№12/2, 2010 - Проза

Родион Тунинский
Приглушенный свет

Приглушенный свет…. Лампа склонила голову в поклоне.
Еще один поклон. Сколько их было за эти годы. Вата, наполненная стертым гримом, в котором больше усталости, чем признания. Столик, пожелтевший не столько от времени, сколько от однозапаха. Все эти годы в комнате пахло одним и тем же. Аплодисментами, овациями и тишиной женщины…

Гримерка великой Танцовщицы (в данном случае это не профессия, а имя) уже давно служит для нее домом, кабинетом и исповедальней. Впервые она зашла сюда, когда ей было около 19 лет. Выпускница Хореографического училища, она оставила смех и завистливые взгляды мужчин в балетном классе. В театр впорхнула бабочка, для которой существовал только Танец….

Первая позиция, вторая позиция и так далее. Французские термины сыпались, словно блестки на платье. Предстояла премьера «Жизели». Самое трудное - сыграть сцену сумасшествия. Она решила: буду сама собой, а там как выйдет. Музыка Адана затягивала. Не помня свою партию, поддаваясь телу, внутренний голос твердит, забудь про ритм, двигайся. Словно в анабиозе ее руки совершают кругосветное путешествие. Они тянутся к домику лесничего, еще мгновение и они собирают лилии на пруду, минуту спустя они бьют в барабаны, в огромные барабаны-людоеды, такие водятся только в Африке у древних племен. Голос барабанов все громче. Они уже не стучат-кричат. Жизель, очнись!!!!!. Но танец продолжается, и ноги двигаются как на шарнирах, теперь она гуляет по Венеции одетая в маску, она канатоходец, она парализована и пытается встать. Тело. Ее тело провели через тысячи проводов, одетых в лягушачьи чешуйки, ее тело покрыто снежинками, снежинками, которым самим холодно и бьет озноб. И вот сейчас руки поднимаются ввысь, целясь и заряжая, и она падает в объятие партнера…. Сцена закончилась… Начался успех.
Зал немой и пораженный силой ее танца, отныне, словно собака Павлова, будет рукоплескать ей стоя.

Ей за семьдесят, не хватает регалий, чтобы награждать ее. В небе давно сияет звезда с ее именем. Она едет домой. Просит старого верного пса, когда-то блиставшего с ней на одной сцене, а ныне уставшего и оплывшего, заказать ей служебный автомобиль. Ехать каких-то пять минут. Квартира на набережной совсем близко от квадриги коней ее театра. Подъезжает машина. Удивленно бросая в бой бровь, она видит, что в машине на заднем сиденье молодой папа с крошечным сыном. Им по пути, это дети и внуки Театра, не знающего имен и званий. Мило улыбнувшись, она садится с ними на заднее сиденье и просит везти домой. Город вечером оживает языческими огнями, очень похожими на шаманские танцы. Дождь скребется в стекло автомобиля, напоминая, что жизнь продолжается. В каждой капле…
Танцовщице хочется открыть окно, она боится, что капли разбившись о стекло, умрут, не успев насладиться теплым вечером. Она впускает их в машину, разрешает им заглянуть ей в ладонь. Медленный темп убаюкивает малыша, и он машинально кладет голову на колени Великой Балерины. Засыпает, ворочаясь и стремясь поудобней устроиться. Ее рука, никогда не качавшая своих детей, гладит его детские волосы, в этих движениях есть логика. Пожалуй, впервые любовь в этом мире логична и не менее прекрасна, чем в хаосе. Ей пора выходить, но она не хочет и просит водителя ехать дальше, на окраину города, где живет малыш и папа, ей дорог сон ребенка. Удивительно, но этот маленький комочек, дает ей жизнь. Он для нее ручей, из ее детства. Она засыпает вместе с ним и видит тот самый свой смех, оставленный в балетном классе училища. Эх, говорит ей смех, похожий на теплое сдобное тесто, может ты зря тогда не взяла меня с собой в театр…

Эта первая поездка в другой город. Ей всего 14, и сдав классику и ритмику на «отлично», она получила в награду путевку в пионерский лагерь. Плацкарта, масса таких же мальчишек и девчонок как она, у нее верхняя полка. Соседом - рыжеволосый паренек из детского хора театра. Он похож на Конька-Горбунка, взгляд глупо-проникновенный, с угрюмцей и задорным смехом одновременно. Она испытывает волнение и любопытство. Странно на ней нет «пачки», а все равно интересна, она не стоит на пуантах, а мальчик все равно глядит на нее. Худая, как палка обглоданной чурчхеллы, она слышит свой живот, вопросительно раздающий открытки из будущего. Дети весело болтают на верхних полках своего экспресса, мчащего их в первую любовь и поцелуи за пионерской комнатой. Он предлагает ей уединиться и строит шатер из белых простыней. Проходящая мимо вожатая делает вид , что не замечет взросления первого отряда. Первого в жизни и Первого по возрасту. Простыня соединяет верхнюю полку с нижней, и хотя солнце врывается в купе настойчиво и нагловато, у них в шатре темно и напряженно. Еще никогда юноша не видел столь разумно построенного тела, еще никогда она не ловила на себе столь открытые взгляды. Она понимает, что что-то не так, и смело спрашивает о причинах его замешательства. Ее грудь, отвечает он, ее просто нет, девчонки-ровесницы давно и жадно привлекают мальчишек, кокетливо демонстрируя первые ростки взрослой жизни. Он говорит, что будь поэтом, сравнил бы ее с пирогой, плывущей по Амазонке, с туфелькой-лодочкой, надетой на фею, с роботом-одиночкой, умеющим ходить по прямой. Она смеется, но в смехе звучит горечь первого фиаско, ей невдомек, что через два дня, на открытии смены, во время праздничного концерта, ее гибкость и пластика поразят взрослых, а старый худрук вечером в своей комнате, что заперта между костюмами и духовыми инструментами, сделает запись в тетрадке: «Совсем не обязательно дожидаться дождя и грозы, чтобы наблюдать за радугой, она явилась к нам в облике юной девушки, танцующей под музыку Вивальди...».

Их знакомство произошло на третьем этаже театра, в служебном буфете, где балетные ели сплетни и запивали их слухами, где артисты оперы и хоровые эти слухи множили, проглатывая и переваривая в своих огромных желудках. Большой самовар, такой же огромный как сам Театр, дал третий звонок, и он, кучерявый красавец, приехавший покорять Город из глубинки, не зная в лицо грандов не уступил ей очередь за кипятком. Все их отношения в дальнейшем строились на пару, кипели и выкипали, особенно это было видно в танце. Однажды, когда его Хосе запутался между бутафорских стульев, а музыка, словно грек-олимпиец брала недосягаемые высоты-шедевры, он так сильно взял ее в поддержке, что было слышно как она застонала, но это был стон не боли, но страсти. Наверное призрак Проспера Мериме в ложе бенуара загадочно кивал им в знак согласия, именно такой писатель видел свою Кармен… А потом он бросил ее прямо у трапа самолета, где-то в Хитроу или Схипхолле, он просто не взял ее багаж, спотыкнулся и мило прошел под руку с новенькой примой, фамилия которой пахла фруктами… Свежими фруктами-однодневками. Сидя в гримерке у зеркала, на нее накатывала боль, все сильней и активней боль обозначала свое присутствие, добравшись до вершины, боль расположилась лагерем у ее горла, заставив ее опуститься на колени в приступе тошноты. Ржавый желтый кран-таракан умывальника затянул трубную песню. Вода потекла, словно находясь в блокаде, текла пробиваясь и выдавливая по капельке свои силы. Кое-как намочив лоб, Танцовщица пыталась встать, обнаружив что его предательство забралось в самые дальние места ее тела. Итогом отношений стал красный рисунок стекающий по ее ногам. Тонкие ноги-смычки, окропились кровью нерожденной плоти, доказав что у великих не может быть пуговок-распашонок. Театр не прощал, театр не щадил, театр как Люцифер забирал все, правда, играл театр честно… Взамен был успех. Потом она назовет это - провалом…

Ей уже пятьдесят, рядом никого, лишь верная домохозяйка, исполнявшая службу просто и верно. Две женщины - две правды. Отправляясь на репетицию нового балета, она просит свою подругу (и такое бывает), купить зелени, особо петрушку, и все остальное по необходимости. Она уже живет в том самом доме, окна которого строго настрого запрещено открывать, внизу трасса и въезд на работу Господина и Хозяина всех городов. Однажды она пожалуется ему и ей будет сделано исключение: разрешат выходить на балкон и слушать пластинки Вертинского. «В бананово-лимоном Сингапуре, в буре…» Ей особенно нравится эта строчка-дочка-точка. Буре-Буре, она ставит ударение на второй слог и смотрит на свою гостиную, где тяжелыми шагами, похожими на поступь почетного караула ходят часы того самого мастера, у которого ударение на второй слог. Ее хозяйка дома, чьи обязанности пишутся в обратном порядке, идет по подземному пешеходу названому в честь поэта, няня которого тоже очень-преочень знаменита. Всего двести шагов, на 173 шаге ее подбросит вверх, там на маленькой высоте рядом с ней будет еще несколько человек, секунду спустя она опустится вниз, но лишь на мгновение чтобы снова подняться на этот раз навсегда. Взрыв не дал ей пройти всего 27 шагов. Последнее, о чем она подумала, кто же будет носить петрушку. Танцовщица не сможет открыть свою дверь, ключи взбунтуются, все эти годы им казалось, что они лишь часть декорации, они не хотят крутиться по часовой стрелке. Кашель миллицонера, принесшего простуду и весть о гибели домохозяйки, вернет ее к жизни.

Сегодня она умрет, красиво под музыку. В третьем акте, ей предстоит броситься под поезд. На этот раз колокол вместо суфлера, долгое фуэте вместо партнера. Но еще столько времени подарено автором музыки, еще есть минуты, вырванные в мольбе у гения-либреттиста. Вот круг, она как раненая тигрица пытается распутать свою уходящую жизнь, она мечется, ища то самое, ради чего машинист в ужасе перекрестится. Ничего не видно, она протягивает руки в мольбе. Руки-лианы, впервые за многие годы становятся поводырями ее настоящих желаний. Уже за кулисами шепчутся гримеры и репетиторы, уже в зале не слышно оркестра. Она снова как раненая птица заходит на второй круг, нарушая правила игры, вместо танца падает на колени, и вдруг кричит бешеным шепотом: Где ты ????????????????????????????????????????????
Пятилетний ребенок, ставший за эти секунды взрослым, проникается болью и одиночеством танцовщицы, он бросается к ней в объятия и покрывает ее лицо поцелуями, нет больше пустых мест, все они заполнены его детской любовью, в эту секунду она мать, нет - МАМА, слезы текут, плакальщицы из первых рядов без работы, их слезы, превращаются в пустыни, все пересохло. Эти двое одни посредине сцены, ставшей настоящей жизнью. Она гладит мальчика, его волосы, руки и плечи, он, стоя на коленях боится вздохнуть, Мама, мама, говорит он ей, моя мама, утверждает с волнением он. На ударах литавр она падает в изнеможении не в силах удержать его в своей жизни и своей мизансцене. Гаснет свет и фонарь смотрового рабочего идущего по рельсам, находит ее, брошенную предательством композитора и насмешкой писателя. Театр взволнован, напуган и очарован. Еще никогда в его стенах искусство не поднималось так высоко, еще никогда не удавалось обмануть придуманное. Ей суждено стать первой.

Второй раз она влюблена, в первый тихо и нежно смотрит на мужа. Он всегда сидит во втором ряду боковой директорской ложи. Наблюдает как в свои 35, когда многие балерины предпочитают танцу окошечко в кассу, она покоряет мир. Еще далеко до маленьких ролей, из которых она сотворяет богов. Сейчас все время в движении, в ритме, бешенном и спокойном, веселом и грустном. Апрель - французская речь. Июнь-запах кубинских, доминиканских сигар. Октябрь - теплая шотландская шаль, а в декабре расписное кимоно из японских отелей. Город гордо ждет свою приму, билеты у перекупщиков прошли все круги ада, она живет лишь на фото, в афишах. Вечером дают его любимый балет, надо не опоздать занять место в той самой ложе. Что за глупость не заходить к нему во время антракта, глупость и суеверие. Надо будет вечером ей сказать об этом. Первый акт дается Ей легко, движения выверены и воздушны. Галстук немного туговат, какой черт ОН так затянул его. В ложе немного душновато. Звучит третий звонок. Последний в его жизни. Тромб как тромбон вдруг как жахнет, стрелой промчится по всему телу и замрет вместе с сердцем. Ей сообщает о его смерти за секунду до выхода, когда дирижер уже кивком головы поздоровается с первой скрипкой, а клавесин начнет разговор. Занавес в нерешительности дернется в другую сторону, предлагая ей остановить балет. Нет, это невозможно, надо играть, выйдя на сцену, она позволит себе лишь однажды кивком головы выдать свою пустоту - бросит взгляд на ту самую ложу. Наверное, в надежде увидеть его.

Шум Балтийского моря, напоминает музыку Грига, янтарь-куртизанка предлагает себя у самого берега, Ей шлют телеграммы поздравляя с 65-летием, в этих конвертах все больше имен и все меньше слов. Почтальоны сбиваются с пути, не успевая приносить ей признания. Монархи и Президенты, премьеры и их замы, все хотят успеть раньше других объясниться в любви. В это утро на берегу еще никого, уже достаточно прохладно и только она, словно ветер зефир, ступает по мелкому прибрежному песку. Вытянутая нога, похожая на рисунок Пикассо, наклон головы, напоминающий Шопеновский ноктюрн, и руки спрятанные в карманы вязаной муфты. Через несколько часов самолет, а вечером выход на сцену. Камешки. Она подбирает их и гладит, убаюкивая и напевая им колыбельную, раскачиваясь в такт, вдруг неожиданно делает шаг, такой широкий, что девочки третьего курса умерли бы от зависти. Камешки прячутся в муфту, контрабандой летят в Город и, усталые, занимают свое место в гримерной. Из декораций - желтый свет в середине театральной сцены. Из музыки – Сен-Санс. Из танца-руки. В зале – аншлаг. Она сидит и ловит руками свет, кувшинки и дождик. Все это льется в сочинениях композитора, все это она успевает поймать своими руками, что не подвластны старению. Движения быстрее и чаще, нежнее и требовательней. Она ловит отзвуки солнца, она успевает умыться полоской света и бросить их в зал. Руки, ее руки... как завороженные люди следят за их танцем, это похоже на гипноз, на глубокий транс. Пальцы-чернила рисуют сотворение мира, кисти–кисточки пишут рисунки-стихи, плечи-кляксы, добавляют яркие цвета этой картины. Она уже не танцует, кажется что в руках у нее черно-белая пленка синематографа и она крутит ее задом наперед. Еще пару нот, и тяжелый набухший занавес закроет ее от публики, от их оваций и «бисов».

Большой бант-провокатор, черные волосы-лабиринты, ранец-пехотинец. Ей 10 лет и у нее вступительный экзамен в училище танца. За роялем мадама, у станка никого. Она будет танцевать этюд. Клавиши, мастера дореволюционных времен, бойко стучат внутри инструмента. Девочка выбегает на середину и начинает кашлять, хвататься за живот и приседать, похоже боли все сильней, а ее наклон все ниже, ей явно нехорошо, надо остановить экзамен, девочка практически лежит на полу, и вдруг в зал врывается смех, звонкий как монетка прыгающая по ступенькам Потемкинской лестницы, монетка перескакивающая через звуки валторн и кларнетов. Девочка распрямляется и уходит в жэте, уводя профессоров за собой.

Лампа склонилась в поклоне, ее шея уже с трудом доставляет свет к старой головке-цилиндру. Камешки замерли, вата чиста и бела как подвенечное платье артистки. Дверь в гримерную комнату полуоткрыта. Радио молчит, а зеркало стоит без работы. И только «ля» гобоя, напоминает что пора на сцену…



>>> все работы автора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"