– Всю свою взрослую жизнь я была designated driver1, – сказала мне красноволосая Руби2.
Это все остальные могли беспечно веселиться на вечеринках, заглатывая немереное количество пива, джина и вина. Это Пит мог набраться так, что засыпал в чужой ванной. Это Остен мог выть с чердака привидением, доставляя море несказанного удовольствия окружающим. Это Джеки могла целоваться по очереди с двумя-тремя парнями и беспечно отключиться где-нибудь на кушетке у камина. А вот, смотрите, Джона вытащили в одежке из бассейна...
Все остальные, но не Руби.
Почему Руби должна всегда думать, как благополучно развезти по домам веселую компанию друзей и подружек? Кто просил ее об этом?
Впрочем, иногда они просили.
– Руби! Ты же не пьешь, правда? Ты же подбросишь меня домой? Где стоит твоя машина, дружище?
Но чаще всего это получалось само собой. Целый вечер нужно было тянуть одну-единственную бутылочку «Гиннеса», временами удивляясь тому, что окружающие вытворяют на пьяную голову. Но никогда не удивляясь вслух. Людям хочется веселиться – ну, и отлично. А я-то не могу, мне еще нужно довезти их до дому в целости и сохранности, и чтобы полицейские не придрались. И мне совсем не хочется вытворять такие глупые штуки, как они...
Руби Голдстайн родилась и прожила восемнадцать лет в крошечном городке, в 20 милях к северу от Чикаго. Просторные двухэтажные дома сливочного цвета с аккуратными крышами «под черепицу». Почти нет пыли и грязи, потому что нигде нет ни клочка открытой земли: всё застелено рулонами чистой, чересчур зеленой травы, которую с маниакальной тщательностью стригут хозяева домов каждую неделю. Близкое, темно-синее, громадное (чем не море?) пространство озера Мичиган. Нестрашные «хэллоуинские» маски и конфеты, конфеты... корзинки конфет, ведерки конфет, которых тебе никогда не съесть. Желтые угловатые школьные автобусы, которые с точностью до шага останавливаются каждый будний день – утром и вечером – в определенном месте на твоей улице. Рождественская толстуха-елка, в золотых лентах и пышных красных бантах, открытая взглядам в широком, никогда не зашторенном окне гостиной соседского дома. Или изящная семипалая ханукальная менора и нежно светящийся «моген-довид»3 на окне гостиной твоего дома – на окне, точно так же совершенно не закрытом от взгляда с улицы...
Спокойно, одинаково и скучно.
Потом она шесть лет прилежно учила в университете много нужных и ненужных предметов и русский язык. И там, в студенческих компаниях, опять ответственно и постоянно развозила друзей по домам. Но, уже почти получив степень «мастера» в одной очень важной и очень узкой культурологической специальности, вдруг неожиданно сказала себе: «Я еду в Россию. У меня дедушка из России. Я буду практиковать язык и собирать материал для работы о русской альтернативной поп-культуре. Там сейчас – перестройка, это должно быть не скучно». В ее университете существовали какие-то научные связи с питерским университетом – туда Руби и отправили.
В Питере, куда она прилетела с подружкой и сокурсницей Фиби, действительно была перестройка: суматоха на одежных рынках, всеобщая, уже не скрываемая тяга к иностранцам, во сто крат усиленная пустотой магазинов, осенней грязью на улицах и беспощадными разборками малюсеньких злобных «предпринимателей». Вовсю гремел рок, почему-то называемый «русским», очнулось от дурмана телевидение, кипели фестивали, выставки, «инсталляции» и «тусовки».
О скуке не могло быть и речи.
Они устроились в одном из общежитий университета. Они с удовольствием ездили в трамваях и троллейбусах, которых почти нет в Америке.
И вот Руби уже стоит в очереди в «Гастрономе №1» на Невском и лихорадочно соображает, что сейчас вот-вот подойдет очередь, и нужно будет выдавить из себя... как они это говорят: «Мне поло-вину кил... кило-грамма кол-ба-сы, по-жа-луй-ста!».
Или не так? Надо послушать, что скажет вон та старушка впереди, в странной шляпке на голове. Плохо слышно, в магазине такой шум! Кажется, она попросила... «полкило». А этот, что прямо передо мной, он вообще не сказал «пожалуйста»...
Ура, женщина-продавец, кажется, поняла! По крайней мере, она ничего не переспрашивает и взвешивает на весах... вроде бы то, что я попросила.
Вот опять... Что? Куда? «В кассу»? Где это – касса? И почему все так сложно? Наверно, я делаю, что-то не так: не может быть, чтобы такие простые покупки занимали так много времени и требовали так много странных действий! А ведь я хотела еще купить конфет... Нет, уже не буду – это еще одна очередь на полчаса, обойдемся без конфет...
Они попутешествовали по Золотому Кольцу. А вернувшись в Питер, всё знакомились и знакомились с какими-то новыми людьми – художниками, музыкантами, артистами, для которых было весьма занимательно общаться с американскими девушками, неизвестно зачем оказавшимися в северной столице, и при этом довольно прилично говорящими на русском. Особенно забавляла их Руби – своими настойчивыми изысканиями в области советского культурного андеграунда. Многие проявляли недвусмысленный интерес: а не помогут ли эти чудные иностранки добыть что-нибудь нужное, «забугорное»? Или даже свалить на Запад?
Постепенно Руби стали надоедать одни и те же вопросы и намеки, кроме того, она опять чувствовала себя «мамой»... Кудрявая плотненькая Фиби захлебывалась в волнах всеобщего внимания, и Руби зачастую была вынуждена вытаскивать подружку из бестолковых приключений, увозить на трамвае в общежитие, отпаивать кофе после безудержных выпивок и вести противные душеспасительные беседы. Руби крепко полегчало, когда Фиби пришлось уехать из России гораздо раньше намеченного срока: дома, в Милуоки, начался развод родителей Фиби, и ее присутствие там стало почему-то необходимым.
В начале зимы, в гостях у одного из знакомых на улице Марата, обнаружился очередной новый персонаж. Когда Руби назвала свое имя, этот круглолицый смешной парень (он все время ходил в опущенной почти до бровей черной лыжной шапочке) сразу громко воскликнул, как будто они были знакомы с детства и вместе учились в иллинойской школе имени Дуайта Эйзенхауэра:
– О-о! Руби!
И пропел из «Роллингов»:
– «Гуд бай, Руби Тьюздэй»!
И заявил:
– В моей мастерской, Руби Тьюздэй, я обязательно поиграю тебе на железном контрабасе!
Он был скульптор и немного рок-музыкант. Звали его Артем.
Мастерскую Артему разрешили устроить в одном из пустых подвалов в старом здании на Садовой, где школьный приятель снимал помещение под свою торгово-производственную фирму. Официально Артем числился художником, и должен был заниматься разработкой дизайна для товаров фирмы. Днем он действительно старался это делать.
Руби приходила к Артему по вечерам. В вестибюле здания дежурили два дородных милиционера, Вова и Петя. Видимо, подрабатывали после основной службы. Вокруг них всё было заставлено коробками с какой-то корейской видеотехникой, оставался только небольшой проход, место для стола, на котором стоял маленький телевизор, и нескольких казенных стульев. Охранники ее уже знали, здоровались и пропускали вниз.
В мастерской, вместе с Артемом, обитал постмодернизм. Толстые темные трубы под низким потолком вполне гармонировали с разнообразными металлическими скульптурами по углам, сварочным аппаратом и кусками металлолома, собранного на свалках. У одной стенки приютился хитрый зверюга с блестящими жестяными крыльями. У другой – замер в вычурном танцевальном «па» проволочный силуэт симпатичного чудака с повязанным на прозрачном горле полосатым шарфиком из настоящей ткани. Издавал утробные звуки, резонируя гулу пробегавших по улице грузовиков, «контрабас» из старого листового железа, упавшего с какой-то соседней крыши. А маленький фонарик изображал луну над макетом таинственного многоэтажного города, сваренного из отрезков грубого ржавого уголка; казалось, сейчас выйдут степенно прогуливаться по его улочкам крошечные металлические человечки.
Артем выдавал Руби большие темные очки, облачался в маску и молча принимался творить что-то новое из сполохов яркого света, искр, теней и горючего запаха. Руби забиралась с ногами в изодранное кресло и, набросив пальто, часами сидела за его спиной. Если не хватало металлолома, они иногда вместе отправлялись добывать его в ближайших темных дворах. Руби эти рискованные экспедиции чрезвычайно нравились.
Как-то она обнаружила, что в мастерской закончился чай, и так как Артем находился, можно сказать, в творческом угаре (всё действительно было в дыму), решила сама сходить наверх. Охранники увлеченно, как боевик, смотрели запись какого-то международного конкурса «Мисс Самая Такая-то», но американку встретили радушно, торопливо поставили на электроплитку синий эмалированный чайник, сунули на колени полиэтиленовый кулек с сушками и усадили перед телеком. Им казалось, что Руби увидит там что-то близкое, родное, и гордились, что могут продемонстрировать своё приобщение к мировой культуре. Руби терпеть не могла конкурсы красоты, приторных ведущих и обалдевших от сцены «мисс», но сразу уйти было неловко. И чайник закипать совсем не торопился, хорошо хоть, что милиционеры не заводили никаких задушевных разговоров, увлеченные видом дефилирующих красавиц. А тут наверх поднялся Артем – то ли в творческом процессе возникла пауза, то ли почувствовал, что надо заморскую девушку из гостеприимного вестибюля выручать. Охранники и ему обрадовались.
– Иди, иди, художник, «мисок» смотреть, – сказал тот, который Петя.
– А что, пацаны, – сказал тот, который Вова, – давайте это дело отметим на международном уровне.
Он принес из подсобки пол-литровую банку спирта и начатую банку варенья. Аккуратно разлил спирт по разнокалиберным чашкам. А Петя расторопно положил в одну из чашек ложку варенья и, помешивая, серьезно пояснил:
– Это для дамы. Кок-тейль.
Через десять минут Руби совсем перестала понимать не только по-русски, но и то, что болтал телевизор на ее родном языке. Ей почему-то стало невыносимо обидно за долговязых девчонок, которых почти голыми, но в милицейских фуражках, заставляют выхаживать по бесконечному лабиринту из картонных коробок, с непрерывно повторяющейся надписью «Gold Star», под брюзжание железных контрабасов, в душном дыму, в искрах и сполохах яркого света, среди хитрых, сваренных из металлолома зверей, и пить, пить жгучий малиновый спирт...
Она вдруг заплакала. «Менты» всполошились и стали ее успокаивать. А Артем распевал клоунским голосом Мика Джаггера:
Goodbye, Ruby Tuesday.
Who could hang a name on you?
When you change with every new day
Still I'm gonna miss you…4
Я беседую с Руби в уголке кухни – мы стоим, близко придвигаясь друг к другу и пытаясь перекричать шум. Я думаю, что ее рыжие волосы уже немного подкрашены, чтобы спрятать начинающуюся седину.
В этом немаленьком американском доме наших общих друзей тесно. Остервенело бубнят басы. Детвора, весело визжа, гоняется друг за дружкой. Народ с бутылками пива топчется вокруг «шведского стола», галдит по-русски и по-английски, поглощает закуски.
Мне слышно, что в соседней комнате спорит с кем-то Артем – громко, упорно, но совершенно непонятно о чем.
– Было очень приятно поговорить, – Руби протягивает мне руку, – но уже поздно, пора домой. Нам еще около часа ехать – ребята, наверно, сразу уснут в машине...
– Кто за рулем? – спрашиваю.
Она строит смешную рожицу, поджимая улыбающиеся губы. Чуть приподымает тонкие плечи в черном платье и выдыхает:
– Я...
1Буквально: «назначенный водитель» (англ.) – тот, кто на вечеринке ограничивает себя в употреблении спиртных напитков, чтобы иметь возможность отвезти товарищей домой (общеизвестный в англоязычных странах термин)
2 Одно из значений имени Ruby – рубиновый, ярко-красный (англ.)
3 Звезда Давида, символ иудаизма (идиш)
4 Ты меняешься каждый день
И клички не липнут к тебе
Руби Тьюздэй, прощай
Я буду скучать по тебе.
«Роллинг Стоунз» (перевод Андрея Рабодзеенко)
Чикаго, 2009
Рисунки Андрея Рабодзеенко Работы Андрея Рабодзеенко и информацию о выставках можно увидеть на нашем сайте в разделе Вернисаж и на его сайте www.andreir.com.
