Аркадий Филатов Стихотворения из сб. «Околица» Майдан 2006
* * *
Когда-нибудь в тепле перед грозой
упавшие на жажду росы лука,
смородину, согретую слезой,
закатные огни над бирюзой
почувствуй. И получится – разлука.
Смешай одну с другою ипостась,
на вымытые первым ливнем прясла
её портрет сухой рукой поставь
и удивись, в полученном постясь, –
какая сволочь и на сколь прекрасна.
* * *
Крыша сирая сползает.
В трещинах наличники.
Во дворе собаки лают.
За двором опричники.
Дней постылится пехота
на тропе проезжей.
И однако есть же что-то
в этой жизни, есть же.
Соловьи, похлёбки, кущи,
ранняя метелица.
Да хотя бы – день грядущий,
может, раскошелится.
* * *
И у Бунина в миниатюре,
и на сценах – в «Отелло», в «Рогнеде» ли –
почему это в литературе
про любовь все сюжеты трагедии?
Неужели, как знои и стужи
скоростям по грунтам и по гравиям,
наши непостоянные души
тесноваты её своенравиям?
Или после торжеств обручения,
проводив сам себя за воротца,
разноцветную простынь влечения
на всю жизнь не растянешь – порвётся?
Ни богов – мастеров осуждения,
ни отцов, что и сами стенаются,
о великой беде отчуждения
не пытай. Не ответят. Стесняются.
* * *
Не жди шедевра. Божьему суду
оставь его, зазная и масона.
Он – паутина в утреннем саду,
а мастерство – кряжисто и весомо.
Когда к словцу словцо до темноты
намаешься укладывать впритирку,
пускай он сам придёт к тебе, но ты
и для него всегда имей придирку.
Уж слишком часто он пренебрегать
изволит мастерством изыска ради,
и потому мастак оберегать
себя в тебе, как маску в маскараде.
* * *
Хвали меня
и будешь сам хвалим,
мой враг и друг,
мой верный подхалим.
Ругай меня
и будешь сам дурак,
мой лучший друг,
мой неспокойный враг.
* * *
Лабает джаз концертик шефский
за бутерброды и портвейн.
Там композитор – Лобачевский,
а за ударными – Эйнштейн.
Не только праздничный зевака,
не понимающий в басах,
но даже знаки Зодиака
ему внимают в небесах.
Молчит обкомовское быдло,
а клавишник взрывает дно.
Когда же, право, это было?
В шестидесятые. Давно.
* * *
Посреди зимы нашлось теплу
времени для долгого покоя.
Побежали слёзы по стеклу.
Господи, да что ж это такое?
На окне невиданный узор
составляло инея несметно.
Всё – во тло, во слякоть и в разор,
всё, как всё, и зыблемо и смертно.
То в жару – акация дрожит,
то в мороз – опята в коридоре.
Даже век положенный прожить
никому не выпадает доли.
* * *
У реки поставь на уголь чай –
разогреться пылом костерковым.
Но вином меня не угощай,
чтоб не стал слепым и бестолковым.
С похмела подняться до зари,
перещупать вершей половину –
тяжеленько, что ни говори.
Впрочем – что там, наливай, коль вынул.
Подождут на стяжне невода,
ишь – какие по затону пятна.
Больно уж ласкается вода,
да и жизнь – куда как благодатна.
* * *
Дышала около лица
акация.
С порога
видна была околица,
и там была дорога.
Служил ей тополь в пастухах,
и на крутые склоны,
как пионеры в галстуках,
вышагивали клёны.
Сентябрь глядел уже назад,
уже в вполоборота,
а за избою старый сад
закрыл свои ворота.
Уйти, остаться ли в дому –
и хочется, и колется.
Кому граница, а кому
межа она – околица.
* * *
Чтоб грусть не ела поедом,
услышь в многоголосье –
важнее, чем слепое до
внимательное после.
Не сразу ставится печать.
У страсти норов надолб.
Начало может подкачать.
А вот потом – не надо б.
Не спрашивай, куда подел
полученную милость.
важней не то, чего хотел,
а то, что получилось.
* * *
На все мотивы и лады,
пока с ног не валюсь,
последний хлеб, стакан воды –
просите – поделюсь.
Возьмите чаянья и сыть,
награды и мундир.
Но плоть мою нельзя просить –
я ей не командир.
* * *
Ах, задумаю-ка я загадаю.
Постаревшая моя молодая,
прозвони-ка голоском-колокольчиком,
подойди-ка озорная и ловкая
и босая потанцуй-ка мне, коль чулком
не одета стопа твоя лёгкая.
Правил этой игры не нарушу,
не забыться от них мне и не уйти.
Повылазили годы наружу,
а внутри-то их нету, как нетути.
