Лёвин взгляд мечтательно завосточен. Так бывает, когда он ждет очередного китайца. Жёлтых красавцев, надежных и безропотных, у Лёвы девять.
– Нет, – улыбка у него кривая, и обувь он снимает очень долго (разглядывает ламинат на предмет стерильности). – Этих еле пристроил.
На самом деле, Лёва прибедняется: его китайцы строят большую дорогу.
– Думаю, не замутить ли с американцами?
В Лёвином тоне искренняя снисходительность – и я не могу просить гостя оставить в прихожей ещё и верхнюю одежду, он усаживается на мой диван прямо в пальто.
Америка – это очень далеко, придется связываться с Тихим океаном и Дальневосточной железной дорогой. Лёва видел Америку на глобусе и уже целый месяц мечтает о горбоносом американце, мысленно называя его Фредом.
Ко мне Лёва приходит изгонять свои страхи. Он боится аккредитивов и международных торговых терминов и нервно прикашливает, когда я описываю риски океанской перевозки.
У Лёвы разбухший от информации ежедневник. Телефоны, адреса, схемы проезда. Зашифрованные бизнес-стратегии, странные формулы успеха. Тут же – строго пронумерованные Ирины и Ольги. С координатами и ценными примечаниями вроде «Белое полусл., мартини, апельсиновый сок». Упорядоченные связи с фактурными рыжеволосыми сотрудницами страховых компаний, кредитных отделов банков, ГИБДД и просто строительных и транспортных контор.
Я не рыжеволосая и не фактурная. Оттого в Левиных мыслях и ежедневнике отображаюсь исключительно по фамилии.
Десятым стал горбоносый Фредлайнер, устрашающий американец стального цвета.
– О большем мечтать не стоит, – сказал Лёва знакомому таможенному брокеру, а я подумала, что если Лёва захочет одиннадцатый (будь у меня десять самосвалов – я непременно хотела бы одиннадцатый), то намного интереснее будет нумеровать грузовики, чем фактурных красавиц.
Лёва не появлялся полгода, и я робко предположила, что навязчивые мечты о самосвалах его оставили, и он, наконец, купил себе отдельную квартиру для встреч с рыжеволосыми из разбухшего ежедневника.
– Есть повод искупаться в Чёрном море, – Лёва нагрянул ко мне в офис в сентябре с тем самым выражением лица, которое посещало этого любителя самосвалов вместе с мечтой о новом грузовике.
На этот раз Лёва желал турков. Сразу двух или трех.
– Я раздобыл два трехосных МАЗа, совсем дешево, – радовался он до ямочек на щеках. – Нужны полуприцепы-цементовозы. Все хотят цемент! Много-много цемента!
Ядовито-жёлтые турки – полуприцепы-цементовозы – были новой мечтой. Квартиру Лёва так и не купил и по-прежнему запирал мать в дальней комнате, когда в проходном зале ночевали золотоволосые феи.
II.
Лёва затосковал прямо у стойки администратора, увидев, во сколько обойдется мое недельное пребывание в самом дешёвом номере пансионата.
– Можно взять двухкомнатный номер, – предложил мой спутник, ища взглядом сочувствия администратора. – Это и мне будет дешевле, и тебе не так страшно одной.
В Лёвиных математических способностях я не сомневаюсь, как и в том, что в случае явления очередного фактурного бедствия в рыжих языках пламени меня постигнет участь Лёвиной мамы.
Мое «нет» не кажется Лёве убедительным. Он упирается до конца, приводя самые разные доводы (вплоть до среднестатистических комплиментов): вопрос-то дороже червонца. Я забавляюсь, распевая «нет» на разные интонации (наивный владелец самосвалов, кажется, забыл, что не верить доводам – моя профессия).
Лёвины комплименты все же разъели часть моего мозга, и в номер, отдельный и вполне приличный (к счастью, все самые дешёвые были заняты), я вползла с мечтами об убойной дозе анальгина и горизонтальном положении меня в тёмном прохладном месте.
Лёва стучится каждые два часа – с периодичностью приступов страстной любви к цементовозам (еще бы – он оплатил мой номер, и теперь я Лёвина собственность на все обозримое будущее), но я упорно не подаю признаков жизни.
Через открытую дверь балкона я слышу набережную в ритмах армянских песен и грозового неба. Будет ливень, и вода будет кружиться водоворотами у канализационных люков. И пахнуть будет влажными эвкалиптами и никогда не вызревающими здесь финиками.
Лёве приснятся турецкие цементовозы (во сне они примечтаются почти японскими) и подозрительные CIF* в бесконечном тексте договора, на которые я посмотрю ласково и велю им сидеть тихо – все это будет в Лёвином сне.
А в моём – я спущусь к морю (я слышу, как оно штормит в ожидании грозы) так, чтобы никто меня не заметил, и не буду его спрашивать о морских перевозках и иностранных судах, на которых приплывут ядовито-жёлтые турки грузоподъёмностью тридцать тонн… Я только шепну: «Привет! Сладкой тебе тревоги».
III.
Она упорно называет меня Леной, пытаясь уничтожить всякую дистанцию и перешагнуть порог моего номера. На вид ей лет двадцать, с учетом раннего взросления южанок – не больше семнадцати. Ее проблемное ясновидение очевидно (оттого я и превратилась вдруг в Лену), хотя чёрные глаза очень убедительны: за огромными цыганскими зрачками я совсем не вижу радужки и странно волнуюсь, выдерживая этот любопытный и в целом приветливый взгляд.
– Это гречанка, – говорит мне горничная. – Неподалеку греки держат прачечную. Наш пансионат тоже сдает им бельё.
– Если я отдам ей отпарить сарафан, она мне его не испортит?
– Нет, – улыбается горничная. – Рая – очень аккуратная девушка.
За сарафаном гречанка приходит вместе с мелкой глазастой собачкой, которая ещё наглее хозяйки: проскальзывает в номер и забирается под стол. И я вынуждена впустить девчонку, чтобы та отловила нахальное животное.
Рая зацепила взглядом все, что смогла: косметику на столе, ноутбук на постели и неразобранную сумку.
– Я могла бы каждый день приходить и гладить твою одежду, – она перешла на «ты» так же уверенно, как назвала меня Леной. – Могу забирать вещи на стирку или чистку.
У меня не настолько роскошный гардероб, чтобы широко пользоваться услугами греческой прачечной: в сентябре здесь достаточно жарко, а вечерних туалетов я не привезла вообще.
Смотреть на турецкие полуприцепы я еду в выглаженном гречанкой сарафане. Лёва долго молчит, изредка переводя взгляд с мокрой после ночной грозы дороги на мои колени, наконец, выдает:
– Ты похожа на девушку Трубадура из мультика.
Кажется, у Лёвы прогресс с комплиментами, если он имеет в виду ту босую принцессу в коротком розовом платье.
– У тебя на лбу большими буквами написано: «Ни-че-го я не хо-чу!», – развивает он свою мысль.
Нет, конечно, он не помнит, какой длинноногой была принцесса…
IV.
Договор я изучаю на набережной, редактируя сомнительные пункты. Штормит третий день, и купаться можно лишь в пене от разбившихся волн, которая накатывает до самых душевых кабинок. Лёва отравляет атмосферу никотином, облокотившись на парапет, и выглядит очень довольным: еще дня два такой погоды, и никто не скажет, что я купалась в Чёрном море за Лёвин счёт.
Спускаюсь на пляж, за ночь шторма превратившийся из крупногалечного в почти песчаный.
В море только горбоносый, как Лёвин Фредлайнер, спасатель Рубик в тёмно-синем лайкровом костюме. Он выныривает из-под волн и тяжелой увязающей походкой направляется к причалу с катамаранами. Заматеревший в штормах и сезонных страстях, спасатель сканирует пляж практически затылком – оттого взгляд его быстр и прицелен. У Лёвы мало шансов на стОящее стихийное бедствие, независимо от фактуры и цвета волос: спасает здесь только Рубик.
– Отойдите назад, – белокурый парнишка уводит меня за локоть от набежавшей волны, а мой сланец из настоящей пробки уплывает в самую пучину.
– Выбросит около отеля «Украина», – успокаивает меня юноша.
Волосы парнишки обесцвечены солнцем за летние месяцы, глаз не видно за очками с монолинзой тёмно-серого цвета. Утром он прыгал через накатывающиеся на пляж волны в таком же лайкровом костюме, как у Рубика (подозреваю, что это и был костюм Рубика), а потом расклеивал по финиковым пальмам объявления «Купаться запрещено».
Теперь он сообщает, что зовут его Вадим, и долго рассказывает про дайвинг, приводя статистику трагических случаев во время погружения. Через десять минут разговора я слушаю только общую мелодию голоса и разглядываю до полосатости тревожное море. На горизонте оно тёмное, как грозовое небо. Уходя с глубины, волны светлеют и бьются о носы волнорезов солнечной замутившейся лазурью. У самого берега море грязное, у ног моих – молочное, пенное.
На вопрос, где этот отель «Украина», Вадим машет рукой в сторону юга и небрежно сообщает о полутора-двух километрах.
Я слабо верю в возвращение сланца, но через пару часов все же стучусь в Лёвину дверь с надеждой, что он прогуляется со мной до "Украины".
Когда он открывает сообщить, что занят, я успеваю заметить выглаженную гавайскую рубашку на открытой дверце шкафа. В Лёвиных глазах несвойственное ему волнение, и на этот раз он хочет не турков, а поскорее выпроводить меня вон.
От скуки я плетусь в массажный кабинет, хотя горничная меня уже просветила, что массажистка Ева злоупотребляет алкоголем и старается только за хорошие деньги.
– Какая красивая девочка, – говорит Ева обо мне (после того, как я отдаю ей две тысячи за четыре сеанса) и зовет на меня полюбоваться медсестер. Они выстраиваются в дверном проёме, ожидая, видимо, моего полного разоблачения. Осталось только позвать администратора и охрану.
V.
Лёва показывает мне векселя и говорит, что может всё решить здесь и сейчас. Сегодня купить, завтра растаможить, послезавтра погрузить на железнодорожные платформы. Чувствую сердцем, что это против существующих правил: мы даже не обсудили договор с представителями поставщика.
Лёва уже их видел и полюбил – всех трёх ядовито-желтых турков, и правила его интересуют меньше всего.
Мой сеанс массажа пропадает: в порту нас ждут в полдень.
На лестнице я сталкиваюсь с объёмной конструкцией из торса Рубика и картонного ящика с виноградом. Спасатель улыбается и не торопится меня пропускать.
– Это в столовую, к обеду, – кивает он на виноград. – Ящик не уместился в подъемник.
– Я не буду сегодня обедать. Дела в порту.
– Тогда можно поужинать.
Я попала в круг мужских предпочтений старого спасателя. «Рубик», вероятно, – уменьшительное от «Рубен», и горбоносый профиль вполне кавказского происхождения. Не с моим малодоверчивым северным темпераментом греться у вместительного кавказского сердца.
Стрелы подъемных кранов расчерчивают небо над портом. За шумом механизмов я не слышу и половины того, в чём пытается нас уверить бойкий южанин. Кажется, он знает своё дело и ни на секунду не отпускает взгляд Лёвы. Мои попытки привлечь внимание к спорным пунктам договора не имеют никакого успеха: Лёва не хочет ждать, как это требует долгая процедура, прописанная контрактом, и верит каждому слову общительного посредника.
– Как минимум, тебе впарят бэушные. И про гарантийное обслуживание можешь забыть сейчас же, – делаю заключение на обратном пути.
– За этого Сергея поручились серьезные люди, – в Лёвином ежедневнике запечатлена сложная система знакомств, венчающаяся южанином из порта.
Мы оба понимаем, что не было необходимости в моем визите на Чёрное море: я не умею работать по понятиям.
VI.
Рубик подчёркнуто одинок. Справа от него крупная серая собака.
– Давай, дружище, выбирай: чего тебе хочется? – Рубик двигает тарелку с форелью к самому собачьему носу. Пёс не доверяет такой щедрости и только косится в сторону рыбы. Слева беременная кошка дожевывает шашлык из осетрины.
– Рубик, ты сегодня один? – вопрошает ди-джей в микрофон.
Публика оборачивается на Рубика, восседающего в окружении местной бродячей фауны.
– Я не один. Видишь: нас трое.
Я стою у самого входа в кафе, облокотившись на бортик: созерцаю откровенные телодвижения колоритных южанок. В отличие от крупной серой собаки я верю в бескорыстную щедрость Рубика, но сегодня я думаю, а когда думаю – не могу есть.
В Лёвином окне свет и две тени – мужская и женская. Я не видела в окрестностях ни одной золотоволосой феи. И только Рая сторожила вечером на пляже Лёвины дорогие сандалии, когда он купался в мутном после шторма море. Скорее всего, это были дополнительные услуги к стирке – у Лёвы всегда только крупные купюры.
Рубик стучится ко мне почти ночью. Когда я его впускаю, он протягивает мой сланец, заметно посветлевший в борьбе с водной стихией.
– Вадим нашел, просил передать.
– А сам не донёс?
– Ты ему приснилась и сказала, что он не в твоем вкусе.
Молчу, расплываясь в улыбке. Боюсь разговора о моём вкусе. И не расскажу, что Рубику в моем сне повезло больше.
Уходить спасатель не собирается: вблизи он пахнет уставшим морем.
– Рубик… Я малоперспективная… – взгляд его, густой и тёмный, сегодня я выдержу.
Он опускает пальцы на мое плечо и ведет ими по руке медленно вниз к локтю и дальше – к кисти (очень осторожный Рубик):
– Думаешь, я не разбираюсь в женщинах?.. – Спасатель серьезен, и мне не удастся перевести происходящее в шутку. – Это понятно, что ты не из моей жизни. Подумал… вдруг, я – из твоей?
Пальцы Рубика проходят сквозь мои и сжимают ладонь: кажется, он знает, как измеряется перспектива.
VII.
За завтраком Лёва не появился. Он позвонил в полдень, когда массажистка Ева жаловалась мне на похмелье.
– Собери, пожалуйста, мои вещи. Я пришлю за ними таксиста.
– Подожди-подожди, а я?
– Мне срочно надо в Ростов на пару дней. Купишь себе билет на поезд.
– Ты шутишь? Где я сейчас найду билет?
Молчание. Наконец, слышу едкое:
– Спроси у своего Трубадура.
Я всё-таки собираю Лёвины вещи и мысленно отмечаю, что степень брезгливости, с которой женщина касается мужской одежды, обратно пропорциональна его шансам стать Трубадуром…
Рая вошла без спросу.
– Вы уезжаете?
– Только Лёва. Я пока нет.
– А где он?
– Понятия не имею. За вещами придет таксист.
Гречанка прошла вдоль дивана, резко тоскливо глянула на меня и выдохнула:
– Он не заплатил мне.
– За стирку?
– За стирку.
Она вдруг стала мне помогать: ловко заворачивать в чехлы Лёвины костюмы и укладывать в чемодан.
– Давай, я позвоню ему.
– Позвони.
Я вышла на балкон и набрала Лёвин номер:
– Здесь та юная гречанка. Она говорит, что ты не расплатился за стирку.
– Это самая обыкновенная цыганка. Она разводит тебя. Гони её.
– Она укладывает твои вещи.
– Говорю тебе: гони её! У меня там одни галстуки по сотне долларов.
– Она не похожа на непорядочную. С чего ты взял, что цыганка?.. Да и какая разница, если она стирала твои вещи?
– Такая. Что на гречанок цены одни, а на цыганок – другие.
– Какие цены?..
Последнюю фразу Лёва, кажется, не услышал: моя рука с телефоном повисла…
Сколько ей лет, этой соплюшке?
Когда я вернулась в комнату, Рая складывала в пакеты Лёвину обувь.
– Я не смогла дозвониться, – вру в надежде на ее проблемное ясновидение.
Она молча ставит пакеты у двери и принимается за туалетные принадлежности. Вместе мы опустошаем ящики комода. В самом нижнем – коробочка с женской бижутерией. Лёва возит ее на случай очередного рыжеволосого бедствия.
Я замечаю, как напряглись пальцы гречанки. Она провела ими по многообещающей бархатной поверхности, снова взглянула на меня тоскливо и резко.
– Забирай. Наверное, он хотел подарить тебе… – Хоть что-то эти огромные цыганские зрачки способны прочесть?! – Но неожиданно пришлось уехать…
Рае не обязательно знать, что в бархатной коробке не золото, как и про цены на гречанок... Разве только самую малость правды:
– Лёва не любит женщин. Он любит китайцев, одного американца и теперь еще трёх турков…
VIII.
Сегодня море уснуло. Ровное и светлое, оно сливается с выцветшим на горизонте небом.
Рубик ловит рыбу с волнореза. Увидев мою длинную утреннюю тень на влажном позеленевшем бетоне, оборачивается и тает в блаженной улыбке.
В его ведерке диковинная пучеглазая рыбка.
– Отпусти, зачем тебе такая маленькая?
– Чтобы северные девушки задавали мне вопросы.
– А чем ты занимаешься зимой, когда нет северных девушек?
– Зимой приезжают ростовские парни на охоту. Я вожу их в горы стрелять рыжих волков.
– А потом?
– Потом скучаю в компании местных красавиц… и вижу сны про северных девушек…
_______________________________________________________
*CIF – международный торговый термин, использующийся в морских перевозках.
