Итория жизни история вести мне посланной
благой или нет
темнее становится тихими пеплами постланный
огаревый цвет
густеет зовёт в горизонт замороченный
в разомкнутый круг
история жизни история смерти отсроченной
случившейся вдруг
Отпусти меня не свети в меня,
жизнь всегдашняя!
Нет мне имени среди бела дня...
дальний, страшный я.
Сам себя боюсь, за тоску за грусть
не отвечу я.
Хоть и часто злюсь, знаю наизусть
суть овечью
братьев и сестёр. Сыплется костёр
искрой жгучею.
Хоть и к небу взор кажется простёр,
а всё мучаюсь.
Что ни полюблю - лишь сведу к нулю
образ чаянный.
Над молчаньем сплю, над бедой стою
нераскаянный.
Душу ль обнажу - ласке ли... ножу -
нет мне имени.
Слёз не удержу, мимо прохожу,
отпусти меня!
Пусть утихнет плач, пусть уснёт палач!
пыток башнею
не грози ты мне... исчезай во сне
жизнь всегдашняя.
Словно кляксы смолы на облущенных ветках,
хороводят вороны, ошалев от весны.
И мучительно больно, безжалостно метко
попадает в мои недоспАнные сны
чувство горькой свободы и тихой печали,
одиночество среди запекшихся луж.
Наступая на раны весенних проталин,
я иду - ни отец, ни любовник, ни муж...
Что же я - нелюдим, старый хрыч-бесприданник?
Непечатный поэт, и увы, незвучащий певец?
Кто же я - пустобрёх или всё же избранник?
Безголосый крикун...?
Самоед...?
Перелетный скворец?
Как в распутице вязну в весеннем раздумье
и когтями себе уже в самую душу залез.
Птичий тенор на тополе просто ополоумел
и трещит надо мною, приняв шумный город
за лес.
Обычный день, день осени случайный,
но всё необычайно в этом дне.
В нём есть глаза твои,
в нём есть касанье тайны,
ножом желания прорезанной по мне.
И именем твоим скупое обещанье,
которое шутя произношу,
и тот перрон немого расставанья,
чей близкий ужас в памяти ношу.
И тихий лепет твой в ночном кануне
последнего непрожитого дня,
и шорох ласк, перегоревших втуне,
лишь тёплым ветром дунувших в меня.
Всё в этом дне: и рук твоих пожатья,
и общих фраз загадочный язык,
и то, чего не смею даже знать я,
чего ты не сказала напрямик.
Ты не смогла – нет женскому исхода!
Ты не смогла – я не посмел спросить!
За пять секунд до моего ухода
звенела, как струна, молчанья нить.
И размоталась вязь тончайшей стали
между мечтой моей и Азией твоей.
Мы оба на местах – мы оба промолчали.
День осени томится у дверей.
Томится и молчит, сияньем истекая,
лишь обнажив звенящую струну.
Наш жребий равен – есть судьба такая
принадлежать несбывшемуся сну.
Опять с тобой – сиречь один –
скорблю в кафе над чашкой чая,
и ни себе своих седин,
ни дню унынья не прощаю.
Тебе же всё прощаю я:
и долгий путь твоей неволи,
и сердца сдавленные боли,
и всю изнанку бытия.
Что – долгий путь? Что – сердца боль? Что – бытие?
Одна изнанка...
Привычна мне судьба подранка!
А что тебе – твоя юдоль?
Знакомый берег? суета? самозабвение минуты?
Какую избрала судьбу ты –
молчанья?
трусости?
креста?
Зачем я здесь? Зачем ты там?
Любовь не понимает дали.
Что мы с тобой друг другу дали,
то наше.
Остальное – хлам.
Опять один – с тобой сиречь –
пишу стихи тупою болью,
и верность нашему бездолью
ещё пытаюсь уберечь.
Быть
Ты быть могла подругой сердца,
желаний пламенных сосудом,
но зыбким пеплом иноверца,
шурша, осыпалась под спудом.
Я мог бы быть тебе и светом,
и возродителем, и зодчим,
но я напрасно ждал ответа –
поверглась ты заветам отчим.
Ни разорвать оков испуга,
ни ввысь глаза поднять не смела,
ни – выплакать печалей тугу,
ни – внять тоскующему телу.
Тебе крупицы не хватило
до мужества меня любить.
Ты дар бесценный расточила,
а безутешное светило
всё не давало мне забыть:
ты быть могла... я мог бы быть...
Есть вечный выдох молодой листвы,
который мы вдыхаем без отчёта,
как будто в разговоре с нами кто-то
сменил на "ты" ноябрьское "вы".
Есть шмель, мохнатый кокон синевы,
заботливо исследующий травы.
Есть мнение, что мудрецы неправы,
а правы колдования волхвы.
Есть дерево нагое на пути
в канве ещё не вытканной одежды.
Пленяясь изваянием надежды,
ему навстречу так легко идти,
как будто бы давно знакомый кто-то
сменил на "ты" ноябрьское "вы" -
как вечный выдох молодой листвы,
который мы вдыхаем без отчёта.
Оторви от солнца хвост -
рыжего огня лисицу!
Выправь память из борозд
перечёркнутой страницы!
Оживи хоть звук... хоть слог...
хоть одну из песен детства,
вспомни как ты жить не мог
с канарейкой по-соседству!
Вспомни чучела берёз,
белых кор сухие кожи,
вспомни... вспомни ливень слёз!
Ничего-то ты не можешь!..
Ничего не вспомянёшь -
детство дважды не бывает.
Так по жизни и пройдёшь,
как над полем пух летает.
Среди жары вдруг ветер распахнул
полы гардин и облаками влаги
вошла гроза... уселась в мягкий стул,
шуршаньем перебрав мои бумаги.
Посеяв жемчуг, отряхнулся пёс,
гримаса зноя отпустила лица,
тень улицы - ожившая мокрица -
зашевелила всхлипами колёс.
Теперь не медлить, кинуться к листу...
всю благодать сошедшего покоя
запечатлеть.
Но, как над смертью стоя,
ты ждёшь - самоубийца на мосту.
Ты замер у окна, одетый в тюль...
ты - пленник паруса из хлопающей ткани...
слезой прочерчена вода небесных пуль,
и стих кипит в надтреснутой гортани.
Развяжи мне звуки в гортани, дай
голос услышать. Кольцом рыданий
рот очертить, заглянув за край
треснувших стен и житейской дряни.
Там резвится весенний луг,
там в нерождении - нестраданье,
в светлом незнании спит испуг...
там не сгустились ещё названья.
Там ещё нет ни ночи, ни дня,
там и прощенья ещё не надо,
нет там ещё ни тебя, ни меня,
ни одичанья земного града.
Там ещё всё только "может быть",
лишь прорастает труба гортани...
Там неизвестно ещё, что жить -
значит метаться в кольце рыданий.
Печалишься?
Не знаешь как?...........
Измучен тяготой рассудка?
Стол не пробьёт литой кулак, от муки не избавит шутка.
И я не знаю, милый мой...
молчу, всё жду желанной встречи.
Терпи! Не липни к дню душой
и зажигай почаще свечи.
Каштановый лист пропускает свет,
как лапка ребёнка лучист и светел.
А долго ли жить нам вот так или нет -
не скажет и он, с близким небом смежен.
Он смежен с каким-то нездешним днём,
в котором ни мне не принять участья,
ни миру, забитому ржавым гвоздём
по самую шляпку в исканье счастья.
Как бесится день! Как толпа чадит!
Каким свой парад выдыхает смрадом!
А голову вздень - над тобой горит
каштановый лист, напоённый ядом.
И ласточки путаются в лучах,
рискуя задеть облака хвостами...
...... мы прокляли всё.............
...... мы виновны сами............
что носим угрюмую смерть в очах.
