Ветка черемухи в грязном стакане
Напоминает о вечном обмане
Крепкой, как чистый коньяк, красоты.
Скоро и я подойду к пьедесталу
И, поклонившись, мечу и оралу,
В гроб положу голубые цветы.
Я не вернусь к вам, деревья и птицы,
Люди и звери, дома и гробницы.
Высшая мера – блаженный покой.
Но из гнезда, где остынет мой голос,
Женщина – мокрый от слез гладиолус –
Будет, как прежде, махать мне рукой.
Я возвращаюсь к тебе, бесконечность,
Сердце, вдавив в черноглазую вечность,
Кровь, расплескав на потертом холсте.
Что я сумел в этом мире оставить?
Скорбную душу, дырявую память
И поцелуй на дубовом кресте.
Спящая женщина
В шорохе сизой оптической неги
Спит чья-то женщина. Медленный сон
Тихо клубится над темным ночлегом,
Вырвав из горла прерывистый стон.
Чья это женщина? Где её губы?
Контуры тела зашиты в пенал,
Длинные руки, как тонкие трубы,
Греют холодный, тяжелый металл.
Комната стынет в холодном металле,
В срезанном конусе грешной судьбы.
В зеркале, словно в граненом стакане,
Виснут в раздумье свинцовые лбы.
Грудь её дышит, и в синюю дымку
Контуры тела, как птицы, скользят.
Выварив в горькой лаванде улыбку,
Женщина тихо плывет в листопад.
Благословенна дорога в бессмертье,
Где чистит душу седой океан.
Женщине спящей молитесь и верьте,
Чтоб ощутить её тайный обман.
* * *
Город ногой раздавил мою душу
И растоптал мою хлипкую тень.
Он погрузился в сафьянную стужу,
Словно гигантский, рогатый олень.
Город, я больше тебя не увижу.
Пламя жует черепичную крышу.
В рваных отрепьях прошедшего лета
Бледный ракитник сползает во тьму.
Женщина, щурясь от яркого света,
Снова меня приглашает в тюрьму.
Город, я больше не помню обид.
Черная кошка на крыше сидит.
Тени акаций царапают душу
Сломанным вывертом тонких когтей.
В городе этом я память разрушил
Высохшей тканью шершавых корней.
Город, я больше к тебе не приду.
Солнце, как уголь, погасло в пруду.
Самоубийство поэта
Лицом на стол, зажав в руке перо,
Упал поэт. За окнами сверкая,
Зигзагом молния, полнеба рассекая,
Копьем пронзила белое крыло.
Блаженный месяц, словно пономарь,
Несет фонарь, зажмурившись от мрака.
А дождь дрожит, как мокрая собака,
Лениво лает на пустой алтарь.
Поэту снится мертвая звезда.
Он к ней летит, легко раскинув руки,
Он улетает от нужды и скуки,
Туда, где едут в космос поезда.
Уткнув лицо в смертельно чистый лист,
Он шепчет: «Боже, я прошу, не надо».
Но по губам стекает капля яда
И смотрит в душу звездный трубочист.
И нет уже ни скуки, ни нужды.
Лишь крутизна измученного слова
Над ним, как нимб. А с Божьего престола
Свисает платье умершей звезды.
* * *
Дыхание воды в сиреневом рассвете
Хранит, как знак беды, скелет погибшей рыбы.
По бурым берегам, омытым талым снегом,
Мытарится мой дух, таская в бездну глыбы.
Но свастикой дождя украшена кокарда
Меланжевых дубрав, раздавленных туманом.
Трепещет кнут в руке воинственного фавна,
Он угрожает мне наполненным стаканом.
Дыхание воды между ночным аккордом
И алой кожурой наколотого глаза.
Дуб отражен в воде, как тень слепого лорда,
Проклявшего весь мир под звуки контрабаса.
Я, словно пьяный дождь, остался за порогом.
Прикован я к земле, сжимающей всё крепче
Аршин святой воды, благословенной Богом.
Теперь она меня от черных мыслей лечит.
Отшельник
Из холодного рая, где дверь ледяная
Полосой звездной пыли прорезала путь,
Вылезает отшельник, кряхтя и вздыхая,
Чтоб на голую женщину тайно взглянуть.
Замолив все грехи, умер он от тоски.
И теперь его тело, как нежная вьюга,
Освящается тенью Господней руки,
Продолжая сжимать плотный радиус круга.
То отшельник в окне, то июль во дворе.
А в косматом саду спеют сочные вишни.
Намагнитив свой стон на любовном ковре,
Ищет женщина в зеркале мертвые мысли.
И, устав от намыленных криком утех,
Видит женщина сон в желто-синем контрасте,
Как в косматом саду тонет выжатый грех,
И отшельник парит во дворе, словно ястреб
* * *
Бродят за окнами снежные бабы.
Что ж ты, любимая, снова не спишь?
Черные мысли, как черные крабы,
С мертвой Вселенной навеки срослись.
В светлом овале окна ледяного
Профиль Диавола ввинчен в простор.
Скорбные бесы под ликом святого
С тихим монахом ведут разговор.
В чистом снегу задыхаюсь до хрипа.
Кто же откроет железную дверь?
Бездна, как смерть, лунным светом омыта,
Дышит пурга, словно раненый зверь.
Боже, свершилось! Захлопнулась клетка.
Я сквозь пургу к милой маме бегу.
Пахнет, как в детстве, вишневая ветка,
Мама стоит на другом берегу.
Красная роза
Ветер листает открытую книжку,
Птица щебечет в квадратном окне.
Спит на широком диване Иришка,
Едет к ней рыцарь на белом коне.
Он десять лет находился в походе,
Мир и Любовь утверждая мечом.
Рыцарь боролся за счастье народа,
Но в результате он стал палачом.
Рыцарь служил Богу, Духу и Сыну,
Выпил он много воды и вина.
Конь долго скачет по жаркой пустыне.
Только бы замуж не вышла она!
Рыцарь в руке держит красную розу,
Конь умирает в горячем песке,
Злые шакалы кровь чувствуют носом,
Светится роза в холодной руке.
Стая шакалов рвет мертвое тело,
Конский скелет серебрится во мгле.
Снится Иришке закрытая книжка,
Красная роза лежит на столе.
* * *
Верный мой пёсик по кличке Дружок
Вечером умер на листьях холодных.
Он, как и я, был чужим и безродным,
Он, как и я, был совсем одинок.
Каша и хлеб на собачьем столе,
Лапа протянута лучшему другу.
Мы с ним бродили по белому кругу,
Смерть нас настигла на рыжем коне.
В нежных и теплых святых небесах
Ищет меня каждый вечер собака,
Тычется носом в порог Зодиака,
Плавно качаясь на звездных весах.
Славный мой пёсик, я скоро приду.
Помнишь ли нашу последнюю встречу?
Не уходи в беспросветную вечность.
Мы с тобой встретимся в райском саду.
Музыка
Из небесных глубин, словно тень голубая,
Пробивается музыка – дева слепая.
Из материи тянется свежий росток,
Вырывая из воздуха жизни глоток.
Из каких родников льется чистая воля,
Как прозрачная магма из недр биополя?
Околдована ночь летаргическим сном,
Воскресает сверчок под трухлявым крестом.
Я тебе, моя музыка, искренне верю.
Ты подобна бесплотному, светлому зверю,
Что за мудрой природой скрываться привык,
Обнажив свой зеленый прохладный язык.
В синих отблесках сна преломляется сфера,
Ищет волю и форму беззвучная мера,
Чтоб из пепла души, бесконечно страдая,
Протянула ладони к нам дева слепая.
* * *
В темной вуали немого ландшафта
Предки нашли свой последний приют.
В землю впечатан, как глаз динозавра,
Вскормленный кровью, задумчивый пруд.
В этом пруду, среди желтого ряста
Я, помнишь, мама, когда-то нырял.
В поисках мелкого, жалкого счастья,
Божью печать под водой потерял.
Душу сгубил. А в заливе глубоком
Предки мои, словно рыбы, плывут.
Молится звездам, как князь черноокий,
Вскормленный кровью, задумчивый пруд.
Кровью пресытясь, вода закипела,
Выткался в небе оранжевый пар.
Вышла душа из остывшего тела,
Чтобы раздуть во Вселенной пожар.
Мама, я больше тебя не узнаю
В мутно-багровой кровавой воде.
Мертвые рыбы на небо всплывают,
Чтобы воскреснуть на Страшном суде.
Смертное ложе
Слышу сквозь толстые стены реалий
Тихую музыку звездной тоски.
В розовом контуре вечных скитаний
Вижу я взмах ослабевшей руки.
Что ж, до свидания… Машу тебе тоже.
Ты уже там. Ты нашла свой приют.
И красота стала чище и строже
В сладком каскаде кошмарных минут.
Смертное ложе так просто и ясно
Всех нас ведет от судьбы к красоте.
Ведь не случайно светло и прекрасно
Плачет цветок на горящем кусте.
То ли в аду наши губы сомкнутся,
То ли в раю сбросим цепи свои.
Там красота, куда души вернутся,
Чтоб ощутить безысходность любви.
* * *
Вспахан пчелой дух намокших акаций,
Август рвет жар хризантем на куски.
Розовый воздух, как эхо оваций,
Сыпет в муаровый чай лепестки.
Ночью, как пятна душистой олифы,
Липнут к ушам якоря мандолины,
Лезет душа из коралловой рифмы,
Чтобы сгореть на кострище калины.
Розовый воздух, как штрих от ресницы,
Веткой жасмина в кольце розмарина
Метко стреляет по спящей синице,
Сняв иероглиф с субстрата рубина.
Август, тебя, помидорного лорда,
Жирного мистика жухлого лета,
Осень ударит перчаткой по морде,
Чтоб ты не мучил больного поэта.
