Александр Медведев Глава из романа «Азартные люди»
И тут появился шанс поправить дела. Он объявился прямо в дверях и с порога тянул руку, и рука была сухой и крепкой. Виза?ви - это фамилия такая у гостя – в костюме слегка артистического покроя. И прежде были знакомы, но только шапочно, пересекались, мельком.
Был он стремительный, как мотоцикл. Пору незначаще-вежливых фраз – и дальше только дело. Что предлагается: торговать медикейтом.
– Так на аптечное лицензий надо чертову тучу, всяких согласований?
– Нет, на биодобавки не нужно – не считаются лекарством.
– Так во всех объявах в «Ищу работу» пишут часто: интим и гербалайф не предлагать. А мы будем как раз его, который не интим?
– Нет, другое, новое поколение. Лицензий не надо, даже и реклама – большая только на первую пору. Как так? Ведь кругом всего завались… Гость все твои вопросы предвидел, выслушивал их с улыбкой, впрочем, учтивой. И с его слов выходило, что сами недомогающие трудящиеся и станут распространителями вестей о дивных пилюлях и мазях.
Тридцать и даже более процентов времени, то есть жизни, люди при многих болезнях чуют улучшенье. То есть недужим мы не постоянно, а человеку обычно то хуже, то лучше, то вовсе сносно. И если покупатель купил эти БАДы в хороший период, в эту треть, он поверит и будет наш клиент. Тут гость даже перепал с каблуков на носки и заговорил, поднимаясь с шепота на выкрик:
– Это Бог мне помогает, это он, Он (И черноглазый, с курчавинкой гость восторженно выкатил глаза) делает, что недуги, – ну, не все, но на нашу долю хватит – приходят и уходят волнами! Мы далеко поплывём!
И Визави поднял палец, и перстень сверкнул колко. Словно и камень того пертня пребывал в кристальной вере, что он – тоже подарок свыше.
Бизнес-гость воодушевился, верно почуяв, что нужные точки в собеседнике нащупаны и пропальпированы. И, следственно, встреча не будет пустой тратой времени – а Визави того сильно не любил. Время должно делать деньги, и деньги должны делать деньги, и жизнь на то и есть чтобы делать деньги. И делая их, он дошел уже до того градуса, что в его делах не всё, но многое превращалось в деньги. Словно бы он владеет тем философским камнем, волшебным эликсиром, о которых так долго, дольше большевиков, твердили алхимики.
Его, правда, хоть и ценили за хватку и четкость, тоже не любили, почти никто не любил. Уж больно он был нацеленный – не человек, а функция. И в праздные междусобойчики забывали позвать, если не было в нему «вопросов». Но уважали, завидовали. И если эти таблетки, где к мелу примешаны измельченные в пыль травы да экстракт чеснока или еще что-нибудь не вредное, но что и копейки на ту таблетку не стоит… ну, может, и тянет на копейку или даже и десять копеечек, а цена той пилюльки десятка.
Понятное дело, больше половины прибыли уходит на упаковку, аренду, да и реклама все же понадобится, и поначалу немалая. Да всякие откаты и заносы в нужные двери с красивыми ручками, но какие хрен откроешь без нужного подхода, как это, «к заветным дверям». Но чистая прибыль… он, конечно, знал самую сокровенную цифру из всех, какие только бывают, но затормозил вовремя, чтобы в потоке откровенностей не сболтнуть заветную , которую не знает пока даже и жена, что бывает жадней Уб-Э-Па и налоговой инспекции, купно взятых. И уполовинил число с тремя нулями – все равно цифра была самая обаятельная.
Это число, если вникнуть поглубже, будет больше тайна, чем номер кредитки и пароль к ней. Ту карточку можно заблокировать, сменить, обнулить. А вот если подноготная правда о твоем бизнесе станет ведома, то твое дело – а это обычно значит, что с ним вместе и самого? тебя – заблокируют, заменят или отменят и обнулят. И станешь ты единица без никаких нулей, и войдешь в трудящиеся массы этой единицей статистики, которая, как известно, лжива. И, стало быть, ты не просто пылинка, а ложная молекула? Ай-я-яй.
Одно они говорили, другое только проносилось в сознаньях, возбужденных тем бизнес-планом, что рисовался прямо в воздухе так четко, что листки бумаги перед ними долго оставались белы и пусты. Потом стала прокладываться, как по белизне лыжня, линии и графы, вписываться, зачеркиваться и снова писаться цифры. Получалось красиво. Красиво получалось. Параллельные не пересекались где не следует, а только там, где неевклидова логика бизнеса предположила соединять усилья для пользы дела.
– Вот ты, – бросал Визави, говорят, лихо с таможней разбираешься. Откуда знаю? Да говорят… Я много чего знаю. Из разных источников. Про тебя слышал, что ты часто растаможиваешь так дешево и быстро, что просто класс. Как тебе удается? Людей чувствуешь? Это славно. Так ведь все, хоть что ты там чуй, баксы хочут.
– Само собой. Но можно и дать так, что человеку станет кисло, а можно и прибедниться так, что ему или ей будет думаться, что вот хорошее дело сделано, день прошел недаром.
– А как ты это все … исполняешь? Театр мимики и жеста?
– Наверно. Главное, себе верить. Тогда и тебе поверят.
– Я тебе тоже кое-что нужное расскажу, остальное будет – могила. Это у меня правило. И ты расскажешь – но тоже только для пользы. Сплетнями просто так не интересуюсь.
– Кто не любит сплетни, тот не любит людей. Это один англичанин сказал. Забыл только, кто.
– Наверное, англичанка. Но хорошо подмечено. Впрочем, людей просто так, и верно, не люблю. Только по особой оказии. Да, честно сказать, и вообще не люблю. Даже и до того, что и от самого себя вовсе не в восторге.
Разговор так стал изгибаться, таким лекалом пошел, что к очередным двум чашкам кофе явился флакончик коньяка. Но нет, «не пью за делами, да и вообще…». Ладно, не будем.
– Пошли, складик мой поглядим?
– Пошли. Нда, и в самом деле – не склад, только складик. Но сухой и теплый, это ценно. И подъезд с трех сторон хороший. Словом, ты мне все больше нравишься. Еще знаешь что хорошо – здоровье у тебя хорошее.
– Ну, это всегда чудненько.
– Ты не догоняешь. Раз здоровье хорошее, значит, и медициной не интересуешься. Вот это и хорошо. В нашем деле Б-А-Довом чем меньше знаешь, тем крепче спишь. У меня-то, впрочем, с этим всегда хорошо. И еще напоследок – распродавай по дисконту как можно скорей все свои запасы. Всё продавай по дешевке. Поверь на слово – это я не к тому, чтобы под нашу новую программу место очистить. У тебя товар умер. Мертвый товар.
– Как так? А ты в нем понимаешь?
– Ни черта не волоку. Просто у меня нюх. Это как слух. Я вот тут с одним другом детства встретился – ну таким давним, что даже в кои-то веки правилу изменил – и посреди рабочего дня зашли в ресторацию просто так, обедать, даже и с вином. И музыка. Этого поставили – кто сейчас отовсюду орет, и сам красавчик, правда, пишут, мол, пидор… забыл, да и хрен бы с ним. Я, как дурак, рот разинул, мне приятно – мелодия шикарная, поет мощно. И смотрю на друга своего старого – а он по музыкальной части пошел прямо с той поры. А тот морщится. Что, зуб болит? Нет, песня, этот козел. Он же ни в одну ноту не попадает! – говорит он мне. И тут я сам стал ухом влезать – ба! Верно. Как это я раньше… А расстались – я и забыл. И опять, грешным делом, нравится. Среди моих бизнесов ничего такого нет, и наплевать. А так бы потренировал слух-то.
Впрочем, увидеть твой товар – хитрого нет. У тебя на всех стеллажах, кроме двух – пыль. Никто не лазил, ничего не брал давно. Кроме двух слева.
– Кроме двух слева. Там ходовое у меня. Верно. Так просто?
– Ну, еще разное приметил, да и оно тоже не бином Ньютона. Но и музыка вот тоже вся из семи нот ведь. Но одного ласкает, другого то же самое ножом режет. И вот сложение… слежение… а, черт, не знаю, как сказать. Суммирую разные мелкие пустяки – получается правильное решение. Это природное. И сам не знаю.
И похмыкав, ёрзнул языком по тонким сухим губам, прибавил:
– Потихоньку время дилетантов кончается на Руси. Скоро мы (тут глаза Визави пульнули искорками) их всех выдавим, вытурим. Отменим. Нечего тут. Не-че-го. С вещами на выход!
– Так чего ж ты меня зовешь – я ведь не в медицинском учился. Я даже и в поликлинике давно не был. Йод от карболки не отличу.
– И хорошо! И молодчик! И гарно!
Тут новый друг, уже, считай, подельник, пришел в такую яростную радость, будто открылось ему, как, наконец, вылечивать рак или спид.
В подсознанке твой китайский болванчик, контроллер твой взял эту невместную радость на заметку. Поставил птичку на этом пункте, но птичка через миг забылась, отлетела. Новый человек был вообще скор, напорист, весь подпружиненный. Мелкой излишней моторики, впрочем, не наблюдалось, а слова он вообще из своих поджатых губ вынимал по одному и вколачивал их, как в… ах, ну при чем тут крышка гроба! Вздор. Он тебя, может, как из гроба вынимает, из могилы вытаскивает, шанс подаёт.
Просто он слов на ветер не бросает, да и вообще не бросает никуда. И пишет от в основном договора, и потому у него все фразы такие… сухие, и словно пронумерованные. Статья такая-то пункт такой-то, дальше опять – статья, пункт, точка, абзац.
Вырисовывался, и правда, шанс. А что тебе кранты в настоящей твоей точке жизненного пространства – так это к гадалке не ходи.
И стали вы жить-поживать, добра наживать. Прибыль пучилась, как пена из теплого пива, но сама пеной не была. Отнюдь. Ты нащупал, какие цены показывать в коносаментах, чтоб экономить на пошлинах, каких на БАДы сперва не было вовсе, а потом стали расти. Экономить можно, наглеть нельзя. И, если отступить чуть от предела – самое оно.
И вообще вся логистика была за ним, и еще реклама.
Купили грузовичок, потом и другой, уже иномарочку, и третий.
Телефонные девушки едва находили время сбегать куда надо. Агенты, курьеры, накладные, отчеты. Деятельная суета сама из себя изымала бестолочь. Как бы сама себя строила система. Удовольствие замечать нескладное, лишнее – и давать свои «цэу», и потом строго так, по-отечески следить, чтобы твоим указаньям следовали, и от этого выходил бы толк. Краткие летучки, сводки о прибытии товара и его лихом убытии. На стене появился график роста, и всякий мог видеть, как неуклонно ползет вверх кривая. Но скоро вы решили – лучше убрать его с глаз долой – не буди лихо, пока тихо.
Ты стал следить за собой – эта гонка будоражила, и кровь вскипала, отчего стал говорить громче, чем надо, нервничал больше, чем надо. И зрачки, вдруг углядел в зеркало, были расширены, как будто в них закапали атропин.
Но ощущенье, что вы на некоем, пусть приватном, фронте, и разворачиваете победное наступление – о, это вдохновенье шло, как когерентный луч, сквозь всё, и голограмма успеха рисовалась прямо в воздухе.
И порешили, что надо вам всем ходить в белых халатах, по-врачебному. Сначала стеснялись, потому как чувствовали в том самозванство. Но попривыкли, и понравилось.
Стали давать на реализацию разным желающим подработать, и они приводили новых людей.
И ты в восторге, вдруг, на летучке:
– Дилеры у нас плодятся, размножаются делением, как в кружке Эсмарха.
Никто ничего, и слушали дальше твои ценные указанья. И только одна из офисных девушек, к которой ты уж начал дышать неровно, и она это знала, подошла на расстоянье шепота:
– Вы имели, Александр Дмитриевич, в виду чашку Петри? Все так и поняли. Просто вы ошиблись.
И ты почувствовал свой накрахмаленный белый халат шутовским одеяньем. Содрал с себя, забросил в угол и больше не надевал.
На чай-кофий времени почти не было – вот как запаривались с навалом заказов. Это ты жалуешься (интересно, кому? Никто не посочувствует) или хвалишься? Известно: не верь, не бойся, не проси. А еще три черепахи смыслов: не хвались, не тушуйся, не жадничай. И ты твердо настоял, что нанимали на другую работу, на другой, не крутой оборот, за малые деньги. Визави мялся, тянул, но уступил, и зарплаты прибавили.
Пришлось нанимать новых людей, втиснуть новые столы. Стала тесно, как в подводной лодке. И фирма плыла, в своем автономной плаваньи, в мировом океане коммерции. Но внутрь то и дело заглядывали существа, предержащие власть – и мелкие хищники из разных надзоров, и убэповские акулы – у тех голод ненасытимый. Но тут уж в игру вступал Леоныч. Играя черными, выигрывал и, молодец, и сам быстро забывал, чего стоил выигрыш, и тебя приучил не париться на эту тему.
Совсем перестали играть в компьютерные игрушки, даже когда случались паузы. Но женский коллектив не может без поговорить, почесать языком, особенно про любовь, дом и деточек малых. Немного позволялось, чтобы не угнетать естество. И стала среди других мелькать все чаще небывалая прежде тема. Дети, да и не только дети соблазнялись всякими угадайками, телевикторинами, а еще по мобильнику и в и-нете зазывали набрать какой-нибудь короткий номер и узнать судьбу, дату смерти, имя суженого, бросить курить, выучить язык за пару недель и еще тьму всякого. У некоторых с мобильниковых счетов выгребались и сотни, и тысячи рублей, да и еще оставался должок.
Вся жизнь, ее виртуальное пространство и реал стали полны маленькими пираньями и тварями поболее,вечно алчными.
И вот одна из девчонок, новопринятая, отникла от обеда и разговора и – ни к кому не обращаясь:
– Вот и наша фирма тоже…
Но очнулась, улыбнулась и ушла в свой укромный уголок, за комп и папки.
Приставал к Визави своему, к Леонычу:
– Давай дадим рекламы побольше. Ведь расширяться надо. Остаются жить теперь только большие. Процесс пошел. Везде сказано – десять процентов надо отдавать на рекламу – это ведь закон.
– У нас процент больше.
– Значит, я не всё знаю?
– Да нет, всё… в общем. Что ж, ты думаешь – я втихаря от тебя свои бабки на рекламу трачу? Обижаешь. Я другое тебе скажу. Вот слушай. Разные источники разные цифры дают. Но, в среднем если, процентов пять-шесть.
– Чего процентов?
– А столько людей сами собой выздоравливают… временно, понятное дело… Но вот человека в раковый корпус положили, он и сам уж помереть рад – а выздоравливает! И много болезней страшных такую цифру в среднем дают. И я уже в разные места наши добавочки благотворительно пожертвовал. Через неделю будет по Ти-Ви – вот как раз из онкологии репортаж. Я там улыбаться буду и вручать. Кстати, надо на коробках налепить наше название покрупнее, ты распорядись. Сказали, что хорошо желтым на синем.
– Так скажут: реклама, плати.
– Уже сказали, и заплатил. Я сперва брыкаться: мол благотворительность, да и передачка так называется. Ржут, суки, хмыкают. Люди из ящика. Бляди, стервецы. Ладно, проехали. Собственно, зря я их так, хоть и прав я. А только ведь и правда – тут реклама. И какая реклама-то! Почти никому не только наши добавочки не помогут, а и вообще никто, ничто не в масть и не в пору. Но некоторые счастливцы (впрочем, многие – только на страданье новое) попадут в эти пять-шесть процентиков.
И я уж договорился с кем надо, что мне их адресочки с телефонами продадут. И мы с тобой им еще пошлем наших Б-А-Дов – бесплатно! Совер-шен-но задаром! Вот они-то и будут нам самая такая реклама, что никому не снилась. Люди, можно сказать, с того света вернулись. Кому еще верить, как не им? И ведь они будут не за деньги, а так просто рассказывать – и про наши пилюли тоже. Уж мы должные им не дать забыть. И вот они будут то телефонам трещать, письма писать. Кто-то даже и на радио прорвется и – сам! от чистого сердца! – поделится.
И пойдет, завертится карусель! И все от сердца, от души – какой писатель напишет, какой артист тебе так сыграет? Никакой. А у нас всех расходов-то… Чепуха, а не расходы.
Это самые, стало быть, ценные кадры. Как бы с той стороны фронта вернулись. Но и другие, тридцати-процентники , – тоже нам погоду сделают. Помнишь, я говорил, когда еще дела наши только в планах были? Я напомню: болезни – особь статья, а есть еще недуги всякие, недомоганья. Те по синусоиде ходят в человеке. И когда прием наших снадобий, чтоб они всегда были здоровы, случайно попадает на хороший период, то покупатель – наш. А еще бывают такие люди, и много их, кто лечить любит, советовать обожает. Особенно у кого депрессуха всякая – вот эта область мне совсем непонятная, не страдал никогда. Ну, и всякие артриты, отложенья солей… И всякая прочая несмертельная кака. Вот такие – наши, считай, сотрудники. Агенты влияния.
Ты в эти болячки даже не вникай. Будет время – узнаешь. Уже знаешь? Что? А, это. Это бывает. Во всякие признаки вникать не надо – как начинает человек думать, так в этом месте что-нибудь да появится. Но давай, вернемся к нашим баранам. На первую покупку делаем скидку – и правильно делаем. А дальше что? Семьдесят из ста ничего не почувствуют – и пусть. А у каждого третьего начало приема попадёт на улучшенье его драгоценного самочувствия. И он знакомым позвонит, раззвонит, и сам еще будет заказывать. Так и пойдет – как пал по сухой траве – видел? К чёрту пал и траву – а вот хоть круги по воде…
– …или эпидемию.
– Ну, да хоть и… Стоп. Что-то ты не нравишься мне сегодня. Оппозиционер на мою голову.
А Визави был в воодушевленьи. Глаза горели наркотическим блеском, и он приподнял руки. И он, казалось, увидел людей, толпы людей, волны рук, что держали дензнаки, в жажде те бумажки отдать ему.
Он потрескивал статическим током, и тот ток стекал с него, как пот.
– И глупо мы делаем, что все сразу, набором продаём. А как надо? А надо вот это – у нас в рекламе он назван основой. А потом – улучшатели, укрепители эффекта и всякие а-про-по. У кого отложенье солей, например, и диабет в одном флаконе, тому – то; а если хрящи, скажем, и печень – тому другое. Вариантов, к счастью… гм, это словечко мы удаляем… много, и на наш век хватит, и конкурентам достанется. Слетай-ка ты туда, посмотри на фабрику, я им набросаю планчик развития, а ты в реале обсудишь. И намекни им, что думаем вложиться в производство этой лабуды… то есть прелести, конечно. Путь они и тебя знают, не всё ж меня да меня. Знаешь, кто достигает больших денег? Кто умножается не в арифметической прогрессии, а в геометрической? Разницу знаешь?
– Знаю. Как собака – понимать не понимаю, но чувствую.
– Вот мы такие будем, развитые. Конём двинем.
Щекотало в груди, и трудно было ходить нормальными шагами – хотелось подпрыгивать и бежать.
Жизнь понуждает всё больше крутиться и, хочешь ты или не хочешь, шустрить так, что некогда скучать. Ну, чтобы совсем некогда – это, положим, не получится. Но бывает так, что ты поставлен, даже: противопроставлен чему-то слишком большому. Особенно в аэропорту, особенно зимой. И если вдруг так выходит, что ждешь и ждешь, когда объявят посадку – о, какая ж скука, не скука – тоска. Скука – это энергия, тонкое Нечто. Невещественное или что-то докучное, вроде комара, что трепещет себе тонюсенькими крылышками, и вся ночь к чёрту. А тоска – это, брат ты мой, – материя, тяжелая такая материя, как черная дыра. И вот посадку отложили, и еще раз… А! Что за стих! Вот почему если путь не начинается, то ожиданье такое тяжкое. Мало где мы ждём, мало ли чего ждём, а тот на вокзале, в порту, особо – в аэро. Хоть и женский, но – грянул голос: в связи с неприбытием, еще на пять часов. Врут, небось – этот хвост обычно рубят по частям: так терпимей. И тут жерло пространства, какое, одновременно, и время, уставляется в тебя своим тоннелем, и в нем не видно ни конца, ни света. Время уж не течет в тебе, а стоит. Темное, бездонное время-пространство.
И воспоминанье пришло из давнего, из ниоткуда. Где это было? На Севере дальнем – точно. А где именно? – не вспомнить. Нет ничего, на том месте в памяти – провал, вакуум, словно бы и сам город, ставший для тебя безымянным, унесло, как на льдине, в океан.
Тогда летать по внутренним линиям приходилось много. А мечталось о рейсах международных, о «загранке». Думал, что когда-нибудь попадешь в Болгарию, которая не птица-заграница, в Прагу, может быть и … и все? А там, на том краю советской Ойкумены никакой тебе даже и Болгарии, там даже и Монголия – далекий юг. Мороз за тридцать, ночь, метель. И вся та неживая масса, в свете прожекторов, которые лишь добавляли безнадёги, вся эта «суровая красота» плыла, обтекала аквариум аэропорта. Свет прожекторов свивал полосы снега в жгуты. Народ радовался – ветер не сверх здешней суровой, почти высшей меры, а главное – о радость! – не боковой. И вылет может быть даже и вовремя. И тут ты увидел его – друга своего. У того и в прежнюю пору была такая медвежачья походочка, а с годами стала еще круче – и ты узнал его издалека. И вот вы пошли друг ко дружке и, оба забыв выпустить из рук толстые дорожные портфели, неловко приобнялись.
Бывало, на войне пули во встречных полетах встречались так, вонзались одна в другую. Вы крепко дружили, потом списывались недолго – но оба были в переездах с место на место, и скоро потерялись, да и забывать стали друг друга. И вот тут, среди ночи, мертвенного света и шевелящейся тьмы – встретились. Пять, и десять, и пятнадцать лет минуло, как не виделись – а было время, не расставались. О чем говорили? Так, с одного на другое, и бестолково, ни о чем. Поглядели, как в зеркало, друг в друга. И отчего то грустно стало. Даже скучно. Молодости – нет, подумали. Автобус ждет, пока. Пока. Вот и все, и теперь уж, наверное, навсегда. Он уходил по тоннелю, сутулясь, как виноватый. Долго, долго была видна одинокая, усталая спина, нелепо толстый портфель. Но ты как-то глубинно, бессловесно запомнил: как время, перемотанное той нежданной встречей назад, стемительно хлынуло в тустоту ожинанья. А то время продлевалось снова и снова, пока ветер боковой не сменился на встречный и они, наконец, пошли к самолету сквозь метель, плывущую по аэродрому.
Личное время человека то летит, то стоит. Говорят, при субсветовых скоростях (пойди проверь) напротив, никуда почти не движется, а в жизни реальной, и это проверено, в остановленной памяти оно пролетает незаметно.
Гон забот погнал событья дальше. Прилетел, поулыбался, важно отлорнировал станки и станочки, где делаись эти самые БАДы. И намекнул, как и условились, но денег пока не дал – пусть заглотят наживку почетче.
Все шло отлично, как по маслу шло. Одно только напрягает уж третий день – телефон партнера, то есть Визави того, что потихоньку стал Леонычем все же, хоть и не стал другом – телефон, все три его мобильника не отзывается. Как ни позвонишь – вне зоны доступа. Не бывало такого. Странно.
Никто не встретил, но и не договаривались. Вскорости все стало известно. Не всё, конечно, а только и того хватило.
Замели. То есть арестовали. То есть опять морок и нестроенье. А так дела пошли хорошо. Прежнюю квартиру выкупил у банка обратно – продать не успели, но оценили по стоимости остаточной, а обратно вернули уж по полной, то есть вторе большей – но ты на это пошел: привыкать стал к знакомому, обношенному. Зря смеялись над царем-батюшкой, кем-то из Александров, что всю жизнь проходил в одном халате, даже заштопанном. Ты вот обрел свою старую норку, подновил ее чуть, и возрадовался, готовый дальше жить-поживать, добра… и опять судьба шваркает тебя мордой об бетон.
Дело получило огласку, и где-то там, «где там, не знаем» решили, как видно, устроить им и всем коммерсантам проклятым, публичную порку. Прошли по эфирам сюжеты. И пошли кругами расходиться во блогам комментарии: новое «дело врачей»! – да какие они врачи, кого они вылечили. Дело рвачей!
Склад опечатали – к счастью, только один, меньший, откуда уже развозили по точкам. Весьма осмотрительно товарную массу припрятали подальше от кольцевой дороги. А ты еще кипятился: зачем бензин жжем лишний, в пробках машины торчат. Но Визави только опускал веки, помалкивал, как смиренный монах. Прозорливый был, как теперь-то понятно стало.
Все стало как у дальтоника – в сером цвете. Тридцать два оттенка серого – как из факса. Мелькало, убегало из круга вниманья, который то сжимался в точку, то расширялся. Пошли новости одна за другой. И раньше, всегда было понятно, что партнер твой – неуемный, и делать новые дела для него – как для волка овец драть. Не для брюха, а по азарту. Скажите, обращался ты невесть к кому, ради чего в твоей фирме оказалось вдруг «дочернее предприятие», о котором ты, номинальный директор, только сейчас узнал, хотя какие-то бумажки, наверно, подписывал, не вникая. И что за контора? А, вот те раз, частный вытрезвитель. Выздоравливатель. Профилакторий, видите ли, «Лагуна». Надо же, придумали менты-поэты. Там, в том дальнем городе, закрыли пункт приема граждан, приявших на грудь больше, чем осилили поднять. Недемократично, нарушает, понимаешь, права личности замерзать на уральском морозе. И вот бойцы вытрезвительного фронта, что остались не у дел, оказались ребята с мозгами, хоть и менты. И взяли в аренду, и сделали частный вытрезвитель. Можно представить, как гоготал поначалу тот город. Карасносылвенск, что ли. Но дело пошло, да еще как пошло-то!
Подбирали, как и прежде, «на точках», которых прибавилось, конечно, пьяненьких. Но теперь уж не всех – хотя и раньше бомжей оставляли – и давали бухим подписать бумагу на «комплексное обслуживанье». И все было культур-мультур. Наутро давался даже и рассол с опохмелкой.
Дальше больше. И от цирроза пожалуйте пилюли, то есть те же добавки «биологически активные» и много, много всяких радостей. И покидать ту лагуну не всякий спешил. Жены таскали новые и новые деньги на процедуры. А что не дать денег-то? – дома тишина, покой, мужик выздоравливает. Просит то, просит сё, и простыни – так не жалко. Он довольный, даже морда порозовела. Иногда некоторых наручниками к чему-то там приковывают – но так по медицине положено. Денег только многовато стало уходить, и прерывать леченье, сказали, нельзя, опасно. Будет, сказали, хуже прежнего. А было прежде худо, ох, худо.
Вскорости уже и за выписку из той «Лагуны» требовались плата, а у кого денег нет или родня попривыкла наособицу жить, тем надо было отработать. Где? Ну, это всегда найдется – на постройке второй очереди той лагуны, которая сделалась чуть не градообразующим предприятием, вместо загибающихся тамошних заводов. Новые профилактории получились просто именьями организаторов того дивного проекта, понятное дело. И на другие такие стройки отряжались.
Все бы ничего, да несколько человек дали дуба, и там какие-то чуть не пытки прикованных были. Один из этих страдальцев оказался чей-то сын, и сам из местной телестудии. Он выжил, завел блог, и разгорелся пожар мировой сначала местного, а потом и российского масштаба. Копнули документы – а по ним главным оказались вы, из Москвы. А, все понятно. Все соки выжали, ограбили, а теперь и убивают. Так и попало на центральный канал, и в лентах новостей продержалось целую неделю.
Но и это бы ладно. Пьяных у нас жалеют – и полагается считать, что чуть не любят. Так, да не так. Жалеют, конечно, но и возненавидеть всегда готовы. Правильно – от любви до ненависти один шаг. Даже – один миллиметр, как в пластинах, погруженных в кислоту: в тех батареях, что дают ток. Этой вот любовью-ненавистью и подпитывается коллективное ego. Плюс-минус. Термопара. Наш вечный двигатель.
И тех пьяниц, неведомых и дальних, скоро бы позабыло. Да и легко понять, что они совладельцы лишь косвенные, формальные, а ты, например, и вправду ничего ни сном ни духом не ведал. Вот Леоныч, твой Визави, знал и ведал побольше, но и он ведь никого в наручниках не держал.
Ты побродил со сайтам того города, который оказался вовсе не крошечным, да и раньше на периферии памяти присутствовал из-за своей знаменитой оборонки, весьма крутой. Поразглядывал картинки реки, что выше той Красной Сылвы. Река была очень мила, мала, тиха.
А лег спать – и был тебе сон. В серой темени сна текла закатом красная река, огромная, как Риу-Негру. И тебе сон сказал, что ты приговорен жить там на острове, среди кайманов и гадов.
Проснулся, но тревожное чувство не прошло. Это, в далёкой провинции (потом узналось, что не в ней одной) скоро уплывет и потонет. В море новостей всё стремительно уходит в забвенье. Правда, и тебя может утянуть в воронку.
К тому времени обманутых квартирных дольщиков обманули окончательно, строительные фирмы объявили банкротами, даже посадили нескольких. Немногим из тех страдальцев повезло, но только в Москве – им казна обещала недострой достроить. Остальных оставили с их печалями наедине. Где-то кто-то шумел и расчесывал вавки свои, но и те озёра печалей и досад затягивало равнодушной ряской.
Но народ как привык испытывать невзгоды, считать себя – да и вправду быть – обманутым, так и не желает отвыкать. Ушли в прошлое «пирамиды» - всего-то полтора десятка лет минуло, а сделалось стариной. Ну, в этих-то играх обмана было не больше, чем во всяких других играх на деньги – хоть в казино Баден-Бадена или Монако, или хоть в наших «Фараонах», хоть междусобойчиках на пролетарских кухнях. Все, кроме ну самых наивных или тупых понимали, что тут лотерея, а в ней в выигрыше то ли будешь, то ли, скорей всего, окажешься в пролёте. Так что народное сердце даже и зла не держало на основателей тех пирамид.
Череда надувательств длилась и длилась и была как нескончаемый сериал. Толпы и толпы шли в статисты, так что и самый широкий экран не мог вместить всех. Пазлами, а верней сказать, пикселями встраивались множества множеств во все новые сюжеты, и сочинялись новые повороты, другие сценарии. И мнится, что артисты тут – все мы. Зритель же – кто-то один, жаждущий небывалого, огромного юмора, и раскатистый, как спелый летний гром, хохот исторгается из алых его, маслицем подернутых уст.
Обманок, заманок неисчислимо, и они разные. Всем хотелось много чего – и побыстрей, подешевле, если не вовсе даром. Если хочешь даром – плати. Это почти и впрямую вам, люди, говорится, и даже на разные лады, и даже не юридическим, а человеческим языком – но очарованные не услышат, хоть в ухо кричи. Шепот соблазна куда внятней очарованной душе.
Опиаты желаний прежних и вовсе новых штурмуют наше воображенье. С коварством компьютерных вирусов внедряются они в те глубины, где водятся одни инстинкты. Как глубоководные существа, они видят только мерцанье себе подобных или вовсе слепы, но бросаются и настигают своих жертв, предназначенных им в прокорм.
Инстинкты отважны, они даже и жертвенны. Так толпы древних воинов идут штурмовать голливудскую Трою, дабы защитить Елену Прекрасную, которая, впрочем, была хоть и ничего себе женщина, да у нас таких… вставляет свое русское мнение народ, чпокая банками пивца…
Джунгли народных хотений стали цветные, полные ароматов, но и отрав, и хищи.
А тут как раз пошел по первой кнопке сериал. Идиотский сюжет – классическая схемка: первые серии – любовь на кровати, потом еще в разных местах, уснащенных признаками роскоши. Бедные так любят, чтобы им дали поглядеть на богатство, хотят даже и помучаться видами избытка того, чем им не обладать. Потом труп под кроватью – пятки маленькими яблоками выглядывали так жалко. Она была красивая, белокурая и мертвая. Потом – долгая тягомотина – кто убил. Оказалось – некто вроде твоего Визави, лучший друг дома и благодетель. И хрен бы с ним, с фильмом, но заказчик сериала учуял фишку и сделал этих успешных – как раз продавцами БАДов. Промелькнули несимпатичные подробности – частью придуманные сценаристами, другие же были нехорошей правдой. Стали толковать и про личинки тайских глистов в таблетках для жаждущих похудеть, и о наркоподобных каких-то примесях в других пилюлях, отчего к ним возникала тяга. Про себестоимость и норму прибыли тоже заговорили, но смутно, неточно – про это не писакам знать.
Пелена спадала с наивных глаз, и пошли комментарии врачей, которые до той поры непонятно где прятались и почему помалкивали.
Люди тратили свои гробовые, свои зарплаты, иные отказывали себе в насущном, чтобы покупать все новые и новые упаковки чудо-пилюль от всех болезней.
Но ведь надежда умирает последней, не так ли? Ну, положим, предпоследней, но человек в свою личную смерть не верит.
– Ты что так долго не приходил-то? С глаз долой – из сердца вон? Впрочем, при чем тут сердце…
Леоныч был в пальто, накинутом на плечи, Вошел – и сразу сел боком, так и сидел сутуло. Так он был похож на Ленина в Разливе, с картины из советского иконостаса. А коли не Ильич, так Кощей обанкротившийся, на распродаже накопленного добра. Был он весь какой-то другой. Тихий, спокойный, не искрил, как обычно.
– Мобильник мне принес? Вот спасибо. А то мой забрали – он у меня больно шикарный был, ты знаешь. А тут надо поскромней быть, попроще. Про здоровье и как я тут – это все потом, потом. Давай дело решать. Слушай, запоминай. На нас накатало общество – как его? Защиты потребляющих граждан или как его там… Вот адресок. Там юрист есть – фамилия будет… Он назвал, почему-то шепотом. Путь он в их петиции обязательно поставит – мол, зомбировали клиентуру. Обязательно: зомби-ро-вали. А я адвоката уже нанял, все будет в порядке. Это он сказал – нужно такое слово поставить, и через него будет ход конём для защиты. Защитник скажет, что это, мол, из африканских джунглей словцо, а у нас свои… впрочем, это реплика в сторону. Это не надо.
Тот склад наш, что опечатали – про него забудь, наплюй. Его менты обчистят, и фиг с ним. Пусть подавятся. Впрочем, не подавятся. Такие бизнесы отнимают – не нашему чета…
Еще проговорили кой-какие вещи. Визави был в своей лучшей форме. Ни слова лишнего, и мысль его двигала нужные фигуры на единственно верные клетки – и ты ушел, унося в душе твердое ощущенье победы.
Так и получилось, на что ушло денег и нервной надсады немало. Но когда весь этот морок развеялся, растаял, как хлопья сажи и отлетел прочь, ты стал чувствовать пустоту и усталость. Что снова ты у разбитого корыта, почему-то больше радовало, чем повергало в досаду. То корыто, что разбилось, было преизобильное, но ведь всегда ты, втайне от самого себя, знал – не знал, так чувствовал, что тут гельминты обмана. И тошнотворные личинки развивались, росли. Конечно, бизнес есть бизнес, и – не нравится, не бери, но ведь правда и то, что слишком научилась коммерция управлять «коллективным бессознательным». И почти всякий может превратиться в ездового оленя, перед которым каюр привесит корм – и тупая животина бежит за ним, вытягивая шею.
Историю человеческой глупости пора переписывать заново. Свежего материала накопилось слишком много. И история цинизма тоже ждет своего летописца. Народ – полезная животная толпа, и ее хотели многие резать или стричь, а новейшие технологии полагают, что достаточно только стричь, ибо это рационально. Какой прогресс. Впрочем, если избыток населенья на Земле перейдет некую черту, тогда будет перенастройка, даже и в «золотом миллиарде», и тогда сам собой сложится новый припев к этой старой, как мир, песне. И те, кто подведут нужную философию, обязательно найдутся. И будет найдено, что старинные лекари не зря практиковали кровопускание – очень, оказывается, помогает. В том числе и при недугах организма «гражданского общества». Ну, или что-нибудь в этом роде будет заявлено.
А сейчас – что сейчас? Живи, пока живется. Дела твои опять похожи на забор, что валится набок. Поправь его или снеси его к чертовой матери и ставь новый, крепкий.
