Сергей Георгиевич Пронин, ещё не проснувшись, знал, что наступающий день не сулит ему ничего хорошего. Так было всегда, когда уже во сне у него портилось настроение. Это, своего рода предчувствие, никогда его не обманывало: либо он заболевает, либо ожидаются какие-то иные неприятности. Пронин прислушался к себе, но ничего особенного не услышал – сердце если и замирало периодически, то не чаще, чем обычно, голова, которая последние лет двадцать не отличалась особой свежестью, лишь слегка шумела и не более того. Значит, неприятностей нужно ждать не отсюда. Это немного успокаивало, так как даже намёк на больничный лист грозил немедленным увольнением, чего позволить себе Сергей Георгиевич никак не мог.
Вставать не хотелось, но тогда (как случалось не раз) был риск заснуть снова и проспать часов до девяти, что только осложнило бы жизнь - убираться во дворе будут мешать машины, которыми заставляли двор хозяева и работники супермаркета, занявшего полностью подвал и первый этаж их семиэтажного, на пять подъездов, дома.
Утро было серым и прохладным. Задержавшаяся, было, осень окончательно освоилась и всё увереннее тормошила деревья. Листья теперь летели почти непрерывно, словно насмехаясь над тщетными потугами людей собрать их, липли к неуспевающему просыхать между дождями порядком разбитому асфальту, то ли пытаясь согреться, то ли, наоборот, согреть землю.
Пронин зябко поёжился, вздохнул и зашаркал метлой. Работа продвигалась медленно, и Сергей Георгиевич подумал, что, пожалуй, очередного выговора не избежать. Особенно донимала его молодящаяся, лет сорока, рыхлая блондинка, статуса которой Пронин до сих пор понять не мог – помощница ли хозяина, или старший продавец, кто их сейчас разберёт. Менеджер какой-то, одним словом. Стараясь не думать о плохом, Сергей Георгиевич аккуратно собирал листья в кучки, чтобы потом в пакете перетаскать их в мусорный бак. При этом с трудом заставлял себя не оглядываться – не хотелось лишний раз расстраиваться по поводу новых жёлтых оспин на только что убранном асфальте.
Со стороны улицы мести было легче – тротуар обновили в середине лета (городские власти фасаду города внимание уделяли, чего нельзя было сказать про дворы). У Сергея Георгиевича уже затеплилась надежда закончить уборку до прибытия начальства, но тут парадная дверь магазина отворилась, и на высокое крыльцо в накинутой на плечи куртке выплыла, ну, эта, статус которой Пронин не мог определить. Картинно держа на отлёте руку с дымящейся сигаретой, недовольно посмотрела на дворника. Он остановился и, опершись на метлу, поднял голову.
- Доброе утро, Нина Петровна. Заканчиваю вот.
- Заканчивает он, - не удосужившись поздороваться, отозвалась та, - я тебя сколько раз предупреждала, что к моему приходу всё должно быть уже убрано?! А у тебя что?
- Так у крылечка чуть-чуть…
- У какого крылечка,- затрясла щеками Нина Петровна, - Ты видел, что во дворе делается? Как по льду едешь по листьям этим!
- Так вот, Герг... тьфу, язык сломаешь. Это ты у меня сейчас полетишь за такую работу. Или думаешь, я бесконечно тебе дарма буду деньги платить?
В груди у Сергея Георгиевича что-то нехорошо сжалось, лицо Нины Петровны стало уплывать в сторону, в голове зашумел прибой, словно из прислонённых к ушам морских ракушек, и он уже ничего не слышал кроме этого умиротворяющего шума. Потеряв лицо Нины Петровны, Пронин с силой зажмурился, а когда разлепил веки, убедился, что всё находится на своих местах: щёки прыгают, рот открывается и закрывается, только ничего не произносит. Сергей Георгиевич судорожно сглотнул, и тотчас вынырнул в привычные звуки.
- Ну, что уставился? Всё понял?
Пронин молчал. Лицо Нины Петровны неприятно наплывало на него, и, от греха, Сергей Георгиевич опустил голову. Тут же глаза упёрлись во что-то блестящее, болтающееся на пупке начальницы.
«Надо же, посинел совсем»,- зачем-то подумал он, глядя на покрытый пупырышками живот, слегка нависающий на пояс брюк.
- Ну, и чего ты стоишь?- снова обрушилось на Пронина, - покупатели скоро будут приходить. Заканчивай здесь и быстренько беги во двор.
- Мне что же, до самой зимы со двора не уходить, - окончательно придя в себя, рискнул рассердиться Сергей Георгиевич, - пока все листья не облетят?
- Твои проблемы. Привыкли в совке деньги ни за что получать. Оказывается, их зарабатывать нужно, правда? - остроумно заметила Нина Петровна и хрипло засмеялась.
Пронин смотрел на затрясшиеся щёки и живот работодательницы и опять не сдержался:
- В совке, как Вы изволили выразиться, с людьми на «Вы» разговаривали. И работали мы так, что вы страну до сих пор распродать не можете.
В груди опять неприятно заныло.
- Радетель за страну, стало быть? Так вот слушай, радетель. Ты у меня больше не работаешь. Сдавай инструмент, и свободен. БЕЗ выходного пособия!
- Права такого не имеете.
- Пра-ава?! А ну, вали отсюда со своими правами!
- Хорошо. Уйду. Расчет только за два месяца дайте.
- Обойдёшься. Ты уволен как не справившийся с обязанностями.
- Я ведь жаловаться буду. Я в суд на вас подам, - заволновался Сергей Георгиевич.
- Ага, жалуйся. И в райком партии не забудь.
Снова заколыхав щеками и животом, Нина Петровна отстрельнула щелчком недокуренную сигарету под ноги Пронину и скрылась в магазине.
Пронин какое-то время постоял, переваривая произошедшее. Затем начал, было, машинально возить метлой, опомнился, отнёс «инструмент» в кладовку и пошёл домой.
Предчувствие не обмануло – большей неприятности он ожидать не мог.
Ещё в запале Пронин всё бормотал про себя: «В суд, в суд, нельзя так это оставлять безнаказанным», но уже знал - ни в какой суд он не пойдёт. Ненавидя себя за слабоволие, оправдывался тем, что ни здоровья, ни денег у него не хватит, чтобы судиться. Постояв немного на площадке, вздохнул и вызвал лифт, пообещав себе, что подниматься на свой третий этаж пешком, как советовал врач, начнёт с завтрашнего дня.
Квартиру свою Пронин не убирал уже давно, и теперь даже сам замечал, насколько она запущена. Несмотря на постоянно открытые форточки, здесь всё навечно пропиталось табачным дымом дешёвой «Примы». Кусками отстающие от стен обои держались, казалось, лишь паутиной. Единственное свободное от пыли место было на столе, около компьютера, где Пронин проводил большую часть времени, свободную от работы на улице. Теперь такого времени предвиделось много. «Буду больше читать», - подумал Сергей Георгиевич и обвёл взглядом стеллажи многочисленных книг, но сегодня читать не хотелось, - «с завтрашнего дня», - решил он и сел к столу, безучастно смотря на экран компьютера. Не хотелось ничего.
Сегодня одиночество ощущалось больше чем обычно. Хотя у него были жена и дочь, практически он был одинок. Жена, страдающая астмой, уже много лет не выезжала из деревни, где у них был свой домик, и виделись они раза три или четыре в году, когда время, а потом уже и здоровье, позволяли ему туда съездить. Дочь, которая жила отдельно, в квартире, доставшейся от бабушки, заходила чаще, но лишь за тем, чтобы попросить денег, и надолго не задерживалась. Всякий раз он пытался попросить её прибраться, и всякий раз не решался, видя, что она торопится. Сама же Лена предложить свои услуги не догадывалась. И Пронину даже в голову не приходило обидеться на неё (ну, разве где-то в самой глубине души), так и не сумевшую до тридцати лет устроить свою личную жизнь. Дочь он любил и жалел. Собственно, и работать дворником он устроился, чтобы помочь ей выплатить кредит за машину. Вот и помог. От сознания своей вины стало ещё горше.
Однако нужно было себя чем-нибудь занять. Обедать не хотелось (вернее, не хотелось готовить). Звонить друзьям - тоже, хотя стоило, так как давно уже с ними не виделся - один почти постоянно пропадал на своей даче, или рыбалке, другой – то в бассейне, то на гребле, то на стадионе, где занимался в группе здоровья таких же, кому за шестьдесят. Нет, и звонить настроения явно не было. Сергей Георгиевич, не раздеваясь, лёг поверх покрывала на кровать. И заснул.
Когда открыл глаза, на улице смеркалось, и он не сразу разобрался, утро сейчас или вечер. По тому, что очень хотелось есть, понял – проспал до вечера.
Поел с аппетитом магазинных пельменей. Выпил чаю с печеньем. Настроение поднялось настолько, что захотелось побриться. И решил это сделать с комфортом, т.е., не в ванной, как обычно, а в спальне, сидя перед трюмо. Мутное от пыли зеркало и, скупо пропускающий свет, абажур торшера никак не помогали заретушировать отражение – на Сергея Георгиевича смотрел глубокий старик. Пронин будто впервые увидел себя таким: отёки под глазами, глубокие морщины, запавшие щёки, спадающие почти до плеч космами волосы. Он хотел улыбнуться, увидел жалкие остатки почти чёрных зубов, и улыбка застыла жалкой гримасой.
«Господи, за что ты меня так? Мало того, что здоровья совсем не осталось, так ведь и взглянуть без слёз невозможно».
И слезинки действительно заскользили вдоль морщин.
«Да что же это за жизнь за такая?», - не отрывая взгляда от себя в зеркале, всхлипнул он, - «Ведь только-только за шестьдесят, а в гроб краше кладут».
- Гады! Сволочи! - уже вслух неизвестно кому адресовал он и плюнул в отражение.
Тут ему показалось, что отражение подмигнуло ему и усмехнулось. Вне себя от ярости Сергей Георгиевич двинул кулаком в зеркало. Звона разбитого стекла не последовало, зато он ощутил, что из его собственного носа течёт кровь. С недоумением следил за каплями, падающими на то, что когда-то было толстовкой, и на затёртые брюки. С удивлением посмотрел на не пострадавший кулак, и, с опаской, снова перевёл глаза на зеркало. Тот, в не разбитом стекле, явно потешаясь и, вместе с тем, осуждающе, смотрел на Сергея Георгиевича и крутил пальцем у виска. Пронин с силой зажмурился, надеясь, что наваждение исчезнет, и снова осторожно приоткрыл глаза. Отражение, теперь, правда, спокойно и грустно, смотрело на него. Сергей Георгиевич медленно протянул вперёд руку. То же повторилось и в зеркале. Ещё несколько движений головой и руками – и он стал успокаиваться: отражение вело себя как ему и положено. «Завтра же пойду к врачу»,- решил Пронин, но, потрогав лицо, задумался: «А как объяснить разбитый нос?». Кровь течь перестала, но её следы на одежде говорили, что уж это-то не померещилось. «Может, давление подскочило?». Но нос явно распух и болел, как и должно быть, когда по нему съездят кулаком. «Неужели я сам себя так?». Сергея Георгиевича стало знобить. Про бритьё уже и думать не хотелось – руки и челюсть тряслись так, что можно было только изрезаться без толку. «Прочь, прочь…»,- мелькнуло в голове, но зеркало притягивало, и не было сил оторваться от него. И всё же, зажмурившись и опустив на всякий случай голову, он, отодвинув табуретку, поднялся, щёлкнул выключателем и вышел из спальни, затворив за собой дверь. «Спать, теперь только спать». Пронин расположился на диване, неудобно устроившись головой на высоковатой боковушке, и укрылся пледом. Время шло. Он ворочался, мысленно заставляя себя расслабиться и ни о чём не думать. Но, что хорошо получалась когда-то давно, сейчас не срабатывало. Наконец, от неудобного положения окончательно разболелась шея, и Пронин, проклиная всё на свете, кряхтя, сел. Нашарил на журнальном столике сигареты, пепельницу и закурил. Свет включать не хотелось. Но, даже не глядя на часы, по приглушенным шумам улицы чувствовалась глубокая ночь. Затушив ожёгший пальцы окурок, Сергей Георгиевич осторожно посмотрел в сторону двери в спальню, затем, словно повинуясь чужой воле, встал и пошаркал туда. Уже смелее (будь, что будет) сел на табуретку и включил торшер.
- Пришёл всё-таки,- тут же удовлетворённо констатировало отражение.
- Ты кто?- не реагируя на реплику, спросил Пронин.
- Глупее не мог задать вопрос? Я – это ты.
- Обычно ты молчал.
- Да и ты не разговаривал, сидя перед зеркалом.
На это возразить было нечего.
- А драться зачем?- справедливо заметил Сергей Георгиевич.
- Это ты мне говоришь?- не менее справедливо отреагировало отражение.
- Я вовсе не в тебя целил,- примирительно проворчал Пронин.
- В кого целил, в того и попал.
Отражение немного помолчало и спросило:
- А что вообще стряслось? Чего это ты, вдруг, на судьбу стал жаловаться, да руками размахивать? До этого тебя мало что волновало.
- Как не волновало?!- чуть не подскочил Сергей Георгиевич,- это тебя ТАМ ничего не волнует, только и знаешь, передразнивать. А меня многое очень даже волнует.
- И с каких же это пор?- чуть заметно усмехнулось отражение.
- С тех самых. Сам знаешь, с каких.
- Когда у тебя метлу отобрали? Инструмент, то есть, - уже открыто издевательски засмеялся собеседник.
- Инструме-ент,- передразнил Пронин и вздохнул,- Если бы только инструмент.… Тут страну забрали, да здоровья последнего лишают.
- А они тебе нужны?
- Кто? - растерялся Сергей Георгиевич.
- Не «кто», а что. Страна и здоровье, спрашиваю, тебе нужны?
- Ты что, глупый?
- Это ты… – лицемер.
- Знаешь что…. Помолчи-ка лучше, а то свет выключу.
Оба замолчали. Сергей Георгиевич сердито сопел, но знал, что пригрозил напрасно – никакого света выключать он не будет. Похоже, знало это и отражение и спокойно наблюдало за Прониным. Первым не выдержал Сергей Георгиевич:
- Послушай…. Скажи мне, почему ты назвал меня лицемером?
-Правда, хочешь знать?
- Да.
- И махать кулаками не будешь?
- Да хватит тебе насмешничать. Говори уже.
- Говорю уже. Для особо любознательных. Только давай так, я буду тебя спрашивать, а ты коротко отвечай – да или нет. Договорились?
- А если без вопросов? Почему прямо не сказать? Ну ладно, ладно, - поспешно согласился Пронин, видя, что отражение иронично скривило губы, - валяй, спрашивай.
- Помнишь, ещё перед первым инфарктом, когда ты частенько на голову и сердце жаловался, тебе твой друг предлагал лечь к нему в отделение на обследование, ты лёг?
- Нет, но тогда…
- Помнишь, - прервало его отражение, - после инфаркта тебе предлагали путёвку в санаторий, ты поехал?
- Нет, но…
- Помнишь, когда ты лежал со вторым инфарктом, тебе твой друг рекомендовал специальную дыхательную гимнастику, ты воспользовался его советом?
- Нет.
- И он же тебе сто раз говорил, что лекарства ты должен принимать всю свою оставшуюся жизнь. Ты совету внял?
- Так нужды не было.
- Воспользовался советом или нет?
- Нет, - на сей раз хмуро пробурчал Сергей Георгиевич.
- Двадцать лет ты отмахивался от всех предупреждений, игнорировал все советы и рекомендации, и после этого изображаешь из себя несчастного и голосишь, что у тебя кто-то украл здоровье. Это - не лицемерие?
- Да меня в последний раз из больницы через пять дней выкинули. Сказали, что вылечить, видите ли, меня невозможно! Это как?
- Тебе же не раз было говорено – сам вылечиться не захочешь, никто не вылечит. А как ты лечился, сам только что поведал.
- Неправильно это. Я сейчас вот хочу вылечиться, а меня не лечат. Из поликлиники никто не приходит.
- А ты врача вызывал?
- Они сами должны к инфарктным приходить, я знаю.
- Сейчас никто никому ничего не должен. Пора бы тебе это понять. К тому же, помнится, ты не очень лицеприятно разговаривал со своим участковым в предыдущий раз. Сам ведь такого по отношению к себе не любишь? Не любят и другие, в том числе, твоя пожилая и не очень здоровая докторша. Так почему ты рассчитываешь на чуткость? И потом, ты же в курсе, в очередной раз спасти тебя может только пересадка сердца. Разве забыл? Так что, копи деньги.
- С каких шишей?! С пенсии что ли?! Это тебе не при советской власти.
- Заскучал, стало быть, по советской власти? С чего бы это?
- Как, то есть, с чего? Жили как люди.
- Как люди, значит. Так теперь думаешь. А, помнится, чуть в ладошки не хлопал, когда перестройку затеяли. Тогда страну не жалко было?
- Так ведь кто знал, что обман это сплошной?!
- А подумать, или умных людей послушать, ума не хватило? Да нет. Желания просто не было. Чего думать и кого-то слушать, когда «частицу страны» в руки пообещали. Не потерял ещё свой ваучер, бережёшь? Ждёшь ещё свой кусочек? Ну, жди, жди. В общем, не страну тебе жалко, а себя, что не оправдались надежды на пряник. Теперь вот на хлеб сэкономить бы. Ну, так как насчёт лицемерия?- заключило вопросом свой монолог отражение.
Сергей Георгиевич с ненавистью смотрел в зеркало.
- Да не смотри ты так. Нашёл, кого пугать. Ты вон свою магазинную начальницу даже напугать не смог. «Жаловаться буду.… В суд пойду…». Ходок. Из своей конуры лишний раз на улицу-то не выйдешь. В суд он пойдёт…
Пронин теперь слушал безропотно, пригорюнившись и опустив голову. Отражение хотело, было, уже пощадить его, но не удержалось и добавило:
- О стране он пожалел. Теперь жалеть поздно, раньше надо было. И не просто жалеть, а и делать что-то, как другие пытались. Ты же ни на один митинг даже не сходил. Кто-то за тебя отдувался.
- Толку от этих митингов.
- Однако проездным билетом пользуешься.
- Я, между прочим, свои льготы не за просто так получаю, я…
- … Почти сорок лет в море отпахал, - перебив, с сарказмом подхватило отражение, - копейки у государства не украл, как некоторые; не подличал, никого не обманывал и вообще был приличным человеком.
- Да, был, - снова начал сердиться Сергей Георгиевич, - И ничего смешного в этом не вижу, нечего ухмыляться и язвить.
- Нечего, так нечего,- неожиданно легко согласилось отражение,- мне просто кажется, что жить всё-таки нужно было как-то иначе. Чтобы теперь никого не виноватить и ни о чём не сожалеть.
- Это верно, - вздохнул Пронин, - я тоже об этом иногда думаю. Но что поделаешь. Как говорится, если бы молодость знала, если бы старость могла.
- Опять-то ты лицемеришь.
- Нисколько. Только доказать это уже не смогу, к сожалению, - Сергей Георгиевич посмотрел на себя в зеркале и почти искренне заключил: - А как хотелось бы многое исправить.
Отражение усмехнулось и протянуло ему руку. И, словно так и надо, Пронин ухватился за неё, неловко взобрался на призеркальную тумбочку, шагнул сквозь мягко поддавшееся стекло и уже легко спрыгнул по другую сторону.
Правильно говорят – жизнь прекрасна в любом возрасте, и у каждого возраста есть свои преимущества. Правда, при этом, как правило, забывают о периоде немощной и неухоженной старости. Не любят об этом говорить и стараются не думать. Но зато все с удовольствием вспоминают самое прекрасное время - когда ты впервые осознаёшь, что стал взрослым. С последним школьным звонком словно опускается невидимый занавес, отгораживающий тебя от беззаботного детства. Ты можешь, конечно, и потом заходить в свою школу, но сразу убедишься, что она тебе больше не принадлежит. Школа ещё помнит тебя, но хозяева здесь уже другие. И тебе станет немножко грустно. Но ты, разумеется, не подашь вида, отлично понимая, что даже старшеклассники завидуют тебе, уже взрослому, который может сам устраивать свою жизнь. Они (да ведь и ты пока тоже) не понимают, что хотя пора детства закончилась, взрослость ещё только впереди. И вот это и есть самое счастливое время, когда ты можешь ощутить жизнь во всей полноте, но на тебя пока не давит груз взрослых забот и обязанностей. Да о них и не думает никто раньше времени.
Они сидели вдвоём на узкой кромке берега под нависающими скалами. Часто приезжая в Ялту, Сергей хорошо знал эти места и, когда море было тихим, всегда устраивался здесь, избегая кишащих людьми пляжей. Сегодня море и было таким. Лёгкий прибой поглаживал аккуратные ступни сидящего чуть поодаль от Сергея чуда, о существовании которого ещё неделю назад он даже не подозревал, и с которым мог бы (страшно подумать) никогда не встретиться. Девушка сидела, обхватив согнутые ноги и упершись подбородком в колени. Набегающая вода соскальзывала со ступней, оставляя в ложбинках между пальцами крошево гальки и песок, и девушка периодически приподнимала пальцы, насколько возможно разводя их веером, и чуть морщила носик, когда уносимый водой песок щекотал чувствительную кожицу. Сергей с нежностью смотрел на девушку, на склоненную головку в облаке пепельных волос, чуть ниспадающих на плечи, и ему казалось, что всё это уже когда-то было: и это море и девушка, и впервые возникшее желание никогда с ней не расставаться. «Вот сейчас она повернёт ко мне голову и спросит: «Что ты так смотришь, Серёжа?», - вдруг подумал он.
- Что ты так смотришь Серьёжа? - с лёгким и таким красивым прибалтийским акцентом спросила девушка.
Сергей улыбнулся, отрицательно покачал головой и лёг вниз лицом, уткнувшись лбом в сведённые кулаки.
Его немного пугало возникшее ощущение повторения событий. С кем подобное случалось, поймёт: так в совершенно незнакомом городе, куда только приехал, можно наткнуться на дом, знакомый до боли, в котором, точно знаешь, сколько подъездов. Мало того, знаешь, что на угловом балконе третьего этажа будет много вазонов с цветами, и даже можешь сказать, какими. Можно, очутившись в таком городе, сразу начать свободно в нём ориентироваться, вплоть до того, что уверенно свернёшь именно в этот проулок, где будет очень неплохой пивбар, находящийся в полуподвале. А ещё можно наперёд знать, что сейчас или через какое-то время произойдёт.
«Но ведь я совершенно случайно с ней встретился. И даже не предполагал этой встречи».
Это произошло по выходе из здания аэровокзала. Сергей быстро зашагал к остановке троллейбуса, рассчитывая ещё засветло добраться до Ялты и чуть не задел своей спортивной сумкой стоящую девушку, которую с обеих сторон обтекал, спешащий разъехаться, поток пассажиров. Он хотел выразить своё неудовольствие тем, что она мешает движению, но девушка его опередила.
- Аци, прошау, - произнесла она, и тут же спохватилась, - извините, пожалуйста,- перевела она сама себя с лёгким акцентом, - но вы не подскажете, как я доберусь до Ялты?
- Простите, вы, наверное, не можете сказать, - продолжила она, видя, что молодой человек удивлённо смотрит на неё и молчит.
А опешивший Сергей ничего не слышал из того, что говорила эта девушка, лишь ошеломлённо смотрел в её глаза, цвета моря, как определил сразу, но не Чёрного - Балтийского.
Почувствовав, что ответа не предвидится, девушка заторопилась и уже, было, взялась за ручку своего чемодана, как у Сергея прорезался голос.
- Да подождите же вы, - почти скомандовал он, - скажите ещё что-нибудь.
- Что «скажите ещё»? - удивлённо приподняла брови девушка.
- Да нет, ничего, конечно, просто мне акцент ваш понравился очень. Вы, наверное, из Прибалтики? Вот ведь, какую ерунду я говорю. Идёмте. Мне тоже в Ялту. Давайте ваш чемодан, - почти скороговоркой выпалил Сергей. - Я люблю на троллейбусе добираться,- продолжил он уже на ходу, - бензином не пахнет, как в автобусе, и обзор из окон лучше. А в такси вообще не люблю – быстро очень, а хочется ничего не пропустить за окном – так всё красиво и необычно. У вас ведь в Прибалтике тоже природа другая, тоже вглядеться в эту хочется, правда?
Девушка вряд ли успевала следить за его словами, тем более что не всё могла и расслышать, но согласно кивала головой, едва удавалось догнать этого странного парня, то застывающего, как столб, то торопящегося неизвестно зачем. Но в следующий момент он остановился, и девушка по инерции налетела на его спину, едва успев подставить ладошки.
- Мы куда будем бежать?- переведя дух, спросила.
- Всё, пришли. Сейчас купим билеты и поедем.
- Езус Мария! А зачем так бежали?
- Я не знаю, - растерянно ответил Сергей и виновато посмотрел на спутницу.
- Это ничего,- успокаивающе произнесла девушка и улыбнулась, теперь доверчиво глядя ему в глаза.
Окончательно познакомились уже в троллейбусе, выбравшемуся из города и весело побежавшему по серпантину дороги. Сергею очень понравилось имя спутницы – Эгле, и он несколько раз со вкусом произнёс его. А когда она сказала, что друзьям можно звать её Эглюте, Сергей вообще пришёл в полный восторг. Эгле-Эглюте нравилась ему всё больше. К концу дороги они уже знали друг о друге почти всё. Она, что Сергей учится на штурмана и теперь, конечно же, будет стараться распределиться в Клайпеду, где живёт Эгле. Жаль только, что учиться предстоит ещё целых три года. Он, что она работает библиотекарем и живёт с мамой и Пранасом. Сергей немного приуныл, услышав мужское имя, но потом оказалось, что это её брат, и он опять пришёл в хорошее расположение духа.
Уже при подъезде к автовокзалу условились назавтра встретиться утром у шхуны «Эспаньола». Поскольку Эгле приехала сюда впервые, Сергей подробно рассказал, где это, боясь, что она что-нибудь перепутает, и они могут разойтись и больше не увидеться. Он прямо разволновался, предположив такую возможность, хотя прекрасно понимал, что выйти на набережную и не найти «Эспаньолу» просто невозможно. Увидев его волнение, Эгле искренне пообещала ничего не перепутать и даже успокаивающе погладила по плечу кончиками пальцев.
Её встречали. Он же, попрощавшись, тут же оказался в окружении сдающих жильё, со знанием дела выбрал подходящее по месту и цене, и с мыслями о чудесной девушке и завтрашней встрече, закинув ремень сумки на плечо, поспешил за хозяйкой «чудного домика недалеко от моря».
Эгле ничего не перепутала. Сергей ещё издали увидел торопящуюся к месту встречи тоненькую фигурку девушки. Солнечные лучи запутались в её волосах и заставляли их светиться. Такой он и запомнил её на всю оставшуюся жизнь.
С первого же раза у них вошло в привычку встречаться у «Эспаньолы». Отсюда начинался, казалось, бесконечный день, наполненный планами. Сначала они, взявшись за руки, уходили с многолюдной набережной и спускались по скалистой тропе на свой «дикий» пляж. Старались заплыть подальше и там долго отдыхали на волнах, лёжа на спине, раскинув руки, и соприкасаясь кончиками пальцев. Потом медленно возвращались. Загорали. Когда начинало припекать, поднимались наверх. При этом Сергей, идущий впереди и держащий за руку Эгле, почти не испытывал дополнительной нагрузки; боле того, легко поспевающая за ним девушка ещё и поторапливала его смеясь. Поднявшись и переведя дух, перекусывали в одном из многочисленных кафе и отправлялись на экскурсию. В Бахчисарае Эгле удивила Сергея, продекламировав Пушкина:
«По улицам Бахчисарая,
Из дома в дом, одна к другой,
Простых татар спешат супруги
Делить вечерние досуги».
Сергей удивился не тому, что она читала из поэмы, хотя сам мог бы вспомнить наизусть едва ли три-четыре пушкинских стиха, и не исчезнувшему, вдруг, акценту, а какой-то внутренней сосредоточенности, которая струилась из глаз девушки, будто она видела что-то недоступное ему. Дочитав строфу до конца, она повернулась к онемевшему Сергею и очень серьёзно сказала:
- Как я всё-таки люблю Пушкина.
И ещё раз она удивила около домика Чехова, который, сколько Сергей помнил, всегда был на ремонте. Когда он стал говорить (тоже решив проявить эрудицию), что здесь Чехов написал «Даму с собачкой», «Три сестры», она, выслушав, совершенно неожиданно сказала, что у Чехова ей больше всего нравятся его письма. Он же писем никаких авторов никогда не читал вообще. Не сошлись они во мнении о дворцах, которые осмотрели. Если Сергей восторгался: «Грандиозно!», «Величественно!», она кивала, но потом говорила, что они на неё давят. Зато оба дружно согласились, что ничего чудеснее «Ласточкина гнезда» им видеть не приходилось. Действительно, глядя на замок издали, создавалось впечатление необычайной лёгкости этого изящного сооружения, казалось, что оно невесомо и вот-вот полетит. Находясь рядом, это впечатление усиливалось ощущением, что дворец завис над морем в ожидании ветра, который бы его подхватил под невидимые крылья. А когда начинала торопиться приливная волна и на берег быстро наплывали облака, ощущение полёта было особенно ярким.
- Ох, даже голова кружится, - выдохнула Эгле и, повернувшись к Сергею, зажмурила глаза.
Он осторожно приобнял её за плечи, и она прильнула к нему. У Сергея перехватило дыхание, а Эгле подняла лицо и, привстав на цыпочки, потянулась к нему губами. И Ласточкино гнездо закружилось и поплыло над морем.
Им было хорошо вдвоём. Взявшись за руки, они подолгу гуляли по приморскому парку или поднимались в горы. Нагулявшись, заходили в бар «Бочка», где с удовольствием сидели за бокалом великолепного массандровского белого муската Красного камня и отщипывали с грозди крупные янтарные виноградины, глядя в глаза друг другу. Вечером вновь спускались на свой пляж. В один из таких вечеров, когда они сидели на камне, опустив ноги в прибой, Сергей поцеловал пульсирующую на виске девушки жилку и сказал:
- Эглюте, я так люблю тебя. Я просто не могу себе представить, что мы расстанемся.
Эгле прислонилась к нему плечом и как будто вся сжалась. Сергей почувствовал, что она плачет.
Волны равнодушно и неумолимо слизывали дни, часы, минуты, и казавшиеся бесконечными три недели вдруг скукожились до суток. Сергею предстояло уезжать. Эгле оставалась ещё на неделю. Вечером спустились к морю, и Сергей бросил ему веером горсть монет - на счастье приехать ещё. В парке нашли пустую скамейку. Целовались до боли в губах, отгородившись от всего на свете ощущением надвинувшейся вплотную разлуки. Глазами и прикосновением они лихорадочно старались запомнить друг друга. Сердце у Сергея готово было разбить грудную клетку, и он, крепко обняв девушку, чуть задыхаясь, хрипло произнёс:
- Эглюте, давай пойдём ко мне.
Она замерла и подняла на него глаза. Не отстраняясь, даже теснее прильнув к нему, тихо попросила:
- Не надо, Серьёжа.
Падающие с неба звёзды отражались в глазах девушки и соскальзывали на щёки слезинками. Он не посмел настаивать, боясь спугнуть чувство абсолютного доверия, что сложилось меж ними, и только нежно поцеловал девушку в губы.
Когда подошли к её дому, он снова хотел поцеловать её, но Эгле не позволила, приложив пальцы к его губам, и долго смотрела в глаза. Снова он видел отражение падающих звёзд, и что-то ещё: то ли благодарность, то ли немой вопрос, то ли упрёк сожаления о не случившемся. Потом она, привстав на цыпочки, коснулась губами его губ и быстро ушла. Сергей медленно шёл домой и, вспоминая этот взгляд, пытался понять – что он должен был прочитать в нём. Этим вопросом он мучился потом очень, очень долго.
Утром Эгле пришла провожать его на автовокзал. У них оставалось ещё несколько минут, но они, держась за руки, стояли молча. Всё уже было сказано до этого.
- Ты только пиши, - всё-таки не выдержала Эгле, как-то жалко улыбнувшись.
- Я обязательно напишу и обязательно приеду к тебе, - заверил Сергей, - вот увидишь.
- Нет, Серьёжа, ты не приедешь, - как-то обречённо произнесла девушка, - но я всё равно буду ждать.
Он приехал. Первый раз неожиданно, и Эгле, увидев его на пороге своей квартиры, сначала даже не поняла, кто это улыбается ей из-под форменной фуражки. Потом, узнав, чисто по-женски всплеснула руками и бросилась Сергею на шею, что-то быстро-быстро говоря по-литовски.
Он приезжал ещё и ещё, используя все праздничные дни и каникулы, и Эгле совсем поверила, что ялтинское знакомство действительно оказалось чем-то большим, чем банальный пляжный флирт.
Она тут же брала на работе отгулы, и несколько дней они не отходили друг от друга. Её друзья вначале приняли Сергея не без предубеждения, что, впрочем, в Прибалтике не редкость по отношению к русским, но он умел располагать людей к себе, и ледок неприязни постепенно растаял. А когда он начал вставлять в разговоре литовские слова, стал совершенно своим.
Вскоре все полагали, а Сергей в первую очередь, что дело идёт к свадьбе. В свой последний приезд они с Эгле решили что распишутся, когда он закончит учёбу. Счастливого момента оставалось ждать полгода.
В один из вечеров, дождавшись, когда мать Эгле и брат, наконец, лягут спать, они вышли на балкон. Что-то говоривший Сергей вдруг заметил, что Эгле его не слушает, зябко поводит плечами и как будто немного нервничает.
- Тебе холодно?
- Нет, нет.
- Что-то случилось?
Она улыбнулась:
- Пока нет. Подожди, я сейчас.
Эгле вошла в комнату. Сергей облокотился на перила и закурил. Чудесный вечер сменился не менее чудной звёздной ночью, что нечасто бывает в Прибалтике. На душе было хорошо и покойно. Погасив сигарету в пепельнице, он оглянулся. В квартире было темно, только из-за неплотно прикрытой двери комнаты Эгле пробивалась полоска света. Полоска стала шире, и девушка вернулась на балкон. Собственно она не вошла, а только приоткрыла дверь, чтобы сказать:
- Пора ложиться, Серьёжа.
И ушла, не поцеловав его, как обычно делала. Полоска света у двери погасла. Боясь скрипнуть половицей, осторожно вошёл в комнату, где спала мать Эгле, тихо затворил за собой балконную дверь, постоял, привыкая к темноте, и в нерешительности замер - дверь в комнату Эгле была приотворена, чего никогда раньше не случалось. Сергей не мог оторвать взгляда от призывно приоткрытой двери и только сдерживал дыхание, стараясь унять разбежавшееся сердце. Он клял себя и в то же время не мог шага ступить в сторону спальни Эгле. «А вдруг это случайно? Ведь тогда я могу её обидеть, как и случилось, пожалуй, тогда в Ялте. А если нет, если не случайно, а я пройду мимо, что она обо мне подумает? А вдруг её мать только делает вид, что спит?». Сергей прислушался и осторожно повернул голову в сторону дивана. Оттуда раздавалось мерное посапывание крепко спящего человека. Но тут ему показалось, что на диване пошевелились и смотрят на него. Теперь Сергею ничего не оставалось, как пройти на отведённое ему место в комнате брата Эгле.
Эту ночь он провёл без сна.
Утром Эгле с чуть покрасневшими веками тоже выглядела не выспавшейся. И она, и Сергей старались разговаривать как обычно, но оба испытывали непонятную неловкость. На беду, брат и мать Эгле уже ушли на работу, и им поневоле приходилось самим поддерживать разговор. Спасала положение необходимость торопиться на вокзал.
Доехали на такси. Натянутым было это расставание. Разговаривали, избегая смотреть в глаза друг другу. Наконец, Сергей, стараясь придать голосу бодрости, произнёс:
- Ну, мне пора,- потом не выдержал тона и заторопился, - Эгле, милая, я же приеду, и уже скоро. Ты не сердись на меня. Я тебя очень люблю, - и он поцеловал её в холодные губы.
- Я не сержусь, Серьёжа. Но ты больше не приедешь, - тихо ответила она.
- Ну, вот, опять, - искренне рассердился он. - Я разве хоть раз обманул? Я прошу тебя, Эгле…
- Ты не приедешь. Я чувствую это… вот здесь, - положила она руку на грудь, - Ты иди. Я люблю тебя. Прощай.
- Не прощай - Ики пасиматимо. (Эгле невольно улыбнулась его произношению.) Что, неправильно сказал? Ну, тогда - до встречи. До скорой встречи, Эглюте.
Он вошёл в вагон и ещё какое-то время, пока медленно отходил поезд, видел неподвижно стоящую девушку. Потом она пропала из глаз. Вагон стало покачивать. «Я-вер-нусь, я-вер-нусь». - застучали колёса на стыках. И он в этом был убеждён.
Всё оставшееся до выпускных экзаменов время он усиленно занимался, надеясь получить красный диплом, дававший возможность распределиться по своему усмотрению. Так и вышло. С направлением в Клайпеду на руках он, вначале сообщив эту новость Эгле, поехал домой, где, знал, его ждал трудный разговор с родителями. Не менее трудный, чем когда он объявил о своём намерении учиться на капитана. Тогда он сумел настоять на своём. Как-то сложится сейчас – предстояло говорить о женитьбе. Когда, вернувшись из Ялты, он рассказал об Эгле матери, та отреагировала ожидаемо: «Надеюсь, это – не серьёзно». И в её тоне явно слышалась безапелляционность. Сергей помнил ещё со школы, что она всегда так с ним говорила, если дело касалось его отношений с девочками. Откуда она узнавала о его «симпатиях», навсегда осталось загадкой, но «своевременное вмешательство» (так обычно говорила мать), как правило, заканчивалось охлаждением Сергея к «объекту воздыханий» - действовали уничижительные характеристики внешности «очередной соискательницы на место в их квартире», которые мать выдавала.
С отцом разговор мог получиться легче, но тот, занимая министерский пост, дома только ночевал, да и не помнил Сергей, чтобы отец хоть когда-то перечил матери.
Несколько дней ушли на выслушивание поздравлений и на встречи с друзьями. Главное волей-неволей отодвигалось на потом, хотя и решиться, честно говоря, Сергею было трудно. В какой-то степени он даже был рад позднему приходу отца. «Сегодня лучше не начинать – он устал» ,- давал Сергей себе очередную отсрочку, и на какое-то время успокаивался и отдавался беззаботному времяпровождению, пока не понял – дальше откладывать разговор решительно было некуда.
И в одно прекрасное утро он всё-таки собрался с духом.
- Знаешь, мам, а мы ведь решили с Эгле расписаться, - сообщил он, стараясь говорить беззаботно.
Мать, продолжавшая вытирать предполагаемую пыль со стеллажей с книгами, казалось, невозмутимо приняла эту новость, и Сергей, было, подумал, что всё закончится проще, чем он предполагал. Но, увы.
- Это ты про библиотекаршу речь ведёшь? - обидно подчеркнув «библиотекаршу», уточнила она, - у нас, правда, книг много, но не настолько, чтобы я не справилась сама.
- Ну, зачем ты так? Эгле чудесная девушка, и, причём здесь её профессия. Кстати, она учится на журналиста.
- А-а, ну, тогда дело другое. Тогда конечно, женись. А то у меня интервью никто не берёт…. Только ты подумал, что семью содержать нужно? Или на наши деньги всё рассчитываешь? На свадьбу-то хоть накопил? - мать закончила с книгами и села в кресло. - Думаю, что нет – ты же все деньги прокатал в эту, Клайпеду. Курортный роман продолжал закручивать. Ещё скажи, что она от тебя ребёнка ждёт.
Последнюю фразу мать произнесла как будто спокойно, но голос всё-таки предательски дрогнул, и тревожное ожидание замерло в глазах. Вытирание пыли прекратилось. Не сводя с сына глаз, мать осторожно опустилась в кресло.
- Ну что же ты молчишь? - поторопила она с ответом почему-то засмущавшегося Сергея. - Чего покраснел, как маковый цвет? Жениться уже надумал, а про беременность своей пассии говорить стесняется.
- Чего ты выдумываешь?! - разозлившись на своё неумение вести подобные разговоры, повысил голос Сергей, и ему стало немного легче. - Кто говорит о детях? Я о свадьбе говорю.
- О свадьбе, значит, - с явным облегчением продублировала мать. - Ну, об этом с отцом не мешало бы посоветоваться. Давай разговор отложим до вечера. Надеюсь, ты не завтра помчишься свадьбу устраивать? - ядовито закончила она разговор вопросом, легко поднялась и пошла на кухню.
- Ну, а ты-то, как? - почти жалобно спросил вслед Сергей.
- Я думаю, эта библиотекарша тебе не пара, - отрезала мать.
- Ну да, конечно. Тебе всю жизнь никто угодить не может.
Мать задержалась у порога. Полуобернувшись к сыну, внимательно посмотрев на него, спокойно ответила:
- По-моему, речь не обо мне. Я же просто хочу уберечь тебя от необдуманных поступков. А насчёт «угодить», должна сказать, что одна девушка меня точно бы устроила в качестве невестки.
- Неужели? - саркастически усмехнулся Сергей. - И кто же это?
- Вика Кислова, - ответила мать, и, заметив, как опешил сын, удовлетворённо обозначила уголками губ улыбку и вышла.
«Вика Кислова. Вика Кислова».
Сергей дважды повторил про себя это имя, словно пытаясь вспомнить. Но вспоминать нужды не было – они с Викой все одиннадцать лет проучились в одном классе. Правда, обратил на неё внимание где-то на пятом году учёбы, когда заметил, что она чем-то выделяется из общей среды. К седьмому классу он уже ясно видел: несмотря на то, что все были одеты в одинаковую школьную форму, у Вики в фартуке или платье обязательно было что-то особенное, какая-то изюминка. То же касалось бантов на голове или, позже, причёски или лент в косах. Каждый день она выглядела по-разному. Потом Сергей обратил внимание, что Вика ни с кем не сближается. Все девчонки уже довольно часто начинали шептаться между собой и пересмеиваться, сбиваясь кучками, она же в этом участия никогда не принимала. Да и держалась Вика так, что отбивало всякую охоту к общению, тем более, к разговорам «о тайном». На неё старались не обращать внимания. И только голова Сергея постоянно поворачивалась ей вслед. Вика тоже как-то выделила его из общей группы – сама однажды подошла и сказала: «Тебе интересно с ними?»- движением головы показав, что имеет в виду одноклассников,- «Ты же сын министра». Он ответил тогда: «Ну и что?» и почему-то покраснел. Она же пожала плечами и, усмехнувшись, отошла. Сергей знал от родителей, что отец Вики – Председатель Совета Министров их республики, но никак не предполагал, что это обязывает задаваться. А Вика явно задавалась. Поэтому он очень редко уступал родителям, соглашаясь пойти к Кисловым, куда их частенько приглашали.
Училась Вика хорошо, руку никогда не тянула, но, если её поднимали, отвечала всегда спокойно и правильно. К восьмому классу Сергей заметил, что девушка красива. Заметил это не только он, но приблизиться к ней не рисковал никто. И не было заметно, что Вику это огорчает, хотя все остальные девчонки и мальчишки передружились между собой. Сергей тоже стал провожать одну девочку до дома, сознательно выбирая путь длиннее, даже целовался с ней несколько раз. Но быстро раздружился, как только получил от матери сокрушительную характеристику своей подруги. Вика тогда что-то заметила, но лишь усмехалась, глядя на него. Он же только злился и продолжал старательно обходить её стороной. К окончанию школы девушка превратилась в настоящую красавицу, оставаясь всё такой же холодной и необщительной, смотрящей при разговоре куда-то выше собеседника. На выпускном балу почти не танцевала (да её никто и не приглашал кроме учителей-мужчин), но на «белый» вальс сама подошла к Сергею и присела в книксене, ошеломив своим поступком всех настолько, что на танец больше никто не вышел – все смотрели на них, что приводило Сергея в неимоверное смущение.
Так закончилась школа.
И вот теперь впервые мать произнесла имя девочки, которая ему когда-то нравилась. Случайно ли? Впрочем, в настоящее время это его не очень занимало.
В этот день отец некстати задержался на работе очень надолго, и Сергей снова лёг, не дождавшись его. Но роящиеся в голове мысли о предстоящем разговоре и скорой встрече с Эгле заснуть не давали. Однако он задремал. Пробудиться заставила чуть скрипнувшая, приоткрываемая в его комнату, дверь. Потом дверь так же аккуратно затворилась, и он услышал, как мать тихонько сказала:
- Уснул.
Затем по удаляющимся шагам Сергей понял, что родители перешли в кухню – отец всегда на ночь пил чай. Решив, что разговор откладывать больше нельзя, Сергей поднялся и пошёл следом. Но, пройдя длинный коридор прихожей и уже намереваясь повернуть в сторону кухни, он замер, услышав голос матери.
- Врачи говорили, что после родов это пройдёт.
Что сказал отец, Сергей не разобрал, видимо тот говорил недостаточно громко, но голос матери слышался ясно.
- Ты только подумай, ты же можешь стать первым замом. А Андрей? Он что, век будет по морям болтаться?
Снова что-то бубнил отец, и потом снова голос матери.
- А вот это здорово! Это просто удача! - воскликнула мать,- И я их очень хорошо понимаю, - умерила она голос после небольшой паузы - каково оставаться в таком положении, когда ни богу свечка, ни чёрту кочерга. А так может всё устроиться самым лучшим образом. Только бы она не подкачала. Всё, пора спать.
Сергей услышал звук отодвигаемых стульев и поспешно вернулся в свою спальню. «О чём это они? Кто должен рожать, и почему об этом нужно говорить на ночь глядя? Кто не должен подкачать?». Все эти вопросы суетились в голове, заставляя ворочаться и гоня сон. Лишь под утро удалось задремать. Проснувшись, он дал себе слово, что сегодня обязательно решит все свои проблемы, и чего бы это ни стоило, решит их в свою пользу.
Отец, как обычно по пятницам, вернулся рано, и Сергей уже с порога заявил ему, что есть разговор, который больше откладывать нельзя.
- Обязательно, обязательно, - не разочаровал его отец, только чуть погодя, - и почти торжественно изрёк: - Мы приглашены на день рождения.
Только теперь Сергей обратил внимание на большой букет роз в руках отца. Сопоставив этот факт с тем, что мать надолго уходила днём и вернулась с нарядно завёрнутым свёртком, он догадался, что всё планировалось заранее. Но мать, выйдя на голос мужа из комнаты, наигранно воскликнула:
- Правда?! Замечательно! Я как раз по случаю купила сегодня изумительную вещицу. А к кому?
Услышав, что к Кисловым, даже руками всплеснула от восторга.
- Прекрасно. А я ведь совсем недавно о Вике вспоминала, правда, сынок? - посмотрела она на Сергея.
- Надеюсь, меня не приглашали? - огорошенный известием, спросил он.
- Напротив, Никита Константинович очень даже обрадовался, что ты ещё не уехал.
- С чего бы это?
- С того, что мы с ним всё-таки друзья ещё с фронта, как ты знаешь, - рассердился отец и, сунув в руки жене букет, стал переобуваться, - и ему небезразлична твоя судьба. Это вы сейчас дружбу ни во что не ставите. В общем, давайте поторапливаться – нас ждут.
- У кого хоть день рождения?- уныло спросил Сергей, надеясь ещё, что его присутствие может оказаться не столь обязательным.
- Да у Вики, у Вики, - снова радостным голосом разбил его последнюю надежду отец.
«Ох, родители, родители. Ну, зачем нужны были эти хитрости? Чего вы добились? Решили, что сразу же в ЗАГС побегу? Как бы ни так», - ворочался Сергей на верхней полке вагона, переживая случившееся. «Сам конечно тоже хорош – нужно было держать себя в руках. Нужно-то нужно, а кто бы удержался на моём месте», - старался оправдать он себя, но на душе было скверно.
- А кто бы удержался? - повторил он вслух, и, рывком повернувшись на живот, стал смотреть в окно.
Поезд быстро догонял ночь. Равномерное покачивание вагона заставило закрыть глаза, но колёса всё выбивали и выбивали вопрос: «Ну-за-чем? Ну-за-чем?», всё тревожили воображение и возвращали в тот злополучный день.
Дверь им открыла сама именинница. Приветствия, радостные восклицания, дурацкие поцелуи воздуха где-то около ушей, и родители прошли в комнаты.
- Ну, а ты что? - спросила Вика, глядя на переминающегося у порога Сергея, - заходи же, чего испугался? Всё по-домашнему, только свои.
Сергей вошёл, и Вика, необидно рассмеявшись, закрыла дверь и, взяв его за руку, повела за собой.
- А вот и наш морячок, - объявила своим родителям, - чуток полюбуйтесь и давайте рассаживаться.
Только выпив вина, Сергей немного расслабился и уже свободнее отвечал на вопросы родителей Вики. Вскоре освоился совсем и даже стал поддерживать общий разговор. Посмеялся, когда Вика сказала, что учится на главного врача, но рассматривал её всё-таки украдкой. Ощущая себя ещё мальчишкой, он удивился, увидев её взрослой, и эта «взрослость» делала Вику ещё привлекательнее, чем раньше.
Вечер шёл своим чередом. Говорили тосты, шутили, легко и непринуждённо смеялись; бывшие фронтовики вспоминали свою военную молодость - уже без надрыва, как раньше, но с искренней грустью. Женщины обсуждали что-то своё и только изредка несерьёзно одёргивали мужчин, когда им казалось, что те позволяют себе выпить лишнего.
Дело постепенно приближалось к чаю. Пока сервировали стол, Сергей вышел на балкон покурить. Настроение улучшилось настолько, что он даже подсмеивался над собой, почему так противился идти к Кисловым. По-хорошему семейный праздник, очень приветливые и благожелательные хозяева, не задающие дурацких вопросов: «Ах, ну зачем ты пошёл в мореходку, у тебя же талант к электронике?». И Вика стала совсем другой – нет той надменности, что так отталкивала от неё в школе, смотрит спокойно и дружелюбно в глаза, а не поверх головы, исчезла насмешливость в улыбке, которая раньше выводила его из себя. О том, что девушка стала настоящей красавицей, думалось легко и совершенно отстранённо.
Сергей уже хотел возвратиться в комнату, когда на балкон вышла Вика.
- Тебе скучно?
- Нет, что ты, - совершенно искренне ответил он и погасил сигарету в пепельнице.
- Я бы тоже покурила, - неожиданно сказала девушка и, увидев, что Сергей полез в карман за сигаретами, придержала его руку, - нет, не здесь. Давай улизнём?
- А?..- показал он головой на видимых за тюлем родителей.
- Им сейчас не до нас. Всё о молодости своей разговоры ведут, да о нынешней молодёжи укоризненно вздыхают.
Вика, как и вначале, взяла Сергея за руку и почему-то на цыпочках провела его в прихожую. Внимания на них никто не обратил.
- Иди вниз, я сейчас.
А он не хотел выходить один, и ей пришлось шутливо вытолкать его за дверь. Спустилась она действительно быстро и отдала Сергею нагруженную чем-то и покрытую салфеткой небольшую корзинку.
- Идём.
Он вопросительно посмотрел на Вику.
- Да идём же,- потянула она его за руку и, засмеявшись, добавила: - Это сюрприз.
Так за руку и довела его до гаражей, что находились здесь же, во дворе. Около одной из дверей включила свет; порывшись в сумочке, достала ключи и сама отворила двери. Вскоре около Сергея гостеприимно урчала светлого цвета «Волга».
- Закрой гараж и садись, - опустив стекло, сказала Вика.
Устроившись рядом с ней, Сергей удивлённо спросил:
- А отец не заругает?
Вышло как-то совсем по-детски, и Вика заразительно рассмеялась.
- Ну и дитё же ты ещё, - наконец сказала она, повернув к Сергею лицо, - будущий капитан.
Сергей насупился, но плавно покатившая машина вернула ему хорошее настроение. Выехав со двора, поехали быстрее.
- Не гони, оштрафуют, - предупредил Сергей и увидел, что девушка улыбнулась.
- Эту машину не останавливают, - назидательно сказала она.
- Всё равно не гони.
Выехали за город.
А куда едем-то? - спросил он, хотя уже сообразил, что едут в дачный посёлок, где и у его родителей была министерская дача.
Вика по его виду поняла, что он догадался, и только кивнула головой.
Через десять минут были на месте. Вика подогнала машину под окна и о чём-то задумалась. Потом тряхнула головой и произнесла:
- Прибыли, капитан, - немного помолчала и предложила, - давай здесь покурим.
Курили молча. У Сергея опять стало портиться настроение, нехорошо было и на душе. Почему-то потянуло снова в город, а ещё больше – домой.
- Не грусти, капитан,- шутливо толкнула его в бок Вика,- пошли, я вина с собой захватила и кое-что перекусить.
Как же не хотелось Сергею выходить из машины, но не находил причины отказаться. Ещё раз задержался у крыльца. Что-то внутри упрямо твердило: «Не входи, придумай что-нибудь, жалеть ведь потом будешь», но другой голос успокаивал: «А чего собственно бояться, ну, выпьем ещё вина, ну, покурим. Поболтаем немного и – домой. Ничего же лишнего не происходит и не произойдёт». С тем и пошёл вслед за Викой.
Произошло.
Задремавший под утро Сергей, вдруг, в полной мере ощутил непоправимость случившегося и моментально проснулся. Вики рядом не было. По доносившимся звукам понял, что она в кухне. Встал, быстро оделся и сел на край постели, не зная, как себя дальше вести.
- Ну, что ты там замер?- донёсся из кухни весёлый голос,- кофе готов, прошу.
Собравшись с духом, пошёл на зов. На пороге кухни замялся.
- Вик, ты…
- Да что с тобой? Что за вид похоронный? Вчера живее был,- и Вика, как показалось Сергею, как-то нехорошо усмехнулась. Но, видимо, просто показалось, так как дальше девушка продолжила непринуждённо: - Садись, капитан.
Сергей сел к столу и отодвинул коробочку, на которой машинально прочитал: «Эфедрин». Вика, поставив перед ним чашку, быстро взяла лекарство и положила в карман халата.
- Это от чего?- поинтересовался Сергей.
- Что-то с бронхами у меня, пустяки, но вот рекомендовали попить. Не выспался, бедненький, - перевела она разговор и погладила его по голове.
Не любил он этого, но сдержался, ничего не сказал, только сжался внутри.
- Ты о чём переживаешь? - прихлёбывая кофе, осторожно спросила Вика.
- Не нужно было этого, - угрюмо глядя в чашку, выдавил из себя Сергей.
- Вон оно что, - как-то сухо усмехнулась девушка. - А я других слов ждала. Большей обиды придумать трудно. Но ты зря переживаешь, капитан, придёшь домой и скажешь, что это я тебя совратила.
- Не надо, Вика. Я вовсе не хотел тебя обидеть. Я тоже виноват.
- Надо же, он тоже…. Допивай свой кофе, и поехали, ка-пи-тан.
Теперь в её голосе слышались слёзы и разочарование, а он, совершенно раздавленный, действительно стал торопиться.
Домой ехали молча.
Теперь Сергея беспокоила встреча с родителями, которые всегда устраивали ему выволочку, если он где-то задерживался и возвращался позже одиннадцати часов. А тут - не пришёл ночевать! Он представлял мать с повязанным на голове полотенцем, запах валерьянки по всей квартире, отца, держащего газету вверх тормашки подрагивающими руками, и мечтал только об одном – быстрее бы всё закончилось.
Действительность же оказалось не такой страшной, как он себе нарисовал. Родители, конечно, ждали его прихода, но никакого беспокойства не проявляли и только смотрели на него с немым вопросом в глазах. Но Сергей их ожидания не оправдал и, не глядя по сторонам, молча, прошёл в свою комнату. Там, не раздеваясь, упал поверх покрывала на кровать и закрыл глаза.
Мать неоднократно потом пыталась вызвать его на разговор, но Сергей игнорировал все эти попытки и лишь однажды на вопрос о том, где всё-таки он был, грубо отрезал: «Сама знаешь». На удивление, мать проглотила выходку сына и больше не повторяла попыток удовлетворить любопытство. Отец и не пытался. Только перед самым отъездом Сергея он, глядя куда-то в сторону, неловко попросил:
- Ты вот что, сынок… ты на мать зла не держи, она тебе худа не желает. И вот что ещё… не встречайся сейчас со своей девушкой, ну, там, в Клайпеде. Не то у тебя сейчас настроение. Придёшь из плавания… поговоришь…. Разберись пока в себе.
Сергей тогда не очень вежливо ответил, что он не мальчик, и сам отлично во всём разберётся и сам всё решит. Но вот теперь, лёжа на вагонной полке, упорно думал об этом совете и всё больше склонялся, что к нему следует прислушаться.
Так и поступил. Он даже не позвонил Эгле, а дал телеграмму уже с рейса, написав, что просто не смог выбрать время для встречи – ушли в море в спешке. Но рейс будет коротким, всего четыре месяца, так что ждать долго не придётся. Ну и в заключение, конечно же: «Скучаю, люблю».
Время для Сергея пролетело действительно незаметно. Не очень большой начальник третий штурман, но всё же обязанностей хватает. Чего только самостоятельные вахты стоят. Зато к концу своего первого плавания он чувствовал себя почти бывалым моряком.
Накупив в порту захода всевозможных подарков, с нетерпением ждал возвращения в Клайпеду. Он так соскучился по Эгле, что чуть ли не через каждый час рассчитывал время прихода и молил бога, чтобы не задержаться из-за шторма.
Бог оказался милостивым – со штормом не встретились, но не встретился Сергей и с Эгле. Он знал, что посторонних на территорию порта не пропускают и всё равно ещё с рейда старался разглядеть её на берегу. Еле дождался, когда закончатся все формальности, и команду отпустят на берег. Уже предвкушал свидание, но на борт поднялся посыльный и вручил ему телеграмму, почему-то с грифом «Правительственная», где было всего три слова, которые повернули его жизнь: «Немедленно выезжай домой». Подписи не было. Он смотрел то на текст, то на посыльного, который всё чего-то ждал, и никак не мог сообразить, что всё это значит, и, вообще, как же он уедет, когда не сданы дела. А Эгле? Мысль о ней даже сначала заслонила вопрос «Что случилось дома?». Он растерянно посмотрел на посыльного и только теперь заметил, что тот что-то ещё подаёт ему. Билет. Что он говорит?
- Собирайте вещи, машина Вас ждёт, - почтительно сказал посыльный,- пожалуйста, поторопитесь, нужно успеть на поезд.
Сергей в полнейшей растерянности побежал к капитану, но оказалось, что тот в курсе, выразил надежду, что ничего страшного не произошло, и пожелал счастливого пути.
На поезд едва успели.
Уже в вагоне Сергей стал соображать, что раз затребовали его через министерство другой республики (а это могло произойти только при вмешательстве Кислова), значит, случилось действительно нечто экстраординарное. Что скрывалось за этим, даже думать не хотелось.
На свой этаж поднимался, еле передвигая ноги, с сильно бьющимся сердцем. Боясь услышать непоправимое (Мать? Отец?), долго не решался нажать на кнопку звонка. Наконец дверь отворилась. На пороге, счастливо улыбаясь, стояла мать.
- Сыночек мой приехал. Господи, соскучились-то мы как!
От сердца у Сергея несколько отлегло.
- А что случилось? Почему спешка такая? Почему телеграмма правительственная? - ещё с тревогой в голосе спросил он.
- Да ты в квартиру-то войди, - убрав улыбку, ответила мать, - сейчас покормлю тебя, и всё узнаешь. И не волнуйся так – известия для тебя только приятные.
«Только приятные известия» вогнали Сергея в шок, из которого он не мог выйти две, последовавшие за этим, недели. Ни ругань, ни заявления типа «лучше застрелиться», ни увещевания, ничего не помогало. Родители были непоколебимы – нужно жениться. Вика на пятом месяце, скоро все узнают, что тогда? Он не соглашался, кричал, что знать ничего не хочет, что любит другую, а Вику совсем не любит, но, чем дальше, тем всё меньше сил оставалось для сопротивления. Добили его слова матери:
- Хочешь, чтобы тебя из партии исключили и из флота выкинули? Да что тебя? Отца исключат и на пенсию отправят. Думаешь, он это переживёт? Смерти его хочешь?
Подсластил пилюлю отец:
- Ничего, ничего, потерпишь немного. В конце концов, если не слюбится, потом можно и развестись. А глядишь, всё и наладится. Но сейчас оставлять девушку в таком положении – это не по-мужски. Сам должен понимать.
Мать добавляла:
- А Кисловы вам уже кооперативную трёшку решили купить, и машину отдают. Представляешь?! И тесть будущий пообещал тебя в «вышку» уже в этом году устроить. Вот тебе и карьера.
Раз за разом, уже столько лет Пронин мусолил один и тот же вопрос: «А мог ли он тогда поступить иначе?», пока, наконец, справедливо на него не ответил: «И всё-таки они меня тогда купили. Причём, самым пошлым образам».
Пронин потряс головой, отгоняя неприятные воспоминания. Нужно было сосредоточиться на работе.
Прислонясь плечом к переборке, он смотрел на ползающие по океанской глади траулеры. «Штук пятнадцать», - отметил про себя.
- Смотри за болгарином, - обратился он к рулевому, - так и норовит наперерез пройти.
Нахмурился и с силой потёр лоб: «А ведь сейчас войдёт доктор», - подумал.
В дверь стукнули, и в ходовую рубку действительно вошёл судовой врач. Обычно посторонние сюда не допускались; кому было нужно, звонили по телефону, но Игорь Иванович был здесь своим.
- Нет, Коля, я к старпому. Неприятности у нас, Сергей Георгиевич.
Пронин знал, раз доктор обращается к нему официально (а они приятельствовали), значит, что-то стряслось.
- Ну, говори, не тяни.
- Механику окалина в глаз попала. В порт нам нужно.
У Пронина с души отлегло. Во-первых, невелика беда, а во-вторых, решение о снятии с промысла принимает капитан. Но эхолот показывал, что на глубине косяки шли один за другим, только успевай тралить, и Сергей Георгиевич решил попытаться уговорить доктора повременить с портом.
- Выплывет со слезой. Не первый раз. Сам удалить пробовал? - спросил он, хотя мог и не задавать этого вопроса – просто так Игорь не пришёл бы со своим заявлением.
Доктор недовольно поморщился и объяснил:
- Глубоко слишком окалина залетела. Иглой пытался зацепить, не получается. Глубже лезть опасно – проколоть могу. Магнит нужен.
- Так у меня есть, - оживился рулевой, но по выражению лица доктора понял, что сказал глупость и, смущённо хмыкнув, продолжил следить за обстановкой на воде.
Пронин приобнял доктора за плечи и увлёк в сторонку.
- Послушай, - тихонько, чтобы не слышал матрос, сказал он, - смотри, - показал глазами на пароходы, - мы на такой косяк наткнулись, все поближе к нам лезут. Разве можно сейчас всё бросить? Это же деньги. Матросы с нас голову снимут. Попробуй ещё раз. Ну, ты же можешь.
- Нет, Сергей Георгиевич, даже пробовать больше не буду. Без глаза можно моряка оставить.
- Капитан по этому поводу говорит, мол, если умрёт матрос, нам за это ничего не будет, а вот без плана придём, вздрючат за милую душу и без премии оставят.
Игорь Иванович недоверчиво посмотрел на старпома и, не стараясь говорить доверительно, сухо ответил:
- Ну, у меня на этот счёт несколько иные взгляды. Так что, пожалуйста, дайте команду поднять трал.
- Не могу, - сокрушённо развёл руками Пронин,- такое решение может принять только капитан. Так что ты – не по адресу.
- По адресу, по адресу. Капитану я зуб недавно удалил.
- Вместе с челюстью? - необидно засмеялся рулевой.
Пронин взглядом изобразил знак вопроса, и доктор пояснил:
- У него на обезболивающие препараты аллергия, так что пришлось спиртом пользовать, - и иронично закончил, - отдыхают после стакана, недееспособны.
- Думаю, немного можно подождать, - чуть промедлил с ответом старпом.
- Нет, ждать нельзя, - жёстко возразил Игорь Иванович, - глаз воспаляется. А тут, пока трал уберёте, пока до порта добежим.… В общем, вот, я рапорт написал.
И доктор вынул из кармана халата и протянул старпому сложенный лист бумаги. Пронин развернул, ещё с надеждой посмотрел, проставлены ли дата и время, и раздражённо скомандовал в переговорное устройство:
- Трал вира! Команда на траловую палубу.
Ох, и тяжело же близ экватора запертым в железо людям, когда солнцем и собственной машиной, не умолкающей ни на секунду, пароход греется снаружи и изнутри. Без кондиционеров – мука. Особенно тяжело матросам, по четыре человека в тесном кубрике на нижней палубе, прямо над машинным отделением. А иллюминаторы даже при небольшой волне не откроешь – заливает. Работа в три смены, восемь через восемь, и никаких условий для полноценного отдыха. Да, не просто достаются валюта и чеки, или «боны», как называют их на флоте, для отоваривания в «Берёзке». Но и ради этих, не таких уж больших денег, моряки идут на нечеловеческие условия работы, да ещё пускаются на все возможные хитрости, чтобы поменьше находиться на берегу – в плавании зарплата с коэффициентом. И кто только не пользуется этим желанием моряка уйти в рейс, начиная от врачей бассейной поликлиники и заканчивая разными береговыми службами. Дай врачу, чтобы не цеплялся к болячкам, дай пожарнику, чтобы не выискивал пожароопасные предметы обихода (вплоть до матрасов). Обязательно дай карантинной службе, чтобы та закрыла глаза на тесно забитые мясными полутушами холодильники («Мясо должно быть развешено на крючьях так, чтобы туша не соприкасалась с другой тушей» - гласит инструкция) и не слышала топота крыс в межпалубных пространствах. А таможенники. Эти найдут даже там, что и сам забыл, куда запрятал. А провезти запрещённый к вывозу товар, и разрешённый, но в завышенном количестве, старались все. И дело вовсе не в желании обогатиться, как многие думают (в море не обогатишься), а в простом стремлении обеспечить семью невиданным в своей стране дефицитом. И как не повезти что-то для продажи, когда дома исчезают с прилавков даже такие вещи, как обычная зубная паста. А именно об этом периоде идёт сейчас речь. Вот и откупались от таможенников, кто, чем мог. И много ещё кому нужно дать по разным поводам. Команда вздохнёт свободно, только когда пароход отвалит от причала.
Пронин лишнего никогда ничего не провозил. Брал с собой только то, что не запрещалось, и в положенном количестве. Справедливости ради следует добавить, что и во время плавания не пользовался служебным положением, чем грешили некоторые командиры – не участвовал в сбыте казённого имущества подобно, например, капитану, замполиту, или боцману. У тех же считалось само собой разумеющимся, что его (имущество) можно и нужно сбывать на промысле или в портах захода. А с парохода много чего продать можно. И слова никто поперёк не скажет – себе дороже выйдет: попадёшь в такой чёрный список, что ни один капитан в рейс не возьмёт.
Где-то сошлись какие-то звёзды, и, наконец, смогли все трое после ужина собраться расписать пульку. Разместились, как всегда, у Пронина в каюте – там просторнее. Никита, старший трал-мастер, расщедрился на хороший кофе, Игорь вытащил откуда-то из пазухи плоскую бутылочку коньяка, ну а Сергей Георгиевич дополнил стол фруктами и сигаретами. Играли, как всегда, по маленькой, для удовольствия, неторопливо (в преферансе не принято спешить и суетиться) составляя в руке по мастям веер карт, хитро или многозначительно посматривая на оппонентов, всем своим видом изображая отчаяние или нерешительность при очередном ходе. Но блеф проходил здесь редко, в большинстве случаев всё решали память и тонкий расчет.
«Простыня» была заполнена цифрами наполовину, когда доктор, пригубив рюмку и затянувшись с удовольствием «Мальборо», спросил:
- А чего это сегодня чуть свет лебёдка работала?
Старпом со всем вниманием рассматривал свои карты. Ответил Никита:
- Трал смайнали налево.
- А ты чего? Или в доле?
- Нее, я никогда не марался. И без меня есть кому. А вот акт о потере подписать придётся.
Никита матюгнулся и залпом выпил свою рюмку.
- Ну и дурак, - невозмутимо отреагировал Игорь, на что Никита только махнул рукой.
Какое-то время играли молча. Периодически Пронин из-за карт украдкой посматривал на друзей. Трал-мастер и доктор - трудно совместить двух совершенно разных людей: Никита – габаритный, с мощным торсом и чуть намечающимся брюшком, хохол, порывистый в поступках и думающий иногда после них, а не до. Но впросак попадал редко, чему способствовала его врождённая хитрость. Под копной русых волос - добродушное лицо гиганта, легко краснеющее или багровеющее, в зависимости от обстоятельств и эмоций; Игорь – сухонький, невысокого роста, старающийся всегда сохранять спокойствие («врачу без этого нельзя» - говорил он), и что не всегда ему удавалось. При нестандартных ситуациях сильно бледнел, в связи с чем предсказывал себе смерть от инфаркта. Но пока умирать не собирался, и при малейшей возможности занимался физкультурой. В лице ничего примечательного, если бы не глаза – очень внимательные и умные, окаймлённые длинными чёрными ресницами, по поводу которых он шутил, что согласился бы лучше иметь больше волос на голове. «Интересно, а что они думают обо мне и каким видят?», - подумал Пронин, и после очередного розыгрыша скомандовал:
- Хорош! Давайте немного расслабимся. Кофе я сейчас заварю. Игорь, порежь ещё лимончик.
- А мне, Георгич, лучше дай мандаринку. От твоего лимона только изжога. И вообще, я бы от конфет не отказался. Есть ведь, поди?
- Есть, есть,- улыбнулся Пронин, - ну, как пацан, право-слово.
Пароход легко покачивало, и так хорошо было сидеть и ни о чём не думать, расслабившись в удобных креслах. Молчание, воцарившееся на какое-то время в кубрике, казалось лёгким и не обременительным. Но неприятный разговор, начатый доктором, всё же требовал продолжения. И оно последовало.
- А вот скажи мне, Никита, - аккуратно погасив сигарету, спросил Игорь, - тебе никогда не хотелось сказать: «Не дам!»? Или хотя бы не подписывать эти фиктивные акты о потере трала?
Трал-мастер порозовел лицом, глубоко затянулся и, пыхнув дымом, ответил:
- Я бы с моим превеликим удовольствием, но как-то уж повелось так. Да и не поймут меня, а уж о поддержке, и говорить нечего.
- Повелось…- доктор усмехнулся и закурил новую сигарету. - А ты начни делать так, чтобы «повелось» по-другому – не воровать.
- Горазд ты учить. А сам, небось, в Луанде по первому требованию капитана продал таблетки от малярии.
- Ну, ничего на пароходе не утаишь,- рассмеялся Игорь, но тут же посерьёзнел, - только неверная у тебя информация, Никитушка. Капитан не потребовал, а попросил – я ему в этих делах не подчинённый, как ты знаешь. И я не продал их ангольскому офицеру, а даром отдал – очень уж он просил для своего больного сынишки. И, напоследок, передай своему осведомителю, что я эти таблетки не у команды украл, как тот трал «смайнали», а лично свои отдал. Если не веришь, спроси у команды, кому, мол, таблеток не хватило? Вот так-то.
- А сам как же?- спросил Пронин.
- А вот так же,- бесцветно ответил доктор, прищурясь глядя на тлеющий кончик сигареты,- Кстати, старпом, - поднял он глаза на Пронина,- а ты, почему молчишь? Тебя же в первую очередь всё это касается. Или нет?
- А что тут можно сделать, Игорь? Никита прав – не нами это заведено.
- Ну, а как же совесть коммуниста? - съехидничал доктор.
- Да хватит тебе! Моя «совесть коммуниста» чиста, поскольку я ещё пока ничего не украл.
- Именно, что «пока».
- Не надо к словам придираться, или обидеть меня хочешь?
- Да нет, не хочу, - скучно ответил Игорь, - просто, думаю, придёт время, и будешь не только других покрывать, но и сам брать, - сказал и с силой загасил в пепельнице сигарету, словно точку поставил.
Никита недоумённо переводил взгляд с одного на другого и, не выдержав, взмолился:
- Да чего вы, в самом деле? Док, прекрати! Какая муха тебя укусила сегодня? Цеце здесь, как будто, не водится, - сострил. Но призыв его повис в воздухе.
Пронин всё-таки обиделся.
- Не много на себя берёте, Игорь Иванович, - предсказывать? - сухо спросил он, - вы полагаете, что кроме вас, честным никто не может быть?
- Быть чистеньким и быть честным, это не одно и то же, - уронил доктор, подымаясь и направляясь к двери.
Никита хотел его остановить, но, по выражению лица Игоря понял, что это бесполезно и грузно обмяк в кресле.
- Что-то нервными все мы стали, - попробовал смягчить происходящее Пронин, когда за доктором мягко защёлкнулся дверной замок, и стал неспешно собирать карты.
- А он в чём-то прав, - без связи с услышанным, сказал Никита, - только толку с того…. А вообще, матросы его уважают. Знаешь, Георгич, он ведь даже в трюмы и в машинное отделение спускается – народ, так сказать, на рабочем месте обследует. Видел когда-нибудь такое? С глазом у механика опять же…. Ведь мог и ослепнуть бедолага. Так мне тогда врач госпиталя сказал. Он, кстати, с Игорем вместе учился, а потом эмигрировал. Вот как бывает.
- Да, бывает, - думая о чём-то своём, отозвался Пронин и стал убирать со стола.
- Выпьешь ещё?
- Нет, не хочу. Настроение пропало, - отказался Никита и сокрушённо вздохнул.- Я вот что думаю, - немного помолчав, обеспокоено продолжил он, - как бы послезавтра на партсобрании Игорь не выступил. С него станется.
- А зачем ему это? Тралы – не его епархия, - убрав всё кроме коньяка и конфет, успокаивающе сказал Пронин, разлил спиртное по рюмкам и сел.
Никита машинально взял свою рюмку и ответил:
- Оно-то так, конечно, но опаска берёт.
- Тебе-то чего бояться?
- Так не за себя боюсь, за него. Он ведь, если начнёт, много чего может наговорить. Помнишь, мы недавно тьму неразделанной рыбы за борт смайнали.
- Помню, конечно. В цехе не успевали обрабатывать. Вот и выбрасывали. Не в первый раз.
- Ну, да. Только навыбрасывали столько, что океан краснел окунем аж до горизонта. Смотреть было тошно.
- Зато план по подъёму перевыполнили. Так ты к чему это?
- К тому, что услышал я тогда разговор Игоря с Юрасиком, что из моей команды. Как раз об этом. Юрасик говорит, мол, что же мы делаем, ведь своим детям ничего не оставим с таким ловом. А Игорь ему, что у нас всё так, через задницу делается, лишь бы галочки в отчётах поставить.
- Ишь ты. Твоему Юрасику отроду не больше двадцати, а туда же – «что детям оставим?», - сдерживая раздражение, сказал Пронин. - Ну, и что, в конце концов? Поговорили и поговорили.
- Не скажи. Игорь тогда сказал, что безнаказанным это оставлять нельзя. Вот я и подумал.… Здесь – куда ни шло, а если на берегу будет высказываться? Не кончится добром. У нас этого не любят – могут и с флота попросить.
- Обойдётся. Это к концу плавания раздражение у всех, и у него тоже, накапливается. Через неделю зайдём на Канары, побегаем по магазинам да кафешкам - всё как рукой снимет. Обойдётся, - не очень уверенно повторил Пронин.
Этой же неуверенностью он мучился и во время собрания. Но, слушая монотонное выступление капитана, постепенно стал успокаиваться. Однако доктор всё-таки слова попросил. После того, как капитан закончил рассказывать об успехах промысла и, поздравив всех с предстоящим заходом в Лас-Пальмас, сел за стол президиума рядом с ним и первым помощником, Игорь и задал ему вопрос по поводу загубленной рыбы. Мол, не по-хозяйски это, и кто отвечать будет. В кают-компании установилась небывалая тишина. Кто с любопытством, кто с недоумением и редко кто с пониманием смотрели на врача. Опешил и капитан. Но, снова встав, нашёлся быстро и поднял старшего мастера по обработке.
- Вот ты, Кирьяков, и ответишь. Правильно доктор вопрос ставит, по партийному. Я хотел об этом с тобой на берегу поговорить, но раз общественность требует…. Придётся лишить твой участок премии.
- Так ведь почему так произошло, - подскочил Кирьяков, растерянно озираясь по сторонам, - рук у нас недостаточно – сократили ведь, да и тралили очень быстро…. Вот и пришлось…. К тому же, мукомолка не справлялась.
- Мукомолы тоже своё получат. А насчёт рук ты мне лучше не говори. Мог в аврал всех свободных от вахты брать на обработку. Кстати, и доктора тоже. Всё, хватит, - пресёк он намечавшиеся возражения и повернулся к писавшему протокол первому помощнику. - Так и запиши – всех провинившихся лишить премии.
Тяжёлое молчание собрания стало перерастать в тревожный гул.
- Тихо, тихо, - поднял капитан руку, - а вы чего хотели? За угробленную рыбу премии получать?
- А почему только матросов наказываете? А командиры? - спросили из задних рядов.
- Это кого вы имеете в виду? Мне, что ли, рыбью муку прикажете молоть, да рыбу шкерить? Так что глупых вопросов прошу не задавать. Ну что, Игорь Иванович, - после непродолжительной паузы обратился он к доктору, - вы удовлетворены решением собрания? - и чуть заметно усмехнулся. - Команда, я вижу, удовлетворена.
Сильно побледневший Игорь тяжело поднялся и, глядя капитану в глаза, сказал:
- Это подло. Всё, что вы сейчас сказали – не имеет никакого отношения к наведению порядка в работе, тем более, к справедливости. И, если уж речь пошла о наказании, то, в первую очередь, нужно наказывать себя, а не матросов и мукомолов.
- Да? - удивлённо поднял брови капитан. - Но, вы, наверное, прослушали, что я говорил по этому поводу.
- Наказывать нужно и вас и замполита заодно, - оставив реплику капитана без внимания, продолжил Игорь, - и не только за браконьерство, или как такое называется…
Все замерли. Первый помощник даже рот приоткрыл от возмущения и смотрел то на побледневшего капитана, то на судового врача.
- Лично с вас, - слышно сглотнув, продолжил доктор, обращаясь к капитану, - нужно спросить за не целевое расходование валюты, за незаконный сбыт мясных туш, за продажу судового имущества, - дальше от волнения он продолжить не смог и тяжело опустился на стул. Но и сказанного было предостаточно.
- Это как вас прикажете понимать, - не сразу вышел из замешательства капитан,- поясните, о какой валюте идёт речь?
- А где фрукты и цитрусовые, на которые выделяется валюта? Хоть один лимон купили? А тот мизер, что брали с берега, моряки в судовой лавке за свои деньги моментально разобрали. Многим вовсе ничего не досталось.
- Отвечу. Валюту эту я никуда не использовал, как вы намекаете, а сэкономил. Опять же, для чего? Чтобы поделить на всех перед заходом. Неужели кто-то откажется?
Капитан победно обвёл глазами сидящих в кают-компании. Моряки неодобрительно молчали.
- Ну, что, доктор? Разоблачение не состоялось? - спросил капитан и натянуто рассмеялся. Больше нет вопросов? Ах, да. Что-то там вы спросили про судовое имущество. Поясните. А то очень уж на клевету смахивает.
Игорь Иванович снова поднялся. Казалось, что он успокоился, хотя бледность лица говорила об обратном.
- Хорошо. Тогда пусть замполит ответит, кому он отвозил на берег мясо, когда мы стояли на рейде в Луанде?
Капитан приободрился.
- Ну, замполит, отвечай, - с облегчением передал он слово и сел.
- А какое, собственно, вам дело, доктор?- неохотно поднялся первый помощник,- это ваше мясо что ли?
Такой глупости даже от этого горлопана мало кто ожидал, и по кают-компании прошёлся сдержанный смешок.
- Это мясо команды, - улыбнулся Игорь.
- Ну, и что? А команда не знает, что ли, что мы с ангольскими друзьями находимся в дружеских отношениях? У них проблема с продовольствием, вот мы и помогли.
- Четырьмя полутушами говядины? - издевательски продолжил доктор. - И потом, кто вас на это уполномочивал? Государство? Экипаж? Или капитан? А может, вы продали мясо «дружеским друзьям» по собственному хотению?
- Вы не забывайтесь, Игорь Иванович! Я всё-таки ваш парторг, значит, представитель партии. И не к лицу вам так со мной разговаривать. Если вам непонятно, что я сказал, объяснимся на берегу. Только запомните, я мясо не продавал, а передал в дар от нашего экипажа. Всё.
Замполит хотел сесть, но следующий вопрос его остановил.
- А кому трал вы «передали в дар?».
Никита переглянулся со старпомом и заёрзал на стуле. Пронин, сжав зубы, уставился в стол. Дело заходило далеко и принимало совсем дурной оборот. Сначала ещё была надежда отмолчаться. Теперь, видимо, не удастся. «Ну, зачем он вылез, зачем? Больше всех надо, что ли? Так удачно рейс складывался. А тут, не только премии лишат, вовсе судебное дело могут открыть, если действительно на берегу разговор продолжится – в передачу трала в дар не поверят. Впрочем, дело до берега не дойдёт – капитан не позволит», - проносилось у него в голове, но успокоения не наступало.
- Та-ак, - поднявшись и тяжело опираясь о стол кулаками, угрожающе протянул капитан (замполит с облегчением сел и поспешно стал что-то строчить в протоколе), - ещё новость. А откуда, собственно, вам это известно?- вперил он взгляд в доктора.
Игорь нутром почувствовал, как забухало сердце у Никиты, и с запоздалым сожалением подумал, что зря всё затеял. Ответил нейтрально:
- Да вот, известно. А вы разве не в курсе?
- Трал-мастер! - загремел капитан (Никита подскочил.), - что за история с тралом, почему не доложили? Или потеряли, как всегда? - подсказал судорожно сейчас соображающему Никите.
- Ну, в общем, не успел доложить, - мучился тот, стараясь не смотреть на Игоря, - готов ответить, - пролепетал и сел, глядя до конца собрания себе под ноги, не в силах поднять голову.
- Что произошло, старпом? - переключился с трал-мастера капитан.
- Донным тралом работали, - глядя куда-то поверх голов сидящих в кают-компании, с усилием процедил Пронин. Как же ненавидел он в этот момент и поднявшего его капитана и Игоря, и, почему-то, Никиту. Но, больше всего проклинал судьбу, снова заставившую его кривить душой, а попросту – лгать, отлично понимая, что все знают, что он лжёт, и смотрят на него с насмешкой или презрением. - За скалу зацепились. Рапорт напишу, - тускло закончил он.
Две оставшиеся до захода недели приятели друг друга старательно избегали. И если трал-мастеру ещё была нужда обращаться к старпому, то доктор сумел уклониться от встреч с ним; Никите же приветливо кивал, проходя мимо, но в разговор старался не вступать. А в Лас-Пальмасе пропал совсем. Спохватились его в тот же день, как он не вернулся на пароход. Все свободные от вахты были отправлены на поиски, но это ни к чему не привело. После радирования о происшествии на базу получили приказ задержаться ещё на трое суток, обратиться за помощью в полицию и найти, найти обязательно. В противном случае капитан и замполит могут о своих должностях забыть. Обратились. Но доктора здесь уже не было, что и подтвердили соответствующие документы. Зато незапланированная задержка обернулась ещё одной неприятностью – исчез с парохода повар. Его уже особенно и не искали, так как он кому-то сказал перед сходом на берег о своём намерении не возвращаться. Сразу об этом не доложили, посчитав шуткой. Так, во всяком случае, объяснили капитану своё молчание матросы.
Настроение экипажа было хуже некуда – о получении премиальных можно было забыть окончательно. Большинство из команды беглецов ругало, кто-то называл их предателями Родины, но были и такие, кто понимал их поступок и тихо сочувствовал.
Пронин вслух поддерживал осуждающих, но наедине с собой не был столь категоричен в оценках. Долго не мог разобраться в своих ощущениях, пока, наконец, честно не признал, что просто позавидовал Игорю. Сам на такое в своё время он не решился.
Было это года четыре назад. Он с подменным экипажем летел в Португалию, где их ждало судно. Пересадку делали в аэропорту города Шеннон. Дожидаться своего рейса предстояло долго, валюты ни у кого не было, и все, вволю наглядевшись на двери гостеприимного бара, дремали в креслах. Пронин с внутренней дрожью всё ожидал подходящего момента. Наконец, как ему показалось, такой момент наступил – капитан и замполит убедились, что никто не помышляет о бегстве, и перестали сверлить зал глазами, погрузившись, как и все, в дрёму. Выждав ещё немного, Пронин поднялся и, деревенея спиной, заставляя себя не оглянуться, не спеша пошёл к книжному бутику, около которого стояли и о чём-то беседовали двое полицейских. Он и теперь помнил их до мельчайших подробностей: мужчина, крутивший в руке коробок спичек, и женщина; оба светлорыжие, конопатые. Только у мужчины конопушки были рассыпаны по всему лицу, а у женщины очень симпатично - по переносице и чуточку рядом, на щеках. Оба крупные, но женщина в габаритах несколько уступала. Форма окончательно обезличить их не могла, но всё-таки придавала какую-то одинаковость. Пронин приблизился, и оба полицейских почти равнодушно посмотрели на него. Он же на не очень хорошем английском представился и, запинаясь почти на каждом слове, стал говорить, что был бы не прочь остаться здесь, только нужно куда-нибудь отойти, где он смог бы говорить спокойно.
Пронину даже сейчас, спустя время, вспомнив свою попытку, стало стыдно, так как ничего этого (хоть и готовился заранее к подобному случаю) он не сказал; а оробев, стал просить поменяться с ним спичками, так как он якобы их коллекционирует. Мужчина, глядя на вспотевшего просителя, видимо что-то понял в нём и, презрительно усмехнувшись, демонстративно отвернулся. Женщина на подошедшего смотрела удивлённо. Потом всё-таки забрала спички у напарника и протянула Пронину. Тот жалко улыбнулся, поблагодарил и с облегчением ретировался. Всё оставшееся время до прибытия в Лиссабон он внушал себе, что поступил правильно - не предал ни Родину, ни семью, но чувство гадливости ещё долго не покидало его. Вот и сейчас ему было тошно вспоминать этот эпизод, который однозначно говорил, что он тогда просто струсил.
В Клайпеду пришли в положенный срок. Встали на рейде. По очереди стали прибывать пограничники, таможенники, санитарно-карантинные службы. Наконец, было разрешено подойти к причалу, где давно размахивали руками, цветами, платками встречающие. Пронина не ждал никто (жене он категорически запретил приезжать сюда, так как не мог даже представить, что она будет ходить по городу, который наполнен его воспоминаниями и поэтому принадлежал ему одному). Но на палубу он всё-таки вышел, как выходил каждый раз по возвращении, и вглядывался, вглядывался в приближающиеся фигуры и лица, как будто ожидал, что увидит то, единственное лицо, которое осталось за десятью годами разлуки. И, вдруг, всё сжалось внутри – в толпе мелькнула головка с облаком пепельных волос. Неужели? Та, встреч с которой он боялся и старательно избегал все эти годы, здесь? Судьба? Увидев, что уже спустили трап, Пронин, расталкивая матросов, заспешил на берег. Он метался из конца в конец причала, не обращая внимания на насмешливые или вопросительные взгляды людей, но, увы, - Эгле, которую сейчас хотел бы видеть больше всего на свете, не было. Понуро он снова поднялся на борт.
На берегу его ждала телеграмма от жены. Они с дочерью – в Дзинтари (там Пронин уже лет семь снимал комнату в частном домике) и ждут его. Встреча с женой, с которой они как-то быстро стали чужими друг другу, его не вдохновляла, а вот по дочери соскучился очень.
Дела сдал быстро, и так же быстро, проявив массу находчивости и вручив массу подарков, записался на следующий рейс, ограничивающий его отдых половиной месяца. Значит, с учётом того, что ещё нужно было подготовиться к отходу, вернуться должен через неделю, с удовлетворением отметил он.
Любил он Прибалтику, любил строгое Балтийское море, так не похожее на изнывающее в истоме Чёрное, которому когда-то отдавал предпочтение. Он знал, чьи глаза были тому виной.
- Леночка, не убегай!- обеспокоенно позвала жена дочку и потрусила следом.
Пронин с неприязнью отметил, как неуклюже она бежит, тяжело неся по песку порыхлевшее тело, чего не мог скрыть лёгкий халатик. «Что же дальше с ней будет?»,- почти равнодушно подумал он, имея в виду и всё учащающиеся приступы бронхиальной астмы, и развившийся сахарный диабет. Что только ни пытались делать родители Вики, да и сам Пронин, куда только ни отправляли её на лечение, в каких только соляных пещерах ни сидела она, в какие только воды ни окуналась, какие только таблетки ни глотала – не помогало ничего. Как оказалось, роды, на которые так рассчитывали её родители, не только не вернули здоровья, но усугубили его. Поработала главным врачом около четырёх лет, но больше выдержать не смогла – задыхалась и в своём кабинете и в кабинетах более высокого начальства, приступы преследовали и в жару и в холод, и купировались всё труднее. Плохо помогали даже гормоны. Единственным местом, где чувствовала себя более-менее сносно и могла хоть немного расслабиться, было село, в котором они приобрели домик. Довольно удовлетворительно, как ни странно, она переносила и прибалтийский сырой климат, и даже поговаривала о переезде сюда или в Ленинград, где смогла бы всё-таки работать. Но понимала, что далеко от родителей уехать не может. Стал катастрофически портиться характер, который и раньше нельзя было назвать медовым.
«Как же меня всё-таки угораздило на ней жениться», - в который раз задавался вопросом Пронин, не спешащий догонять жену и дочь, - «я ведь никогда и не любил её. А с какого перепугу я разглядел в ней красавицу? – чего стоит только пористая кожа на лице. Эх, родители… Всё интриги ваши». Он иногда подумывал о разводе, но всегда что-то мешало, то у жены серия приступов возникала, и она ложилась в больницу, то не решался завести разговор, боясь истерики, и, как результат, тех же приступов, то почти подряд уходил на два рейса и не мог выбрать время. А потом увидел, как подросла дочь, и понял, что её ему будет очень не хватать. «Нужно было раньше думать, теперь не развестись», - и сейчас привычно придумал очередную отговорку и стал подсчитывать дни до отъезда.
- Папа, а этих чеков хватит мне на одежду и куклу?- с самым серьёзным видом, озабоченно спросила дочь. - Мама говорит, ты мало зарабатываешь. Неужели нельзя для нас заработать больше?
- Хватит, Леночка, хватит, мой Котик, тебе на всё. А мама просто пошутила.
- Какие шутки, за десять лет не мог машину привезти. Всё отцовскую добиваем, - укоризненно заметила жена.
Подобные разговоры происходили всё чаще, и Пронин очень огорчался, что в них начала участвовать десятилетняя дочь, чем дальше, тем больше становясь похожей характером на мать. Пронин боялся, что сойдёт с ума, если однажды увидит, как его Котик будет трясущимися от вожделения руками жадно перебирать в магазине барахло, не имея сил остановиться на чём-то одном.
Отпущенная неделя, слава богу, закончилась, и он, оставив все чеки для «Берёзки» жене, с облегчением вернулся в Клайпеду.
До тридцати лет время течёт неспешно. Потом скорость постепенно нарастает, а после сорока, вдруг осознаёшь, что жизнь стремительно уходит – и горе тому, кто к этому времени не достиг желаемого, уже не достигнешь.
Пронину в этом и повезло, и нет. Капитаном, слава богу, стал, а вот перебраться на какую-нибудь должность в министерство не вышло – умер отец Вики, который ему это твёрдо обещал. Вскоре умерла и тёща. А к концу перестройки Пронин похоронил и своих родителей.
Рушился маломальский порядок, жить становилось всё трудней, впереди чувствовалась какая-то неопределённость. Но пока ходил в море, особых проблем его семья не ощущала. Однако вскоре и уйти в рейс стало непросто – списывались «на иголки» пароходы, и моряков стали пачками увольнять, в первую очередь, русских. Устраивались какие-то пикеты, писались какие-то петиции, но Пронин в этом не участвовал – у него сохранялись ещё давно налаженные связи, и без парохода он пока не оставался. Но вскоре и ему стало неуютно – явно ощущалось, как всё настойчивее «оккупантов» выживают из Прибалтики. И вот уже пошли разговоры о выходе Литвы из Союза, и не только разговоры. Он старался не обращать внимания на политику, только прилагал все усилия (которые в итоге оказались тщетными) по переводу его в какой-нибудь российский порт. Прочно налаженная жизнь, наконец, обрушилась совсем – в один прекрасный день он остался без работы. Пришлось вернуться домой.
Бывший капитан оказался не нужным никому.
Несколько лет выручали давние навыки по ремонту телевизоров – граждане не спешили выбрасывать их до последнего, и «на хлеб и сигареты» зарабатывать удавалось. Наловчился ремонтировать и компьютеры. Деньги за проданную родительскую квартиру тоже какое-то время держали на плаву. Но очередные, «гайдаровские», реформы уничтожили все сбережения. Жена окончательно обосновалась в селе (чему Пронин был только рад) и на удивление всем занялась разведением овец. Дочь ударилась в коммерцию – занялась продажей музыкальных дисков.
Жизнь менялась стремительно, и он за ней уже не успевал. Да и не старался. Всё с большей неохотой, лениво, периодически переселяясь в больницу, ковырялся в чужой аппаратуре. Почти ежедневное подорожание запчастей энергии добавить не могло.
Всё реже звонили в дверь, пока, наконец, заказчиков не осталось совсем. Последний отремонтированный мобильный телефон уже полгода где-то пылился невостребованным.
И тогда он шагнул ещё на одну ступеньку вниз – устроился дворником.
Жизнь прошла.
- Жизнь прошла,- сказал он вслух, сидя перед трюмо.
- Почему же ты её не изменил? - усмехнулось отражение.
Пронин насторожился.
- Что ты хочешь этим сказать? - дрожащим голосом спросил он.
- Ну как же, ты ведь тут не так давно разглагольствовал, что вот если бы начать всё с начала…
- Так ведь если бы. Но, к сожалению, начинать с начала людям не дано.
- Чего юлишь? Зачем опять лицемеришь? Я же предоставил тебе такую возможность, но ты не исправил ничего.
- Какую возможность?! - внезапно визгливо закричал и затрясся, начавший что-то понимать, Сергей Георгиевич. - Что ты мне предоставил?! Отправил по воспоминаниям? Так я и без тебя этим каждый день занимаюсь!
- Не вопи. Значит, не веришь? Тогда скажи, где письмо?
- К-какое письмо? - заикаясь, спросил Пронин.
- Сам знаешь, какое.
Да, Пронин знал. Лет пять назад, в искупление грехов и с наивной надеждой на что-то лучшее, он всё же написал своей Эгле. Написал и получил ответ, спрятав его на всякий случай (чтобы не попалось на глаза жене и дочери, которые всё же иногда могли появиться) в одной из книг.
- Вспомнил? Вот и достань его.
Дрожа всем телом от предчувствия чего-то нехорошего, Сергей Георгиевич, хрустнув коленями, поднялся и, зачем-то постоянно оглядываясь на зеркало, пошаркал к стеллажам. Забрался на табуретку и из-за ряда книг, с трудом дотянувшись, вытащил положенный на бок «Морской справочник». Сполз с табуретки, трясущимися руками раскрыл книгу и вытащил… два одинаковых конверта. Книга полетела на пол. Держа в каждой руке по письму, Сергей Георгиевич растерянно переводил глаза с одного на другое. Наконец потрясённо посмотрел на трюмо.
- П-почему два?.. Откуда два?..
- А ты читай. Вслух читай.
- К-какое? - тупо спросил Пронин.
- Любое. На выбор. То, что больше нравится, - усмехнулось отражение.
Пронин стоял в растерянности. Пересилив себя, вытащил из одного конверта истёртый на сгибах листок. Мог бы и не вытаскивать – знал письмо наизусть. Всё-таки, нацепив очки, развернул и стал читать:
- Здравствуй Серёжа!..
Слёзы побежали по морщинам. Буквы расплывались перед глазами, но он продолжал, всё быстрее шевеля губами.
- Теперь читай другое, - прервало его отражение.
Сергей Георгиевич торопливо развернул второй листок бумаги и побежал по нему глазами. Слово в слово письмо повторяло первое. Он напряжённо выхватывал из текста цитату за цитатой:
«…Я не знала, что и думать…. Писала тебе домой, но ответа не было… Я очень боялась, что с тобой произошло несчастье, иначе ты бы обязательно написал мне или позвонил…. Прошло несколько лет…. Что ты женился, узнала в порту (я ведь стала журналистом и часто там бывала), это едва не убило меня… Замуж вышла неудачно, развелась (здесь, как всегда, Сергей Георгиевич застонал от ненависти к себе), но зато у меня есть сын и я рассказываю ему о тебе, как будто ты и есть его отец – родного он не помнит и не знает… Обида на тебя какое-то время была, но я (ты должен помнить) всегда подсознательно чувствовала, что быть нам вместе – не судьба… Я благодарна тебе за то короткое время, когда нам было так хорошо вместе, спасибо тебе, что подарил мне этот кусочек жизни…. Единственно, о чём я жалею…».
Дальше Сергей Георгиевич читать не мог. В самый первый раз, когда до него дошли слова: «… ждала, что мой Серёжа чуть-чуть будет настаивать (помнишь, в Ялте?), я бы тогда не смогла отказать…. Я молилась, что бы ты догадался и вошёл ко мне в комнату, даже дверь приоткрыла, но что-то тебе помешало, или я мало её отворила, (как я корила себя за это!) и ты не заметил», он испытал такую муку, что в дальнейшем эти строки всегда пропускал.
В конце она просила больше не писать, поскольку жизнь прожита, вернуть ничего нельзя, да и привыкла она быть одна или с сыном, который может скоро жениться, ведь ему уже двадцать пять.
«Пять лет она ждала меня»,- привычно отметил Николай Георгиевич и аккуратно сложил и вложил в конверты оба письма.
- Ну, что, – спросило отражение, - поверил теперь?
- Чему?
- Хотя бы тому, что ты лицемер, - рассердился собеседник. - Это же надо, снова плакаться на судьбу и искать виноватых.
- Я честно... - тряся письмами, попытался что-то сказать Пронин.
Отражение жестом остановило его.
- Нет, не честностью ты страдал, а трусостью. Просто всю жизнь боялся, что тебя могут в чём-то уличить. А что ты хотя бы сам для себя сделал? Разве что моряком стал. Этим «геройским» поступком постоянно и упивался. Так ЧТО ты исправил во второй раз, как намеревался?...
Эх, слизняк. А Эгле? Предать такую девушку! Как можно было променять её на… машину с квартирой?!
- Замолчи! - закричал Пронин и, схватив табуретку, занёс её над головой. - Замолчи, - повторил он уже не так грозно, - разобью.
- Да быть такого не может.
Зеркало издевательски расхохоталось.
Вне себя от нахлынувшей ярости Сергей Петрович размахнулся и хотел швырнуть табуретку в глумливую физиономию, но рука безвольно опустилась и табуретка упала на пол. Швырять было не в кого. Отражение исчезло. Он зажмурился. Открыл глаза и, вытянув руки, пошёл к трюмо.
- Эй, ты где?- тревожно спросил он и, подойдя, коснулся стекла рукой.
В трюмо отражалось всё, кроме самого Сергея Георгиевича. Он хотел испугаться, но только рассвирепел.
- Значит, так ты со мной? Пустое место я для тебя? Решил вообще меня не замечать? Сейчас увидим, есть я или нет, - бормотал он, возвращаясь к уроненной табуретке. Схватил её, постоял, согнувшись, будто к чему-то прислушиваясь, затем взвыл, быстро развернулся и швырнул. Зеркало взорвалось множеством осколков, и в них сверкнули картинки его жизни. Вспыхнули и погасли. И сразу стало тихо. Даже с улицы не доносилось привычных звуков. Сергей Георгиевич, пошатываясь, вышел на балкон. Темно. Бесшумно наплывали тучи, завораживая и притягивая к себе. И вдруг он напрягся и навалился на перила. Ещё боясь поверить, он всматривался в серое небо, откуда спускалась к нему тоненькая фигурка девушки с облаком пепельных волос на голове, в которых запутался лучик солнца. Да, это была она, его единственная любовь, его боль. Она приближалась, но очень медленно, и Пронин не захотел ждать.
- Эгле, - простонал он, - Эглюте моя… Я сейчас…
Потянул ветер, приглашая опереться на него, и Сергей Георгиевич, раскинув руки, подался грудью навстречу. Старые, ветхие перила в отчаянье всхлипнули и выпустили его.
Он даже не вскрикнул – его сердце разорвалось в самом начале полёта.
