Мы стояли на балконе и курили свесив, как в детстве, головы за ограждение и болтая руками на высоте третьего этажа. Пятнадцать лет не встречались.
- Наших кого-нибудь видела?
- Леху Панасенко вчера. Представь, институт закончил электрочегототам, двое детей, жена, сам на джипе - просто бюргер!
- Супер, я Леху помню только в 8-ом классе. Его почему-то всегда учителя за шиворот выкидывали из класса, как котёнка. Он самый мелкий был и шкодный…
- Я сама его не узнала! Такой дядя под метр девяносто, брюнет, красавец. Он меня на улице остановил…
- Ну, ты мало изменилась, не узнать трудно.
- Спасибо.
- Тебе спасибо, что помнишь про мой день рождения!
- Я про тебя всё помню…
Фраза неестественно резанула где-то внутри, кольнула и исчезла. Хотя вроде ничего особенного - я тоже помню про Викин день рождения. Тогда откуда во мне эта странная неловкость? Может, из-за взгляда?.. Этот её масляный, преданный собачий взгляд всегда казался мне странным. Под ним становилось неуютно, он сопровождался многозначительной, жирной паузой, которая тоже что-то означала…
Если много думать о лишних чужих многозначительностях, можно запросто сломать мозг. Я всегда за открытость в выражении чувств и мыслей. Могу подойти и сказать без всякого напряга, по-доброму, как говорят детям: «Знаешь, я тебя люблю!» И всё, и сразу легче, сразу отпустит и пускай этот человек сам решает, что делать с твоей любовью - ты отдал ему часть себя, он это знает. Даже если он покрутит у виска, то в душе ему все равно будет приятно. В конце концов, пара добрых слов еще никого не обидела и не убила, а вот молчание может натворить много неприятностей…Оно как туман, в котором ничего не разобрать: там странные звуки и шорохи, и пробираться приходится наощупь, а главное противно, сыро и тоскливо.
Поэтому когда у меня есть что сказать, я всегда подберу нужные слова. Хотя, может быть, это самое сложное в жизни – подобрать нужные слова, да еще, к тому же, и правильные…
Я не стану гадать, о чем думает человек, который молча буравит меня взглядом: надумает – скажет.
Мы стояли и молчали. Сигареты истлели и смятыми окурками по-хулигански были отправлены на прибранный июльский газон.
- Аськ, может я не вовремя?
- Да нет, как раз хорошо. День рождения не справляю – мама очень болеет. Рак... Приду из больницы - какой тут праздник? Видеть никого не хочется и мысли всякие… Молодец, что позвонила. Давай еще по чуть-чуть…
Хорошая штука коньяк. Под него хорошо молчать. Это не будничное трезвое, тягостное молчание. Коньяк имеет свойство замедлять время. После первого глотка, когда мурашки пробегают через уши к макушке, время перестает суетиться. После второго наступает умиротворение, а после третьего - полная торжественная уверенность, что жизнь, вроде как, налаживается…
Я вспомнила, как в далеком детстве ждала маму с работы. Это было светлое, радостное ожидание любви. Когда на дорожке у подъезда возникал знакомый силуэт, я распахивала руки и летела ему навстречу. У мамы было красивое платье с оранжевым узором, добрые глаза и мягкие руки.
- Мамочка, а ты никогда не умрешь?
- Киса, что ты! Это будет еще не скоро. Ты успеешь вырасти.
- Но я не хочу жить без тебя…
…Я знала о том, что мама умирает, и знала, что это случится скоро. Мне было невыносимо тяжело, особенно по вечерам. Но тут из Питера позвонила Вика. Она закончила академию художеств и уже десять лет жила в Питере. Скоропостижно скончавшийся папенька оставил ей квартиру в самом центре - на Садовой…
- Молодец, что позвонила.
- Мне прийти?
- Конечно, приходи…
Мы сидели на кухне, где в буфете треснуло стекло, и в воздухе висела некая зыбкая субстанция, предвещающая беду.
Мы сидели уже два часа и говорили совсем не о том, о чем думали. Коньяк был хороший армянский. Он накрывал как-то медленно: потихоньку испарялось внутреннее беспокойство, мысли становились вязкими и ясными, боль постепенно притуплялась.
- Ну вот, тебе вроде полегче?
- Да, Вик, чуть-чуть…
Сто лет прошло с тех пор, как мы познакомились…
Это случилось 1 сентября. Мама повела меня в первый класс. Школа стояла на грязном асфальте серая, неприветливая и мрачная. Помню, что все девочки пришли, как положено, в белых фартуках, надетых на тёмные лавсановые платья, и белых бантах. Из этой сорочьей чёрно-белой массы кое-где торчали кусты гладиолусов, и почему-то трудно было разобрать каждого отдельного ребёнка.
В какой-то момент в невзрачный строй первоклашек вклинилось яркое пятно. Оно появилось откуда ни возьмись, как случайный гуашевый мазок. Девочка с огненно-рыжими хвостиками и огромными бантами - белыми в синий горох. В отличие от других детей, Вика счастливо улыбалась, как будто это был самый лучший день в её жизни.
- Помнишь тот день?
- Нет Аськ, - Викуся улыбнулась. - Я помню, что мама всегда навешивала на меня одежду с кучей оборочек и рюшечек, и меня это жутко бесило.
- Чему же ты радовалась?
- Наверное, дети могут быть счастливы безо всякой на то причины.
- А мне ты тогда показалась единственным живым человеком в толпе полудетей-полуроботов… Я тогда считала, что всё хорошее нам приносят феи. Придумала для себя фею в розовом платье и, если случалось что-то хорошее, всегда говорила ей спасибо. Судя по твоим бантам, твоя фея должна быть в голубом...
- О да, это ты хорошо сказала!
В тот день я заметила, что лица большинства моих одноклассников ничего не выражают. Еще более странное впечатление произвела учительница, больше похожая на манекен: в строгом платье с подшитым кружевным воротником, в блестящих очках, с гладко уложенным пучком волос на затылке. Улыбалась она как-то заученно и напряженно. Глаза при этом оставались неподвижными, подернутыми отстранённой пеленой равнодушия. Они как буравчики сверлили тем специальным взыскующим взглядом, который бывает только у учителей, врачей и забронзовевших начальников.
Самое ужасное начиналось, когда учительница смотрела тебя в упор. Голова её начинала подрагивать и старчески трястись. Позже я стала бояться, что от напряжения она вот-вот отвалится и закатится в дальний угол класса под шкаф, откуда голову придётся доставать грязной шваброй.
- Ну, у тебя и фантазия! У меня в тот период случались вещи пострашней.
- Не знаю, может ли быть что-то страшней отвалившейся головы?
- Может…
Вика криво усмехнулась, странно посмотрела на меня и я замолкла.
Когда разговор заходил в тупик, мы молча чокались, морщились, закусывали лимоном, корча рожи, и снова начинали выковыривать из воспоминаний самое вкусное:
- А помнишь, как мы с моим отчимом на рыбалку на мотоцикле ездили?
- Это когда крыло погнули?
…У Вики был отчим дядя Юра - добрый выпивающий, немногословный мужик с внешностью неандертальца. Мать Вики не разрешала ему «расслабляться», и он для этого уезжал на рыбалку. Но чтобы Юра не выпил лишнего хитроумная Капсанна (Капитолина Александровна) отправляла с ним Вику. Ну, а Вика брала меня, чтобы не скучно было коротать время на природе.
Однажды, мы приехали на Черную речку. Дядька Юрка надул лодку и скоропостижно уплыл. Не помню, были или нет при нем удочки, но фляжку он точно прихватил. Нас с Викусей оставил караулить мотоцикл. Народу кругом было как на черноморском пляже. Мы уселись на расстеленное покрывало.
- А давай покатаемся на мотике? – полушутя предложила Вика.
- А ты умеешь на нем ездить?
- Ну да, а что?
- Так ведь страшно?
- Так мы тихонечко
- А зачем?
- А что делать-то тут? Купаться холодно, в бадминтон - ветер, в мячик - негде, вон народу сколько!
- А на мотике - есть где?
- А мы на дорогу…
Вика встала и решительно направилась к машине:
- Садись на заднее, вот так,- мотор затарахтел, и мы тронулись с места.
Какой черт нас дернул? Викуся, видимо, сильно дрейфила, поэтому каждое свое действие громко комментировала:
- Вот, отлично, - на первой скорости мы выехали с прибрежной полосы на бетонку. - Так, вторая скорость…
Дорога была в одну полосу, нас обгоняли машины, водители косились, но не притормаживали.
- Так, третья, - треск стоял такой, что, казалось, мы взлетаем, но тут навстречу выехал огромный джип.
- А ты тормозить умеешь?
- Нет, бл…! Что делать?! Держись, будем разворачиваться!
Мотоцикл со всей дури мотнулся сначала влево, потом вправо, наклонился и ухнул в никуда. Гравитация исчезла, всё разлетелось в разные стороны.
Оппа! Меня сильно тряхнуло и приземлило на переднее сиденье. Мотоцикл уткнулся носом в придорожную канаву. Вики нигде не было. Я посмотрела в небо в поисках подруги, но тут затрещали придорожные кусты. Чертыхаясь, сквозь ветки ломился кто-то рыжий и злой. Это была Вика, вся в соломе и репейнике, в круглых глазах - ужас. Я в тот момент сидела верхом на мотоцикле, почему-то с остервенением вцепившись в бензобак.
- Девочки, вам помочь? – мы обернулись и увидели белую пятерку у обочины и её испуганного водителя.
Тут произошло самое странное.
- Нет! – хором заорали ударенные девочки, после чего дружно схватили мотоцикл, бодро вынесли его на дорогу, сели, завели и поехали.
Я оглянулась. Мужик постоял с разинутым ртом, махнул рукой и отбыл в противоположную сторону.
На первой скорости мы молча доковыляли до пляжа, аккуратно поставили мотоцикл на прежнее место и спокойно улеглись на покрывало.
Через час приехал дядя Юра:
- Вика, а ты не знаешь, почему крыло погнуто?
Вика открыла рот:
- Ты знаешь, мы тут гулять уходили… М-м-м... здесь еще мальчишки бегали, это они, наверное…
Отчим приехал с пустой фляжкой, поэтому ругать нас не стал.
Мы потом всегда вспоминали этот случай, когда встречались. И всегда смеялись до коликов, выискивая в памяти новые подробности. Не знаю, смогу ли я поднять сейчас мотоцикл… Хотя после коньяка и не такое бывает.
- Надо выпить за здоровье! - пошла вторая половина бутылки, язык мой начал заплетаться.
- Слушай, Аськин, так ты меня с первого класса помнишь?! Афигеть! А я тебя вообще не помню до определенного момента.
- Ну да, мы же общаться начали после сдачи географии...
У нас была странная школа. Она считалась элитной, с углубленным изучением английского языка. По ощущениям школа напоминала старый замок с привидениями, который навсегда покинули добрые духи. Было очевидно, что ни одна уважающая себя фея никогда не переступила бы порога этого странного безжизненного и неуютного здания, из которого по необъяснимым причинам хотелось бежать со всех ног. Отчетливо запомнились старшие классы. Особенно география. Бодренькая училка по кличке бабка Верка не любила лодырей и для острастки кидала в них глобусы. Когда последний глобус был безвозвратно разбит об угол шкафа, веселая географичка стала пускать в ход стулья. Обитатели первых парт на её уроках никогда не доставали из сумок учебников, ручек и тетрадей. Иначе все это метко отправлялось в форточку учительскими руками. Метание мебели и канцтоваров сопровождалось отборной нецензурной бранью и непотребными оскорблениями. Позже выяснилось, что причина повышенной метательно-швырятельной активности в волшебном пузырьке с алкоголем, который бабка Верка хранила в каморке для карт.
Препод по техпереводу не снимал черных очков, чтобы не показывать красных от запоя глаз. На переменах он отмахивался от ухаживаний молоденькой практикантки, не понимавшей, что мужик перед ней хоть и обаятельный, но совсем пропащий. С похмелья, пока мы на уроке корпели над словарями, он клеймил империализм своим всё еще бархатным, но уже изрядно надтреснутым голосом:
Еще был забулдыга историк, который в темных коридорах школы пытался своими липкими ручонками облапить кого-нибудь из старшеклассниц. Так он утешался в момент очередного междужонья, которое случалось раз в полгода. Было точно известно, что с прошлого места работы его уволили за грязные приставания к ученицам. На уроках он, не стесняясь, пел под гитару песни Визбора и уговаривал пойти с ним в поход…
Биологичка, приехавшая из дальнего алтайского аула, так и не выучила русский язык. Разобрать что-либо из ее объяснений было абсолютно невозможно. В «знании» великого и могучего ей уступала только дремучая литераторша, для которой преподавание предмета сводилось к чтению учебника вслух по слогам.
Казалось, все эти люди забыли, зачем и куда ходят каждый день на работу. Они словно отбывали какую-то уродливую повинность в надежде, что никто не заметит их лень, халтуру и распущенность.
Учёба с такими уникальными наставниками требовала ежечасной борьбы и твердости духа. Получив с утра глобусом по голове на первом уроке, мы шли дышать перегаром на второй, потом на третий, отбиваясь в тёмном коридоре от потных ручонок дегенерата-историка. Дальше шла лекция на непереводимом бурятско-славянском диалекте, потом гугнявое чтение по слогам монолога Катерины из «Грозы» на русском.
Отдушиной был военрук. На занятиях он учил нас ходить строем и внятно хором отвечать на один вопрос:
- Что делать, если вы увидите ядрёный взрыв?
- Заворачиваемся в белую простыню и ползем на кладбище, - радостно отвечал класс.
Отставной полковник был жутко доволен, когда ответ звучал чётко в унисон. За это он ставил всему классу пятерки и отпускал домой раньше звонка.
Если посещать все уроки, можно было запросто съехать с катушек.
Чаще всего мы с Викой пропускали метание глобусов, за что законно получили по двойке за 9 класс.
Уроки мы прогуливали порознь, а хвосты по географии пришли сдавать вместе.
Рыдающую Вику я обнаружила в коридоре. Это была настоящая истерика. На подоконнике перед Викой образовалась лужа. Она закрывала зареванное лицо руками, но не могла остановиться. Я решила, что, она боится бабки Верки, которая, возможно, опять будет драться стулом.
- Ты чего голосишь как попадья на поминках?
- Я ничего не знаю, - сквозь рев и всхлипы процедила Викуся.
- Что ты ревёшь, будто тебя расстреливать ведут? Вытри сопли и соберись! - скомандовала я совершенно неожиданно для себя. - Если ничего не знаешь - смотри на карту, на ней есть названия и условные обозначения внизу. Твоя задача составить связный рассказ.
Вика, к моему удивлению, быстро успокоилась, зашла в кабинет и сдала географию на твердую четвёрку. Свой успех она приписала моему умению вовремя вправить чужие мозги, сказав нужные слова.
Позже пару раз нас смешно песочили на педсоветах за отсутствие формы. Перед лицом опасности отчисления за неуспеваемость мы потеряли страх и ходили в школу в кедах джинсах и свитерах. Так мы с Викой подружились на почве собственного разгильдяйства и окружающего маразма.
Мы не были близкими подругами, но всегда поддерживали друг друга в беде. В радости же могли не вспоминать о взаимном существовании годами.
Коньяк закончился. Мы вышли на балкон подышать перед сном воздухом.
- Слушай, а ты, почему меня к себе в гости не приглашаешь? Я бы съездила в Питер?
- Понимаешь, это не совсем удобно, - стушевалась Вика. - Я не одна живу.
- Ну, насмешила! Ты что, боишься, что мужика у тебя уведу?
- Я не с мужиком живу?
- А с кем?
- С женщиной…
- Зачем? Комнату что ли сдаешь?
- Нет! Я лесбиянка и живу с женщиной…- выпалила Викуся и пришибленно уставилась куда-то вдаль с видом приговоренного, которого сейчас будут бить кувалдой по голове.
- Ой! Отодвинься от меня… - пошутила я.
- Да я не заразная, - вяло улыбнулась Вика.
Мы замолчали. Я попыталась представить Викину вторую половину...
От выпитого начинало двоиться в глазах. В небе проплывало две полные луны. Две Больших Медведицы в обнимку маячили у горизонта. Две Полярных звезды тускло светили в ночи. Облака, хоть и были среднего рода, но тоже казались подозрительно однополыми.
- Ты что серьезно? – я не могла поверить своим пьяным ушам.
- Я с тобой на эту тему двадцать лет поговорить пытаюсь, а ты все отшучиваешься.
- Я на подобные темы только шутить и умею. И давно это у тебя?
- Лет с шестнадцати…
- Круто! А как же Ефремов? Ты ведь за него в восемнадцать чуть замуж не вышла. Он вроде не женщина…
- Вот поэтому и не вышла.
- А почему тебе мужчины не нравятся?
- Нравятся, но меньше… Наверное, потому, что меня в детстве изнасиловали.
- Что-о-о?
- Это было во втором классе. Мы вчетвером шли из школы через пустырь, где была стройка. Из темноты за нами погнался какой-то мужик. Трое проскочили через щель в заборе, а у меня ранец застрял. Все убежали, кроме Лёхи Панасенко. Он боялся, что меня убьют, поэтому спрятался и дождался…. После я долго плакала, а он меня успокаивал. Мы потом подружились. То, что случилось, было нашим секретом.
- И Капсанна не заметила ничего?
- Заметила! Спросила, почему пальто порвано? Я ответила, что на горке каталась.
- Ну и дела….
- Ну, теперь приезжай… Ты знаешь, в раннем детстве я все время думала, что когда вырасту, стану мальчиком. Мама мне говорила, что я смогу стать, кем захочу.
- Ты, помнится, рисовать хотела…
- Рисовать я начала потом, когда детские фантазии поутихли
Я всегда завидовала Вике, которая знала, чего хочет. Мои же собственные устремления всегда сопровождались ужасной неуверенностью в своей состоятельности и правильности выбора чего бы то ни было: профессии, мужа, одежды...
- Да забавно. Меня тоже в детстве часто за мальчика принимали. Вспомни, как мы одевались: рубашка, джинсы, кеды. Челки отращивали, а затылки брили. Помню, однажды в автобусе кто-то из пассажиров попросил меня: «Мальчик, передай на билетик!» Я говорю: «Я не мальчик», а он спрашивает так удивленно «А кто?». Кстати мне в детстве больше нравилось играть машинками, чем куклами, и в футбол гонять.
- Да ты не оправдывайся. Мне иногда казалось, что мы с тобой одинаковые.
- Одинаковых людей не бывает, просто мы - поколение унисекса.
Я задумалась. Мой мозг отказывался переваривать то, что рассказала Вика, но при этом я не хотела показаться ханжой. Не знаю, перестала бы я интересоваться мужским полом, если бы со мной произошло такое же несчастье?..
Мой язык заплетался, и мысли шли под откос, запинаясь одна о другую. Я снова вспомнила про фею, к тому мне ужасно хотелось перекинуть мостик через пропасть, образовавшуюся после сенсационного признания подруги.
- Вика, - торжественно объявила я, - хочу тебе сказать одну важную вещь. Только пообещай, что не будешь смеяться.
- Клянусь! – отчеканила Викуся
- Знаешь, кто мы с тобой? Мы заколдованные мальчики, вот!
- Точно! Я тобой горжусь, потому что ты всегда умеешь разложить всё по полкам.
- Раньше мне тоже так казалось, а теперь понимаю, что полок катастрофически не хватает. Всё, баста карапузики, кончилися полки…
- Ну, какой же из тебя мальчик? – пробовала возражать развеселившаяся Викуся – Ты же мужчин любишь!
- Да! Наверное, я гей! – меня разбирал пьяный смех, к тому же мозг стремительно отключался…
Проваливаясь в сон, я думала о Вике, о её фее в голубом, о своей фее в розовом и о Лёхе Панасенко. Последней в мутном мозгу мелькнула шальная мысль: «Мама, кто я?»
- Ну что уснули наши чада? – спросила розовая фея голубую
- Ага, прям в одежде. Еще бы, столько снотворного употребили! – улыбнулась голубая.
- Что за чушь они несли последние два часа?
- Да как всегда: выпьют, потом долго бредят. В детстве с мотоцикла навернулись - вот головушка и не в порядке…
- Бедняжки, - пожалела розовая фея. – Пойду «антипохмельную» волшебную палочку поищу, поколдую над ними, а то завтра совсем разболеются...
Я проснулась оттого, что кто-то тряс меня за плечо:
-Ася, вставай! Тебе в больницу пора, - рядом сидела Вика, на журнальном столике стояли две чаши горячего чая. - Тебе с лимоном?
- Ой, пасиб, Викусь!
- Давай-давай, расколдовывайся!
Мы вспомнили вчерашний разговор и дружно засмеялись. Голова не болела. Утро было ясным, как протертое стекло.
- Ась, а про фей ты и вправду думаешь, что они помогают?
- Конечно, но только тем, кто так и не выпал из детства…
Мама ждала меня в больничном коридоре. После операции она как-то ушла в себя и совсем перестала бороться.
- Мам, все будет хорошо… - я недоговорила, потому что запнулась о ее взгляд. Так старики смотрят на слабоумных ребятишек.
В руках мама держала томик Булгакова «Мастер и Маргарита».
- Я и не думала, что тоже умру в палате номер четыре…
Я посмотрела на дверь, за которой стояла мамина больничная койка, и онемела.
Мы помолчали.
- Тебе от Вики привет!
- Спасибо, это хорошо, что у тебя есть подруги…Ты не переживай, вчера доктор меня смотрел, такой добрый, молодой, глаза у него хорошие…
Врач-онколог действительно был молодой, интеллигентный и еще не оброс мхом цинизма и полипами равнодушия. Он еще не успел обзавестись двойным дном для хранения масок на все случаи жизни. Было видно, что юный доктор испытывает настоящие мучения от общения с родственниками пациентов. Он не умеет врать, и ему невыносимо каждый день убивать чью-то надежду.
Когда я назвала фамилию мамы, он потупился и покраснел:
- Операция прошла успешно, видимых метастазов нет…
Врач посмотрел мне в глаза и будто обжегся:
- Вы видели, какая она бледная? – выпалил он по-мальчишески зло.
Это означало: где вы были раньше, пока опухоль можно было удалить без последствий?
Теперь он показался мне намного старше. Конечно, опыт у него был. Уже исчезла часть ординаторской наивности, и наметанный глаз безошибочно видел, кого из больных нельзя вылечить.
Я спускалась по больничной лестнице и думала о том, что, наверное, этот врач - очень хороший человек, который еще в детстве знал, кем станет. И у него тоже есть своя медицинская фея, которая подарила ему благородный путь и доброе нечерствеющее сердце.
