— Я уже три раза рассказала. Давай что-нибудь другое
— Нет, про Джаваню, про Джаваню! Рассказывай, рассказывай!
— Хорошо, но только в последний раз, а потом ты сразу уснёшь
— Рассказывай!
— Жил-был один человек. Его звали Джованни Храбрый, он скитался по свету и ничего не боялся. Однажды приходит Джованни в незнакомый город. Солнце уже клонится к закату, и наступает вечер…
Эту сказку в детстве она тоже очень любила. Сердце её замирало каждый раз, как она доходила того места, где Джованни сидит один в таинственном замке перед жарко пылающем в камине огнём, ест колбасу и пьёт вино. В детстве колбаса не часто присутствовала на обеденном столе в их доме, но была любимым её кушаньем. И потому так приятно было представлять, как он откусывает кусок колбасы и запивает глотком итальянского вина, а в камине пылают сосновые поленья и весело пляшут языки пламени, отбрасывая тревожно трепещущие тени на каменные стены и сводчатые потолки замка. А за окнами тёплая и мягкая, как черный бархат, итальянская ночь. Благоухают магнолии и розы. Яркие звёзды заглядывают в стрельчатые окна… В такую ночь хорошо пить красное итальянское вино цвета огненного опала, густое и терпкое. А белое вино должно быть золотистым и лёгким, как солнечное итальянское утро. И пьют его весёлые итальянцы по утрам. Так она думала.
На их же столе вина вообще никогда не присутствовало, родители были убеждёнными абстинентами. Мамочка постоянно твердила, что стоит только раз прикоснуться к вину и всё, конец — ты уже стал его рабом, горьким пьяницей, жизнь твоя закончена, и ты умрёшь под забором в обнимку с шелудивым псом, единственным существом в этом мире, чьё тепло тебя согреет в последний миг твоей никчемной жизни. Было страшно…
Но храбрый Джованни ничего не боялся, и смело отхлёбывал вино из глиняной фляги и откусывал такую вкусную, слегка подкопченную, пахнущую чесноком и разными пряными травами, свёрнутую в кольцо колбасу.
Может быть, итальянское вино другое, раз про Джованни нигде не сказано, что он был пьяницей. Да и умер он в преклонном возрасте многими годами позже событий, изложенных в сказке, в конце долгой и счастливой жизни в расколдованном им замке, будучи богатым и уважаемым гражданином, а не под забором в обнимку с бездомным псом.
— Мама, а может быть, итальянское вино не вредное и не сделает человека рабом, если он его чуть-чуть попробует один раз?
— Как ты можешь так говорить, разве ты не знаешь от чего пал Рим?
— От чего же?
— От него, именно от него, от итальянского вина. Патриции пьянствовали от безделья и пресыщенности богатством, граждане пьянствовали от нищеты и безысходности, а земледельцы от того, что выращивали виноград, и потому вино для них было легкодоступным. Великая империя пала, и великая цивилизация исчезла с лица земли, и всё от вина.
— Мамочка, но ведь Джованни пил, а умер в почтенном возрасте и не в обнимку с шелудивым псом.
— И как же он умер?
— Вот как здесь написано: «Жил долго и счастливо и умер от страха. Испугался своей собственной тени».
— Ну, конечно же, это же всё подтверждает! Совершенно очевидно, что умер он от белой горячки. Какой нормальный человек может до смерти испугаться собственной тени? Классический случай алкогольного делирия… И всё от того, что пил много вина, тем более, итальянского. Ему же привиделось невесть что, даже трудно представить, что его могло так напугать. Разве ты, например, можешь испугаться собственной тени?
Она промолчала, так как на самом деле боялась и своей тени и вообще любой тени. Ей всегда казалось, что тень лишь мгновение привязана к какому-либо предмету, от которого она падает, затем поднимается и молча уходит, и начинает жить самостоятельной жизнью. Она движется совершенно независимо и сама выбирает свои пути, а на ее место падает новая тень, тоже поднимается и молча уходит в непредсказуемом направлении. И так до бесконечности. А от того, что они уходят молча, кажется, что они чем-то обижены. И мир полон молчаливых и обиженных теней, которые могут вдруг принять любую форму, чтобы напугать кого-то до смерти и тем самым отомстить за затаенную обиду. Но маме она ничего про это не рассказывала. Мама врач и может неправильно её понять, впасть в панику и потащить на консультацию к какому-нибудь своему знакомому психиатру.
Малыш опять теребит ее и настойчиво требует рассказывать.
— Нет, не так рассказываешь, правильно рассказывай!
— А что не так?
— Нет, не так, правильно рассказывай.
Свой рассказ она всегда наполняла всевозможными подробностями и мелкими деталями, которых в сказке не было, но которые так легко представлялись. Она добавляла всё новую и новую информацию, чтобы поскорее убаюкать малыша. Она думала, что если описывать всяческие мелочи скрупулёзно и, как ей казалось, занудно, ему станет скучно и он быстренько уснёт. Но получалось как раз наоборот, с мелкими деталями и выдуманными ею подробностями сказка казалась ему ещё интересней, глаза малыша расширялись, рот открывался и сон уходил от него, как обиженная, молчаливая тень. Малыш требовал рассказывать дальше. А когда сказка заканчивалась, он требовал рассказывать ее снова.
— Рассказывай!!!
— Что рассказывать?
— Про Джаваню рассказывай!!!
— Но я уже пять раз тебе рассказала
— Опять рассказывай!
Самым удивительным было то, что малыш с первого же раза запоминал любую новую деталь в ее рассказе, и при следующем изложении уже никак нельзя было ее упустить. Если всё же она что-то нечаянно пропускала, он кричал, что она не так рассказывает, и требовал, чтобы рассказывала «правильно». Ему лишь недавно исполнилось два годика, и он ещё только начинал говорить, и потому словарный запас его должен был быть минимальным. И здравый смысл твердил ей, что малыш никак не может определить, действительно ли она повторяет именно те слова, которые употребляла в прошлый раз. Он не знал их смысла, и в большинстве случаев даже не интересовался ими, увлечённый повествованием.
— И вот приходит он в незнакомый город, а время уже близится к вечеру. Заходит на постоялый двор и решает там переночевать. А хозяин говорит: «Мест нет. И во всём городе во всех гостиницах нет ни одного свободного номера, потому что в тех краях проходит международный симпозиум кардиологов-трансплантологов, а также всекитайский съезд рефлексотерапевтов-иглоукалывателей». Она специально выбирает непростые слова, чтобы запутать малыша, в надежде, что он утомится укладывать в своей маленькой головке такие сложные понятия и, наконец, уснёт. Но всё напрасно, и при следующем, трудно даже сказать, котором по счёту, повторении этой сказки он будет кричать: «Правильно рассказывай», если вдруг она что-то пропустит или изменит порядок слов. Причём сам он повторить эти слова никак не может, но откуда-то знает, что она их упустила.
— Наступает полночь, и часы в замке отбивают двенадцать ударов. — Она говорит: бум, бум, бум… и т.д., а про себя считает, потому что надо произнести ровно двенадцать этих «бум» и не меньше. И опять здравый смысл говорит ей, что малыш в свои два годика не умеет вообще считать, и тогда как же он определяет, что она произносит это «бум» ровно 12 раз?
— И раздаётся голос: «Бросить?»
— Что ж, бросай, — отвечает Джованни, и из камина вываливается огромная человеческая нога. Джованни откусывает кусок колбасы и запивает глотком вина из фляги… Снова голос: «Бросить?» «Бросай». И из камина вываливается вторая огромная нога. Опять Джованни невозмутимо откусывает колбасу и запивает вином.
Она всё-таки попробовала вино в первый раз на дне рождения своей подружки, лет в тринадцать.
Родители подружки были настоящими пьяницами, именно такими, каких описывала ее мамочка в своих устрашающих рассказах об ужасах алкоголизма. Они налили ей бокал красного вина и уговаривали выпить. Это было настоящее грехопадение, по масштабу ожидаемой за ним катастрофы, соизмеримое разве что с соблазнением Евы коварным змием. Представляя себе все ужасающие последствия, она подняла бокал, никак не решаясь его пригубить. Все смотрели на нее скептически, убеждённые в том, что девочка из правильной семьи есть существо боязливое и слабое, не способное нарушить заветов своих строгих родителей. Ей было уже уготовано позорное клеймо «трусихи» на всю оставшуюся жизнь. Но Джованни храбрый дерзко посмотрел ей в глаза и улыбнулся ослепительно белозубой улыбкой. Она выпила бокал залпом, до дна.
Вино оказалось вкусным и сладостно обожгло всё на своём пути — губы, рот, горло, и дальше разлилось огнём по всем внутренностям. Никогда потом ни одно вино не казалось ей таким сладким, душистым и пьянящим. И хотя, скорее всего, это было не итальянское благородное вино, а какой-нибудь дешёвый шмурдяк, тот первый бокал запомнился ей навсегда. Он был как первый поцелуй.
— Рассказывай! — маленький тиран прерывает ее воспоминания. Интересно, почему малыш так любит именно эту сказку, ведь она ему рассказывала и много других. Но только эту он хочет слушать вновь и вновь.
Она уже дошла до того места, когда из очага вывалились по очереди огромные руки, ноги и голова, и вот, наконец, и туловище, к которому всё это мгновенно приросло и перед Джованни предстал великан. Он приказывает Джованни делать то-то и то-то, видимо рассчитывая на то, что человек убоится его величия и кинется выполнять все его указания. Но Джованни не таков, на все приказы великана он дерзко отвечает «Сам иди, сам неси, сам делай» и т.п. В конце концов, великан сам выполняет всю работу. А смелый и дерзкий Джованни верховодит огромным монстром…
Тот мальчишка был на два года моложе её, и приставал ко всем девочкам в школе. Они его нещадно били, защищая своё женское достоинство. Никто из них не воспринимал его всерьёз, поскольку он объяснялся в любви всем подряд. Был он мелковат и говорил ужасно противным, писклявым голосом. Его часто отправляли в кабинет директора — событие, способное напугать любого добропорядочного ученика, но только не его. Этот маленький нахал, видимо, ничего и никого не боялся, всюду чувствовал себя комфортно, и когда очередная, разъярённая учительница тащила его к директору, из распахнутых дверей кабинета устрашения доносился рокочущий голос: «Что ты там опять натворил, сексуальный маньяк? Рассказывай о своих художествах», и звучало это как доброе приветствие старого друга.
Потом она перешла в другую школу и долго его не видела.
Однажды весной он встретил ее у подъезда. За то время, что они не виделись, он немного подрос, и над верхней губой его нахально пробивались черные усики. Он заговорил неожиданно красивым баритоном. Голос его был настоящим мужским, бархатным, проникновенным и завораживающим. Он говорил ей о любви и вдруг поцеловал ее. Она вырвалась и убежала вверх по лестнице, но поцелуй его был как укус пчелы, ударил током, обжег губы и наполнил всё тело сладким, пьянящим, итальянским вином. Она была в смятении. Этот противный мальчишка ведь никогда ей не нравился. Почему же так сладок его поцелуй, а нахальные усики над губой — такие шелковистые…
Она уже готова была в него влюбиться, но неожиданно узнала, что в тот же день те же слова он говорил и ее подружке. Вот только поцеловать не успел, поскольку подружка, будучи трезвомыслящей девушкой, по обыкновению нанесла ему упреждающий удар кулаком по башке и убежала, не уловив в его мужском голосе никаких проникновенных интонаций…
Но вот наступает самый критический момент: великан отодвигает люк, а под ним обнаруживаются три горшка, полные золота. Великан говорит: «Бери горшки, неси наверх». И каждому ясно, что тут и кроется самая опасная ловушка. Ведь не испугаться великана это ещё полдела. Вовсе и не обязательно быть смельчаком, может быть, достаточно как следует хлебнуть крепкого итальянского вина. А вот теперь главное испытание. Как не начать суетиться и не хватать огромных горшков, полных золота, ведь они такие тяжелые и обычному человеку вряд ли удастся поднять даже один, а не то, что вынести все три наверх. Вот на этом месте, скорее всего, и гибли все предшественники Джованни, ночевавшие в заколдованном замке до него. Может быть, страх они свой и победили, но жадность оказалась сильнее.
Но Джованни опять на высоте, он дерзко отвечает великану: «Сам бери горшки и сам тащи их наверх» и глаза его искрятся весельем. Малыш в неописуемом восторге. Вместе с Джованни он упивается победой и опять кричит, переполняемый радостью:
— Рассказывай, рассказывай, рассказывай!
— Джованни, чары рассеялись… У великана отвалилась одна рука и улетела в камин. — Один горшок возьми себе. У великана отвалилась другая рука и улетела в камин... Она уже спит, но продолжает рассказывать. Удивительно, она никогда бы не поверила, что можно и спать и внятно говорить. Сознание ее как будто разделяется на три независимые части, одна из которых уже спит, другая продолжает рассказывать сказку, а третья за всем этим с удивлением наблюдает. Она всё осознает и говорит, говорит, говорит… Вдруг удар маленького кулачка в бок и опять крик — правильно рассказывай! Видимо язык ее всё же начал заплетаться, а малыш так и не уснул…
Но вот уже и утро. Золотистые поля и окрестные горы залиты весёлым солнечным светом. Чары рассеялись…Малыш без оглядки бежит по узенькой тропинке в сторону огромного замка на высоком холме. Бежит, быстро-быстро перебирая маленькими ножками, и его уже не догнать. А на балконе Джованни Храбрый радостно улыбается ослепительно белозубой улыбкой. Ветер шелестит колосьями и таинственно шепчет: «Рассказывай!»
