Целый километр вдоль трассы липли друг к другу закусочные, дымили мангалы, на обочине громоздились фуры со всех концов страны. Пахло небом и пряностями. Пассажиры автобуса, шурша пакетами с масляной выпечкой, расселись на свои места. Автобус поехал дальше. Оля прислонилась лбом к стеклу, равнодушно рассматривая прилавки с пыльными сувенирами, картонные крыши в неровном дыму шашлычных. И вдруг увидела его. Как странно здесь, почему? Растрепанный, легкий, готовый в любую минуту сорваться и исчезнуть, он говорил по телефону, ветер гулял в отросших русых волосах. Все в нем было всклочено, напряжено. «Какая запущенность», - только и успела подумать она. Автобус уже проехал мимо, и через мгновение она уже сомневалась, он ли это был вообще.
Они встретились и расстались ни на чем больше года назад. Она тогда еще была полна дерзкой и бессмысленно-кипучей энергией, а он уже подустал, но как человек, ходящий по самому излому жизни, нес свою зрелость непринужденно, с задором, беспрестанно погружаясь в разные житейские невзгоды и выплывая из них.
Теплоходик надрывался светомузыкой, а берег, небо и море слились в один густой мерно дышащий мрак, в неисчерпаемом потоке которого шум дискотеки был всего лишь слабым постукиванием.
Он поговорил с кем хотел и поднялся на верхнюю палубу. Там, чтоб скоротать время до причала, заказал коктейль и подсел на свободное место, где она отмечала какой-то праздник в кругу подруг. Девушки были такие веселые, хохотали, чокались, проливали вино, казалось им никто на свете не нужен, кроме них самих. Поэтому знакомиться с ними он не стал, молча сидел, разглядывая то девчонок, то танцующие пары. Да и по совести думал он, что ему здесь светит! Мода на таких как он схлынула лет десять назад вместе с его сумасшедшей молодостью, девочки вроде тех, что сидели сейчас за столом, мечтали об ухоженных мальчиках с престижных факультетов или столичных принцах, он здесь был совершенно ни при чем. Но она заговорила первой. Когда подружки ушли танцевать, почему-то осталась, с ногами забралась на соседний стул и крикнула сквозь музыку: «Как тебя зовут?», засмеялась: «Ничего не слышно!». Оказалась совсем простой, улыбчивой и уже в конце пути, когда теплоход причалил к спящему берегу, поцеловала его в уголок губ.
На другой вечер он вел ее за руку к себе. Небо было расстелено низко над самыми барханами, пригоршнями набросаны ломаные созвездия. Он шел с полной уверенностью, что хорошо проведет час-другой. Не в первый раз за это лето он возвращался в номер не один. Шел молча, мысленно уже обладая ей, он устал и, откровенно, ему хотелось покончить со всем поскорей. Но, вопреки всем ожиданиям, она вообще не стала заходить в комнату, заставила пить с ней на балконе немыслимые смеси разных напитков. И он всю ночь, превозмогая усталость, вел беседы, уже плохо соображая о чем. Под утро стало холодно, он уговорил ее войти. Поцеловал, начал раздевать и она, казалось с готовностью отвечала, но когда дошло до главного она вскочила, черти как оделась и выбежала вон. Это сначала удивило, а потом разозлило его. Сон сняло как рукой. Он встал, со всей силы захлопнул за ней дверь, закурил. Через час вызвал женщину в номер, зарекаясь связываться с этой девчонкой.
Но утром вдруг так необъяснимо заскучал, позвонил, а она изобразила, что и знать его не знает. Тогда он ее нашел, убедил встретиться снова. Так началась их странная связь. Она целыми днями пропадала на пляжах и солнечных улочках со своими друзьями, он уезжал и возвращался из соседних городов. В редкие встречи полной близости между ними так и не было. Из-за ее упрямства и взбалмошности думал он. Из-за ее желания проучить его за потребительское отношение к женщинам.
Случается на море такой шторм, местные называют его «тягун»: волны отбрасывают, утягивают несчастного все дальше и дальше от берега. Похожее происходило и с ними, будто не по своей воле втянутых в эту непонятную любовь. Он был некрасив, чуть ниже ее ростом, и Ольга часто думала, глядя на него: «Господи, боже мой, что за урод!». Но что-то степное, разбойничье, беспредельное как само море жило в нем. Кроме того, он был ненавязчиво щедр, силен как многие невысокие, но жилистые люди, всегда охотно и удачно шутил. И, пожалуй, улыбка всегда оставалась по-настоящему притягательной на его странном лице. Она с ума сходила от его рук и коротких сильных поцелуев, а он от ее заласканного солнцем, отполированного морем молодого гибкого тела, чуть полных бедер, почти детского белого белья, которое выглядывало невзначай откуда-нибудь, смоляных волос то рассыпанным по плечам, то собранным в тугую косу, похожую на ползущую по спине черную змею. Его веселила ее манера говорить, будто поучая его.
- Ты хоть одну книгу за всю жизнь прочел? - Строго спрашивала она, хмурясь.
- Мне Булгаков нравится, – мог неожиданно ответить он.
- О, а я думала ты и не знаешь кто это такой!
- Ну почему, я «Мастера и Маргариту» читал. - И чуть помолчав, добавлял, - пока в тюрьме сидел.
И она замолкала, предпочитая не знать об этой, должно быть, страшной части его жизни. Молча разглядывала и татуировки на его теле, догадываясь об их тайном значении. Конечно, она знала и ей не раз напоминали, что он ей не пара, что он груб, дик и не в меру нахален с ней, но это было так не похоже на все, что случалось с ней раньше, что добровольно отказаться от него она была не в силах.
Иногда они обедали вместе, основательно, с первым и вторым, иногда встречались вечерами в каком-нибудь прибрежном баре, иногда он приглашал ее с подругами к своим знакомым, представляя так: «Девочки немножко с заскоком». Они и правда были словно с разных планет, в шутку столкнувшихся для того, чтоб со смехом разлететься в разные концы темного космоса. Потом она уехала в город, улицы которого были просторны и холодны, глухими ночами в комнату светил зеленый прожектор, а днем все умилялись ее южному говорку. Он тоже уехал, жил в разных местах, был с разными женщинами, сначала звонил, а потом перестал. И Оля перестала, почувствовав, что ее звездный час в его сердце истек. Всякое случалось с ним, и в тот период, когда Ольга увидела его на трассе, он безнадежно тонул, но с остервенелым упорством пытался вырваться из западни, которую подкинула ему жизнь (или он сам создал себе?)…
Ей хотелось выбежать из автобуса, но она не сделала этого, не зная, как и что стала бы говорить ему, сомневаясь в том, хорошо ли он вообще ее помнит. А может, это был другой человек, и как глупо было бы тащиться со всеми своими вещами, чтобы убедиться в ошибке. Тысяча причин и разумных доводов не дали ей подняться.
С того мгновения на трассе прошло еще два года. Ольга закончила учебу и совсем вернулась в свой пестрый теплый городок, где, как подарок на успешное окончание института, у нее появился красавец ухажер. Высокий, видный, хорошо образованный, все были в восторге от него и называли не иначе как «Олин жених». Ей он нравился очень сильно! Было всегда интересно разговаривать с ним, гулять, приятно целоваться. Все любили их очаровательную, жизнерадостную пару, и они заполняли свободное время походами большими компаниями на концерты и выставки, кафе, ночные клубы. Они мало спали, легко вставали и радовались всему, что было вокруг них.
Как-то в апреле одна из Олиных подруг пригласила их к себе на свадьбу в соседний город, свитый гнездом на скалистом берегу. Праздник проходил в огромном гостевом доме с множеством лестниц, галерей, балконов, переходов на верхних этажах и огромным залом на нижнем.
На Оле в тот день было невесомое с греческим фасоном платье до щиколотки, волосы подняты в высокую прическу. Ее Слава, как шагнувший с Олимпа божок в идеально разглаженном светлом хлопковом костюме. Многие оглядывались на них, улыбались их легкости и молодости, отчего им становилось еще радостнее в этот свежий солнечный день.
Когда все гости собрались и выстроились по обе стороны большого зала, чтобы встретить новобрачных, сердце Оли оборвалось – на другой стороне зала, среди гостей жениха стоял он. Уже более-менее причесанный, в странной белой рубашке в синюю клетку. Она уже и забыла, что он так некрасив, приписывая ему в своих воспоминаниях несуществующие черты. Но это вдруг стало ей все равно, огромная волна обрушилась на нее, на этот зал, на весь курортный городок, а может быть и всю землю. Он тоже увидел ее, воздушную, нежную, захотелось унести ее как перышко, сжать в руках. И все то давно забытое, недосказанное, рвануло пружиной, и хорошо отлаженный механизм сломался.
И как только выдался момент и началась свадебная суматоха с танцами, конкурсами и криками тамады, они, посмотрев друг на друга, вышли на галерею, потом головокружительно долго поднимались по бесконечным перепутанным лесенкам, винтовым лестницам и железным ступенькам. Он распахнул какую-то дверь, какой-то комнаты, освободил ее ноги от ткани платья и прижал к стене.
После всего, когда она дрожащими руками поправляла прическу, он тихо и уверенно сказал: «Оленька, дождись меня, я приеду и тебя заберу».
Оглохшая и ослепшая она спустилась в зал.
- Где ты была? - весело спросил Слава. - Я уже тут со всеми потанцевал.
- Да так, жарко стало.
- А! Ну пошли скорее!
Смертельно раненная, она продолжала танцевать, улыбаться, поднимать бокалы, как охотник, который бредет, порванный зверем, до человеческого жилья.
Он уехал, не дождавшись окончания праздника. Она видела в окно, как за его машиной закрылись ворота.
В конце весны и летом Оля жила случившимся в той в маленькой комнате, и все хотела вспомнить, что стояло в ней из мебели, но всплывало только маленькое зеркало на стене, перед которым она пыталась восстановить прическу. Она мучительно и тайно ждала, порой доводя себя до исступления. Полюбила оставаться на море одна, входила по колено в соленую воду, шептала что-то волнам, а море ласкалось о ее ноги как большой преданный зверь. Для чего он сказал, что приедет? Зачем только он это сказал!
Потом отчаяние сменило отрешенное холодной спокойствие. «Дура! - сказала она себе так, будто по щеке ударила, - он просто развлекся, вот и все. Все, все, все!» Стала возвращаться в шумную, нарядную августовскую жизнь, а номер его стерла.
Потому замешкалась, растерялась, не поверила знакомым цифрам, испуганно нажала на зеленую кнопку.
- Привет. Собирайся, поехали. – Казалось, его улыбка влетела в комнату и повисла рядом.
Она обманула всех и все, сочиняя путано, но уверенно, закружилась, стала отчаянно веселой, вышла в густой августовский вечер, полный шелестом зеленых сумерек, села на переднее сидение рядом с ним и забыла себя.
Они ехали всю ночь, плутая по спящим станицам, похожим одна на другую в своих спокойных и уютных снах. Одной рукой он гладил ее колени и бедра, иногда быстро целовал руки и лицо. Под утро в самый предрассветный непроницаемый час они въехали в плотную темноту, пахнущую соснами, поднялись в дом, пол которого чуть слышно скрипнул, и там, медленно наслаждаясь друг другом, провалились в небытие.
Наутро Оля со смутной тревогой и радостью увидела вокруг сосновый лес, затаившиеся в нем домики, на чьих крышах щедро и густо расстелились хвойные ковры, мягкое солнце тихо стекало между смоляных стволов. Здесь они зажили совсем как муж с женой. По утрам он уезжал, вечерами, когда вдоль маленьких, мягких от сосновых игл дорожек загорались желтые фонари, возвращался. Приезжал шальной, заведенный, но потом оттаивал, успокаивался. Днем она много читала, потихоньку пила вино, чтоб спастись от крошечной серенькой, но все-таки свербящей исподтишка тревоги. Иногда наряжалась и шла одна по пыльной дороге в ближайшую станицу обедать. Там в столовой угрюмые мужики разглядывали ее с ног до головы. Несколько раз шел дождь, лес становился разбухшим, тяжелым, а вода в их доме как-то по-особенному тепла. С наступлением темноты все вокруг продолжало скрипеть, двигаться, жить. Вдоль стен струился мощный и гулкий поток из ветра, шорохов, дыханья далекой огромной воды. И они упивались первобытностью и величием каждой ночи.
Ей пора уже было возвращаться, все чаще звонил Слава, но она выдумывала новые дела, несуществующие дачи, новых подруг, нуждающихся в ней. «Что же я делаю! Я остановиться не могу!», - пела она себе. «Ты мне родная, - говорил ей он, - и твоим по глазам вижу, что и я тебе уже родной». И вся она стала за эти дни мягче, добрей, ласковой как кошечка.
Так прошло почти две недели. А на исходе второй он не вернулся в привычный час. Так однажды уже было, поэтому она уснула даже как-то странно легко. Открыла глаза: все вокруг уже пробуждалось, тянулось к новому солнцу, небо было нежное прозрачное чуть желтое на востоке. А его так и не было. Когда по иглам зашуршали шины, она выбежала на крыльцо. Но приехал не он, а один из его приятелей, которого Оля помнила еще по тому, первому лету.
- Так, принцесска, складывайся. У него проблемы, придется поскрываться маленько, а ты пока домой поедешь.
Как чуждо и убого прозвучали здесь, в их сосновом раю эти слова.
- Ничего своего не оставляй, если не хочешь, чтоб менты к тебе завтра заявились, - бодро добавил приятель.
С тех пор Оля больше никогда его не видела. Как раковина, хранящая в себе шум волн, она порой достает из каких-то глубин щемящие воспоминания, а после думает: «Ну чтобы я была с ним? Кем бы я была? Нет, нет, это невозможно».
Барсучий жир
Зимними месяцами берег остывшего, плюющего ледяными брызгами моря кипит неотложными делами. Местные жители как трудяги-муравьи отскабливают, выметают, достраивают, приделывают, стучат, заколачивают, белят, красят, наклеивают, выкладывают плиткой, сажают, вешают, стелют. Вот на пустыре в конце улицы светятся лимонные стены гостиницы; дядюшка Арам вешает табличку над свежевыкрашенной дверью винной лавки, тетушка Медея строчит шторы для вымытых окон всего городка, довольно осматривает комнаты второго этажа Александра Александровна, Оля приезжает на каникулы, любуется фонтаном в саду, кричит из-за забора соседу Алешке:
- С душевыми закончили, Леш?
- Почти-почти, - отвечает он с крыши.
Все вычищено, разглажено, застелено, куплено. Начинается Сезон. Он втекает на побережье едва заметными струйками, по улицам ходят несколько пенсионеров, немного «офисного планктона», не отгулявшего отпуск в прошлом году, на выходные приезжает молодежь с ближайших крупных городов, мамы с маленькими детьми, которые, возможно, останутся на все лето. Все они заметны, счастливы, растеряны. Наступает июнь, и струйки эти превращаются в лавину, которую ничем нельзя остановить. Она течет полуодетая, восторженная по узким улочкам, сметая на своем пути раковины и наполненные гречкой подушки, деревянных слонов, пятилетний коньяк, вино «Царица ночи», шаурму, чучхелу, шашлык из баранины, персики и кишмиш, надувные круги, циновки для пляжа, легкие парео, футболки с надписями вроде: «Любимая теща» или «Инструктор по сексу. Первое занятие бесплатно». И всего этого не становиться меньше, сколько бы не ходили туда-сюда толпы пьяных от лета людей, все прилавки наполняются как из рога изобилия, музыка не стихает, солнце щедро греет каждого.
В этом потоке плывет и она, с огромной пляжной сумкой на плече. Алеша познакомился с ней вчера утром, когда она осторожно открыв ворота дома напротив, вышла за абрикосами к завтраку. Она приехала из Нового Уренгоя. Для Алеши это все равно что конец света. Зовут ее Снежанна, Снежка как он уже назвал ее. Имя удивительно идет ей – вся она тоненькая и белая, стесняется своих незагорелых ног. Она только начинает догадываться, что красива - по одобрительным взглядам прохожих мужчин и по возгласам продавцов. Непривычно раздетое тело ее радуется солнцу, тянется к нему, пытаясь выпить его теплый сок, так таежная ягода брусника ловит среди лишайников и мхов ненадолго заглянувшие к ней лучи.
На разноцветный день наплывает темнота, она нежна и приятна на ощупь. Снежанна танцует с Лешей на дискотеке, потом он уводит ее вдоль моря. А им вслед все несется музыка как стук чьего-то гигантского сердца:
I said Morena Morena Morena
I give you my love…
Дальше он становится глуше. Глубоко, полной грудью дышит море, сливаясь в любовном порыве с усыпанным крупными звездами небом, от вида которого Снежанне хочется закричать. Неудержимый восторг охватывает ее, она вбегает в море, прыгает и размахивает руками в волнах. Сарафан ее намокает, липнет к телу, Снежанна смеется самой себе. Алеша снисходительно улыбается всему этому. Он любит море спокойной любовью сына. Оно всегда было, есть и будет в его жизни. Он ходил по набережной в школу, видел море из чердачных окон подростком, здесь родится его ребенок, по набережной пойдет в школу его внук. И всегда стройные девочки с белой кожей будут сходить с ума на песчаных и галечных пляжах, бухтах и заливах, на просторе гостеприимных берегов.
Ей хочется остаться здесь навсегда, мысль о северном городе на газовых месторождениях убивает ее.
Потом они целуются, опускаясь на песок, его руки гладят ее маленькую грудь, прохладную кожу бедер. Они совсем дуреют, доводя себя до полуобморока этими поцелуями.
Наутро Снежка просыпается от неуемного искрящегося счастья. Видит в окно бросающееся волнами море. Ее всю окатывает блаженной негой, низ живота гладит невидимая теплая большая рука – она вспоминает, что в мире есть Леша, и она скоро увидит его. Ночью они снова одни среди барханов, только раз, уныло громыхая, мимо проезжает небольшой трактор, разгребает водоросли после утреннего шторма. Море почти утихло, мерно вдыхает и выдыхает свою воду. Они снова изводят себя поцелуями. Она возвращается в номер и в волосах и одежде ее песок.
Так продолжается одиннадцать дней и ночей. Они уже не могут друг без друга. Но у нее билет. Он лежит желтый и чужой с назначенной датой отъезда.
В поезде она рыдает навзрыд, упав в полку.
- Лешка, да хорош грустить, - кричит ему черноволосая соседка Оля, - приедут к тебе еще девчонки!
В начале октября, когда он помогал отцу оттирать плитки на подъезде к воротам их дома, принесли посылку. В ней был альбом с ее летними фотографиями и маленький странный бутылек – барсучий жир – сувенир из Нового Уренгоя. Он не знал куда его деть, и куда деться самому от отчаянья.
Коржик
Такие как он обычно выдвигаются в южном направлении с наступлением холодов. Коржик зимует в Москве. Он так привык. Еще с тех времен, когда у него все было хорошо, и звали его вовсе не Коржик, а Олег Степанович, и жил он в двухкомнатной квартире недалеко от метро «Шоссе Энтузиастов». Квартирка та с тех пор, как он обманом был выселен из нее, сто раз была продана и перепродана, и живет в ней теперь большая и дружная китайская семья, которая не готова узнать кто такой есть Коржик. Он ни на кого не держит зла, он привык и даже бывает счастлив. Особенно в апреле. Ведь апрель – это месяц, когда Коржик выходит навстречу морю.
Он передвигается не спеша, наслаждаясь весной и смакуя дорогу. В тамбуре электрички доезжает до Ступино, потом пешком по трассе М4 до самого Богородицка Тульской области. Весенних заморозков он не боится, еще со студенческих лет помнит правила выживания в лесу. Да и что лес после выживания на площади трех вокзалов, в переходе на Павелецком, заброшенных садовых домиков Дзержинского, лабиринтах Черкизона и еще бесчисленных мест, отвратительных как преисподняя! В Богородицке он вновь забирается в тамбур и там как повезет - на перекладных и с пересадками доезжает до Ельца. В дороге много и с удовольствием пьет что придется со случайными попутчиками. После Ельца он совершает паломничество в Задонск и, окунувшись в ледяную воду монастырской купели, бредет благословленный до Воронежа. Там на привокзальной площади имени генерала Черняховского у него живет старый дружок, с которым он отмечает середину пути. Дружок обнимает его, плачет пьяными слезами на перроне перед посадкой на очередную электричку до Кантемировки. Из Кантемировки он деревнями и лугами, по которым уже неудержимо расцветает весна, добредает до трассы и движется где пешком, а где с отзывчивыми дальнобойщиками мимо Миллерово, Каменск-Шахтинска до самого Ростова. В дороге он бывает бит, но встает и продолжает свой путь. За годы скитаний у него выросла вторая кожа, грязная, в коростах, но надежная как броня. После Ростова попутный ветер дует ему в спину, подгоняя и веселясь. Эти милые сердцу названия – Цибанобалка, Кущинская, Черняховская… И вот через несколько дней он чует знакомый запах йода.
Он входит в городок ранним прозрачным утром, шумным днем или поздним вечером, наполненным до краев музыкой и полусладким вином, и городок расстилает перед ним свои аллеи и набережные. Он купается в море, достает из засаленного пакета специально сбереженные кофту и штаны и идет уверенным шагом по милым улочкам.
- Ой, вей, с приездом, дарагой! Заходи, друг! – Приглашает его в свою винную лавку дядюшка Арам.
- Выпей с нами, Коржик, посиди-покури, отдохни, расслабься! – зовет его в прибрежный ресторанчик Коля Веселый со своей шайкой.
Он уже сороковое лето проводит здесь, с тех пор как первый раз приехал сюда в купейном вагоне подростком.
Теперь он ночует под старой лодкой рядом со старым складом рыболовной артели.
- Это Коржик. Он СТРАННИК, - говорит своей беленькой спутнице мальчик Алеша.
Ради этих месяцев он терпит грязный снег московских зим, сапоги, бьющие его в живот, мусор, холод и крыс. Но он решил, что больше никуда отсюда не уйдет, только вдаль по лунной дорожке.
