Линочку, в отличие от некоторых ее соучениц, привозили в гимназию в экипаже. Зимой это, естественно, были сани. Гимназистку закутывали в шубку, потом в шубищу и сверху прикрывали медвежей полостью.
Чтобы сибирские морозы не повредили нежное личико, с меховой шляпки спускалась густая вуаль. Эта вуаль ужасно раздражала Линочку. Ничего в ней не было изящного и романтичного, как у взрослых дам. Как у мама или тётушки Долли. Или вот хоть взять Рахиль Решетскую. Невероятная красавица. И лет-то всего на пять-шесть старше сестры Лии, Линочкиной одноклассницы, но уже и в Петербурге пожила и заграницей. А тут – ужасно банально – шерстяная грубая вуаль, как у пятилетней.
Училась Линочка совсем неплохо, во всяком случае, старательно. И на выпускном бале директриса Бердской женской гимназии, благосклонно улыбаясь, вручила ей очень хорошее свидетельство об окончании. Конечно, девушек закрутили праздники и балы. В каждой кипели мечты и тайны. Кто-то, как Мари Шамовская, бредил дальнейшим образованием и потрошил несчастных лягушек, кто-то вздыхал в потолок и высчитывал, сколько у них будет деток с Митенькой из юнкерского, и благословит ли ещё папенька...
Мало кто обращал внимание на все эти беспорядки в далёких столицах, политика вообще была не очень в чести. Девочек более приучали к домашнему хозяйству, приличному поведению и прочим не менее жизненно необходимым наукам. Вроде танцев и игры на музыкальных инструментах. Думали ли они, что далеко не всем выпускницам удасться просто выжить. Без романтической любви, без родителей, близкого человека и просто без пищи. А пока, молодёжь веселилась. Годы, годы. Новые города, новые знакомства. Лия Решетская из хорошенькой девочки превратилась в красавицу девушку, даже интереснее сестры и стала что-то чересчур часто приглашать подружку Линочку к себе. Не менее часто гостил в доме старший брат, молодой офицер Владимир Решетский. Когда-то маленькая Лийка нашёптывала Линочке, что у Володи в Европе невеста. Тоже – жених. Далеко ли он ушёл от девушек-то?
Однако время летело. Гостевания, чаепития на резной веранде, катания летом на лодке по Оби-красавице, зимой – на санях с лошадками и на саночках с горок. Постылая шерстяная вуаль сменилась настоящей. Спорхнувши однажды с горы и с санок, Ангелина Николаевна попала прямо в объятия к Вольдемару Решетскому. Он невероятно смутился, поднимая барышню. Рука его в тонкой перчатке дрожала. Естественно, кавалер мог и замёрзнуть. Ангелина Николаевна неожиданно увидела, как красив подружкин братец, как необыкновенны его глаза. Одним словом, внезапно заинтересовалась. Словно пелена с глаз упала. Какое-то время молодые люди ещё встречались в доме Решетских. Начинали с музицирования с Лиечкой, потом как-то стало так получаться, что Лия исчезала. Иногда Владимиру удавалось Линочку домой проводить. Однако, частое появление юной гимназистки с одним и тем же кавалером, да ещё вечернею порой, никакими регламентами не приветствовалось. Можно было ещё вырваться на короткие вечеринки у знакомых, катания на санях, где молодому офицеру можно было затеряться среди юных поклонников гимназисток. Да мало ли заделий! Однако, как ни рвалась Лина душой к подружке, стогое воспитание одёргивало – нельзя переходть границы. Совсем ни к чему, чтобы о ней, как о некоторых знакомых девушках, стали говорить, скажем, так, весьма плохо. Решетский тоже держался в строгих рамках, относился к Ангелине Николаевне с большим пиететом. Сторожились молодые люди, сторожились, но, сколько верёвочка не вейся, конец будет.
Кто-то из доброжелательниц подробно рассказал маменьке и танте Долли о невероятном романе Линочки и Владимира Решетского. Оказывается, он даже расстался с невестой. Правда, Лия торопливо нашептала подруге, что там давным-давно всё было кончено. Лия сама уже трёх сменила. Линочке запретили даже думать о визитах к подруге. Какое-то время спустя папа ходил очень хмурый и уехал с дядей Петей и дядей Николаем в тайгу на заимку. Охотиться. Из своего окошка Лина слышала, как они, собираясь, переговаривались на веранде. Добряк ко всему живому, муж танте Долли – дядя Петя – бубнил:
– И что. Хороший молодой человек. Отличное воспитание. Не нищий. Офицер...
– Хм, - фыркнул грубый Николай Бодунов, – тоже мне, офицер. Он не нашей веры.
– Сам знаешь, Коля. Линочка наша наследница единственная, а чин не высокий. Так это наживное, – продолжал долбить своё Пётр Александрович.
Девушка поняла, что речь о ней и Владимире. За обедом мама оповестила, что Решетский сватался к Лине и получил вежливый отказ. – «Почему?» – удивилась Линочка и смутилась. Как-то неудобно было раскрываться перед весьма властной матерью, что ей хочется замуж. Хочется. И именно за Владимира.
Это было время писем в голубых и простых конвертиках, записок, которые передавал Бог знает кто, букетиков и букетов с нарочным из магазина. Папа хмурился, но пока не бушевал. Зато Авдотья Николаевна, милая тётушка Долли, кипела и почти скандалила. На Линочкины скромные попытки чем-либо возразить по поводу современности, предрассудков и прочего, тётушка коротко заявила: «Прокляну», – и хлопнула дверью.
Трудно с такой женщиной иметь дело. В былые времена друг и компаньон Авдотьиного отца вырос много выше своих друзей. Миллионера-золотопромышленника печалило только одно обстоятельство. Зачатый по молодости в загульное время сын получился идиотом. Не сумасшедшим, а что-то вроде известного князя Мышкина. Больше деток Господь богатею не дал. Кому оставить миллионное дело? Авдотьюшка родилась и росла на глазах, как, впрочем, и Александра и Анна, но нравилась более всех и возраст подходил. Как-то, будучи у друзей «на чаю», дядюшка вызвал девушку в отцовский кабинет и рассказал о своей проблеме. Завершил тем, что оставит всё ей, как супруге своего непутёвого сына. Так и сложилось. Долли стала молодой миллионершей-золотопромышленницей. Молодожёны съездили в свадебное путешествие в Париж, Рим и Барслону. Авдотья Николаевна оказалась весьма неплохой ученицей свёкра и даже не менее властной, чем сестрица Александра, мать Линочки. Детей у миллионщицы не было. Или осторожничала, или по какой другой причине.
Была Линочка – ангел внешностью и бесхитростною душенькой.
А тут такой скандал. Девушка хочет замуж. Возмутительно. Да ещё не за того, кто может прийтись по нраву родителям.
Владимир уезжал в полевые командировки, а там стреляли. Линочка взрослела не по часам, а по минутам. Иногда влюблённые ухитрялись встречаться в каких-либо компаниях. Шли письма. Решетский сделал ещё одно официальное предложение. С тем же успехом. – «Время неспокойное. И всё такое прочее...» –
По Оби пустили архипервоклассный пассажирский пароход, всё создано по первому слову современной техники. Любители могли наслаждаться восхитительными видами Обских берегов, кручами, тайгой и прочими пейзажами.
Билеты, конечно, стоили больших денег, но чтобы развлечь Линочку, ничего было не жаль.
С компанией юных подруг и друзей, не без влиятельных взрослых, конечно, пароход, загруженный отборной наследной юностью отвалил от пристани.
Музыка, шампанское, танцы, красоты природы. Даже Мари Шамовская отвлеклась от потрошения лягушек.
Роскошным утром девушки залюбовались рассветом над Обью. – «А ты обратила внимание, как сегодня оформлена кают-компания, как аранжированы букеты?» – поинтересовалась Мари. Линочка-засоня сегодня там ещё не была. Она, быстренько перебирая ножками в парижских ботиночках, пробежала по натёртой, как бальный паркет палубе, распахнула дверь в кают-компанию, впорхнула... и замерла.
У стола с белой вазой, с огромным букетом белорозовых роз в ослепительных шелковых лентах и кисее, стоял Владимир Решетский. Володя был одет в парадную с иголочки форму, большое помещение утопало в цветах. Линочка болтунья-стрекотунья одномоментно проглотила язычок.
– Ангелина Николаевна, – срывающимся голосом заговорил Решетский. Какой ужас! Он, глядя Линочке в глаза, опустился на колени. – Я люблю Вас. Если и Вы любите меня. Пусть не так же, как я. Вы ещё совсем юны. Я люблю Вас. Будьте моей женой.
Молчание сковало Линочку. С невероятной быстротою проносились мысли: «Заговорщица-сваха Машка Шамовская. Как он попал сюда? Сговорились. Боже, что скажут родители, как быть? Так хорош этот Решетский. Володенька. Что делать?» Однако что-то надо отвечать.
– Владимир Александрович, Вы всё знаете. Родители Вам уже ответили и своего решения менять не будут, – пролепетала Лина.
Красивое лицо Владимира потемнело, прекрасные глаза его необычайно заблистали. Он не отрывал взгляда от Линочкиного лица. Переполнивши глаза, по щеке скатилась прозрачная слеза, и Решетский быстро отвернул лицо
Но тотчас вернулся, словно сжегши все мосты и переправы.
– Это потому, что я еврей?
Что-то безжалостно толкнуло Линочку в грудь: Решетский на коленях, в слезах. Володя плачет?.. Не бывать этому. Линочка топнула ножкой.
– Да, Владимир Александрович. Да, я буду Вашей женой.
Это было там, на корабле. А как возможно выстоять перед родителями, тётушкой, братьями и даже настоятелем прихода отцом Тимофеем, которого родственники призвали в помощь, вразумить взбунтовавшуюся барышню? Линочку пытались запирать. Она отказывалась кушать, собралась в монастырь и, наконец, объявила, что убежит без благословения. Всё это так мило и несерьёзно сейчас, со стороны, но тётке моей, нежному ангелочку Линочке было тогда не просто. Наконец, родители были сломлены. В скандальные подробности родственников не посвящали. День бракосочетания был назначен. Оставалась только одна, но огромная проблема.
Событие в Бердске – свадьба Линочки. Всеобщее собрание. Сотня избранных гостей. Тётушка Долли, Авдотья Николаевна присутствовать отказалась наотрез. Это скандал. Скандал, которого никто не поймёт. Мало того, он, конечно, отразится на будущем всего семейства, да и молодого офицера могут не очень ласково принять командиры, назначенные сидеть тут же, на почётных местах. Как быть?
Гордая Александра, матушка барышни-бунтовщицы, стиснула зубы, сжала в кулак гордость перед младшей сестрой, велела Линке одеваться для визита и выехала с нею к сестре Авдотье. Коляску оставили перед высокими резными воротами. На кинувшегося отворять Еремеича не обратили внимания. Войдя в калитку, мадам и барышня встали на колени и поползли к крыльцу. Надо сказать, что двор тётушки Долли, как и все сибирские дворы, был крыт деревом. Имазаться в грязи дамы, конечно, не могли. Но удовольствия, я полагаю, такой способ передвижения им не доставил. До крылечка, ступеней, ведущих на роскошную тётушкину веранду, было далековато. Двор этого дома соответствовал Авдотьиному состоянию. Пара-тройка домашних, Еремеич и ещё кто-то, застыли, разинув рты. На крыльцо вылетел дядя Петя в шлафроке на голое тело. Жидкие его усики смешно топорщились. Он вбежал в дом и вновь вернулся, а следом выплыла уже совсем одетая Авдотья Николаевна. Она постояла мгновение на веранде, окидывая взором любопытствующий народ. Линочка зацепила коленкой щепочку в гладко оструганной древесине, с треском порвалась ткань, больно царапнула щепка.
Слёзы полились сами собой. Было ужасно обидно, стыдно и горько. «Почему? – вертелось в её голове, – зачем, за что?» Тётка быстро сошла со ступеней, подняла сестру и фыркнула на наследницу. Дядя Петя всё что-то бухтел, уговаривал. Особенно супругу. Наконец, пришли к согласию. Антанта этакая. Тётушка Долли на свадьбу придёт. Точка. И она пришла. Но миллионщица сделала совершенно скандальный свадебный подарок – вышитый в монастыре набор столовых салфеток и полотенец. Да ещё не слишком большой, скромно запечатанный набор постельного белья, сделанный в том же монастыре.
Ни золота, ни бриллиантов, ни недвижимости, ни даже пуховых подушек и одеял или серебряных столовых приборов. Хотя этого добра у Линочки в приданом своего хватало.
Однако общество всё-таки было весьма эпатировано и шепталось.
Но дело прошлое. Отгремела свадьба. Несмотря на беспокойные времена, молодые были счастливы. И говоря о «прозе семейной жизни», оказавшейся такой короткой для Линочки Решетской, она не могла припомнить ни одного скандала, ни одного грубого слова…
Да, ни одного скандала, или грубого слова не могла припомнить моя старенькая тётя Лина, думая о своей не очень длинной и совсем не спокойной семейной жизни.
Решетского сначала направили во Владивосток, потом Володя сделался красным комиссаром. Родился Боренька. Линочка была очень нездорова. Помнится, бельё там стирали китайцы. Рассказывая, тётя смешно скопировала: «Посараюся, мадама, посараюся...»
Оттуда, с востока, приехали с ними в Томск и Бердск, а потом в Новосибирск, разные восхитительные фарфоровые вещицы: сервизы, огромные блюда, миниатюры и безделушки. Линочка прекрасно разбиралась в фарфоре и прочих ценностях. Вот штопать хорошо она так и не научилась. Да и шила кое-как. Володенька, человек весьма грамотный и не бедного происхождения, во многом разбирался лучше Линочки. Он, будучи всегда настороже, постоянно оберегал жену от любых проблем и неприятностей, которых, как мы знаем из курса истории, жизнь в те времена преподнесла людям в великом множестве.
Но, говорят, с милым рай и в шалаше. Так мне и тётя Лина ответила, когда я проявила более углублённый интерес к её семейной жизни в « эпоху перемен». Она дала мне прочесть пару писем от мужа. Такой щемящей нежности, бережности и любви, признаюсь, я не нашла ни в одном из читанных впоследствии художественных произведений.
В проклятые тридцатые годы Володеньку, Владимира Решетского забрали. Кузен Шура Бодунов, нищий и голый, до пятидесяти лет спал с холщёвым мешком под кроватью. В мешке время от времени менялись сухари, прели шерстяные носки и ещё кое-что из тёплой одежды. Лишнего не было. Другие родственники пострадали в разной степени горестности. Сбежать успел мало кто. Линочка осталась одна с маленьким сыном, без средств, профессии и образования. Не оставила её появившаяся ниоткуда Лия, приезжала Рахиль. Доктор Шамовская помогла Линочке выучиться в школе медсестёр. Никакие науки не шли в голову жене Решетского. Она оживала только в заботах о сыне. Потом, немного очнувшись, Лина принялась обивать пороги страшных заведений – НКВД и других. Глупостью и неосмотрительностью она ужасала всех опекунов, друзей и выживших родственников. Ей велели сидеть тихо, а она приходила в себя и опять принималась за своё. Знакомые, незнакомые, комиссары, председатели... какие-то влиятельные большевистские чиновники. Ей грозили, её оскорбляли. Но она была жива, работала в психиатрической лечебнице сестрой- хозяйкой, воспитывала сына и обивала пороги. Она искала своего Володеньку. «Психопатка. Клиентка родной лечебницы», – пытаясь вытащить подругу в театр, шипела доктор Шамовская. Линочка искала, просила.
Вырос Боренька, копия Решетского. Уехал в Подмосковье, поступил в лётное училище. Тогда все бредили покорением полюса и небес. Грянула война. Курсантов ускоренно посадили за штурвалы. В первом боевом полёте младший лейтенант Решетский погиб. Линочка ещё не могла поверить похоронке и умереть от горя и безысходности, как в тихую квартирку в деревянном сибирском доме постучала юная женщина, эвакуированная оттуда, из Подмосковья. Инночка была дочерью хозяйки квартиры, где жил Боря. Они собирались пожениться, но жених улетел и не вернулся. Линочка поселила девушку у себя, смотрела на растущий её живот с восторгом и надеждой. «Моя сноха», – гордо рекомендовала она Инночку. Как было «легко» жить в военном и послевоенном Новосибирске, не стоит длинно рассказывать. У Линочки рос маленький Володенька. Он так же, как маленький Боря, отмахивал при ходьбе правой ручкой. Так же любил редкостные пряники – преснушки и, как ни странно, байкальского солёного омулька с варёной картошкой. Инна окончила Ленинградский институт иностранных языков. Линочка не мешала снохе жить и получать образование. Из скудных средств платила няньке, уходя на работу. Частенько ловила на улице сбежавшую из под глупой нянькиной опёки пижамку с Володенькой внутри. Жизнь текла. Кое-где проявлялась какая-то «оттепель». Лина всё ещё искала Владимира и, наконец, нашла.
Она приехала в Магаданскую область, в расположение лагеря, где до сих пор находился заключённый Владимир Решетский. Ей было позволено свидание с ним, как с уже расконвоированным. Впереди, – ей шепнул знакомый, – возможно сактирование.
Начальник лагеря долго изучал её документы, бумаги заключённого Решетского…
Расконвоированный Владимир Решетский, в силу состояния здоровья, скончался на поселении полмесяца назад.
Возможно, ей даже смогут показать, где его закопали. ...
Младшего Володю забрала мать, вышедшая замуж за профессора географии Гольдблата, которому постоянно служила переводчицей. Линочка умерла для всего мира. В этом состоянии, словно загипнотизированная, она ещё как-то работала. Шамовская и оставшиеся бывшие Решетские, Бодуновы и другие пытались тащить её из этого болота. Из психологической комы, в которой она пребывала.
Когда я познакомилась с тётей Линой, это была уже старушка. Молодящаяся, со странными для моего понимания манерами и речью. Потом я встретилась с ней в той Новосибирской квартире. В доме странной архитектуры. У нас на юге совсем другие дома и дворы. Она уже не могла вставать. Худенькая, с синими губами и огромным животом. Асцит. Ей оставалось жить совсем немного, несколько меяцев. Она уговаривала меня забрать всё, что мне понравится в её доме. Все многочисленные фотографии, картины, фарфор. Только надо было оставить коробку, спрятанную на дне деревянного, обитого железом ящика, где лежала перевязанная ленточкой связка разноцветных когда-то писем, записок. Теперь уже сильно пожелтевших. И на них странный, трудноопределимый букетик засохших цветов. Тётя Лина обещала поведать историю этого букетика, когда отдохнёт. Но меня ещё крутили-вертели дела перед отъездом домой и рассказа не получилось.
Я не смогла тогда ничего взять. Несмотря на свои глупые девятнадцать, не смогла открыто взять от постели умирающей какие-то вещи. Её жизнь, её прошлое. Тётя настаивала:
– Это, – сказала она, трогая дрожащей прозрачной ручкой коробку, – это я завещаю положить ко мне в гроб. А остальное не нужно никому, глупая девочка. Я умру, и всё сей минут растащат.
Больше я тётю Лину не видела. Никто уже не скажет мне, как я похожа на свою бабушку. Я застала только момент, когда заплаканный до синевы молодой человек неловко засовывал под крышку гроба пачку старых писем и рассыпающуюся труху сухих цветов. Я думаю, это был сильно обидевший бабушку внук Володя. Впрочем, я знаю, чем она была недовольна и на что обижена.
Буквально на полминуты зашла я в старый деревянный дом. Пахло старостью, клопами и нафталином. Временем. Тётя Лина была права – квартира была пуста. Я сняла со стены почему-то оставшуюся висеть сильно потемневшую картину в овальной рамке золочёного багета. Кое-где багет был отколот. Женщина с картины сильно напоминала Ангелину Николаевну. Спускаясь по лестнице, я наткнулась на совершенно вымороженного Владимира Решетского, взглянула в его зарёванные глаза и сунула картину в скрюченные красные пальцы.
Внизу меня ждало такси и провожающий. Я уехала, так и не познакомившись с родственником. Вот и вся история, в который уж раз о любви. Или нет? А вы как считаете?
