Всем без исключения людям, которых я встретила в жизни, с благодарностью посвящаю.
ЭПИЗОДЫ БЕЗРАЗМЕРНОЙ ЖИЗНИ
Фиолетовый чёрт Ванадий Крылохвостый всегда летал по ломаной линии. Тем самым он выражал свою лояльность к летучим мышам и вообще к инакоустроенным. В результате над ним усыхало всё сообщество – и продвинутые, и отморозки.
Но иногда широкомыслие Ванадия действовало.
Фея Ляляка Винтоногая влюбилась в него, когда впервые побывала в Лектории, ибо чёрт Ванадий преподавал.
Провозглашая мысли, он гремел:
– Будьте лояльными всеобъемлюще! Вбирайте! Исторгайте! Вбирая и исторгая, мы всё получим и всё отдадим миропорядку в широком значении, всё употребим на высшие цели! И на бытовые, как разновидность высших.
Кругом насмешничали, скрипели и вякали, но фея Ляляка была вне себя от его фиолетовых рогов, динамично, в стиле барокко, устремляющихся по диагонали.
На закате она так трепетала, и такое, тем самым, производила дуновение, что с пирамидального туловища её подруги, феи Матины Чудогубой, облетело почти всё серебряное напыление.
– Он – океан лояльности! – восклицала Ляляка. – Он всех приемлет безотносительно! Он все сведения знает! Он утончённый!
– Прекрати! – прикрикнула на неё Матина, – Смотри, что наделала! Всё посеребрение сдула! Я теперь, по твоей милости, голотелая, как отображение червяка! Теперь опрыскивай меня.
Ляляка отделила от туалетной гирлянды отображение спрея и принялась обильно опрыскивать подругу.
Матина ворчала:
– Экономнее. Не хочу лишний раз обращаться к чёрту Аргентуму. За одноразовый спрей он меня заказами завалит и капризами замучит.
– Как ты считаешь, у меня с ним получится? – прошелестела Ляляка.
– Со Светлотелым? – Матина удивилась, потому что на всём Уровне Отображений не было ни одной феи, которая хотя бы раз излучалась с Чёртом-Мастером Аргентумом Светлотелым. Все знали: излучаться с кем бы то ни было, даже с феями – ниже его достоинства.
– Нет, конечно! – фея Ляляка отрицательно качнула полукруглой головкой, мило обрамлённой сложноизвитыми локонами. – Я имела в виду Ванадия. Профессора.
– Ах, с ним... С ним получится. Он-то обычный чёрт.
– Ванадий Крылохвостый не чёрт…
– А кто?
– По статусу, он, конечно, чёрт. Но лишь по статусу. Он столь широкомыслящий! И совсем лишён житейской приземлённой практичности.
– У тебя все лишены. А потом начинается: «Как он посмел использовать дуновения моих вдохновений, чтобы заводить семейный автобус-ветряк? Как он мог забавлять свою бездуховную чертовку моими эксклюзивными Цветочными Ритмиолами?!» Кстати, у Ванадия Крылохвостого тоже есть и супруга, и чертенята. А его дача расположена не в отображении крапивной тени, как у большинства, а в Элитном Пространстве «Запредельное», где живут именно что житейски-практичные. Зомби, которые выполняли на Крылохвостовской даче землеройные работы, рассказывали, что у них там бассейн с тройным расплавом, а в гараже – не обычный ветряк, а многолопастной. И да будет тебе известно, что старший чертёнок Крылохвостых обучается не в зачуханом Лектории, где ты подцепила его папашу, а в Оксфорде. Прикинь, дурашка, почём нынче Оксфорд для наших… Туда же, со временем, определят и близняшек. Мне Крылохвостиха рассказывала, пока я ей моделировала бижутерию на копытца.
– Это всё равно не существенно! – вскричала Ляляка. – Ты не представляешь, как он излучал на меня!
– Почему, представляю. Чёрт, кроме, конечно, Аргентума, никогда не откажется поизлучать на фею.
– Он не просто излучал! Он излучал с проникновением в сущность!
Ляляка затрепетала.
– Уймись, а то опять с меня облетит посеребрение! – проворчала Матина.
…Как всегда по вечерам, подглядывал Гелий Многобрюхий, пунцовый чёрт, курирующий краски заката, с оранжевой чёлкой между округлыми рожками и полным набором ажурных животов всех калибров.
– Убери от меня харю, дармогляд! – сорвалась на него Матина.
– При чём тут ты? – осклабился Гелька, колыхнув животами. – Я любуюсь на твою подружку.
Он жарко озарил Ляляку оранжевым лучом.
Матина разъярилась, схватила отображение швейной машины, чтоб садануть Гельку по пышущим животам. Гелька хрюкнул и зарылся в облако.
Фея Матина Чудогубая сложила губы в кривой треугольник.
– «Причём тут ты!» – передразнила Гелия. – Он вёдрами таскал бы мне закатные коктейли, лишь бы я для него иногда губами подёргала. Он бы всё мне тут сделал!
Ляляка удивилась, ибо Внутреннее Пространство Матины Чудогубой было полностью обустроено. Многочисленную утварь она объединяла в гирлянды, которых было так много, что посещавшим приходилось лавировать, напрягаясь.
– Похабные черти мне не нужны! – продолжала Матина. – Я фея интеллигентная: или моделирую эксклюзивы, или занимаюсь периодикой.
– Завтра у Ванадия опять лекция. Умоляю, погадай!
Ляляка затрепетала.
– Аккуратней. Не задень гирлянду периодики. Я по семь дней распушала отображение каждой газеты! А ты даже не заметила, что у меня новая гирлянда. Видать, рога любимого всё собою заслонили.
Ляляка смутилась, потому что пред её внутренним взором действительно стояли рога Ванадия, ну и, конечно, его крылохвост – веерный, плотный, многоцветный…
– Ладно уж, погадаю, – Матина симметрично улыбнулась, скомпоновав губы в два овальчика. – Попей сначала нектареллы. Вот тебе новая чашка с рисуночком. Обрати внимание: простое отображение, а смотрится, как оригинал! И я попью.
Третьим пальцем, самым рабочим из восьмидесяти пальцев четвёртой руки – самой длинной из восьми её рук – фея Матина отделила от гирлянды с питьевой посудой отображение чашки, расцвеченной волнистой полоской, и принялась степенно доить в неё комнатную традесканцию. Потом подоила для себя – в отображение российского коллекционного стакана с редкостным дореволюционным дефектом.
Питание Ляляку сейчас не интересовало: она жаждала гадания. Но торопить Матину бессмысленно: всё равно заставит ждать.
Наконец Матина допила.
Карты у неё были подлинные. Все поражались, что у феи есть такая вещь. Удивлялись: «Неужели кому-то положили в гроб колоду карт?» Видимо, да. Иначе подлинник не приобретёшь. Доступ в захоронения имеет только чёрт Феррум Клинозубый. Он их и подарил Матине. Она всех уверяла, что картами он расплатился с ней за прочнофактурный комбинезон, но ей не верили, потому что Феррум Клинозубый имел столь жёсткие телесные сочленения, что даже прочнофактурная одежда не выдерживала. Да он и не носил никакой одежды, кроме летательного плаща на каркасе, чтобы с телом не соприкасался. Все считали, что Матина получила карты за то, что излучалась с Феррумом. Сообщество, конечно, её осуждало, однако, погадать каждый умолял.
Матина расшвыряла карты по отображению антикварного комода.
– Тридцать шесть карт четырёх мастей, – забормотала она, – скажите всю истинную правду: что ожидает в судьбе фею-дурочку Ляляку Винтоногую, будет ли у неё хоть с кем-нибудь полноценное излучение? Перевернись четыре раза, свиристёлка!
Ляляка, которая замерла, зависнув над комодом, послушно начала переворачиваться. Это было болезненно, потому что она то и дело напарывалась на отображения иголок, ножниц и ходовой части швейной машины.
– Так… – Матина сосредоточенно пошлёпала губами. – Трефовая дама… Это жена твоего Ванадия… Лежит в злобе. Интересно… Тот же расклад был, когда я вчера ей гадала. Так… Вышли все четыре короля: значит, ни одного верного… С Ванадием будет у тебя, как со всеми остальными: разочаруешься и пошлёшь, куда подальше. Видишь? Он для тебя лежит в пустоте.
Ляляка расстроилась, журила себя: «Не надо было всё Матине раскрывать. Она плохие сведения даёт…»
Матина продолжала:
– В главном раскладе легла шестёрка. Дорога. Притом, дальняя. Похоже, не избежать тебе миссии… Может оно и лучше, чем разозлить Крылохвостиху…
Ляляка почувствовала, как от отчаяния резко свинтились ноги. Миссии все боялись. Да и как не бояться, когда не известно, что там происходит? Но сейчас дело было не в боязни. Отбыть туда, где нет Ванадия! О, это наихудшее…
Она едва слышала, что говорит Матина, гадая:
– Пиковая дама… Это твоя мать. Больше некому. Смотри, рядом легла чёрная семёрка! Как бы твоя мать не растворилась! Слетала бы к ней. Но я тебя знаю: с утра пораньше упорхнёшь в Лекторий навязывать свою вдохновенную личность очередному куркулистому чёрту. С тобой всё ясно. Разложу-ка на себя.
Специальной палочкой Матина перемешала карты. Зашептала:
– Тридцать шесть карт четырёх мастей, скажите всю истинную правду: что ожидает фею Матину в её судьбе, будет ли у неё пауза от заказчиков, будет ли у неё время изучить всю периодику…
– Как ты будешь изучать периодику? – удивилась Ляляка. – Ты ж не умеешь читать!
– Зачем мне читать? Я интуитивно чувствую слова. И не мешай, эгоистка. Я на тебя погадала – теперь хочу погадать на себя.
Сложив губы розой, Матина с опаской переворачивала карты.
– Кто это выскочил? – прошептала она, увидав курчавого короля треф.
– Это чёрт Барий Прямоногий! Я уверена! – вскричала Ляляка. – Разве он мог забыть твои уникальные губы?
– Действительно, он… Только он мне не нужен. Губы аж сводит от злости, как вспомню его враньё, будто он принц! Я больше не намерена разбазаривать время на лживых чертей!
– О чём ты говоришь! Наше время безразмерно! Конечно, есть теоретическая вероятность раствориться, но это случается редко…
– Редко, да метко… – буркнула Матина.
– Смотри! – вскричала вдруг Ляляка, – Девятка легла прямо на него! И туз треф вышел! Он здесь, с любовью! У входа на твоё Внешнее Пространство! Слышишь? Это его цокающий призвук!
Матина резко вспорхнула, выдернула из гирлянды выполненных заказов саморастягивающееся покрывало. Эффектно задрапировалась. Объёмность её пирамидального тела настолько усугубилась, что Ляляке не осталось места, и ей пришлось покинуть обиталище подруги.
* * *
Не в пример Матине, Ляляка небрежничала на своём Внутреннем Пространстве. Спала без ложа, прямо в напольной зоне рядом с отображением комнатной розочки, из которой питалась, но не доила её, как Матина свою традесканцию, а пила нектареллу прямо из цветка. Получалось немного, но ей хватало. На её Пространстве не было почти ничего: только отображение этой розочки и несколько сувениров, зависающих, как попало. Среди прочих – шесть подлинных цветных бисерин – подарок Феррума Клинозубого. В начале их взаимоотношений её восхищало, что Феррум так великолепно разбирается в аксессуарах, но его сверхжёсткие излучения травмировали, поэтому Ляляка вскоре отказала ему. Был и ещё один сувенир: защёлка для летательного плаща. Когда Ляляка и Чёрт-Красавец Барий Прямоногий увлеклись друг дружкой, они обменялись защёлками. Барий – поскольку был небрежен – дал Ляляке необработанную защёлку, которая при ношении карябала закрылки. Без употребления эта вещь тоже доставляла неудобства, ибо тяжело зависала. Но Ляляка терпела: она никогда не выбрасывала сувениры. Излучать на Бария было легко и приятно. Но сам он излучал скудно. Расстались они вот почему: как только Ляляка начинала исполнять для него свои Ритмиолы, он засыпал. От обиды она стенала, и это пробуждало Бария. В конце концов он не вынес нежелательных пробуждений и переместился на Пространство Матины. Но покинул и Матину. И тоже из-за дискомфорта: её заказчики мешали отдыхать, да и тесно у неё - только расправишь ноги, как сорвётся какая-нибудь гирлянда и нарушит отдых. Его переманила к себе Фея Сабатина Крупноглазая. Лишившись Бария, Матина страдала, из гордости скрывая страдания за всяческими резкостями. Но Барий вскоре к ней вернулся. Ляляка безмерно обрадовалась за Матину, но огорчилась за Сабатину. Все три феи дружили до того, как в их жизнь замешался Чёрт-Красавец Барий Прямоногий. Матина с Сабатиной поссорились из-за него, но Ляляка по-прежнему дружила с обеими, потому что не переживала когда Барий от неё ушёл: ей и самой больше не нужен был тот, кто засыпает под её Ритмиолы. Да, Ляляка огорчилась за Сабатину, но не так сильно, как за Матину: Сабатина меньше подвержена страданиям, благодаря превалирующей рассудительности. Для неё соизлучение – отнюдь не слияние чувств, как для Матины, и, тем более, не всеохватное взаимное проникновение, как для Ляляки, а всего лишь экстракомфорт.
…Питаться не хотелось. Нектарелла, которой её угостила Матина, ещё насыщала. Ляляка зависла полувертикально в позе пассивного бодрствования и принялась смаковать предстоящую встречу. Она перехватит Ванадия на перелёте! О, она слышала, как некоторые насмехаются над его манерой перелетать… Но что они все понимают! Он вдохновенно перелетает! Он метит Общее Пространство узорной траекторией! Он балетно перелетает!
«В общем, я его перехвачу, – мечтала Ляляка, – мы полетим вместе: плащ – к плащу, закрылок – к закрылку и будем излучать прямо в полёте, сначала понемножку, потом сильнее и, наконец, на полную мощность, непрерывно, синхронно…»
Она заснула, и ей привиделся кошмар.
…Её вели растворять. Присутствовали все знакомые, но с изменённой внешностью. Гелий Многобрюхий вышагивал в облике гигантской свиньи; Феррум Клинозубый ехал самоходным экскаватором; Барий Прямоногий полз перламутровой туманностью; Матина в униформе доктора наук ругала Ляляку за глупые помыслы; мать Ляляки, фея Марлита Гладкорукая, изображавшая движущийся соляной столбик, не переставая говорила, что и сама скоро растворится. Ванадий явился со всей семьёй. Даже его старший сын специально прибыл из Оксфорда и выглядел, как физический человек. Жена Ванадия, наряженная топ-моделью, несла дизайнерский букет. Рукой в перчатке с дырочками для когтей, она выщипывала из букета фиолетовые лепестки, напоминающие по форме рога Ванадия. Собственно, этим букетом был сам Ванадий. Его Сыновья-близняшки, изображая шмелей, грубо рылись в цветках. Быстро и охотно всё общество продвигалось к месту, где должно было произойти растворение Ляляки. Но вот впереди показалось жерло, из которого бурно извергался растворитель. Извержения не ожидали и впали в смятение, потому что одно дело – толкнуть беспомощную фею в жерло, когда оно в спокойном состоянии, а растворитель на глубине, и совсем иное дело – самим попасть под извержение.
Пробудившись, Ляляка поняла, что проспала полёт Ванадия на лекцию.
* * *
Лекция уже происходила. Пристыженная опозданием своим, Ляляка порхнула на самую дальнюю подставку.
Грозно вскинув крылохвост, Ванадий гремел:
– Бывают отображения, и бывают псевдоотображения. Бывают подлинники, и бывают псевдоподлинники. Бывают феи, и бывают так называемые феи. И для объективности своей – провозглашу: бывают черти, и бывают псевдочерти, горе-черти, то есть бывают такие черти, что лучше бы никаких чертей не было. Так преодолевайте минимальность! Взвивайтесь в максимальность! Это и вас касается, молодёжь.
Замечание Ванадий адресовал в напольный уровень. Там, сидя на корточках, монотонно фыркали зомби молодого возраста и с ними – взрослый зомби Гурб, который ещё и свистел носом.
– Кому неинтересно, можете отправляться на миссию добровольным порядком! – взорвался Ванадий. - Я тут никого не заставляю! Тем более вас, отморозки тухлые. Особенно, Гурб, тебя. Ты должен многократно стыдиться поведения своего, руководителем грунторойных работ будучи!
От гнева лицо Ванадия переокрасилось в тёмно-зелёный колер.
– Можете покинуть! Я не дорожу таким отребьем… – он вдруг смолк, ибо узрел Ляляку, которая нежнейше на него излучала.
– Слушатели тогда бесценны, когда и если излучают, – почти пропел Ванадий. – Им лектор готов сообщать не только сведения, но и ощущения свои! Особенно хороши ощущения, когда чувствительная фея об руку с продвинутым чёртом взвиваются в максимальность, когда они, взаимно излучая, закрылок – об закрылок, летают…
– Пока жена не знает, – тявкнула злыдня Гава.
Ванадий навёл на неё глазницы и так нагнул голову, что получилось, будто его рога грозят. От испуга у Гавы съёжились щупальца.
Ляляка ликовала: их мечты совпали! Значит будут взаимоотношения, сладостные высокой сладостью! Конечно, выпад Гавы был неприятен и даже затруднил Ляляке излучение, но незначительно.
Ванадий, тем временем, возвратил лицу фиолетовость и мощно завосклицал:
– Бывают зомби, и бывают вонючие отморозки; бывают злыдни, и бывают похабные шавки! Да, зомби призваны возиться на грубых работах, но ведь смотря как возиться! Да, злыдням свойственно язвить злобою, но смотря кого! Выбор! Выбор! Выбор! Вот что возводит в максимальность! Вот что низводит в минимальность! Вбирайте максимальность! Исторгайте минимальность! Вбирая и исторгая, вы улучшите Мироздание. А не ухудшите.
Ванадий завершил.
Насмешливо вякая, слушатели пихались на выходе из Лектория.
Только Ляляка не покидала своей подставки. Пронаблюдав, что слушатели удалились, Ванадий неспешно развернул хвост, преобразив его в небывалое крыло.
Приближаясь, спросил приятно:
– У вас есть ко мне вопросы?
Ляляка растерялась. Она безотрывно смотрела на его уникальный крылохвост.
– Вас заинтересовала моя ментальность или телесная конструкция? Или – конкретно – хвостовая часть? – излучая мелкими дозами, спрашивал Ванадий.
– Да, – глупо ответила Ляляка.
– «Да» первое, «да» второе или, быть может, «да» третье?
Ванадий приблизился вплотную. Фиолетовая щёточка его пружинистых волос при движении отливала зелёным:
– Не стесняйтесь, – его крылохвост щекотал ей ноги, – у вас предельно выразительные бёдрышки, такие закрученные, завинченные… Вы так приятно излучаете… А я сильно излучаю?
– О да!
Ванадий поиграл глазницами. В них, оказывается, было намного больше слоёв, чем казалось издали. Глазницы втягивали…
– Эх, поизлучался бы я с тобой как следует, да не могу, – протяжно вздохнув, проговорил он. – За неоговоренный поздний прилёт супруга может попенять и огорчить. Но завтра, причину изыскав, задержусь, и тогда поизлучаемся всласть.
Он снял с отображения крюка добротный летательный плащ, надел, досконально защёлкнул каждую защёлку. Кончиками рогов подтолкнул Ляляку на выход.
– Лети, излучалочка! – шепнул он. – А я потом. Чтоб не совсем вместе…
«Завтра опять его увижу! – мечтала Ляляка. – За ночь сочиню Ритмиолы Фиолетовых Люпинов, в честь его изумительного окраса. Он восхитится и будет со мною, преодолев обстоятельства!»
* * *
Жена чёрта Ванадия, чертовка Зи-Зи, отнаблюдала домашние работы, которые выполняли девчонки-зомби. До мига, когда Ванадий возвращается из Лектория, оставалось время, как выражалась Зи-Зи, «её законного кайфа».
В тот день она кайфовала в обществе сестры, чертовки Зу-Зу, которая была замужем за Феррумом Клинозубым. Они висели в отображениях гамаков на Клинозубовской даче и смаковали подлинники изюмин.
– Вкусные, – оценила Зи-Зи, – сладенькие.
– Даже очень! Но я-то поначалу не въехала. Когда Ферка высыпал их передо мною, я ему чуть рога не отшибла. «Совсем, говорю, отупел? Я день и ночь красотень навожу, а ты, ржавая твоя рожа, натаскал в дом подлинники какашек!»
Зи-Зи шутливо погрозила сестре когтями правой лапки:
– С мужем так не разговаривают. Даже если бы он принёс подлинники какашек, его следовало похвалить.
– За что?
– За то, что дом наполняет. А нежелательное всегда можно изъять. Втихушку.
– Ты права. Надо поощрять. Ферка действительно добытчик у меня. Рассказать, как он изюминки добыл?
– Расскажи.
– Было так. Когда захоранивали какого-то физического мужчину, к нему в могилу попала кутья – ложки две или три. Рис, естественно, смешался с землёй, но изюминки не пострадали. Ферка их собрал, промыл в моечном облаке у Родьки Пушнокожего и принёс домой. Тут я его и поощрила в кавычках.
Они помолчали, жуя изюм, покачиваясь в гамаках.
– Как ребята? – спросила Зу-Зу.
– Старший письмо прислал из Оксфорда. С оказией. У них там один профессор умер, так сынок мой сообразительный сунул письмо ему в могилу.
– Зизика, я в курсе. Его же мой Ферум доставил. Но ты ведь не знаешь, что в письме. Мы ж никто читать не умеем… Будешь ждать, когда сын из Оксфорда прибудет?
– У меня терпения не хватило. Я попросила прочитать Аргентума.
– Теперь он будет из вашей семьи верёвки вить.
– Уже вьёт, – вздохнула Зи-Зи. – Заставил Ванадия отдать ему наш любимый подфакельник…
– Который в виде чёрной руки? Ой, как жалко! – посочувствовала сестре Зу-Зу. - Второй-то хоть остался?
– Остался… – Зи-Зи вздохнула. – Но, сама понимаешь, пара - есть пара…
– Да уж. Так что пишет твой студент?
– Пишет, что подружился с английским вампиром, лордом по происхождению. Так этот лорд-вампир по ночам гоняет на помеле! «Я, – говорит – балдею на всё традиционное». Он и сына моего уговаривал полетать, но – не тут то было! Мой в принципе презирает ретро, тем более такое уродское. Представляешь: Хассий – и на помеле!
Обе захохотали, завзвизгивали.
– Как близняшки? – отхохотавшись, спросила Зу-Зу. – Они у тебя мальчишки бедовые! Не балуются?
– Балуются, конечно. Вчера учудили: В Предвосходный Миг, когда мы с Ванадием ещё отдыхали, вытолкали из гаража ветряк и погнали на Нейтральный Склон.
– Ничего себе! – Зу-Зу прищурила глазницы. – Неужели дразнили вызревающих чертенят?
– Боюсь, что да…
– Это же опасно! Говорят, у вызревающих чертенят в организме заложен какой-то потенциальный то ли заряд, то ли снаряд, и если их раздразнить, они взорвутся с такой силой, что весь наш Уровень разлетится на микроклочки…
– Я знаю…– вздохнула Зи-Зи. – Когда уж отец их отправит хотя бы в тот же Оксфорд…
– Хотя бы! Другие об этом и мечтать не смеют! Слушай-ка, Зизика, ты с мужем ещё излучаешься?
– Ежевечерне. Без этого Ванадий не засыпает. Представляешь, он никогда в жизни ни на кого не излучал, кроме меня! Он знаешь, что говорит?
– Что?
– «Кто вне дома транжирит личный потенциал, тот семью свою и лично себя опускает в минимальность».
– Если б мой Ферка так рассуждал! А то излучается, с кем попало…
– Не переживай! Ему фактура позволяет.
– Я не переживаю. Хочешь выпить?
– А что у вас есть?
– Кагор, портвейн, водка, сухое красное вино.
– Подлинники?
– Другого не держим. На Физическом Плане принято выпивать на кладбищах и выливать в могилы сколько-нибудь вина. Это делают не везде, а только в некоторых зонах. Но Феррум в курсе, где. И регулярно туда наведывается. Отжимает землю, как-то хитро её процеживает, и винцо почти совсем очищается. Да я тебе сто раз рассказывала.
– Наверное. Но, пойми: у меня в осознании ничего не помещается. Оно забито соображениями о комфорте мужа и детей. Короче, тащи кагор!
Зу-Зу вылезла из гамака, порхнула на веранду. Там в отображении сейфа хранились напитки. Зу-Зу вынула отображение емкости, содержащей подлинник кагора, наполнила отображения двух рюмок и вернулась в гамак.
– У нас новость, Зизика.
Зу-Зу загадочно сощурила глазницы.
– Какая!? – нетерпеливо взвизгнула Зи-Зи.
– Сегодня в Предвосходный Миг от меня отделилась тройня чертенят! Все – мальчики! Феррум их уже унёс дозревать на Нейтральный Склон. За это и выпьем!
– Поздравляю! – воскликнула Зи-Зи.
Сёстры чокнулись.
– Пьянствовать собрались? – раздалось над их головами, и злыдня Гава с размаху приземлилась прямо на ногу Зу-Зу.
От болезненного касания злыдненых щупальцев Зу-Зу содрогнулась, но овладела собой, растянула приротовые извилины в радушную улыбку.
Нежнейше произнесла:
– Выпей с нами, Гавуля! Сейчас принесу тебе рюмочку!
Зу-Зу попыталась выпростать ногу , на которую Гава давила всем своим жёстким тельцем. Злыдня заметила и надавила сильнее.
– Я не пью, в отличие от вас, –Гава сурово наморщила лицевые плёнки. – А Крылохвостиха пусть хряпнет с горя.
– Что значит «с горя»? – испугалась Зи-Зи.
– Сейчас такое узнаешь, что чем пьянее напьёшься, тем лучше будет для твоего самоуважения, – с наслаждением протявкала Гава.
Зи-Зи надменно скривила чёрные приротовые извилины. Отчеканила:
– Моё самоуважение ненарушимо.
– Неужели? – Гава иронически ощерилась. – Так знай, глупая чертовка: твой Крылохвостый всю лекцию излучал на фею Ляляку Винтоногую. Мало того. Он смаковал это на весь Лекторий. «Особенно, – говорит, – хороши ощущения, когда чувствительная фея и продвинутый чёрт летают, закрылок об закрылок, излучая друг на дружку…»
– Врёшь! – взвизгнула Зи-Зи.
Её когти непроизвольно драли отображение гамака.
Гава пожала пупырчатыми плечами:
– Не веришь мне – поверишь себе. Ты хвалилась Клинозубихе, что вы с Ванадькой после каждого Захода излучаетесь, а сегодня ничего такого не будет: вся доза досталась Ляляке.
Намеренно задев Зи-Зи игольным окончанием хвоста, Гава взвилась кверху и исчезла из виду.
– Вот сволочь!– зализывая царапину, вздохнула Зу-Зу. – Не расстраивайся, Зизика, она нарочно...
Но Зи-Зи не слушала.
Серо-чёрная от природы, она совсем почернела, пока перелетала на свою дачу. Как сказал бы её супруг, ярость в ней поднялась в предельную максимальность. Фея Ляляка! Какова нахалка! А супруг! Нет… не может быть!
* * *
Ванадий лежал на отображении красного ковра и отображением швейцарских мини-вил расчёсывал крылохвост. Увидев жену, распорядился:
– Позолоти крылохвост, вычисти волосы, отлакируй копыта, отполируй рога.
Зи-Зи придвинулась вплотную. Спросила – очень тихо (чтобы ярость не обнаружилась раньше времени):
– Может, сначала поизлучаемся?
– Сегодня не будем, – буркнул Ванадий.
–Ладно, любимый. Пойду, возьму отображение сусального золота, спецлака и полировочной пасты…
– Материалов не жалей. На лекцию прибудут влиятельные слушатели, которые задержатся для обретения дополнительных знаний. Я должен выглядеть убедительно перед… – Ванадий запнулся.
– Перед Лялякой Винтоногой… – проскрипела Зи-Зи.
Она вскочила, схватила факел, который уютно горел в подфакельнике, отлитом в виде чугунной руки, и ткнула пламенем в развёрнутый крылохвост мужа.
– Предатель супружества и семьи! Будь уродлив и страдай! – выкрикнула она.
Ванадий с визгом заметался по коттеджу, тем самым многократно его поджигая.
Пока приковыляли зомби-тушильщики, обуглившаяся крыша обвалилась в бассейн, безнадёжно испоганив в нём ценнейший тройной расплав. От жара искорёжился знаменитый семейный ветряк. Было много и других уронов. Но для Ванадия трагичнейшим и невосполнимым уроном стала уродующая травма крылохвоста.
– Проклинаю тебя! – рыдая, крикнул он жене. – Отбуду от тебя на миссию! Куратор не откажет! Он провозглашал: «Доброволец – есть лучший миссионерщик!»
* * *
В Предвосходный Миг Ляляка, всю ночь сочинявшая Ритмиолы Фиолетовых Цветов и потому не выспавшаяся, полетела на гигиену.
В Моечное Облако пропускал приветливый чёрт Родий Пушнокожий. Почти невесомые локоны спускались на его мягкие плечи, совершенно скрывая миниатюрные рога и слуховые разъёмы.
Родий осиял Ляляку рассветным рефлексом.
Ляляка сняла летательный плащ, свинтила с ног чехольчики, вошла в Моечное Облако. Клубящаяся влага очистила её и взбодрила.
На выходе Родий глядел на неё, почему-то с печалью. И улыбнулся ей тоже печально:
– Вот тебе, миленькая фея, перистое полотенчико. Приятненькое!
Подождал, пока она промокнёт кудри, личико и тело, и прикрыл её локальной туманностью.
Сказал с грустным трепетанием голоса:
– Ну вот, феечка, теперь критики твои тебя не узнают.
– Мои критики? – встревожилась Ляляка. – Родя, меня за что-то осуждают?
– Есть такое дело, – вздохнул Родий. – Все правильных из себя изображают: что ни чёрт – то бесподобный семьянин, что ни злыдня – то примерная гражданка. Феи тоже стали какие-то неестественные. Кроме, конечно, тебя, Лялякочка. Одни Зомби никого из себя не корчат, да и то по тупости своей. Ну, лети! И будь осторожнее: злые языки страшнее пистолета.
Как всегда, в Восходный Миг, на Общем Пространстве перемещались, практически, все обитатели Уровня Отображений. Пользовались разнообразнейшими траекториями. В средних слоях феи, демонстрируя красивость, неспешно летали по эллипсоидам. Ниже крутились винтом злыдни. В самом низу, почти припадая к напольной зоне, ковыляли зомби. Черти деловито сновали по произвольным орбитам, а их жёны, общаясь, зависали группами.
При появлении Ляляки чертовки агрессивно сдвинули рога. Но Ляляка этого не заметила, потому что пристально всматривалась в фиолетовую точку, которая стремительно разрасталась в пятнышко, похожее на кляксочку. Кляксочка металась из плоскости в плоскость, и, приблизившись, оформилось в силуэт чёрта Ванадия Крылохвостого. Его крутозавитые, направленные концами наружу, рога чертили незримый, но столь элегантный чертёж, что Ляляка, залюбовавшись, не заметила изъяна в крылохвосте.
Ванадий пронёсся вплотную к ней, торопливо прошептав на лету:
– Лекции не будет. Свершились неприятности. Отбываю на миссию.
– И я с вами! – воскликнула Ляляка! – Только у мамы отпрошусь.
– Давай… Поизлучаемся на воле – будьте-нате!
Он опять заметался по кривой – из отрезка – в отрезок, пока не сделался кляксочкой, потом – точкой, и исчез.
Ляляка переориентировала закрылки так, чтобы лететь в ту сторону, где располагалось Пространство её матери феи Марлиты Гладкорукой.
Она добьётся! Она полетит на миссию! Марлита отпустит её!
Миссия… Обычно это слово наводило ужас на фею Ляляку. Да и не только на неё. Многие возвращались оттуда с травмами. А главное, никто не помнил, что там было. Но разве это имеет хоть какое-то значение, если на миссию отбывает также и Ванадий? В осознании вспыхнуло: «Там, на миссии, мы с Ванадием будем вне здешней рутины. Там я наконец смогу исполнить ему мои Ритмиолы. И тогда в его осознании означится, что я - та единственная, которая его пронзительно постигла!»
