№ 11/2008 - Некруглая дата

Леониду Зорину – 84!

– Ну и что? – спросят многие из читателей. – Какому это Зорину? Обозревателю?
А стоит произнести названия нескольких его сочинений, и мы получим иной результат. Все сразу вспоминают «Варшавскую мелодию», «Покровские ворота», «Человека ниоткуда», «Царскую охоту». Издатель двухтомника Зорина пишет в предисловии к нему, что одолеть эту несправедливость разумными суждениями невозможно, и что «затенение» фигуры автора – не что иное, как изнанка его популярности.
Мне кажется, я могу предложить иное объяснение этому странному явлению. Драматург, сценарист и прозаик Леонид Генрихович Зорин не прогибался ни перед какой властью, избегал тусовок и никогда не занимался саморекламой. В тяжелые годы писал «в стол». Вот и весь секрет. Я знаю это совершенно точно, так как состою в родстве с этим великим человеком и знакома с ним – без преувеличения – всю свою жизнь. Хотя, каюсь, поддерживаю отношения с родственниками лишь по великим праздникам. У Леонида Генриховича великий праздник будет в будущем году. Но я подумала, зачем же ждать год, чтобы сказать человеку, что я его помню и люблю?

И вот, 3-го ноября звоню Зорину в Москву, чтобы поздравить, а заодно, может быть попросить для газеты сообразный случаю материал в рубрику «Кого-то поздравим...».
«Нет, Женечка, не обижайся, но у меня совсем нет времени. Я очень много работаю – должен успеть сделать все, что мне назначено свыше».
Леонид Генрихович всегда работал очень много. Три года тому назад его сочинения насчитывали 49 пьес (причем двенадцать из них поставлены 78 раз в 15 странах), 9 томов прозы и 15 сценариев. А сегодня к этому списку надо добавить сценарий многосерийного фильма «Тяжелый песок» по роману А.Рыбакова, новую большую книгу прозы, которая вот-вот появится в книжных магазинах, а также две совсем новые вещи, опубликованные в ноябрьских выпусках «Знамени» и «Нового мира». Это все его подарки к собственному 84-летию. (Кстати о подарках: самый ценный из них привезли из Санкт-Петербурга великолепный режиссер Лев Додин и его Театр Европы: это спектакль «Варшавская мелодия». Впервые за всю историю пьесы, она идет без купюр).
А сейчас, после нескольких лет занятий прозой Зорина снова потянул театр, и он принялся за новую пьесу. Если я не сбилась со счета – за пятидесятую. Можете ли вы, читатель, вообразить такой напряженный рабочий режим? Я пожелала Леониду Генриховичу, чтобы сил, здоровья и вдохновения ему хватило еще лет на двадцать. А потом рассказала о газете – что она литературная, серебряный лауреат «Золотого пера Руси», что из 15 000 читателей многие его помнят.
«Спасибо тебе, Женечка, и всем кто меня помнит», – сказал Леонид Генрихович. – Но я действительно не могу ничего написать в твою газету. Послушай, возьми любой мой текст, который тебе понравится. Например, то что я писал для канала «Культура» к своему 80-летнему юбилею?» Я поблагодарила его и кинулась к компьютеру...

«Не просто решить, что занимательней — жизнь великого человека, рассказанная рядовым биографом, или жизнь рядового, рассказанная великим».
Л.Зорин «Зеленые тетради».

Занимательнее всего – жизнь великого человека, рассказанная им самим

«Детство для меня характерно тем, что оно помогло мне сразу определиться в жизни. С четырех лет я знал, кем я буду, и уже никогда никаких не было иллюзий по этому поводу. С четрых лет я начал писать стихи. В это же время примерно я научился их записывать, и мой бедный отец приносил мне гигантские фолианты, которые я покрывал от начала до конца своими «произведениями». Все это была редкая чепуха, но, тем не менее, лист чистой белой бумаги я воспринимал как личное оскорбление. У меня было непреодолимое желание его сразу же осквернить. Я бросался на него как тигр и покрывал его своими каракулями от начала до конца. И это отношение к чистому листу бумаги такое же у меня и по сей день. Я без конца их коллекционирую, мои любимые подарки – это канцелярские принадлежности всякие. Если б мог, я бы поселился в канцелярском магазине и там бы жил. Я уже понимаю, что не использую той бумаги, тех тетрадей, тех ручек, которые я скопил за жизнь, и все равно все время я приобретаю их, эти белые стопки, и думаю, как хорошо их заполнять.

Когда мне исполнилось примерно 9 лет, город Баку в котором я жил, я бакинец, это город южный, город честолюбивый… Зная, что есть такой мальчуган, который все время пишет стихи, они вознамерились издать мою книжку стихов. И издали. Так что моя первая книжка стихов вышла, когда мне было девять с половиной лет. Но город на этом не успокоился, и меня послали к Алексею Максимовичу Горькому с этими стихами, с этой книжкой. И Горький, несмотря на то, что это было в тяжелый момент для него, - 12 мая 1934 года умер Максим, его сын, которого он обожал безумно, – тем не менее, принял меня, 7 июня я был у него.

Был я у него вместе с одним замечательным человеком. Мы должны были поехать в Горки, где жил Алексей Максимович, и машина запаздывала, а потом мы немножко дожидались этого человека, чтобы ехать всем вместе. И вот он наконец появился. Очень учтивый, очень милый, сразу извинился за опоздание, представился: фамилия его была Бабель. И с ним мы поехали к Горькому. Тогда машины шли медленно, мы ехали три с половиной часа. Эти три с половиной часа в машине с Бабелем я запомнил надолго. Впечатление поразительного ума, я не мог бы это тогда так хорошо сформулировать, но было ясно, что человек совершенно необычный. Во-первых, естественность. Ну представьте себе, ребенок девяти с половиной лет. И может быть, самый острый ум современности. Ведь его же обожали люди, потому что этот ум действовал на всех сокрушительно. Представьте себе приземистого коротконогого человека без шеи, с огромными залысинами, с подслеповатыми глазами, в круглых некрасивых очках, с таким расплющенным большим носом, если угодно – активно уродливого человека. Любая женщина готовы была пойти босиком по острым камням… Если бы вы видели его жену, 22-хлетнюю Пирожкову в то время – это была первая красавица Москвы, которая сохранила верность ему несмотря на все перипетии его жизни и после его расстрела не вышла замуж. Тогда Бабель был одна из самых знаменитых, как теперь принято говорить, «культовых» фигур. Редкий человек не знал Бабеля, причем в мире – он был переведен на все языки. Горький его обожал. В Горках у Бабеля была своя комната, Горький ее держал. Наклонясь ко мне, Горький показал глазами и сказал: «Гениальный человек».

Надо сказать, что Горький, который очень ласково меня принял, слушал мои стихи, плакал… Как вы знаете, он мог пустить слезу, за ним водилось это. Дело не в том, что стихи были такие хорошие, они были, конечно, плохие, а в том, что он видел, что мальчик пишет, это его умиляло. Это были умиленные слезы. Он ко мне действительно хорошо отнесся и написал обо мне статью. Она была напечатана во всех газетах тогда, есть она в его собрании сочинений. Конечно, это был большой груз, войти со статьей Горького в жизнь.

Я кончил два ВУЗа, получил два диплома с отличием. Университет в Баку и Литературный институт в Москве. И ни разу мне не пришлось нигде эти дипломы продемонстрировать, я нигде никогда не работал. Так они пропылились у меня всю жизнь.
Я уехал в Москву. Это был шаг невероятно авантюрный – ни кола, ни двора. И вот я написал пьесу, отнес ее в Малый театр. Это было очень смешно, потому что когда я пришел зарегистрировать свою пьесу в Малый театр (пьесу я, конечно, написал очень плохую, за 10 дней), заведующий литературной частью достала регистрационную книгу за 48-ой год. Шел сентябрь месяц, за 9 месяцев ей сдали 1634 пьесы, я запомнил. Когда я увидел этот номер, я, наконец, очнулся и понял, что только здесь меня и ждали. Что такое Малый театр в то время был, вы себе не можете представить – это была иерархическая жизнь сплошная, все было по ранжиру. Был главный театр страны именно Малый театр. Даже не МХАТ, а Малый, он был национальным достоянием. МХАТ – это все-таки был относительно молодой театр, каких-нибудь жалких 50 лет ему было, а Малый театр – это да, Государственный академический Малый театр, с императорской ложей, понимаете, это было совсем другое…

Малый театр принял мою пьесу. По тем временам да, она имела успех, 4 сезона прошла. Она чем купила, что я писал о людях, которых я знал, о студентах. При том, что вокруг была исключительно бездарная казенная драматургия, которая писала только про парторгов и больше ни про что. Она в этом плане немножко выделялась каким-то настроением.

До этого положение было ужасное, я же жил без прописки, за мною гоняется милиция, Я ночую в разных местах, чтобы меня не нашли. Судьба оказалась милостива ко мне, теперь уже можно сказать, что она была милостива. Жизнь была безмерно тяжелая в смысле взаимоотношений, но тюрьмой обошла, сумой обнесла… Я не должен жаловаться.

К сегодняшнему дню я написал 47 пьес, это все-таки достаточно много. Другой вопрос, что половину из них я бы с удовольствием сжег, чтобы они не портили общего вида.

Самое важное событие произошло в 53-м году. В 53-м году я понял, что литература шутить не любит. Если я хотел остаться таким драмоделом, так все это было просто, но мне хотелось отразить как-то то, что я думаю, то, что я чувствую, то, что я вижу, какой-то элемент исповеди уже начал входить в пьесы. И вот, я написал пьесу «Гости». Это была пьеса, написанная во время Берии еще, он был в полной силе, когда я ее писал. И эту пьесу я отнес человеку, которого я боготворил, он был недостижимая для меня – как Марс – величина, это был Андрей Михайлович Лобанов. Я набрался смелости и дал ему свою пьесу «Гости». И он взялся пьесу «Гости» ставить. Это был, конечно, с его стороны незаурядный акт мужества, потому что пьеса «Гости» стала первой пьесой, да скажу, и первым произведением, которое после 30-летней сталинской паузы нарушила это молчание, страшную зону молчания. Я в ней сказал о перерождении нашего правящего класса и об образовании этого пресловутого нового класса, уже потом я узнал, что о нем писал Джилас – помните? В Югославии был такой диссидент знаменитый, который первым сказал о новом классе, об этой новой категории номенклатурщиков, которые жили уже по своим законам, ничего не стесняясь и топча безгласное покорное многотерпеливое население вокруг себя. Обо всей этой зажравшейся и переродившейся, и выродившейся чиновной элите и была написана пьеса.

Сказать, что я в полной слепоте был – нет, конечно. Но была беспечность возраста. Азарт, кураж, беспечность возраста – это естественно, молодой же очень был, мне было 28 лет. Стало 29, когда все события разыгрались. Лобанов поставил спектакль, и поставили еще до этого в Ленинграде, и начала его ставить вся страна. Успело выйти 30 спектаклей, я видел два или три из них. Это недолго продолжалось, за полтора месяца всем все стало ясно, и Лобанову запретили спектакль, я видел только один спектакль. Вернее, я не видел, я в это время лежал уже в больнице. Но я репетиции видел, это был гениальный спектакль. Ему запретили этот спектакль, потом отняли театр. А вскорости он умер – без театра он не мог жить. Вскорости относительной, не то что там день-два, лет пять-шесть прошло, но не более того.

Жизнь моя изменилась, потому что три года я провел в больницах, пять операций, вокруг меня все поумирали. Но все-таки спортивная закалка, годы и то, что я в больницах писал пьесы все время, помогло. Я помню, меня оперировали, была первая операция 14-го, 16-го я начал карябать что-то. Врачи, естественно, воспротивились, но хирург Богуш, который меня оперировал, Лев Константинович Богуш, великий человек, он сказал: «не трогайте его, может быть выживет».

Меня великие старики как-то полюбили: Кедров, Завадский, Симонов Рубен, который поставил три моих пьесы. Он пробил «Варшавскую мелодию», он пробил «Диона». Товстоногову не удалось, а Симонову «Диона» удалось пробить: ходил на самый верх, и как-то ему разрешили. Другой вопрос, что только ему и больше никому, но тем не менее.
Тоже была совершенно безумная идея, ставить «Варшавскую мелодию». Ну как можно было написать пьесу, которую назвали антисоветской. Совершенно бессмысленная вещь, но вот что сделаешь, чертов темперамент бакинский, который заставлял все время лезть на рожон. И когда Симонов это услышал, он сказал, что это поставит, во что бы то ни стало. И поставил.

Не пускали, со скрипом, тяжело. Но в это время началось: все хотели ставить «Вашавскую мелодию». Потом, спустя какое-то время это было не сдержать, это была такая взрывчатая масса, все подготовили спектакли, спектакли уже были готовы. Ну и скрепя сердце дали разрешение. И она пошла в 150 театрах в Союзе и в 15 странах, где она только не шла…

Я всю жизнь постарался жить одиночкой. Я был одиноким волком, меня раздражала всякая кружковщина, хорошая или плохая – не важно. Я не хотел быть обязанным кружку. Ведь знаете, кружок часто выдвигает, поддерживает – «наши». Надо хвалить, потому что он наш. Я боялся кружков, я всю жизнь прожил один, в глубоком одиночестве. Это сложная история, естественно, на таком ледяном ветру одиночества жить трудно вообще-то – суровый климат. Но если вы его можете вынести, то это плодотворно. В одиночестве лучше думается, в одиночестве лучше пишется, вы более независимы, это оттачивает ваш нрав. Вы ни на кого уже не рассчитываете, только на себя самого… Для того, чтобы написать то, что я хочу написать, я должен соблюдать определенную душевную гигиену, все равно как вы перед едой моете руки. Русские писатели серьезные были разные люди: были и вздорные, были и с тяжелым характером, но заметьте, что в дурных поступках, в общем, никто не уличен.

…Это было в 74-м году, я жил в Малеевке, в ноябре мне должно было исполниться 50, и естественно, возникло желание подбить итоги. Год был такой очень боевой, я написал три пьесы. В июле я написал «Царскую охоту». Вот я понимаю, что я вступил в год, когда мне исполнится полтинник. И я решил вспомнить, как это все было, как я приехал в Москву. Единственное, я все сдвинул на десятилетие: я приехал в 1948 году, а «Покровские ворота» происходят в 57-м. Мне это нужно было для другой немножко атмосферы, чтобы ближе к нам было, и в этом году был Международной фестиваль молодежи. Написал, как я приехал, как я там жил, как москвички ко мне бегали.

«Покровские ворота» - это абсолютно биографическое произведение, и действие такое автобиографическое. Очень долго я был Костиком Роминым, а потом немножко пошли в разные стороны, он пошел в одну, а я немножко в другую… Жизнь его слишком трудно с ним обошлась. Кроме тетки у меня нет ни одной придуманной фигуры в «Покровских воротах». Все, все живые, все до единого. Но теперь все умерли. Хоботов умер, Маргарита умерла, Велюров умер… В общем, все умерли. Я один остался.
Это единственное произведение из всех моих, которое носит такой зеркальный характер. Между мною и Костиком нет даже малейшего зазора. Все, кроме тетки. Тетки у меня не было, у меня была хозяйка этой квартиры, которую я снимал на Петровском бульваре.

Козаков поставил пьесу на Бронной: через полтора месяца я приехал в Москву с этим, встретились у меня – Дунаев, Козаков, я прочел, и немедленно она была принята, и он начал ее работать. К моему 50-летию он сделал мне такой подарок – он выпустил эту пьесу в Театре на Малой Бронной. Она шла 10 сезонов, 10 лет. После чего возник вопрос о ее экранизации. Я написал сценарий, мне огромных трудов стоило пробить Козакова на Мосфильм, потому что у него не было еще произведений, он не был в штате. Мне директор Мосфильма сказал: «У меня режиссеры ходят безработные». Но я умолил все-таки и на этом выиграл, безусловно. Я считаю, что это образцовая его работа. Конечно, он поменял актерский состав – не тот, что в театре. Ансамбль собрал прекрасный, на мой взгляд, не хватало только Костика. Я никогда не влезаю в эти дела, это мой принцип – я написал, режиссер ставит, – но здесь я всем, как говорится, проел плешь. Какого Костика ни выберут, меня не устраивает. Меня уже начала группа тихо ненавидеть. Понимаете, это же такое естественное положение – он меня играет, а все это не я. И вдруг показывают Меньшикова. Он, наконец, он!..

...Вообще, в театре большая проблема для писателя. Театр не очень любит литературу. Театр любит адаптировать, чтобы попроще немножко, а то зритель не поймет… Это глубокое заблуждение. Зритель любит, чтобы его уважали...».



Напоследок прошу вас прочесть несколько строк из «Зеленых тетрадей» Леонида Зорина. Книга сложилась из записных книжек, которые Леонид Генрихович вел в течение всей своей жизни. «Помимо склонности к графоманству, возможно, тут был и страх перед временем, убывающим день за днем, – признается он. – Чудилось, что, когда я записываю, «вербализую» эти часы, я их спасаю от исчезновения... У биографии мысли есть свой сюжет. Жизнь твоей мысли и есть твоя жизнь. Размышляя, постоянно отталкиваешься от пережитого, от прочитанного, от увиденного и услышанного, от пропущенного сквозь твое естество».

«Главное – начать. Вот заповедь писателя. Заповедь всякого действующего лица. Антонио Мачадо однажды заметил: «Путник, нет никакого пути, путь возникает сам собой, когда идешь».
* * *
«Бойтесь убежденных людей, бегите от аскетов и праведников – они никогда вас не пожалеют. Как только встречаете человека, который сообщает, что органически не способен солгать, немедленно переходите на другую сторону улицы».
* * *
«Чем больше мы знаем, тем меньше становимся».
* * *
«Два футуролога на пенсии: «Помнишь, какое у нас было будущее?»
* * *
«Проклятие несчастной планеты: эмоциональное меньшинство».
* * *
«Стертая мысль? Свежая мысль? Оценка зависит только от времени, в которое они произносятся».
* * *
«От врагов – огорчения, от друзей – горе».
* * *
«Стоит ли торопиться к бессмертию, если оно начинается смертью?»
* * *
«Самое страшное преступление советской власти, советской эпохи — это создание человека, не видящего ее преступлений”.
* * *
«Всякий роман поэта с властью кончается плохо, и в особенности когда он кончается хорошо».

Е. Жмурко


>>> все работы Леонидa Зоринa здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"