«Привет»! Бег тёплых, как ладонь, мгновений,
И телефонный поиск простоты
На цыпочках вокруг местоимений.
Хотя и вы уже скорее ты,
Хотя и рифм расхристана оправа
(Чинить – обуза для привыкших глаз).
От пятки левой и до пятки правой
Менялось расстояние не раз.
Не то чтоб ортопеды подгоняли
Пространственный свой опус – костыли,
Нет, просто мы посильно сочиняли
(И посезонно) что и как могли.
…Наш диалог – не пиррова победа
Читателя - искателя побед.
В нём каждый – меньше собственного следа
В чужой душе, хранящей этот след.
И дождь смывает все следы, и тени,
И строчки (многих жаль: не повторить),
И души в новой жажде говорить
На ощупь ищут новые ступени.
Прикосновением ладоней росных
Лицо остудит вам неровный стих,
И жёсткая гаррота кольцевых
Рифм – вместо паутинки перекрёстных.
***
Комары беспокоить не смеют. Расслаблены члены
На полу (не на голом), как было и будет не раз.
Отдыхаю, верчу карандаш. Два нестройных колена
Никому не мозолят усталых и искренних глаз.
Человек понормальней сказал бы попроще: на пузе
На ковре, мол, валяюсь, пытаясь осмыслить итог.
Человек понормальней минут не теряет и музе
С сединой не хотел бы ночами писать и не мог.
Но проходит, как собственный возраст, и возраст примеров.
Вес моих серых клеток ничтожней, чем карандаша,
Это так, но в чулане с названьем старинным душа
Вам на ощупь или при свечах не искать адюльтеров.
Вы так горько честны. Горсть – без верха – подобных мгновений
Может в рифму вплетать только самый отъявленный хам,
То есть я, за слова не в ответе свои. Значит, Вам
Одному и хранить тайну наших неприкосновений.
…У субботней воды, как и прежде, обветренной, жёсткой,
Та же грация и небывалый коричневый шарм.
Вы прощались со мной, провожая неверный мог шаг
(Отдохну в сентябре)? Я как дурочка у перекрёстка.
***
Если всё ещё лето, так близок зачем горизонт
И так низок, зачем облака так нахмурены эти,
И зачем в моей сумке пылится прокуренный зонт,
И зачем мои мысли о лете и только о лете?
Если всё ещё юность, зачем так усталы глаза
(Каждый встреченный взгляд в них мольбою о помощи тонет),
И тревожит любая, едва надвигаясь, гроза,
И обычно весёлая рифма вздыхает и стонет?
Если всё ещё жизнь, почему не взахлёб, не взахлёб
Ни рокочущий хохот, ни происки рифм на конверте?
Уменьшается папки с бумагами розовый гроб,
Приближая к сумятице ливней, свободе и смерти.
Молитва за несчастных любовников
В этой жизни шершавой страшнейший – во мне изъян,
Или нет: спим на том, что своими руками стелим,
Но мои друзья уходили к своим друзьям,
И мои мужчины всплывали в чужой постели…
Умолял: «Будь нежнее со мной, хотя б напоказ:
Одиночества наши – для злых языков мишени».
Тех, кто шутит, что брак – слишком строгий для них ошейник,
Рогоносец с рогаткой достанет, как белку в глаз.
На закате ж находит каждый, что так искал:
Кто-то гулькин нос, кто-то – верности долгий свет.
И моих лицемерных соседей кривой оскал
С моих новых морщин завтра смоет сырой рассвет.
Ну а что там под кожей истлело в последний прах,
Не скажу: рядом бродят жертвы того же огня.
Жизнь, подай им, несчастным, горячую дерзость дня
И тягучих терпких ночей, как вино в погребах.
Коллеге Казанцевой
В рабстве – равенство их, все – рабы, и никто не в обиде.
Наум Коржавин
Проснуться от желания проснуться
(Прекрасна жизнь!) и, время торопя
И кофе радостно себя губя,
В рабочий трёп с улыбкой окунуться.
Лоялен мой подслеповатый взгляд
(И слух) к асфальтным скрежету и духу
И каждую беззубую старуху
Приветить на дороге жизни рад.
Но всё быстрей сменяются сезоны,
И рифмы, и рабочие столы,
И не ослы ещё, но не орлы
Уже, и не поэзия – фасоны.
И трусость – доблесть высшая всех стай –
Свершает по сердцам свой круг порочный,
Чтоб в час, забитый сверху как урочный,
Откозырять команде «налетай».
Прекрасен мир! В нём и неделя – мера
Всей жизни, сколько слов потом ни лей,
Молясь. Не потому ль сарказм Бодлера
Уместнее, чем простаков елей?!
Молитва матери
В нём пять пудов литой мускулатуры.
Тугую плоть
С любовию – антонимом халтуры –
Ваял Господь.
В нём запоздалый ветер дальних странствий,
Пески пустынь.
И ослепительное постоянство,
И сердца стынь.
Молилась мать, чтоб и душа мужала
С его лицом, -
Нет, сохнущей смоковницей лежала
Перед Отцом.
Пошли, Господь, ему, трудяге, хлеба
В годах седин,
И веры прежде, чем возьмёшь на Небо:
И мне он – сын.
***
Мы старше – звуки утренние чище
И из постелей трепетней исход:
Трубит подъем матёрый петушище,
На первом этаже встаёт народ,
Хлопочет у бывалых драндулетов
(Частенько сам, бывало, отбывал).
Трепещут ветки: утром зябнет лето,
А миловидной осени овал
Опять размыт дождями и свободой
Искать, метаться, сунуть нос в словарь…
Осенняя традиция – как встарь,
Спешит нас образовывать природа.
