Меня уже не выпишут. Беги.
Пока ещё не долгие долги,
беги, пока кругом все застоялись
и собственные путают шаги.
Которые им кажутся?… казались…?
-
крестились бы…
-
Но пальцев не хвата…
Окаменели кисти рук в копыта,
глаза чернеют точечками сита.
Процеженная скука… маета…
По коридорам тьма одной свечой
лишает страх голодного сюрприза
и пахнет остро яблоком и шизой
и только к удивленью - не мочой.
Под потолок… где всё и ничего
в любой момент обрушится в отместку -
что Бог Всему Свидетель…Но Его
не вызвать в суд измятою повесткой…
-
Так каждый день бегут ото всего.
-
Заглядывая - в рот, в глаза, в ружьё.
По кладовым распихивая мыло
и спички и приправы и белила
/на всякий случай/… или прихватило?…
Так с третьей смены катится светило
и краденное тусклое рыжьё
нам предлагает. Бойся сопричесть
себя всему, что жрёт лишь и торгует
бигбордами, с немногословным «Do it»
А впрочем, правда - ни продать, ни съесть….
Меня трясло, когда на кулаках
решали спор о чистых облаках,
когда в сопливых погибали мазах,
потянутых за кем-то впопыхах…
И головой играли в лопухах
в футбол. Я помню этот детский страх,
от дядьки с обезьянкой на руках…
А обезьянки знают толк в приказах.
О выбившемся в люди волоске,
о возбуждённо вздувшемся куске
утраченных иллюзий… - с кем я… с ке…
Не сочинит никто свои частушки.
Темно… висит халат на пояске
и соль зарыта в сахарном песке
и доктор роется в моей тоске,
расстраивая пуговки ночнушки.
Не хочется балакать и кричать,
меня учили плакать и молчать…
Ну, или в лучшем случае мычать,
покачиваясь в такт речитативу…
И нет с собой ни шила, ни ключа,
а значит заключаться… заключа…
до голого бесплодия мельча
бездонную, как жуть… альтернативу.
Всё это травля блях и ловля блох…
Но лоб ещё не покалякал Грох,
а Бог запропастил своим воланчиком,
беги! Без остановки и врасплох,
пока ещё не выдохся, не сдох,
сбивая пух мгновений и эпох -
с намыленных головок одуванчиков.
Как единицы так и не смогли,
беги один.. сквозь колья и нули,
отсюда, где всё те же короли,
в подбитых соболях и синих кедах.
Морали нет…. А клятвы не мели…
Я землю ела… я от той земли,
которую ты, сколько не соли,
а всё горчит от разума и бреда…
Но список не резиновый… свобод
не наплодит ни сад, ни огород…
На всех не хватит… Значит по-любому,
блуждая без нужды от дома к дому,
какой-то ангел выронит другому:
«Гляди, в окошке… спорим, сиганёт!?»
-
В столовке макароны и компот.
-
Уже случилось? Ночью? Спозаранку?
На троне клоун гладит обезьянку,
а обезьянка только скалит рот
и чешет подживающую ранку
своих несуществующих забот.
Гвозди программы
А мама моет раму, пилит папу. И так тепло и так закономерно. Года, как заключённые по трапу, ползут к итогам медленно, но верно… слепые окна слепы понарошку, ещё не приторговывают светом и дети распинают чью-то кошку, за садиком. И маленьким секретом опалены их души, а ресницы - нечаянно взлетевшей, неуклюже зажженной спичкой. Город смотрит в лужи… Как Бог в себя, как бабушка на спицы.
И день, что в постоянном недоливе, не вылился бы только третьей сменой… где в узкой и граненой перспективе - снега килиманджарские на пиве лежат ещё не втянутою пеной…
Запахивая облачно-халатный, глубокий вырез, странного покроя, сбивает солнце пепел свой закатный, в пустую черепушку недостроя - роддома ли, покинутого зданья, где предаваясь сну и алкоголю, мог запросто жить узник мирозданья и… хрена класть на эту вашу волю….
У фонарей нахлебничает мошка, за ними мрак качает свои грозди. Смеркается. Повешенная кошка - ликует, что не отыскали гвозди. И дети спят… так просто… между прочим и колыбельной, что ласкает уши… И ломятся пылинки многоточий…….. в их, толком не проветренные, души.
Раздень меня
Раздень меня, оставив только перстни.
Тебе, всё остальное, осень. Долго
с тобою ещё спать из чувства долга
и похоти, не примиряя их.
Входящих писем нет. Да ну и хер с ним…
Отправленных на ветер, нам и хватит,
как некогда - полуторки-кровати
и как тогда бутылки на двоих…
Раздень меня у входа, где стоящий,
седой швейцар проглотит папиросу,
оближется, икнёт, потянет носом
и перейдёт за линию огня,
чтоб с вечной кличкой – Всяк Сюда Входящий,
тот чёрный ящик отыскать проворно
и между – разгадать… /но это спорно
на катастрофе имени меня…/
У тёплого прострела поголовно
пастись стадами братьев и сестричек,
наборами затылков и косичек
выписывать…вымучивать итог…
Входящие. Отправленные. Словно
разорвано конвертное богатство
и остывает равенство и братство,
согретое когда-то между ног.
Ты ничего во мне не понимаешь,
здесь вход на выход плюс уже не дарит.
Разденешься, узнают и ударят.
Обижусь, никому не покажу -
где провожали, руку жали. Знаешь,
осадки гуще, истин только мало…
В другие времена бы расстреляла
саму себя. Сейчас уж погожу.
Раздень меня!
Оставив только титры
и мантры… и раздвинутые ноги…
Твоя диета нынче – некрологи,
но Бог не выдаст. Осень не продаст.
И только кто-то очень-очень хитрый,
отделит мух, а чёрные котлеты -
/завернутые в свежие газеты/
в мою палату ночью передаст.
Ничто не вытворяется со страху,
и нами движет – вечная загадка
и мне сейчас неимоверно гадко
от этого прохладного стыда.
ЛОМАЙ НЕ РУКИ! ВЕТКИ! РВИ РУБАХУ!
Особенно у горла, где задушит.
Раздетыми бывают только души,
/ещё глаза/ …а люди – никогда.
Меньше всего
Жизнь не ищет будущего. В прошлом роется
Шарит, но не находит не завершенного шоу…
Меньше всего я боюсь расстроиться -
Меня учил плакать профессиональный клоун.
Не покупаю газет. Читаю на память
Про снежинку, которой холод сколот…
Меньше всего я боюсь растаять -
Меня учил жрать профессиональный голод.
Разбиваясь, прекрасно – недоразбиться,
Чтоб ко всему осколочно, а между делом -
Меньше всего я боюсь не влюбиться…
Меня учил ненавидеть профессиональный Демон.
Дятел. Декан. Друид. Дуры из Джатра…
Трибуны к трибунам на стэплер. Стиплер.
Меньше всего я боюсь театра -
Меня учил пантомиме профессиональный гитлер.
Скомкать себя, народно смяться
В лозунг построчный, почти чешуйный…
Меньше всего я боюсь не достаться -
Меня учил одиночеству профессиональный буйный.
И почти достигнув в себе абзаца,
Уповая на понедельник послать во вторник.
Меньше всего я боюсь выметаться…
Но
Меня учил выметать профессиональный дворник.
-
Плечи иссечены бретельной строчкой.
Кеды и гольфики. Гульфики. Нате! –
Меньше всего я боюсь стать точкой…
Маленькой, вечно плачущей дочкой…
Меня учил быть сыном профессиональный батя.
И как ты всего себя здесь не выстели,
Выгни и выверни, чтоб видна была проба -
Меньше всего я боюсь истины…
Меня учил глупостям профессиональный Глоба…
Божьей. Твоею. Его. Отцовою.
Всё уже доказано, как – распорото.
Меньше всего я боюсь стать свинцовою,
Если потускнеет профессиональное золото…
Наши неузнаны в бесшабашности
Буковок строя почти кирпичного.
Меньше всего я боюсь – вашести…
Вышести… вышерсти… в области личного.
Неумолимо по кумовству и крестности,
Братству, соседности – локтевая секта…
Меньше всего я боюсь неизвестности -
Меня воспитал… профессиональный некто.
Венчаются земля и высота
Венчаются земля и высота -
соприкасаясь шрамом горизонта…
Стремившиеся, думали: «резон-то?!...»
Чем дальше, тем плотнее пустота…
Кем стол накрыт на грозовом сукне?
Осколки звёзд. Почище на иконе -
где мёртвая синица на балконе
и бабочка живая на окне…
Закончится последний перелёт.
Почёрканное небо голубое…
Но выйдешь из него, как из запоя -
на землю, где тебя никто не ждёт…?!
Не ждут рассветы, скормленные снам…
Не ждут дома, что стали на колени
в такую грязь. Обрывки объявлений.
Доска почёта. Памяти карман…
Всему виной совсем уж не вина,
та тяга к счастью, часто напускному…
-
Мы гладим себе крылья к выпускному
и не спеша, выходим из окна…
-
Ночь, вставшая на цыпочки, сорвёт
последний лепесток заката. Зримых
Нас, кажется совсем непобедимых -
дождинками под утро перебьёт…
-
И только морю снятся всё пока -
матросы с не поднявшейся подлодки,
как ангелы, - (так, свойственно им, кротки) -
с ладони еще тёплой сковородки -
едят руками… молча… облака
