста. Издалека доносится песенка гондольера.
Появилась ЭЛЕОНОРА. Ее лицо озарено радостью, глаза сияют.


ЭЛЕОНОРА. Дорогой мой Жозеф! Милый папочка! Вот я и вернулась наконец домой. Гастроли были долгими и мучительными. Все города и страны, в которых я побывала, слились в бесконечно длинную, нескончаемую страну, имя которой «Переезд», Так хочется теперь хорошенько отдохнуть! На жизнь я себе заработала. Во всяком случае, мне и всей моей труппе хватит. К тому же я обладаю самым большим в мире богатством – оно заключается в том, что я не хочу его иметь. Я устроилась в маленькой квартирке на последнем этаже старого дома в Венеции, под самой крышей. В комнате большое стрельчатое окно, из него как на ладони виден весь город. Осень тихая. воздух чистый и в душе у меня был бы полный покой, если бы не…
Вы помните, милый папочка, корзину с розовыми орхидеями в моей артистической уборной? Эта история получила совершенно неожиданное и фантастическое продолжение. Однажды после тяжелой бессонной ночи я вышла из дома подышать воздухом. Занимался рассвет, я шла вдоль Большого канала, любуясь легонькой гондолой, скользившей по мутной зеленой глади.
Песенка гондольера становится громче.
К моему удивлению, гондола вдруг остановилась, из нее выпрыгнул мужчина невысокого роста, в белом не то пиджаке, не то кителе, с розой в левой петлице и в мягкой черной шляпе, подошел ко мне, поклонился и пригласил совершить прогулку по каналу. Думаете, папочка, что я отказалась от приглашения незнакомца? Ой, как вы плохо знаете свою беспутную доченьку. От его выпуклых горящих глаз и лихо закрученных усов исходила какая-то гипнотическая, я бы даже сказала дьявольская сила, которой мое робкое сердечко тут же покорилось.
Вы уже, конечно, догадались, папочка, что это был не кто иной, как тот, кто прислал мне те самые розовые орхидеи и роман «Триумф смерти», поэт и писатель, скандально известный всей Италии Габриэле Д’Аннунцио. До сих пор я не знаю, была ли эта встреча случайной или он, зная меня в лицо и мое обыкновение прогуливаться на заре по набережной, просто подстроил нашу встречу. А, впрочем, какая разница! Самой судьбе, я это чувствую, было угодно, чтобы мы встретились.
Гондольер в красной, распахнутой на груди рубахе, стоял позади нас и неспеша, в такт песне, подгребал своим веслом. А мы… Захлебываясь, перебивая друг друга, ничего не замечая вокруг, мы говорили, говорили, говорили – не могли остановиться. О стихах, о море, о театре, о героических временах древнего Рима. И о себе, конечно. Он моложе меня на несколько лет. Женат на сицилийской княгине, от которой у него трое детей. но по сути семьи нет, жене чужды его интересы, он одинок – как и я. Да, вот еще… какое интересное совпадение! Послушайте, папочка. Это было давным-давно. Наш фургон добрался до небольшого городишки Дзара. Вечером в помещении не то конюшни, не то заброшенного хлева мы давали спектакль «Отверженные» Виктора Гюго. Я… мне было тогда пять лет… выступала в роли Козетты, это был мой дебют. Впервые мое имя было напечатано на афише. Мама поцеловала меня в кулисах и легонько вытолкнула на сцену. Я сделала несколько шагов, споткнулась и упала. Зал загоготал от радости. В густых клочьях табачного дыма, в полутьме, я видела перед собой хохочущие лица, слышала грубые выкрики, свист, и с трудом вымолвила свою фразу: «Я служанка на постоялом дворе, сударь. Я маленькая муха в услужении у пауков». И бросилась в спасительную темноту кулис. «Не плачь, доченька, - сказала мне мама. – Публика любит повеселиться. Слышишь, какие аплодисменты ты сорвала. С дебютом тебя, дорогая». К чему я это вспомнила, милый Жозеф? А вот к чему. В тот же день, 12 марта 1863 года, на борту маленькой бригантины, во время дичайшего шторма, появился на свет маленький Габриэле Д’Аннунцио. Представляете: мой дебют и его рождение в один день! Не мистическое ли это совпадение? Не предначертано ли было на небесах соединить наши души?
Когда-то, милый папочка, вы говорили мне о том, что я должна иметь свой репертуар и своего драматурга. Мне кажется, ваши пожелания дошли до Бога. Габриэле, как и я, мечтает о поэтическом, возвышенном театре. Ведь то, что я делала до сих пор и что продолжаю делать сейчас, меня больше не удовлетворяет. Мне хочется найти новую форму искусства, сбросить, подобно змее, старую надоевшую кожу и обрести новую, еще не виданную никем. и сделать это мне поможет мой новый друг. Он будет писать для меня трагедию «Мертвый город». Мы заключили с ним великий договор: он садится за пьесу, а я еду в турне, чтобы заработать побольше денег на постановку. Она должна быть грандиозной, и я готова отдать все, вплоть до старого обручального кольца.
Итак, папочка, мой краткий отдых в Венеции скоро закончится. Впереди новое путешествие в далекую страну «Переезд». Люблю т е б я… видишь, я случайно перешла на «ты». Не возражаешь? Целую тысячу раз и мечтаю о том дне, когда ты скажешь великой Саре «аривидерчи». Целую. Вечно твоя Элеонора.

6.

САРА в рабочей, со следами краски, блузе и клетчатых брючках стоит перед мольбертом. Один мазок кистью, другой. отошла на шаг, взглянула, прищурившись, на холст и снова продолжает работать.
Входит ЖОЗЕФ. САРА, насвистывая, намеренно не замечает его. ЖОЗЕФ весь кипит от возмущения. Кашляет, чтобы САРА наконец обратила на него свое внимание.


САРА/не оборачиваясь/. Кто там кашляет? Не Дама ли с камелиями подыхает от скоротечной чахотки? /Резко обернулась, увидела ЖОЗЕФА/. Я велела вас не пускать. Вам известно об этом?
ЖОЗЕФ. У меня срочное дело, мадам Сара.
САРА. Никаких срочных дел, когда Сара болеет. А привратника, который впустил вас, придется уволить.
ЖОЗЕФ. Помилуйте, мадам Сара, он-то при чем? Я вошел с черного хода.
САРА. Все равно выгоню, он мне не нравится. Вернее его женушка. Несколько дней тому назад она мне говорит: «Мадам, извините меня, я бы очень хотела, чтобы Вы разрешили моему мужу носить усы». Я удивилась:»А почему Вам хочется, чтобы Жак был усатым?» - «О, мадам, - отвечает она мне, - без усов он похож на актера, а это неприятно».Ну вот, может ли такая парочка жить в моем доме? Но уволить за усы несправедливо, даже бесчеловечно: это посягательство на гражданские свободы. А вот за то, что вы оказались здесь, вопреки моему приказу, я его накажу.
ЖОЗЕФ. Выслушайте меня…
САРА. Нет, лучше уж вы меня. Вторглись без стука в мою мастерскую, мешаете мне. Это во-первых. Во-вторых, я нездорова, и вы сами отменили ввиду моей болезни вчерашний спектакль. А в–третьих, вы просто мне ненавистны. Да, да! День, когда вы возникаете передо мной, я зачеркиваю в календаре жирным черным крестом.
ЖОЗЕФ. Благодарю вас, мадам. /Кланяется/. Я как раз об отмене спектакля. Мы понесли убытки… /Вынимает записную книжечку/. А могли бы их не иметь.
САРА. Провалитесь вы с вашими проклятыми цифрами. Я что, не имею права болеть?
ЖОЗЕФ. Вы ведь не болели, мадам Сара. Вы были – там… /Указывает глазами наверх/.
САРА смеется.
Вчера, к вашему сведению, на площади Этуаль я повстречал своего старого друга. «Посмотрите на небо, - сказал он мне. – Вон ваше светило летит». Я поднял голову, увидел высоко в небе воздушный шар и, ничего не понимая, спросил: «Какое светило?»,
САРА. Мог бы и догадаться, тупица.
ЖОЗЕФ /еле сдерживая себя/. Как же так, мадам: публика приходит в театр, читает плакатик, на котором черным по белому написано: «Из-за болезни г-жи Сары Бернар спектакль отменяется», а госпожа Бернар в это время кружится в облаках под Парижем.
САРА. О, это было фантастическое зрелище! Мы парили как птицы над великим городом в золотистых лучах заходящего солнца!
ЖОЗЕФ. Вы сказали: «Мы»?
САРА. Ну да. Я и мой спутник. Тот, который пригласил меня на воздушную прогулку. Мы стояли рядом, уцепившись за поручни корзины, и он читал мне свои стихи… «Ах, вся Вы слишком светлая, Вы всячески прекрасная, от темени до щиколоток, от ногтя до волос…»
Вижу, вы теряетесь в догадках: кто он? Да? У вас такие глупые глаза, а щеки просто дрожат от любопытства. Не знаю, знакомо ли вам его имя. Это гениальный итальянский поэт Габриэле Д’Аннунцио.
ЖОЗЕФ. Д’Аннунцио…
САРА. Вы слышали о нем, да?
ЖОЗЕФ. Он был с вами – там?
САРА. Ну да. А после шара мы приехали сюда, на авеню де Вилье. Головы наши еще кружились от полета. Мы пили шампанское и валялись на медвежьих шкурах. «Царра, Царра»,- называл он меня по-итальянски. А от его безумных поцелуев я чуть сама не сошла с ума. Сегодня он пришел ко мне снова. Я затащила его сюда, в мастерскую, взяла кисти и стала писать… Погляди.
ЖОЗЕФ подходит к мольберту.
Начала с глаз. Они сумасшедшие, прямо выпрыгивают из орбит. Как у маньяка или у дьявола. Я так и хочу назвать картину: «Портрет дьявола в белых перчатках».
Звонит телефон.
/Радостно/. Это он! Габриэле! /Бросает кисть, осторожно берет трубку, лицо сияет/. Жду тебя. Быстрей, считаю секунды. /Кладет трубку, берет кисть, ЖОЗЕФУ/. А ты ступай. Глаза тут мозолишь, надоел./ Продолжает работать/. Когда он говорит мне :«Царра», меня колотит дрожь. Будто слышу крик безумной ночной птицы: Цар-ра! Цар-ра! Цар-ра!

Конец первого действия.



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

7.
В кресле, свернувшись, дремлет ЭЛЕОНОРА. Справа появляется ЖОЗЕФ. Он с дорожным баулом, в шляпе. Через руку переброшен легкий светлый плащ. Остановился перед спящей ЭЛЕОНОРОЙ, любуется ею. Наклонившись, нежно целует ее в голову. ЭЛЕОНОРА медленно открывает глаза, видит ЖОЗЕФА.
ЭЛЕОНОРА/со слабой улыбкой/. Папочка, ты? Как я рада.
ЖОЗЕФ ставит баул в угол, вешает на крючок шляпу и плащ.
Ходит из угла в угол.

Садись, как мило, что решил навестить меня в этом санатории. /Кашляет/. Высоко забралась, да? Здесь, в пьемонтских горах, не воздух – нектар неземной. Хоть чуточку раздышалась после гастрольной гонки. Хожу по горным тропкам – там, внизу, маленькие домики, прилепившиеся к скалам – разговариваю с ними и потихонечку забываю и стук вагонных колес, и штормовую качку в океане - Боже, где только меня не носило! Как я устала!
ЖОЗЕФ. А что папочка тебе говорил? Не растрачивай свои силенки, береги себя. А ты?
ЭЛЕОНОРА. А! Хочешь беречь себя – держись подальше от сцены. Театр – это монстр, который пожирает своих детей. В первую очередь самых любимых. Были дни, папочка, когда мне приходилось давать по два спектакля.
ЖОЗЕФ /грозит кулаком/. Самоубийца!
ЭЛЕОНОРА. Трижды проклятое амплуа примадонны. Что делать, друг мой? Селяви, как говорите вы, французы.
ЖОЗЕФ. Будь твоим импресарио Жозеф Шюрман, черта с два ты бы вышла на сцену второй раз.
ЭЛЕОНОРА /хлопает в ладоши/. Вот и прекрасно, что я до сих пор свободна!
ЖОЗЕФ. А если я возьму и обижусь? Ведь я приехал не навестить больную, а…
ЭЛЕОНОРА. А – что?
ЖОЗЕФ. Да вроде бы насовсем.
ЭЛЕОНОРА. Что? /Вскочила, бросилась на грудь ЖОЗЕФУ. Покрывает его лицо поцелуями. /Ой, праздник какой! Отпустила Сара, да? Отпустила! Ну садись же, садись. Сколько дел у нас! /Берет со стола папку, подает ее ЖОЗЕФУ/. Я заработала кучу денег, погляди, тут полный отчет. На постановку пьесы Габриэле я могу отдать столько, сколько понадобится. И еще в два раза больше. Молодчина я, да?
ЖОЗЕФ. Сеньора Элеонора!
ЭЛЕОНОРА. Погоди! Это должно быть грандиозное зрелище. Я закажу музыку лучшим композиторам, может быть, самому Вагнеру. Костюмы – самым дорогим модельерам. Не только презренного золота, но и всей своей жизни я не пожалею, чтобы победил новый театр. Тот, который мы носим в своей душе. Я и Габриэле.
ЖОЗЕФ кладет папку на стол.
ЖОЗЕФ. Но пьесы, насколько мне известно, у вас еще нет?
ЭЛЕОНОРА. Это единственное, что меня огорчает. Написала ему насколько писем. В Неаполь, в Рим. Других адресов у меня нет. Молчит… /Улыбнулась/. Пишет… Весь ушел в работу. Поэты, папочка, когда творят, ты же знаешь, отрываются от нашей грешной земли и взлетают под самые облака. А Габриэле… О, когда его посещает муза, он становится диким. Кричит, рыдает, бьется о стены…
ЖОЗЕФ. Лечиться надо. И серьезно.
ЭЛЕОНОРА. Он мне рассказывал, что в детстве, мальчиком, он полез как-то на крышу своего дома – хотел снять ласточкино гнездо. Но полетел с лестницы и… ЖОЗЕФ. И поделом, не надо разорять птичьи гнезда.
ЭЛЕОНОРА. Перестань! Падая, он повредил руку. Хлынула кровь. И это, папочка, вызвало в нем дикое возбуждение. Не страх, понимаешь, не ужас, а какой-то невероятный экстаз. Он заперся в своей комнате, схватил листок бумаги и стал лихорадочно писать. Стихи. «Сквозь эту рану мне в голову безумие вошло…»
ЖОЗЕФ. Все ясно, но давайте вернемся к пьесе, которую вы ждете. Он уже написал «Мертвый город».
ЭЛЕОНОРА. Урра! Чего же ты молчал?
Пауза.
ЖОЗЕФ. Я приехал, доченька, с дурной вестью. Он отдал пьесу мадам Саре.
Молчание. ЭЛЕОНОРА пристально смотрит в глаза ЖОЗЕФА.
Губы ее дрожат.

ЭЛЕОНОРА. Ты лжешь. Тебе хочется поссорить меня с ним.
ЖОЗЕФ. Пьеса на столе у мадам Сары.
ЭЛЕОНОРА. Ну и что? Просто дал почитать ей. Это еще ни о чем не говорит. /Умоляюще/. Ну правда, папочка7 Ну скажи. Ты пошутил? Да?
ЖОЗЕФ. Милая моя девочка, на титульном листе стоит разрешение автора на постановку «Мертвого города» в театре Сары Бернар.
ЭЛЕОНОРА. Действительно, ты мне принес дурную весть. Помнишь, что сделала моя Клеопатра с гонцом, который пришел с известием об измене Антония?
ЖОЗЕФ /как бы вспоминая/. « С Октавией Антоний крепко связан.»
ЭЛЕОНОРА /продолжая игру/. «С Октавией? Что общего у них?»
ЖОЗЕФ. «Постель. Антоний взял Октавию в супруги».
ЭЛЕОНОРА. «Чума тебя возьми!»
В неистовстве колотит ЖОЗЕФА своими кулачками.
ЖОЗЕФ. «Царица, смилуйся!»
ЭЛЕОНОРА. «Что ты сказал?
Нет, не царица, - женщина и только.
И чувства так же помыкают мной,
Как скотницей последней…О, швырнуть бы
Богам бездушным скипетр мой в лицо
И крикнуть, что и я была богиней,
Пока они алмаз мой не украли!»

Судорожно рыдает на груди ЖОЗЕФА.
Украли алмаз! Алмаз украли! Папочка, за что? Ведь клялся в любви, стихи писал – и какие, папочка! Неужели можно вот так все забыть, и Венецию, и гондолу, и наш великий святой договор? Дура я, дура беспросветная! Словам его лживым верила, стихам… Изматывала себя на гастролях. Зачем? Билась за каждую копеечку – на его пьесу, на наш театр. Ведь он стоял передо мной на коленях, он пил мои слезы, он… он… /Рыдания захлестывают ее/.
ЖОЗЕФ. Успокойся, слышишь?
ЭЛЕОНОРА. Так верила ему, так мечтала сыграть в его пьесе…
ЖОЗЕФ. Сыграешь. Я разыщу его. Я…
ЭЛЕОНОРА /обрывает его/. Нет, не смей! /Вытирает глаза, подавляет рыдания, постепенно приходит в себя/.
ЖОЗЕФ. Я разыщу его, пристыжу этого негодяя…
ЭЛЕОНОРА. Ни в коем случае.
Освобождается от рук ЖОЗЕФА.
Тот неохотно выпускает ее из своих объятий.

Раз Габриэле считает, что Сара лучше… Ну и пусть будет Сара. Я желаю ему успеха, большого успеха… Потому что…потому что я его люблю.

8.
Горят свечи. Бьют часы. Одновременно с обеих сторон сцены появляются ЖОЗЕФ и САРА.

ЖОЗЕФ. Я получил с курьером вашу записку, мадам Сара. Немного опоздал, прошу прощения. В Лондоне ужас какие пробки в часы пик. Мой кэб так затерли на Пикадилли, что пришлось выйти и добираться пешком.
САРА. Так, так… Значит, ты пришел рассказать мне о лондонском транспорте? Тема жгуче интересная, но отложим ее на другой раз. Я пригласила тебя, чтобы услышать, как совпали наши гастроли в Лондоне? Мои и твоей итальянской любовницы?
ЖОЗЕФ. Любовницы? Ну знаете, мадам…
САРА. Отвечай на мой вопрос. Какого черта вы сюда приперлись?
ЖОЗЕФ. Так получилось, рука судьбы.
САРА. А я думаю, ты специально привез ее в Лондон, чтобы сорвать мои гастроли.
ЖОЗЕФ. Ни в коем случае. У вас свой театр, своя публика, у нас – своя. Лондон огромный город, зрителей хватит на всех. Если у Вас упали сборы, не наша вина.
САРА. Раньше ты для меня был просто коварным двурушником и интриганом. Теперь я вижу, что Жозеф Шюрман жестокий и расчетливый убийца.
ЖОЗЕФ. Помилуйте, что за слова такие, мадам Сара?
САРА /хватает со стола газету/. Вот твой выстрел из-за угла. Ты подослал ко мне этого мальчишку, который разбирается в театре, как верблюд в устрицах. Этого… как его… Шоу, Бернарда Шоу, чтобы он облил меня грязью, а твою бескрылую курочку поднял выше небес.
ЖОЗЕФ. Я никого к вам не подсылал. И не знаю я никакого Шоу.
САРА /швыряет ему газету/. Читай!
ЖОЗЕФ разворачивает газету.
Что ты там мычишь? Вслух читай! Мне будет приятно услышать этот пасквиль из твоих подлых уст.
ЖОЗЕФ. Воля ваша. /Читает/. «Туалеты и бриллианты Сары Бернар не всегда самого высокого вкуса…»
САРА. Сволочь!
ЖОЗЕФ. «… а цвет лица показывает, что она не напрасно изучала современную живопись… Ее губы словно свежевыкрашенный почтовый ящик…»
САРА. А он, а он… сундук дубовый!
ЖОЗЕФ. «…Щеки ее до самых томно опущенных ресниц цветом и бархатистостью напоминают персик…»
САРА. Румяна, краски… Разве этот болван в состоянии проанализировать спектакль?
ЖОЗЕФ. «Бернар не вживается в образ героини, а подменяет ее собой».
САРА. Ты, наверное, немало отвалил этому Бернарду? Да? Зато какие слова он находит для твоей цыпочки? Там, на следующей странице, читай.
ЖОЗЕФ. «У Дузе каждая роль есть самостоятельное произведение искусства»…
САРА. Ты нашептал ему, Жозя? Ты, ты, я знаю. /Хочет взять газету, но ЖОЗЕФ ловко уворачивается и продолжает читать/.
ЖОЗЕФ. «Если говорить правду, то мадам Бернар ребенок по сравнению с Дузе. Позы и мимические эффекты французской актрисы так же легко пересчитать, как и идеи, которые она передаст своей игрой. Для этого вполне хватит пальцев на руках».
САРА. Гусь лапчатый! У него не пальцы, а перепонки!
ЖОЗЕФ. «Творческий диапазон Дузе…»
САРА/вырывает газету/. Дузе! Дузе! Надоело, черт побери! Вы оба порядочные мерзавцы – ты и твой подручный Бернард. Говорят еще, что он пописывает пьески. Черта с два они попадут на сцену! Он такой же драматург, как и этот лупоглазый итальяшка Дон Пердунцио. Я имела глупость взять его кошмарную пьесу «Мертвый город». Я ведь всегда дурею, когда влюбляюсь. А он одно время пользовался моим благорасположением. Своим фаворитам, ты ведь знаешь, я прощаю многое. Актеру – плохую игру, королю – то, что он набитый дурак, а писателю… Короче, после провала «Мертвого города» этот шизик набросился на меня: мол, это я во всем виновата. А я ему в ответ: «Ваши пьесы, господин Пердунцио, предназначены не для сцены, а для чтения в сортире – и то, если у человека запор». Так я ему сказала, а он бах об пол мою любимую вазу, персидскую, схватил осколок и бросился на меня – очень уж хотелось ему мою шейку лебединую чик-чик. /Хохочет/. Ладно, ну его к черту, мы отклонились от темы. /Подходит вплотную к ЖОЗЕФУ, хватает его за лацканы пиджака/. Я предлагаю тебе немедленно свернуть гастроли и убраться из Лондона.
ЖОЗЕФ. Это исключено. Билеты почти полностью распроданы.
САРА. Пойми – нам с ней вдвоем на планете тесно, тем более в одном городе.
ЖОЗЕФ. Мадам, это свыше моих сил.
САРА. Тогда я сделаю так, что залы у меня будут ломиться от публики. Несмотря на эти подлые статейки, которые стряпают твои борзописцы. Вот так! Привет твоей … доченьке!/ Хохочет/.
ЖОЗЕФ пожимает плечами и выходит.
Меня осенила шальная идея. /Берет в руки газету/. Здесь в самом углу я заметила объявление: «Посетите зверинец Кросса! Разнообразный мир животных из всех стран мира» .Назавтра , в сопровождении своего нового импресарио, я поехала по указанному адресу. Дверь нам открыл маленький невзрачный человечек. –« Я желала бы купить львов».. .Он рассмеялся: «Вы шутите или говорите правду, мадам Сара?» - «О, вы меня знаете?» - «Да, я видел вас на сцене. Вы правда любите животных?». – Я расхохоталась: «Милый господин Кросс, в моем доме живут уже три собаки – Минунцио, Буль и Флай, мой любимчик попугай Базибазу, рыбы, питоны, змеи и очаровательная мартышка по имени Дарвин. Но хотелось бы чего-нибудь этакого, вы понимаете?» - «Да, да, - сказал хозяин зверинца. – Я вижу, вы серьезный покупатель. У меня есть для вас два роскошных африканских льва». Мы очутились во дворе, перед клеткой, где ходили из угла в угол, ударяя могучими хвостами по железным прутьям, два огромных царственных льва. О, как мне захотелось их купить! Но я вовремя одумалась и сказала: «Они очень большие, мистер Кросс. Вот если бы детенышей, я бы взяла». - «Детенышей у меня нет, - ответил он. – Давайте я покажу вам остальных зверей». Я увидела тигров, леопардов, шакалов, гепардов, пум, крокодилов. «Возьмите молодого гепарда, мадам. Смотрите, какой красавец». На меня смотрело восхитительное чудовище с горящими глазами. «Беру!» - воскликнула я к ужасу своего импресарио. «А этот волкодав? – продолжал дальше Кросс. – Он так и просится к вам». «Беру и волкодава»,- лихо заявила я. Кросс в качестве премиального подарка дал мне еще шесть мелких хамелеонов и одного крупного, необыкновенно красивого, как китайская безделушка. Я назвала его тут же Кросс-Кросс… Ну вот, мы возвратились в отель с гепардом в клетке, волкодавом на цепи и хамелеонами в коробке, а вот Кросс-Кросс сидел на моем плече. Ну вот. А назавтра весь Лондон говорил о моем зверинце. Газеты захлебывались от собственных выдумок, стараясь перещеголять друг друга. Чего только они не писали обо мне! Что я курю толстенные сигары, занимаюсь по утрам боксом и даже выбила два зуба своему импресарио и что вообще неизвестно кто я – мужчина или женщина! И пошло-поехало! Фирмы стали присылать мне ящики сигар, мешки с боксерскими перчатками, зубные врачи предлагали моему импресарио вставить все тридцать два зуба из чистого золота. Но самое главное было не в этом. Билеты до конца гастролей в тот же день были раскуплены до последнего яруса. Меня умоляли продлить гастроли, и после долгих уговоров я милостиво согласилась. Сни-зо-шла! /Хохочет/.

9.
На полу, с тарелкой макарон на коленях, сидит, прислонившись к стене, ЭЛЕОНОРА.

ЭЛЕОНОРА. Мой любимый, мой единственный, мой далекий Габриэле! Сегодня вечером нью-йоркская публика увидит твою «Франческу да Римини». Твою или мою? Ведь ты посвятил ее «божественной Элеоноре Дузе». И написал в предисловии: «Это она на звонкий мой смычок, скрутивши, новый волос натянула и заново покрыла канифолью, чтобы мощнее звуки издавал…» Эти слова я кладу себе в душу, выходя на сцену. Франческа – это я, и слезы ее – мои собственные. Я боюсь переплакать на сцене, поэтому должна хорошенько выплакаться перед спектаклем. Вот и сижу сейчас в своем отеле, реву над ее судьбой, и роняю слезы в тарелку с остывшими макаронами… Переношусь мыслью через океан и вижу тебя, Габриэле, ты в своем уютном домике поблизости от моей виллы в Сентиньяно. Белыми хлопьями цветет миндаль перед окном, а ты лихорадочно, лист за листом, пишешь новую пьесу, о которой ты рассказывал перед моим отъездом. «Дочь Йорио». Уверена, что она станет твоим шедевром – мы откроем ею наш новый театр. Как живы во мне твои рассказы об этом сказочном дворце, который мы воздвигнем на берегу озера Альбано. Театр твой и мой, Шекспира и Софокла. Мне снится ночами этот храм, выстроенный из наших безумных ночных грез. Дорогой Габриэле, если ты уже закончил пьесу, может быть, ты бы приехал в Каир – там через две недели откроются мои гастроли. Побывал бы на своих спектаклях - ведь три твои пьесы я неизменно вожу из города в город. Но главное, о чем я мечтаю, - это увидеть тебя. Ведь я так привыкла к нашему соседству в Сентиньяно, к почти ежедневным нашим встречам и прогулкам, что каждый день без тебя гнетет меня и убивает. Я бы хотела отдать тебе всю свою жизнь, чтобы помочь победить тому, что в тебе не должно умереть – твоему благородству, твоему гению… Я верю в тебя, мы выиграем эту битву…
При последних словах появляется ЖОЗЕФ. ЭЛЕОНОРА, увидев его, смолкает. Поставила на пол тарелку с макаронами, протянула руку ЖОЗЕФУ. Он помог ей подняться
Вылила свои слезки, теперь на спектакле все будет в норме.
ЖОЗЕФ. Я, представьте себе, тоже плакал.
ЭЛЕОНОРА. Кто посмел обидеть моего папулю? /Нежно ластится к нему/.
ЖОЗЕФ. На сегодняшнюю «Франческу» продано всего 453 билета. Из 1100. Недобор одна тысяча восемьсот десять долларов.
ЭЛЕОНОРА. А мне сказали, что у касс длинные очереди.
ЖОЗЕФ. Билеты берут на «Нору», на «Клеопатру», на «Даму». На вашего Д’Аннунцио спроса нет.
ЭЛЕОНОРА. Нувориши в этой стране еще не доросли до понимания настоящего искусства.
ЖОЗЕФ. Вспомните, как освистали спектакль «Джоконда», сколько зрителей ушло уже после первого акта. А те, кто остался, кричали в конце: «Да здравствует Шекспир! Долой Д Аннунцио!».
ЭЛЕОНОРА/пожав плечами/. Дураки!
ЖОЗЕФ. Не будь я вашим импресарио, кричал бы вместе с ними.
ЭЛЕОНОРА. Спасибо за вашу откровенность, папочка.
ЖОЗЕФ. Пьесы вашего друга, возможно, прекрасная поэзия, но не для театра.
ЭЛЕОНОРА. С каким ядом ты произнес слова «вашего друга». Да, черт возьми, друга! И любовника! И гения! И обожаемого мной человека! Который свою «Джоконду», между прочим, посвятил вот им… /Выбросила вперед две руки/… божественным рукам Элеоноры Дузе. А что касается сборов… Возможно, ты и прав, но я не хочу об этом слышать. Я л ю б л ю, понимаешь? И когда мне надо сделать выбор между сердцем и разумом, я следую сердцу. Да, пробить дорогу новому нелегко. Семь лет я бьюсь за признание Д’Аннунцио и буду биться еще семь лет или сколько будет нужно, чтобы он получил то признание, ту славу, которую заслужил. Его герои – сильные, одухотворенные личности, а не бездушные манекены и марионетки.
ЖОЗЕФ. Но именно эти манекены и марионетки дают нам аншлаги. Профессиональный театр не может игнорировать это обстоятельство. Правда, судя по нашим финансовым отчетам, спектакли Д’Аннунцио дают полные сборы.
ЭЛЕОНОРА/насторожилась/ Что ты этим хочешь сказать?
ЖОЗЕФ. Только то, что мы отчисляем автору, согласно вашему распоряжению, чудовищную сумму – двадцать пять процентов от полного сбора, в то время, когда в зале на спектаклях вашего друга половина пустых кресел.
ЭЛЕОНОРА. «Моего друга»… Опять язвишь. роешь, роешь душу. Для чего?
ЖОЗЕФ молчит.
Не думаю, чтобы ты, человек театральный, не понимал красоту и возвышенность его пьес.
Тут что-то другое. Да?
ЖОЗЕФ. Когда на спектаклях божественной Элеоноры Дузе улюлюкают и свистят, мне больно, очень больно. Потому что я ее люблю.
ЭЛЕОНОРА. Спасибо, папочка!
ЖОЗЕФ. Люблю не как «папочка», а как Жозеф Шюрман.
Становится перед ЭЛЕОНОРОЙ на колени и покрывает поцелуями ее руки. Она вырывается и убегает.


10.

Жозеф медленно встает с колен, усаживается за стол, берет ручку, пишет. Задумался.

ЖОЗЕФ. Мы расстались. Я решил, что так будет лучше. Ежедневно терзать свое сердце, видя ее, я не мог. Вначале она уговаривала меня остаться, но потом, видимо сама согласилась с тем, что это единственный выход. Я ушел из театра, обе божественные звезды оставались в другой Галактике. Из газет я узнавал о премьерах у Сары, о гастролях Элеоноры. Бедняжку Дузе постиг жесточайший удар. Как я и предполагал, этот Д’Аннунцио снова предал ее и отдал обещанную пьесу в другой театр. Она очутилась одна, театр на озере Альбано остался сладкой несостоявшейся мечтой. Седая, сильно постаревшая, она продолжала свою скитальческую жизнь. Россия, Германия, Испания, Аргентина… Может, эта изнурительная гонка помогала ей забыть того, кто так жестоко, как старую перчатку, выбросил ее из своей жизни.
О Саре газеты писали часто и много. О ее премьерах, роскошных туалетах, о новых любовниках… Но однажды утром, открыв «Монд», я был ошеломлен. Огромный черный заголовок через всю первую полосу: «Божественной Саре вчера ампутировали ногу. Светилам медицины с трудом удалось спасти великую актрису от начинавшейся гангрены». /Встал из-за стола/. Бедная Сара! Потерять ногу – это ведь для актрисы, пожалуй, хуже, чем смерть. Несмотря на нашу размолвку в далеком прошлом, я решил тут же ехать на авеню де Вилье… /Быстро уходит/.

11.

На софе, откинувшись на высокие подушки, лежит Сара. Она в богатом розовом пеньюаре, курит. В руках у нее рукопись в картонной обложке.
Звонит телефон.

САРА. /снимает трубку/. А, это ты, Люка? …Что? Лежу, читаю. Ростан пьесу новую прислал. Какой Ростан? Чучело! Тот, что «Сирано» написал. Ах, ты и этого не знаешь? Ну да, твоя сила не в голове,а в другом органе./ Смеется/. За это великая Сара и допускает тебя к своей особе. Хочешь приехать? Что ж, я не против . Если, конечно, моя железная ножка тебя не шокирует. Другая в полном порядке. / Поднимает ногу, полы пеньюара распадаются – мелькнули черные чулки и лиловая подвязка/. Придешь – покажу! /Хохочет/. А если мальчик будет плохо себя вести, получит моей железякой по башке. /Новый взрыв хохота/. Вчера, слышишь, Люка, дин репортерчик задает мне вполне идиотский вопрос: Когда вы собираетесь прекратить любить, мадам Сара?».
С огромным букетом роз появляется ЖОЗЕФ.
Стоит, не замечаемый САРОЙ.

Я ему и говорю: «Когда перестану дышать. Надеюсь, что до конца дней буду продолжать жить так, как жила». Записал все в блокнотик, а сам на редкость плюгавенький, весь в прыщах. Что он понимает в любви?.. Ну, ладно… Жду тебя в девять, сегодня. Люблю, люблю… Хоть ты и дурной, как пробка из-под шампанского. /Увидела ЖОЗЕФА/. Ладно, Люка, до встречи. Тут, вижу, давний враг мой явился. Хочет, наверное, свои слезки лживые пролить на мою железку. /Смеется/. Пока, жду. /Кладет трубку/.

Некоторое время САРА и ЖОЗЕФ смотрят друг на друга. ЖОЗЕФ опускается на колени, кладет цветы к ногам САРЫ, целует ее руки. Он плачет – плечи его дрожат.

/Мягко/. Будет тебе, перестань. /Гладит его по голове/. Жизнь продолжается, солнце светит, птички чирикают. Отняли ногу, но ведь не сердце. Правда? Любить можно и с одной ногой, это я уже проверяла. А кто сказал, что для театра нужны обязательно две? Чепуха, нонсенс! Цапля стоит на одной ножке, а ведь красиво! /Хлопает рукой по рукописи/. Вот, репетирую. Ростан написал. Специально для меня. Гениально, поверь мне. Знаешь, кого я играю? Мальчишку! Да, да, сына Наполеона, незаконнорожденного. После смерти императора он окружен врагами, роль великолепная! Представляешь, сенсация! Сара на седьмом десятке будет играть юношу! А? Да еще на одной ножке! Весь Париж сбежится смотреть на такое чудо! /Смеется/. Люблю мужские роли, я ведь начинала как травести. Пусть совпадут начало и конец. В этом что-то есть. Да, Жозя? Правда, в конце, у самой последней черты, я хочу сыграть… только тебе скажу, молчи! Гамлета, принципа датского. А? Не веришь? А зря. От безумной Сары всего можно ожидать. /Легонько отталкивает его от себя/. Ладно, хватит носом хлюпать. Сядь, расскажи-ка о себе, коль уж явился.
ЖОЗЕФ поднимается, садится в кресло.
Некоторое время он и она молчат.

Ты, я слышала сейчас не у дел?
ЖОЗЕФ. Работаю в строительной фирме.
САРА. Боже, променял театр на гвозди и кирпичи! Что ж так? Синьора выгнала?
ЖОЗЕФ. Сам ушел.
САРА. Что же вы ее бросили, господа? И ты, и этот Дон Пердунцио. Нехорошо… То, что он ее кинет, я предполагала. А она в своих интервью выхвалялась: «О, мой автор! О мой театр!» Сплошные восторги. А он – точно мой хамелеон Кросс-Кросс, я его в Лондоне купила. То он розовый, то зеленый, то вообще какой-то серо-буро-малиновый. Так и этот Дон . То одной в любви клянется, то другой голову крутит… И все же ему, подлецу, верят. Вот и твоя Элеонора попалась. Всех, мерзавец, обводит вокруг пальца.
ЖОЗЕФ. В том числе, пардон, и вас?
САРА. О нет, это ему дала отставку. Я! Еще когда мы над «Мертвым городом» работали, общались, естественно, не только ведь в гробу лежали! /Хохочет/. Так вот, заметила я, идейки у него какие-то странные, не по вкусу они мне пришлись. Начитался Ницше, возомнил себя сверхчеловеком, ему ,дескать, все дозволено. Вокруг него молодчики в черных рубашках. Ходят по улицам с факелами, горланят песни. Все это, Жозя, дурно пахнет. А однажды он мне говорит: «Это ваш народ Христа распял». – Это какой народ, французский?» - не поняла я сперва. «Нет, мадам Царра, еврейский. Хоть вы и обучались в католическом монастыре и, так сказать, являетесь национальной гордостью Франции, а все же кровь есть кровь». Я его – в шею! И приказала привратнику: «Этого шизофреника, коль подойдет к моим воротам, метлой гнать прочь». Сняла со стены его портрет – помнишь, я писала его в пору нашей близости» - «Портрет дьявола в белых перчатках». Хотела сжечь. Пожалела, отдала на аукцион. Может быть, думаю, какая-нибудь дура найдется, схватит моего «Дьявола». И не ошиблась, нашлась такая. Как ты думаешь, кто? Твоя Элеонора Дузе. /Смеется/.
ЖОЗЕФ. Не может быть!
САРА. Она, Жозя, через подставных лиц. Мне потом по секрету сказали.
ЖОЗЕФ. Значит, до сих пор.
САРА. Понимаешь, я любила многих, но по чуть-чуть. А она – одного, а это в тысячу раз страшнее. Ведь одному надо отдать всю себя. Что важнее для актрисы, Жозя: любовь или аплодисменты? Это как два крыла, на которых поднимаешься ввысь. А я вот уже три недели не выхожу на сцену. Три недели, ужас какой! Ну ничего… /Похлопала по рукописи/. Скоро вы меня увидите, люди. /Опирается на локоть, приподнимается/. Дай мне костылек, Жозя. Вон там, в углу.
ЖОЗЕФ подает ей костыль, САРА встает.
Делает шаг, останавливается.

Помоги мне, Жозя.
Опираясь на костыль и на руку ЖОЗЕФА, САРА медленно идет к краю сцены.
В детстве я болела туберкулезом. Как эта моя дурочка, дамочка с камелиями. Врачи-мудрецы сказали: «Скоро умрет». А я, видишь, живу. И буду, буду жить! /Схватила шляпу, спрятала под нее волосы, вся преобразилась/. Подведи меня к рампе…/Делает еще несколько шагов, останавливается/.
Не пленник я, но вечно окружен
Ненужными, несносными людьми…

Фехтует костылем, как шпагой, разя незримых врагов.

Мне двадцать лет, и ждет меня корона.
О Боже мой, так это все не сон?
Мне двадцать лет, я сын Наполеона,
Отец мне завещал свой трон.
Неправда, я не болен… Смерти холод
Уж не коснется моего чела.
Я император, я здоров, я молод!
Как хорошо, как эта ночь светла!

Растроганный и взволнованный ЖОЗЕФ восторженно аплодирует. На глазах его слезы.

12.

Из темноты выплывают звуки органа. Далекое литургическое пение. Горят свечи. Медленно выходит ЭЛЕОНОРА. В руках у нее молитвенник. Лицо просветленное, ясное. Губы шепчут молитву. Опускается на колени, крестится, глаза устремлены ввысь.

ЭЛЕОНОРА. Ты все видишь, все знаешь, Господи. К Тебе взывает моя душа: помоги! Дай силы рабе Твоей заблудшей, укрепи волю, выведи на тропу верную. Одна я осталась – без денег, без театра, тяжело и безнадежно больна. Смерть вихрем пронеслась надо мной и кружит, и кружит – все ближе и ближе. Надоел мне этот пятый акт моей жизни, уж очень он затянулся. Мне кажется, Господи, не так я живу, как надо, как угодно и любо Тебе. Хочу уйти от суеты людской – не знаю куда: В скит, в монастырь, в обитель, для людей недоступную – лишь бы подальше от того идола, которому отдала всю свою жизнь, - от Театра. Да, Отец небесный, я хочу оставить сцену. Мысль об этом рвет на куски мое сердце, не могу решиться. Ведь Театр – это опиум, чем больше вдыхаешь его пары, тем сильнее он проникает в твою душу. Помоги, Господи, одолеть это чудовище, освободи меня для жизни новой. Укрепи меня в моем трудном решении, дай силу одолеть искушение славы. Хочу остаток жизни посвятить служению Тебе, Отец наш всемогущий /Истово крестится./ Только Тебе! Только Тебе! /Истово крестится./

13.

САРА в костюме Гамлета – черный камзол с белым воротничком, черные рейтузы. Снимает берет, распускает волосы перед зеркалом.
Входит ЭЛЕОНОРА. На ней мантилья, шляпка с вуалью, в руках ридикюль. САРА идет ей навстречу. Сильно прихрамывает.


САРА. Увидела тебя со сцены и попросила зайти. Давно в Париже?
ЭЛЕОНОРА /отбросив вуаль/. Проездом. Была в Лондоне у дочери. Увидела твою афишу. Обомлела. «Гамлет» ,в главной роли Сара Бернар. Пришла, еле билет купила.
.
САРА. Могла бы и ко мне обратиться.
ЭЛЕОНОРА. Не знаю, как ты… Но я всегда волнуюсь, когда в зале кто-нибудь из знакомых.
САРА. А я наоборот. Выпендриваюсь изо всех сил. Что скажешь о «Гамлете»?
ЭЛЕОНОРА /в зал/. Из ложи-бенуар мне было видно, как в кулисах ее подводили к самой сцене. Она с трудом делала несколько шагов и почти всю мизансцену проводила стоя на одном месте. Но разве я вправе была сказать ей об этом? Ведь это был поистине подвиг, стоивший актрисе огромных, нечеловеческих усилий. /САРЕ/. Я преклоняюсь перед тобой. Знаешь, даже в бинокль я не заметила на твоем лице ни единой морщинки.
САРА /смеется/ Маленький фокус. Ты видела не мое лицо, а маску, вот эту фарфоровую маску. Мое изобретение. Играй хоть до ста лет. Ну как? Хочешь, я скажу мастеру, он изготовит и для тебя? Все-таки складочки висят, и морщинки есть, хоть ты и неплохо выглядишь.
ЭЛЕОНОРА. Мне не нужна маска, Сара. Я ведь оставила сцену.
САРА. Что?!
ЭЛЕОНОРА. Вот уже десять лет.
САРА./ подходит, прихрамывая, к ней/. И как же ты дышишь без театра?
ЭЛЕОНОРА /улыбнувшись/. Как видишь. Живу. Дышу. У меня маленький клочок земли между Монтелло и Граппа. Засаживаю лук-порей, поливаю хризантемы, смотрю на море и разговариваю с Богом.
САРА /с иронией/. Подальше от грешной жизни?

ЭЛЕОНОРА кивает.

Я бы не могла дня прожить без театра. Дня! А не десять лет. Ты преступница! Моложе меня на добрый десяток лет, руки-ноги целы.Обязана вернуться в театр!
ЭЛЕОНОРА. Это исключено. Больше я не покажусь перед публикой. Никогда.
САРА. Послушай. Мне предлагают великолепные гастроли в Америке. Я отказалась – куда мне? /Похлопала себя по ноге/. Ты ведь сегодня видела. /Делает, прихрамывая, несколько шагов/.Все видела? Так вот… Езжай вместо меня. А?
ЭЛЕОНОРА. Ни за что! Нет, нет…
САРА /властно/. Поедешь! Я приказываю тебе. Ты должна жить для театра. До последнего вздоха. В этом твое спасение.
ЭЛЕОНОРА. Я забыла все свои роли.
САРА. Вспомнишь! / Направляется к телефону/. Я звоню театральному агенту.
ЭЛЕОНОРА. Не смей! /Кладет руку на телефонный рычаг./ Я…я дала обет Богу.
САРА. Пусть его гнев падет на меня. /Молитвенно складывает руки, возводит глаза вверх./ Господи, покарай Сару, если она сейчас поступает дурно. Лиши ее, любви, второй ноги, и пусть она провалится тут же, если ты против, Господи!
Пауза.
/Топает ногой/. Не провалилась, видишь. Господь благословил тебя. /Снимает трубку/. Девушка, шестнадцать семьсот семьдесят восемь… Морис, это ты? Послушай, милый. В нашем последнем разговоре ты высказал сожаление, что я не смогу отправиться в зарубежное турне. Нет, выслушай меня. Есть прекрасный вариант. Поедет знаешь кто? Элеонора Дузе!

ЭЛЕОНОРА резко нажимает на рычаг.
ЭЛЕОНОРА. Авантюристка!
САРА. Сумасбродка! Убери руки!
ЭЛЕОНОРА. Я не могу выйти на сцену. Понимаешь? Не могу!
САРА. Будешь выращивать лук-порей и поливать хризантемы?
ЭЛЕОНОРА /с вызовом/. Да!
САРА /грозно/. Прочь от телефона! /Вновь снимает трубку/. Девушка, что-то на станции… Пожалуйста, шестнадцать семьсот семьдесят восемь… Морис? Это я. Да, что-то со связью. Так вот, едет Элеонора. Ты рад? Безумно? Какая идейка пришла в головку Сары, а? Что? Кто тебе сказал, что она бросила театр? Лечилась, отдыхала. Она рядом со мной, в отличной форме. Это я тебе говорю, Морис. Срочно составь труппу и дай рекламу: "Божественная Элеонора Дузе вновь возвращается на сцену»… Нет, постой, «божественная» не нужно – это, как ты понимаешь, я. «Несравненная» тоже оставь мне… В общем придумаешь, ты мастер, не мне тебя учить. Да, она сейчас в Париже. Остановилась… /ЭЛЕОНОРЕ/. Где?
ЭЛЕОНОРА вынимает из ридикюля карточку, дает САРЕ.
/В трубку/. Отель «Савой», номер триста тридцать два… Не сомневайся, Морис, Дузе никто не забыл. Она сегодня была на моем спектакле. Ее узнали, представляешь. Несмотря на вуаль. И такую овацию устроили! Почти как мне после «Гамлета». Понял? Все, действуй, Сара целует тебя. /Вешает трубку/.
ЭЛЕОНОРА./ЖОЗЕФУ/. Как тебе нравится? Выдали замуж без моего согласия.
ЖОЗЕФ. Верю в твой успех. Рад за тебя… доченька
САРА. Я сделаю для тебя фарфоровую маску.
ЭЛЕОНОРА. Не надо. Я появлюсь перед зрителями, не скрывая своего лица, не пряча своих морщин и седины. Если они примут меня такой, какая я есть, я буду рада и счастлива. /Глаза ее сияют/. Снова кораблик выйдет в открытое море. Ветер надует парус. Вперед, вперед! Снова страдать, плакать, смеяться! Лишь бы не чувствовать себя мертвой еще при жизни… /Вдруг на ее радостном лице появилась тревога/. А если зрители не примут меня, если я не смогу, как раньше, если… Ну тогда… Тогда я вернусь в свое одиночество… После первого же спектакля.
САРА. Никаких «если», как Сара сказала, так тому и быть!
ЭЛЕОНОРА. Здравствуй, театр!

К О Н Е Ц


>>> все работы aвтора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"