Глаза вцепились в потолок.
Прожилками мясного студня
Пьют злобу трещин – чёрный сок
Рутинных заполошных будней.
Лень обездвижила корабль –
Кровать бессонницы Cиндбада,
И не поднимет с пола таль
Тяжёлый якорь. Нет возврата
К безумству молодых морей.
Под парусами-простынями,
Как в морге – штиль. Теперь Борей
С другими пьянствует друзьями.
Вскочить бы, распахнуть окно,
И дверь открыть: «Входи без стука».
Но страшно на родное дно
Впустить раскаркавшихся рухов,
Циклопов-дворников, шаги
Чужих скелетов в форме власти...
А в полушариях пески,
Пересыпаясь пеплом страсти,
Воспоминаньями текут,
Итожа, приближая к смерти:
«Синдбад был мореход и плут,
Но сел на мель и свыкся с этим».
Пески
Вплетая в тину ветра хлопья пены
С верблюжьих морд, текут пески пустыни.
Расколются египты, карфагены,
Как соком переполненные дыни,
Упав с прилавка пьяного торговца,
Посмешища восточного базара.
Бугристым лбом в Магриб луна упрётся,
И повернётся колесо сансары,
Вновь насыщая молоком и мёдом
Бурлящий человеко-муравейник.
"Берите всё, я подожду с расчётом", -
Торговец молвит: "Мне не надо денег,
Зачем они?.. Опять пески пустыни
Текут, не спят в тягучей тине ветра...
Вы, зёрна, нaполняющие дыни,
Посев мне дайте будущего щедрый..."
И вспыхнет взгляд, как лампа Алладина,
Когда пресмуглость стран тысячелице
Падёт тенями на чувяки джинна:
"Взращённому придёт пора разбиться".
Пепельница
Обнявший солнце день ушёл за горизонт.
Обломками надежд когтила пыль от страха...
Предчувствие беды – ночной холодный фронт
Загнал тебя в окоп обратно, черепаха.
Скажи, зачем брони тяжёлой полоса –
Для гребня? Для стола, как безделушка в лаке?
Часть гибельных дождей, горючая слеза,
Под панцирь заползла песчаной черепахе.
Верёвки и узлы – злой сухожилий плен.
Распята на костях судьбой неразделимо,
Пока не съест совсем убийца – чёрный тлен,
До праха, до песка, до тени легкой дыма.
Умелая рука оправит в серебро
Любую кость – мою, твою. О, бедный Йорик...
Среди завала книг и россыпи Таро
Воткнёт, как гвоздь в нутро, окурок гипертоник.
Осина
Трясись, дрожи, осиновый листок,
В безветренную, тёплую погоду.
Прожилки обжигает ядом сок,
Впитавший алый пот Искариота.
Сдавила горло жёсткая петля –
Вцепилась в ствол кривой веревка мёртво.
Не грянул гром. Не вздыбилась земля.
Любивший Бога с исступленьем чёрта,
Повис мешком, а утреннюю тишь
Разбрызгал скрип осины, полный боли:
«За что, за что невинную сквернишь,
Ввергаешь в ад толчком преступной воли?
Ты мог, несчастный, броситься в поток,
На камни пасть с вершины Елеонской…»
Дрожит века от ужаса листок –
Свидетель смерти злой, искариотской.
Пичуга на ветвях не вьёт гнездо.
Холодной ртутью сок по древесине
Пульсирует, и в памяти одно –
Болтается Иуда на осине.
Авессалом («эффект плацебо»)
Кресло – как в самолёте,
Тесен зажим головы.
Лазером доктор водит –
Опухоль меньше вроде.
Выбритый до синевы…
Славься, мастер-цирюльник,
Он же стрелок-радист!
– Верьте, живой покойник.
Шторы – на подоконник,
Веки упали вниз…
… жарко – закрыты храмы.
В пыльных одеждах Хеврон
Вспять повернул от драмы,
Мула схватили хамы.
Загнанный Авессалом
Лес возомнил спасеньем,
Кроны – защитой от стрел.
Пряди волос, как змеи,
Веток обвили шеи –
Вырваться не сумел…
… краны бровей подняли
Веки, от груза дрожа.
Лязгнул зажим из стали:
– Вы от кого бежали?
Волосы – тьфу, не душа.
– В церковь схожу, покаюсь,
Дело пойдёт на лад,
Смерти тиски разжались…
«Лазер – хи-хи», – смеялись
Лампочки в сотню ватт.
____________________________________
* Кроме того, термином «эффект плацебо» называют само явление немедикаментозного воздействия, не только препарата, а, например, облучения (иногда используют разные «мигающие» аппараты, «лазеротерапию» и др.)
Воронёнок
Он просто выпал ночью из гнезда,
Комочком перьев раздирая ветки…
Лиловая небесная мездра
Дождём сочилась, сукровицей редкой,
Прилипнув гематомой облаков
К ладошке остывающей вокзала.
А рядом, потревожив светляков,
Упавшего трава к груди прижала.
Cначала было страшно и темно:
Кричала мать, отец шумел крылами,
Пока, привычно вывернув руно,
Не прикоснулось утро рукавами,
Вернув тепло, спокойствие и свет.
Червяк исчез проворно в жёлтом клюве.
Cемейный мигом порешил совет
Кормить поочерёдно, в карауле
Cтоять, храня от алчущих клыков
И хищных лап, свою беднягу-детку.
Малышки с прилегающих дворов
Птенцу несли кто муху, кто конфетку.
Cмеялся тихо городской вокзал,
От бликов щуря вычурные окна.
А день в одёждах солнечных дрожал
Над парком, развалившимся дремотно.
Когда комками ваты облака
Прижались к ранам алого востока,
Безжалостно тяжёлая нога
Птенца в крыло ударила жестоко,
И на глазах у стихшей мелюзги
Вторично поднялась, в траву втоптала…
… Стихали долго пьяные шаги.
Гудок электро-слёзно ныл с вокзала,
Вороны, страшно каркая на смерть,
С гнезда срывали прутики пелёнок.
Сердца детей заставил отвердеть
Комочек перьев – горе-воронёнок.
