Люди львы орлы куропатки
Но в первую очередь люди
Принесите мне голову его на серебряном блюде
Я желаю говорить с его головой.
Не утешайте меня постылыми завереньями в чуде
«Возможно, он ещё живой»
Я знаю — он не живой.
Скажи мне неужели ничто не возможно
Никакое движение раздражение отражение?
Даже пять часов утра в Москве (морозный рассвет кровь с молоком)?
Даже пять часов утра в Беркли (гугливая позолота)?
Нет
Даже это.
Вот-с, чего изволите: невторжение, освобождение?
Все приветливы, снисходительны
Никого уже больше не занимает
Кто
Был с кем до какой степени знаком,
Кого-то
Требуют к телефону,
Кто-то
Требует сахара, молока.
Все упоительно чужды друг другу.
Я умею теперь не видеть как дёргается его щека.
Я умею не накрывать рукой его пухлую осторожную руку.
Я приехала издалека.
Но и долгих запутанных обстоятельств часов пути
Не хватило мне сформулировать—в чём причина печали.
Если бы я умела быть сердцем твоим,
Если я умела прятаться за твоими плечами
(высоко сижу далеко гляжу)—
Мы бы стали паршивыми сиамскими близнецами
Молчали
Бы, выключали в 11 свет,
Пыхтели бы, мяукали, согреваясь.
Принесите мне голову его:
Пусть уже ответит мне «нет
Меж нами нет ничего»
Пустая площадь, ноздреватая завязь
Сумерек, твой истерический голос в мобильнике
«говори со мной, не говори со мной»
Так чего же ты хочешь?
Чтобы меня не стало?
Меня не стало.
Рассвет зимой похож на рассвет зимой.
Ты сжимаешь меня в руках как ребёнок—
Погремушку, бутылочку, замусоленный краешек одеяла.
* * *
Не поддавайся безумию, бедная П,
Как бы оно ни пленяло тебя, ни пеняло тебе,
Как бы в волнительной, пёстрой, щербатой толпе
Ни обращались, ни щурились милые А и Б —
Ты оставайся сидеть на трубе.
Как бы тебя ни заманивал Эдгар-дружок
Встать в гуттаперчивый, нерасторжимый кружок,
Где за фантомом, мудями звеня, пастушок
По коридору больнички бежит в гуттаперчевый рай, —
Эта прохладца сулит с волдырями ожог,
Ты уж двойным управлениям не доверяй.
Не ковыряй опрометчиво смысла бессмыслицей, не
Жди откровений в мистических псевдоночах.
Строгая явь не оставит тебя в тишине
С вздутыми венами на непослушных ногах
С вздутыми веками на непослушных глазах—
Всё от гляденья в себя, от гляденья сюда,
Слёзы усердия, как по Фонтанке мазут,
Слёзы стыда и стыда и стыда и стыда
С радужным брюшком позут и ползут и ползут.
Гордые плоские формы предстанут тогда.
Всё, что тебе обещают иные миры—
Рак наслажденья, познанья продольный разрез,
Слеплено из подгнивающей чёрной дыры,
Из выделений её ненасытных желез.
Скушен и скушен промис-
куитет: мол, не вышло с одним, так с другим
Ты измереньем возляжешь и ну, погонять.
На массачусетских ярманках старенький мим
Жесты пресыщенных злобных детей повторять.
ПЕРСЕЙ
1.
В Петрограде теперь хорошо лишь одно:
Здесь дворцы, наконец, опустились на дно
И гниют — развлечённо, привольно.
Людям — ловко и камню — не больно.
Дама с насморком в бедном, но гордом пальто
Демонстрирует пришлым явление то —
Ну-с, посмотрим, в канавке, в канале...
Как прорехи на терпкой эмали,
Сквозь провалы живой то есть мёртвой воды
Можно видеть затылки, закорки, зады.
Кислотою на чёрных пластинах сады
Выжигаемы медленно, жирно.
Посмотрели — и в Автово, хватит, лады.
Там всё ясно и явно и живо.
Поторчу на мосточке, мудак-интурист.
Взор ундины из мрамора весел и чист,
К уху робко приклеилась рыбка.
Что ты манишь меня, белоглазая, вниз,
Повторяешь — ошибка, ошибка
Расставанья со мной да простится тебе,
Жду тебя в этой чёрной, проворной воде,
Размножаясь, меняясь волнами.
Приходи, приходи, приходи, приходи
В сон-покой на моей сладковатой груди—
Волны вяло сомкнутся над нами.
2.
Солончаковые болота, где поселяются горгоны
Воняют сероводородом, повсюду клацают вороны,
От ужаса я словно пьяный,
От ужаса я словно сонный.
Мне сказано: смотреть не надо,
Но звуки запахи — пожалте.
И я твержу фрагментам ада:
Валяйте, жальте.
Я верно не подам вам взгляда.
В щите твоё лицо, чего уж,
Незабываемо, прекрасно,
Ты скалишься воркуешь, воешь, —
Гори гори ясно,
Чтобы не погасло
Больное мракоотраженье,
Пустые горестные очи.
Я демонстрирую сраженье
С початком ночи.
Хрясть — голова твоя отскочит
И с хрюканьем, с пыхтеньем — в жижу
У ног моих, а я, попятясь,
Почувствую, как ненавижу
Свою, пардон, молодцеватость,
Изобретательность и трусость,
Удачливость и дар к забвенью.
Вот ты падёшь — и я разрушусь.
Осмысленней — искать прощенья,
Заискивать, молить, отбросить
Проклятый щит, как зонт негодный,
И выйти—да, ты помнишь, в осень —
В октябрь повсюду — в дождь холодный —
Идти к тебе, отлично зная,
Чем кончится сия прогулка
К чешуйчатому лону змея,
В кипящий раструб переулка.
Смотри, 13 лет я прятал
Лицо в паху других чудовищ,
Следы разгадывал и путал.
Теперь безвременная повесть,
Я знаю, ищет завершенья.
Смотри лицом живым и мёртвым
На результат опустошенья.
Мне ль притворяться хитрым, гордым?
Мне ль притворяться пережившим
Тебя, чудовищное чадо?
Смотри, как дождь блюёт и блещет
Железной массой листопада,
Смотри же на меня, любуйся
Моим концом, минутой каждой,
Смотри и даже улыбайся,
Встревоженная чёрной жаждой.
ПРОБУЖДЕНИЕ
Солнечно сегодня хорошо светло
Старенькие листья ветром понесло
Порезалась бумагой это ничего
Кровь слизну простую—густа солона
Твой весёлый праздник сегодня она
Урчишь беспокоишься, ощущая ток
В себе моей крови, совершая глоток.
А мне нет не жалко
Пей меня пой
Ботиночки шалка ночи взор слепой
Тебе меня не жалко
Я тварь, зверь, дверь
Смеёшься плачешь «Давай — верь, верь.
Делай, что хочешь, под моей рукой»
Как всё же ты заразительно хохочешь.
Дорогой дорогой
Губитель-собеседник,
Собиратель слов.
Сил моих последних
Забиратель, снов, —
В одном из них сбоку
Под фонарём шар дождя.
Где ты. Слава Б-гу
Не знаю не я.
