Впервые я окунулся в море в девятнадцать лет, когда приехал погостить к родственникам в Одессу.
В день приезда погода выдалась осенняя. Время от времени низкие тяжелые облака не выдерживали, и на землю выпадал короткий плотный дождь, переходивший в моросящий. Бросив вещи, сразу же поспешил к морю. Зонтик не очень помогал, к памятнику Дюку подходил промокшим до пят. Как же я расстроился, когда, взглянув в сторону моря, его не увидел. Море и небо слились одним светло-серым цветом. Разочарованным вернулся домой.
Утро следующего дня проснулось ясным. Летнее солнце пахнуло теплом. Тротуары быстро подсыхали. До наступления жары решил посмотреть на знаменитую улицу.
Шел по Пушкинской, поглядывая на таблички угловых зданий. Наконец, не выдержав, подошел к мужчине, стоящему в полосатой пижаме, и задал вопрос.
- Вот, - он поднял руку и указал на перпендикулярную улицу, - вот, молодой человек, наша Дерибасовская.
Я не знал на кого смотреть – на стоящего в пижаме в центре большого города одессита или на Дерибасовскую.
- А кто ее с меня снимет, - перехватив мой взгляд, спросил незнакомец, - посмотрите, какая она симпатичная и отглаженная.
Затем он вытащил из верхнего карманчика пижамной куртки уголок платочка и с улыбкой посмотрел на меня.
Я прогуливался по Дерибасовской, пока не наткнулся на «Гамбринус». Даже не верилось, что, возможно, это та самая пивнушка, которая описана Куприным и названа именем создателя пива.
«Может, именно здесь заседала компания, пристрелившая Мурку под звуки скрипача Саши», - думал я, напевая известную песенку.
С таким приподнятым настроением первооткрывателя подошел к морю. Оно было светлое, умытое и умиротворенное. Полный штиль, лишь на берег накатывалась небольшая ленивая волна. Я стоял и, вглядываясь вдаль, любовался дорожкой из осколков рыжего солнца, как вдруг по моей спине морзянкой заиграла чья-то рука.
- Молодой человек, не могли бы отойти в сторонку, вы мешаете мне мулатиться.
Оглянувшись, увидел толстую даму в соломенной шляпке. Она стояла, разбросив руки в стороны, как распятый Христос.
Я медленно побрел вдоль пляжа, останавливаясь у мест, где шум волны не заглушался визгом детей и окриками родителей. Войдя в воду, первое что сделал, лизнул ладонь, убедившись, что море действительно соленое.
Загорать прилег на полотенце рядом с простыней, натянутой на четыре палки. В тени самодельного тента две одесситки вели разговор.
- Нет, чтоб вы не говорили, но наша Софочка большая рукодельница. Если бы вы попробовали ее постный борщ, сваренный на курином бульоне, то, не сомневаюсь, пальчики облизали б до локтей. А ее проворность? В один миг разрежет помидор на семь половинок.
- Перестаньте говорить такие глупости, Маргарита Иосифовна. Сам Пифагор захотел бы посмотреть на эти семь половинок, а наши гурманы с «Одиннадцатой станции» подали б на нее заявку в Нобелевский комитет.
- Так вы, Инга Львовна, хотите сказать, что я идиотка?
- Успокойтесь, милочка, я ничего не хотела сказать, я об этом только подумала.
Солнце поднялось еще выше, стало припекать. Приходилось чаще менять положение тела, чтоб не обгореть. Под тентом продолжалась беседа двух одесситок.
– Я на прошлой неделе, Инга Львовна, забрала платье у своей модистки. Примерила и ахнула. Оно на мне влитое, как на Венере Милонской.
– И какого цвета ваш сарафан, милочка?
– Почему сарафан?
– Потому что Венере Милосской не нужны рукава. У нее нет обеих рук.
– Вы меня опять за кого-то принимаете. Я говорю об Венере Изольдовне, нашей маникюрше.
– Прошу прощенья, Маргарита Иосифовна, мне так послышалось. Так какого цвета ваше платье?
– О, это желто-осенний кленовый лист, только синего цвета.
Через пару минут из-под тента вновь донеслись голоса.
- Маргарита Иосифовна, вы слышали, Семен добился своей цели.
- Какой Семен?
- Блюмкин.
- Вы меня просто удивляете, Инга Львовна. О какой цели может быть речь? Он старый немощный человек, прикованный своими болячками к постели.
- Правильно, так он таки умер.
От всего услышанного захотелось поскорее окунуться в теплое одесское море.
Как-то раз я проснулся от шума, напоминавшего гул дальних бомбардировщиков. Лениво встав, вышел в сад. Густой абрикосовый запах защекотал ноздри. На длинном столе стояло несколько примусов, а в медных тазиках булькало абрикосовое варенье. Мой дядька по очереди подкачивал примусы. Их стон сливался со звуками пикирующих ос. Эти камикадзе с последним криком "Банзай!" садились на кипящее варенье и тут же погибали. Но от этого их не становилось меньше. Наоборот, им на смену прилетали другие, еще в большем количестве.
Тетка еле успевала вылавливать ложкой смертников и сбрасывать их вместе с пенкой в миску. Осы не жалили. Как кошки валерьянку, они жаждали вкусить ароматный сладостный сироп.
Сад находился на дачном участке "Седьмая станция", куда добираться приходилось трамваем. Молодцы одесситы! Они догадались не стеклить окна в трамваях, что облегчало участь в длительной поездке.
Однажды напротив меня села уже немолодая пара. Полная, крашеная блондинка, облепленная веснушками, как липучка мухами, заняла почти всю скамейку. Ее муж пристроился рядом, рискуя свалиться каждую минуту. Говорили между собой громко, не обращая внимания на пассажиров.
– Ленечка, дорогой, если кто-то из нас двоих умрет первым, то я перееду жить к сестре на Чкаловскую. Ты не возражаешь?
– Зачем ты поднимаешь этот спорный вопрос, – ответил муж и тут же продолжил, – ты знаешь, кого я сегодня утром встретил возле нашего дома?
– Кого?
– Бориса с шестого подъезда. Он так постарел и так плохо выглядит.
– А что ты хотел? Он два года отвоевал в кавалерии. С его ростом вскочить на лошадь, так это уже подвиг. Ну, ну, что тебе рассказывал сосед, – оживилась блондинка.
– Ты угадала, он почему-то вспоминал те годы и своего командира, бывшего сослуживца с Молдаванки.
Когда Боря выезжал из заставы, то подводил лошадь вплотную к казарме, а сам забегал вовнутрь и через раскрытое окно с подоконника садился на нее. После привалов в лесу или в поле просил однополчан подставить ему колено. Лошадь любила его за малый вес. Она неслась легко, буквально летела и обычно вырывалась вперед, оставляя в арьергарде остальных. Это увеличивало шансы первому получить пулю в лоб, за что Борис свою лошадь не жаловал и обзывал нехорошими словами.
А пораженный необыкновенной храбростью бойца, здоровенный, как биндюжник, командир с ухмылкой кричал кавалеристам: "Эскадрон имени Боруха Шлеймовича, на коники, ап! Напра… Отставить! Налево, марш!".
– Что еще интересного он тебе рассказывал, – перебила незнакомка.
К сожалению, ответ я уже не услышал. Трамвай остановился, дама встала и потащила за собой мужа.
Летний отпуск подходил к концу. Чем меньше оставалось дней до отъезда, чем темнее становился загар на теле, тем больше набиралось впечатлений от увиденного и услышанного.
К сожалению, наша память избирательна. Воспоминания всплывают сами по себе и в непонятной последовательности. Иначе чем объяснить, что продолжить рассказ хочу с описания огромного количества жирных тараканов, которое не видел за все свои тогдашние девятнадцать лет и за последующие почти пятьдесят.
Подходя к кухне коммунальной квартиры родственников, у которых гостил, я слегка приоткрывал дверь, просовывал руку и включал свет. Только на счет пять заходил туда, не боясь поскользнуться на зазевавшемся таракане.
Еще больше удивился, когда наблюдал аналогичную картину в летнем кинотеатре, зажатом с трех сторон старинными зданиями. Когда кончился сеанс и зажегся свет, зрители встали, но продолжали оставаться на месте, пропуская вперед разбегавшиеся под ногами темно-коричневые полчища.
Возможно, я забыл бы, в каком году шел нашумевший фильм «Анжелика и король», если не посмотрел его в то лето. А запомнил, потому что до сих пор перед глазами вижу небольшой полуподвальный кассовый зал кинотеатра и толпу людей, прижатых друг к другу, как в вагоне метро в час пик. Неожиданно над толпой вознесся парень. Его подняла над своими головами компания молодых ребят. Проныра принял горизонтальное положение и направился к кассе. Размахивая руками и ногами, опираясь на чьи-то головы и плечи, он довольно быстро подплыл к заветному окошку. Опустив руку, передал деньги кассирше и, оттолкнувшись от стены, как пловец в бассейне, тем же стилем и с билетами в зубах вернулся к своим друзьям.
Просмотр фильма с участием Мишель Мерсье не остудил жара изнурительного стояния в тесном и душном помещении кассового зала. Помогла прийти в себя лишь бело-голубая волна одесского пляжа.
В последний день пребывания, как и в первый, прошел дождик. Но он не смыл впечатления, оставшиеся во мне на всю жизнь. Память вновь и вновь возвращает меня в прекрасный город, спускающийся к морю широкой потемкинской лестницей.
