Хорошо смотреть на этот дом ранним утром. Часов в пять. Свалились совы, не вспорхнули жаворонки, все еще спят, но уже погасили подсветку массивных облицованных гранитом стен, и дом стоит темной глыбой с бледной вертикальной полосой лестничных окон. Хороший, сталинский, а может, и дореволюционный. Стены – метр двадцать, потолки три сорок. Как сейчас говорят: индивидуальный проект. Какого-нибудь лауреата или академика. И не девушка веслом осеняет в вышине подъезд, не какие-нибудь львы с отбитыми носами или корчащиеся в каменной муке маски, а мускулистый рабочий готов опустить молот на каждого, кто сунется без спроса в высокие с потемневшей бронзой ручек двери.
Не суйся, не твое, не для тебя. Тебе в полуподвал, где в коммуналках селили дворников, сантехников и печников, не дальше спрятавшегося во дворе гаража, если ты персональный водитель. Гараж! Водитель! Да в годы, когда его строили, иметь машину, все равно, что самолет сегодня! Персональный пилот олигарха, капитан океанской яхты миллиардера… звучит, как шофер князя или водитель вождя!
Здесь и обитали небожители, вот их профили на мраморных досках по стене. Только прошли те годы безвозвратно, съехали небожители на мраморные доски, а квартиры осталась. Остались, и кому-то достались. Колян – двадцатипятилетний верзила без определенных занятий – водил пальцем по кальке, представлял и чуть слюной не капал. Четыре комнаты, длиннющий коридор, два балкона, ну и кухня с санузлом. В центре столицы, да в таком доме по нынешним ценам стоит она три миллиона долларов. Три миллиона. Руки моментально вспотели. Развернутая экспликация размером с простыню колыхалась как флаг, нет, как ковер-самолет. Осталось только запрыгнуть и спланировать плавненько в эту самую квартиру. Он достал из кармана выписку из домовой книги. Колтуновы – трое, Фишман – одна, Шароваров (ну и фамилия!) – один и трое Бакиных. Восемь человек. Н-да, многовато, хватило бы и одной девятнадцатилетней Олечки Бакиной.
Потихоньку светало. Он поднял голову от листа, посмотрел на неприметное среди прочих окно в вышине. И окно зажглось. Потом еще одно, соседнее. Он спрятал в карман выписку, спешно мимо сгибов сложил и засунул в портфель экспликацию, и потрусил к припаркованной неподалеку машине.
Глава 1. В которой обитатели квартиры – все приличные интеллигентные люди – начинают выяснять отношения, и прикидывать, кому достанется лишний миллион долларов.
Квартира просыпалась. Первым встал Бакин. «Подполковник Бакин» - как сам он всегда представлялся. Не из каких-то амбиций, а просто за двадцать лет службы Бакин стал человеком конкретным и сразу расставлял точки над «i». В майке цвета хаки и старых камуфляжных штанах он ванную надолго не занял. С курсантских времен умывание-бритье-туалет – пять минут, прием пищи – десять. Зубная паста «Жемчуг» с корой дуба, каша пшенная с тушенкой. Вареное яичко. Прогулка-пробежка с собакой. И вперед, Родину защищать.
Встававшему первым Бакину приходилось выгуливать собаку – овчарку Шельму, которая к шести утра нетерпеливо топталась под свисавшим с вешалки поводком. Процедуру давно отработали. Черная как уголь Шельма нарезала три-четыре круга по узкому двору, потом садилась в углу детской площадки, вытянув трубой хвост и гордо глядя перед собой. В это время уже Бакин нарезал круги и махал руками, как собирающаяся взлететь птица крыльями.
В санузле его сменил Георгий Феофанович Колтунов – директор филиала столичного завода. Мылся директор, облаченный в желтый китайский халат с драконами, тщательно и неторопливо. Брезгливо отодвинув в сторону на полке под зеркалом влажный помазок Бакина и пузырек с ядреным одеколоном, он смочил подушечки пальцев дорогой туалетной водой и тщательно легкими похлопываниями массировал щеки.
Аромат парфюмерной воды упрямо перебивал запах скворчащей на кухне яичницы, которую готовила супруга Бакина – Жанна – сестра директора.
Под ногами вертелась дочь Бакиных Ольга – студентка и кусочничала, отщипывая в холодильнике ветчину и сыр.
По своим делам важно прошествовал в ванную персидский кот Колтуновых. Следом, позевывая, покатила на кухню сервировочный столик супруга Колтунова – Алена Фишман. Она сдвинула на край общего стола бакинскую тарелку с остатками каши. Достала из пакета и положила в СВЧ-печь круассаны. Переложила из банок на тарелку паштет и помыла большую красную морковку. Налила в чашку чай.
Все это она поставила на сервировочный столик и повезла в комнату.
На Алене был синий китайский халат с такими же драконами, как у мужа и с этим столиком на скрипящих колесиках она напоминала бредущую к клиенту гейшу в годах.
Картину неизвестного художника разрушила Шельма. Она ворвалась с прогулки, вырвала поводок из руки Бакина и на бегу слизнула с тарелки нежный паштет фру а гра. Просто выпал из пасти длинный красный язык, прошелся верхом, и тарелка заблестела.
– Достала эта шавка! – закричала Фишман. – Кто привел в дом эту тварь!
Шавку в дом привела первая жена ее второго мужа – Колтунова.
– Алена, где завтрак?! – донесся из комнаты его возмущенный голос.
Шельма, облизывалась, отчаянно размахивала хвостом и смотрела на всех влюбленными глазами. Кот важно прошествовал из ванной в комнату. Фишман возмущалась и скрипела колесами обратно на кухню, подполковник разводил руками, его жена Жанна злорадно улыбалась. Ольга, копавшаяся в сумке, тихо хихикала.
Потихоньку все улеглось. Отбыл на службу со сверкающим серебром кейсом в руках Бакин. Колтунов позавтракал, как пролетарий, яичницей и в комнате вяло листал «Ведомости», ожидая машину.
Женщины сели пить чай. Пятнадцатиметровая кухня легко вместила отдельный столик для традиционных чаепитий. Остались круассаны, вазочка с печеньем и банка джема. Лишь подогреть чайник и можно неторопливо вести привычные утренние беседы, когда каждый говорил о своем.
Алена Фишман посадила на колени красавца-перса и гладила кота, приговаривая:
– Ты мой мохнатенький, ты мой кастратик.
Кот, прикрыв глаза, уныло урчал.
Бакина, вытянув ногу в тапке, чесала живот Шельме, которая в неге развалилась на полу.
– Интересно, дадут ли моему Бакину в этом году полковника?
– Куда поехать отдыхать летом, ума не приложу, – вздыхала Фишман, – надо и Митю в Англии навестить, за домом на Кипре приглядеть, и на пляже полежать. А что полковнику больше платят?
– Нам путевку обещали. Или на дачу поедем. Сарай надо достроить. За полковника на сто пятьдесят рублей больше платят, но не в деньгах дело.
– Понимаю, - с едва скрываемой улыбочкой кивала Фишман, – когда у нас будет своя квартира, филиппинку наймем, чтобы убиралась по хозяйству. Эти приходящие сиделки только деньги тянуть умеют.
Алена с утра распускала свою длинную русую косу и теперь, отставив чашку, расчесывала волосы круглым гребешком. Кот, выпустив когти, зажмурился и упрямо держался на халате.
– С вашими доходами, давно бы уже квартиру достроили…
– Ой, со стороны-то, конечно. Вот дадут вашему Бакину полковника, с новых доходов доску к сараю и купите.
Женщины помолчали, прикидывая, не перейти ли к более серьезным обвинениям.
Зазвонил телефон. Алена сняла трубку, в которой чей-то радостный голос заорал так, что услышали все:
– Здравствуйте! Риэлторская компания делает вам потрясающее предложение… миллион… переезд… за наш счет… Что мы для вас можем сделать?
– Горшок деду поменяйте, – предложила Фишман и повесила трубку.
Шельма съела миску разномастной напоминавшей мозаику каши с редкими вкраплениями тушенки, лежала посреди кухни, положив морду на лапы, и слушала, переводя глаза с Фишман на Бакину. Ольга в прихожей все не могла уйти: лазила по карманам, рылась в сумке.
– Опоздаешь! – поторопила её мать.
– Пропуск в институт куда-то делся.
Тут скрипнула дверь в большую проходную комнату. Поднялся «совушка» – журналист районной газеты Варлам Шароваров.
– Снедаете? – поинтересовался он, проходя мимо кухни, – почта была?
– Мы едим, – вяло ответила Фишман, – снедают только господа в исторических романах и идиоты в нынешних.
– Газета ваша и открытка очередная деду из Совета ветеранов. Поздравляют с чем-то, – добавила Бакина, – вроде с Днем артиллерии, желают здоровья и долгих лет.
– Дай Бог! Дай Бог! – тяжело вздохнул Шароваров, – не забывают старика.
Так все вспомнили о последнем и главном обитателе квартиры – дедушке, который уже несколько лет лежал, не вставая, в самой маленькой узкой как пенал комнате в половину окна, где даже в яркий день было сумрачно, и стоял тяжелый густой запах лекарств.
Шароваров, закрывшись в ванной, еще давил себе на щетку колтуновский Лакалют и плескал чужого Кардена себе на разные места, когда пришла медсестра из поликлиники – делать деду уколы.
Входная дверь не переставала хлопать. Ушла на работу Жанна. Следом, запихнув конспекты в синюю джинсовую сумку, убежала Ольга. Зато пришла сиделка, которая ухаживала за дедом и за отдельную плату прибиралась в квартире.
Домохозяйка Фишман, допивая чай, презрительно наблюдала за Шароваровым.
Тот был облачен в клетчатый пиджак, не скрывавший худобы, в одной руке трубка, которую курить дома ему не позволяли. Под колючим взглядом Фишман он торопливо позавтракал и теперь жарил про запас котлету.
– Шароваров, – начала Фишман, – а почему у тебя женщины нет?
– Так вы же не даете!
– Что ты городишь? Что это мы тебе должны дать?
– Жить с ними не даете. Я приводил женщину два года назад.
– Вот еще! В комнате, через которую мы ходим, какая-то женщина. И так не протолкнуться. И ложки она в первый же день украла серебряные. Хорошо хоть в ближайший ломбард отнесла – сразу выкупили.
– Я и выкупил! – гордо уточнил Шароваров и с котлетой в банке удалился в занимаемую им проходную комнату, где у него был уголок, отгороженный стеллажом с книгами.
Следом потащилась Шельма.
Фишман встала, с трудом отцепив от халата кота и переложив его под мышку, и пошла в комнату. Кот обреченно повис всеми четырьмя лапами.
Её муж Колтунов дремал в кресле над раскрытой газетой.
– Жорик, – погладила его по редким волосам Алена, – съехать бы побыстрее. Сил уже нет с ними толкаться. Давай снимем что-нибудь, пока квартиру достроят.
– Терпи, Алена, – вздохнул Колтунов. – Такой кусок. Люди-то вокруг ушлые. Съедешь и, считай, потерял. Окрутят деда. Шутка ли три миллиона.
– Побыстрее бы.
– Терпи, сиди дома, охраняй деда. Ведь кто-то документы на квартиру припрятал.
– И что теперь?
– Теперь ждать. Они думают, что самые хитрые.
– Кто? – зевнула Фишман.
– Варлам или Бакины. Ну да не на тех напали. Ты, Алена, как все разойдутся, позвони, я с нужным человечком подъеду.
Глава 2. В которой Колян говорит Олечке, что полюбил ее (врет), а Олечка решает, что встретила принца (сдуру).
Колян подрулил к дому в пять утра. Дождался, когда зажжётся окно в нужной квартире, и с этого времени то сидел за рулем, не сводя глаз с дверей подъезда, то прогуливался неподалеку. Дверь хлопала, выходили разнообразные не те. Мятый мужик, который в спортивном костюме выскакивал спозаранку с черной как смоль овчаркой, вышел четким шагом в форме подполковника со сверкающим, украшенным шифрозамками кейсом размером между дипломатом и чемоданом. Кейс Колян проводил взглядом. Один раз он такой чемодан-портфель видел, его несли пристегнутым наручниками, а по бокам портфеленосца шли два дюжих охранника.
Народ спешил к метро, на ближайшую остановку, садился в припаркованные машины. Поток жильцов поредел, и Колян подумывал, не переместиться ли ему к институту, чтобы перехватить девушку там, когда из подъезда, помахивая джинсовой сумкой, вышла Ольга.
Она торопливо прошла мимо, когда Колян окликнул ее:
– Доброе утро, Оля!
– Здравствуйте, а откуда вы меня знаете? – обернулась та, – ой, а вы меня вчера на мерседесе подвозили из института.
– Совершенно верно. А сегодня готов вас в институт доставить и вернуть пропуск, который вы обронили в машине.
Ольга бурно порадовалась нашедшемуся пропуску, но садиться в машину не решалась.
– Оля, я вам скажу несколько интересных вещей, а дальше вы сами решите, как поступить. Первое, вчера вы почему-то не боялись садиться в машину к незнакомому мужчине, даже к двум незнакомым мужчинам, а сегодня мы уже немножко знакомы. Второе, мне все равно надо в сторону вашего института и будет просто глупо, не поехать в машине, а трястись в переполненном автобусе. В третьих, позвольте мне сделать еще одно доброе дело, я сразу вырасту в собственных глазах. В четвертых…
– Достаточно, – сказала Ольга и нырнула в машину.
Да, мерседес – не набитый автобус и не переполненный вагон метро. Пусть потерты сиденья, что-то поскрипывает в салоне и позванивает в двигателе, все равно, куда лучше смотреть с чувством превосходства сквозь затемненные стекла из транспорта личного на пассажиров общественного. Когда остановились у светофора, Колян перегнулся на заднее сиденье, достал оттуда и протянул девушке букет.
– Это вам!
– Мне?! За что?
– Разве девушка должна спрашивать за что цветы? Цветы надо принимать как должное. Их надо дарить за недостатки. За достоинства пусть вручают грамоты и премии. В данном случае они в поощрение вашей забывчивости, поскольку недостатки – это самое милое, что есть у девушек.
Мерседес неслышно плыл по улицам, тихо играла музыка. Колян ворковал. Ольга нюхала цветы и балдела.
Они быстро доехали до института.
– До лекций еще полчаса. Не хотите ли кофе?
Кофе Оля не хотела, только праздник продлить. И, даже, не в кофе дело.
– Оля, – продолжил Колян, – вы вчера оставили в машине двести рублей. Видимо за проезд. Считаю это недоразумением. Давайте их промотаем в кофейне.
В «Кофемании» они взяли два эспрессо и пирожное для Ольги.
– Вчера я подумала, что вы шофер и возите того типа, что сидел сзади, – щебетала Ольга с набитым ртом. – Или калымите, пока хозяина нет…
– Ольга, не затрудняйте себя догадками. Я сам себе хозяин. Научный работник. Аспирант одного их академических институтов. Тот тип на заднем сиденье – мой лаборант.
Девушка поплыла. Она смотрела на Коляна и видела его прекрасным. Если вчера на подвозившего ее водителя она внимания не обратила, то сегодня ей нравилось его чуть изможденное лошадиное лицо – породистое, отметила Оля, редкие аккуратно зачесанные назад волосы – ухаживает за собой, запястья широкие, заросшие рыжим волосом – отстаньте все, руки как руки, какие выросли.
Красавицей её и саму не назовешь даже с натяжкой. Невысока, полновата. Лицо – грушей, нос – бульбой. Волосы пробовала и подстригать и завивать, делала укладку. Все бесполезно. Поэтому и собирала без претензий в куцый хвост.
Ей и цветы до сих пор перепадали лишь официально: дежурные букеты от одногруппников на восьмое марта, да на день рождения. А тут «за недостатки, которые главнее всяких достоинств!» Надо же так сказать.
Неизбалованная вниманием, она трещала как сорока, только успевай подкидывать наводящие вопросы. Все верно, как в бумаге, что лежит в кармане пиджака, квартира приватизирована на деда, прописаны его сын и дочь со своими семьями и еще племянник. Дядя Жора – бизнесмен – строит шикарную квартиру и скоро в нее съедет с женой Аленой, а их сын учится в Англии. (Отлично!) Дядя Варлам – журналист, он очень забавный. Папа военный, у нас есть жигули, но мы на них почти не ездим.
– Я, кажется, видел вашего папу, – с трудом вставил слово Колян, – вышел из подъезда бравый военный с шикарным кейсом. Это что атомный чемоданчик с секретами, как за президентом носят?
– Там... – замялась девушка, – очень важные документы. Он ведь у меня офицер. Подполковник. Их просто нельзя оставлять дома. А вы, москвич? – перевела она разговор на него. И даже не спросила, как бы подтверждая сама себе, в чем уже была уверена.
– Только на ближайшее время, – легко открестился от звания жителя столицы Колян. Заканчиваю аспирантуру, защита и уезжаю. Приглашают в несколько университетов за рубежом. Куда, еще не решил. Думаю, все же, Гарвард.
– А какая тема вашей диссертации?
– Актуальные проблемы деформации и развития личности на территории постсоветского пространства в период послераннего капитализма…
Они договорились встретиться вечером. Оля убежала в институт, а Колян допивал кофе и грустно считал: «триста рублей паспортистке за выписку из домовой книги, пятьсот за план квартиры, десять литров бензина сжег пока неделю ловил девчонку у института. За два кофе и пирожное – 400 рэ – оборзели! Цветы – бесплатно нарвал Гнус с клумбы перед администрацией. Итого – штука в минус. Приход – двести. Дебет с кредитом сходился плохо, вернее совсем не сходился. Задуманное предприятие пока приносило лишь убытки. Ну да ладно, хоть познакомился. Начало положено».
Глава 3. В которой Колтунов ищет не то, что потерял и мечтает о том, чего у него и так много.
Посередине проспекта выделили специальную полосу, отделили её сплошными белыми линиями. По правилам пересекать её нельзя, и никакая машина по тем же правилам попасть туда не может. Да вот попадают – ауди, БМВ и мерседесы одна за другой катят по ней, не смешиваясь с замершими в пробках жигулями и дешевыми иномарками. На заднем сиденье одного из солидных черных БМВ с престижным, из одинаковых цифр номером, за шторками, сидел Колтунов и был грустен.
Много проблем терзало Георгия. В свое время отец благодаря связям дотащил сына до директора филиала завода. В перестроечное время завод остался оборонным, нетронутым и тихо хирел. Зато не обремененный секретностью и государственной важностью шлепавший кастрюли и сковородки филиал быстренько отделился и развернулся. Его акции были надежно поделены среди руководства по тридцать три процента каждому. На троих. Еще один процент распылился среди рядовых работников. И те, давно отправленные на улицу пинком под зад, натыкаясь в комоде среди прочих бесполезных бумаг, на свидетельство о депонировании каких-то акций, только злобно матерились, проклиная и прошлую и нынешнюю власти разом.
Теперь здесь царствовали три бывших руководителя: директор, парторг и профорг – «тройка», как их когда-то называли, в нужное время подсуетившиеся и распилившие госсобственность. О парткоме и профкоме нынешним генеральным директорам никто и напомнить не смел. Да и некому было, из бывших заводчан здесь остались лишь электрик и сантехник, взвод уборщиц и комендант.
Станки и остатки продукции выкинули или сдали на металлолом, бывшие цеха перекроили на клетушки, в которых засели многочисленные фирмы и фирмочки. Таблички с названиями облепили стену у входа, как чешуя рыбу. Тонкие ручейки арендной платы стекались в полноводную денежную реку. По документам река была так себе – переплюйка. С нее и платились налоги. Основной поток бурлил, невидимый постороннему глазу, туда-сюда сновали туго набитые конверты, от арендаторов хозяевам, от них к пожарникам, милиции, в префектуру, энергосбыту, водоканалу – порой казалось, что мздоимцев в городе не меньше, чем арендаторов – но большая часть все равно доставалась вовремя прихватившим-растащившим завод руководителям.
Теперь Георгий смог отправить сына учиться в Англию, сменить жену, строить богатую квартиру в элитном доме, регулярно выезжать за границу.
Но счастья не было. Треть акций – это лебедь, рак и щука – любой шаг согласовывай с партнерами. А у тех свои интересы. Один желает сделать мировой молельный центр. Второй – переоборудовать корпуса под склады. А он сам… Колтунов подумывал все снести и построить на месте завода жилой квартал, где взять в одном из домов целый этаж, поскольку его новую квартиру фирма не могла достроить уже третий год. Вообще-то он и сам толком не знал, чего хотел. От него все хотели. Сын – перебраться в Америку, Алена – достойные ее бриллиантовые кольца, броши и кругосветный круиз. Нет, пожалуй, Колтунов знал, чего хотел. Купить на окраине однокомнатную квартиру и поселить там глупую добрую девушку из провинции. И чтобы в любой момент, когда он заедет (а это будет нечасто), ждал его обед на плите, домашние тапки под вешалкой. И на стене висело не кашпо или африканская маска, а его – Колтунова – фотография, на которой он спокойный и умиротворенный и улыбается так, как будто все у него уже настолько есть, что ничего ему больше не надо.
Он даже одно такое свое фото отложил и держал в кабинете.
Глава 4. В которой Бакин защищает родину и задумывается о смысле жизни.
Многие удивляются, куда в Москве по утрам едет такое количество военных? Армий и корпусов в ней нет, лишь милицейская дивизия внутренних войск, танки и бронетранспортеры по улицам не грохочут, истребители в воздухе не проносятся, окопы и блиндажи не отрыты ни в центре у Кремля, ни даже на окраинах. Но и в метро, и в любом другом транспорте мелькают шинели, кителя, возвышаются над кепками и шляпами фуражки с гордо загнутой тульей с орлом.
Вот и Бакин занимал пассажиро-место в троллейбусе и сейчас, притиснутый к стеклу рассматривал улицу. А поперек её растяжка: «Купи квартиру – бейсболка в подарок!». Цена квартиры приведена многонулевая, как крик о-о-о! Подполковник и заморачиваться не стал. Нули сосчитать не успел, а бейсболка ему не нужна – одних фуражек дома в кладовке штук пять, а еще кепки полевые камуфляжные и ушанки из настоящей овчины. Не нужна нам ваша бейсболка. Оставьте себе. Вот от квартиры бы не отказался, да тянет уже много лет Родина с положенной квартирой. Следующая растяжка: «Мерседес по специальной цене – два миллиона двести двадцать две тысячи двести двадцать два рубля». Перевел Бакин эти двойки в доллары – получилось около семидесяти тысяч. Потом поделил исходное на свое жалованье и еще на двенадцать. Оказалось, что за чудо-мерс надо служить шесть лет. И сразу потерял он к «мерину» интерес. Если очень надо, так можно дежурный уазик взять, а по особо торжественным случаям у командира части черную волгу попросить. Но настроение было уже не то. Вспомнились догнивающие на вечном ремонте в автопарке жигули. Это вам не фуражки-бейсболки, числом не перебьешь. На нужной остановке он вышел и по пути решил зайти в гастроном – прикупить что-нибудь к чаю. Взял тележку и стал на круг, впереди две девчонки расфуфыренные, катят телегу и базарят, что лето в Москве не задалось и надо слетать в Доминику, и какой-то Севка одной из них четыреста тысяч на билеты даст. Вторая ей отвечает, что Доминику испортили, там теперь один совок, а она на Маврикии с таким мальчиком познакомилась… И ладно бы просто понтовались девицы, идут и в корзину метают не глядя: суджук по полторы тысячи за кило, сыр с прозеленью (явно лежалый) за две тысячи, яблоки из десяти сортов самые дорогие и даже хлеб такой, что в специальную бумагу завернут и стоит как торт с кремовой розой. Бакин же колбаску берет по акции, сыр уцененный, который завтра просто выкинут. Смотрит Бакин, а следом мужик идет, корзиной помахивает – рубашечка цветастая, брючки так себе – никакие и без стрелок, а на ногах туфли с загнутыми носами.
Больше всего в жизни Бакин ненавидел такие туфли. За их бессмысленность. Любая другая обувь каждой деталью свое назначение подчеркивает. Кроссовки – чтоб бегать. Сапоги – для охоты или по полигону грязь месить, полуботинки – толстая или тонкая подошва, узкий или широкий носок – все оправдано, а вот зачем носы загнуты, никто не объяснит. И неудобно, и бессмысленно, и выглядит отвратительно. Смысл только один – в цирке на арене в таких народ смешить, чтобы тебя при этом по голове надутым шаром били и опилками осыпали.
А мужик Бакину подмигнул и бросил в корзину бутылку виски за шесть тысяч рублей. Мол, военный, ты сейчас в окоп залезешь и будешь родину защищать, а я вискарь приговорю в хорошей компании.
– Офицер, вам ливерную в пакет положить? – Сволочь-кассирша его добила.
Мужик «золотой» кредиткой расплатился и у магазина именно в такой мерседес сел, что уговаривали купить на растяжке. И не будешь ведь кричать очереди, что ливерную подполковник не себе берет, а породистой с родословной и медалями овчарке.
Пришел в себя Бакин только за вертушкой КПП. Поздоровавшись с дежурным и козырнув знамени, стоявшему в особом пенале под охраной часового с автоматом. В самом деле, время такое, тот же Колтунов со своей Фишман в магазине покупают не глядя на ценник, и сын – Митька – у них в Англии учится, ну а ему выпало погоны носить, еще лет пять родину защищать, стать полковником и уйти на пенсию уважаемым человеком. Так, успокоившись, он проследовал на рабочее место.
Общее понятие – Родину защищать, в нефронтовое время размыто и далеко не всегда это значит, что надо стоять на посту, бдя врага или бегать за ним по тревоге с автоматом.
Начальник военного санатория – полковник. Военный? Военный! Тоже по-своему родину защищает. Или сержант в оркестре – с тарелками. Он сидит со своими тарелками, сидит, а в нужный момент, что есть силы: «Бам-м-м!». Это он тоже родину защищает. Поскольку форма на нем есть, паек получает, право на бесплатный проезд в отпуск всех членов семьи вплоть до островов Кука имеет, выслуга лет идет так же, как будто он целый день только и делает, что с автоматом бегает. Двадцать лет тарелкой о тарелку постучал и, мятые тарелки на списание, а притомившегося прапорщика на пенсию. И сам Бакин, хоть и не размещает отдыхающих согласно их статусу, поднесенным подаркам или личной приязни, и не дует в трубу в оркестре, тоже от фронта далек и вместо окопа занимает стол в военном учреждении.
Кабинет он делил с тремя офицерами. У огромного в полстены окна на валютном месте, рядом с вентилятором и чайником, дремал полковник Кторов. Стол Бакина стоял боком к двери напротив длинных занявших всю противоположную стену шкафов со строем папок на полках. Еще два стола притулились у входной двери. За ними сидела пара безымянных капитанов, мечтавших стать майорами и даже подполковниками и изображавших кипучую деятельность.
– Капитан, эту папку в архив! – распоряжался Бакин, и оба они срывались с места.
С утра в кабинет, цокая каблучками, заходила безразмерная прапорщица с большой папкой. Цокала прямо к полковнику. Бакин провожал ее взглядом, капитаны делали стойку, Кторов продолжал дремать.
Разносчица шлепала папкой по столу. Кторов вздрагивал, глаза его приоткрывались, показав море серой влаги. Он смотрел на прапорщицу, как обиженный ребенок. Та подсовывала ему кипу документов, вкладывала в руку карандаш и подносила раскрытый журнал. И Кторов ставил закорючку, что документы принял.
Прапорщица, провожаемая хищными взглядами капитанов, уже удалилась, а полковник все смотрел с недоумением и обидой на выложенные перед ним бумаги. Потом с тяжелым вздохом свинчивал с ручки колпачок. Еще два года назад он честно работал, пыхтя, накладывал строгие резолюции: «Бакину, разобраться!», «Бакину под личную ответственность. Об исполнении доложить», «Бакину на контроль!», но теперь сломался и просто рисовал на бумаге стрелку в сторону подполковника, который писал резолюции и дробил бумажную реку на два ручейка к капитанам.
Кторов провел стрелу, завинтил колпачок на ручке, вялым движением отодвинул бумаги и погрузился в сон. Оживал он только когда надо было выбить что-либо для себя или чтобы рассказать капитанам о своей долгой и тяжелой службе, в которой его окружали исключительно сволочи, рвачи и негодяи. Ему не раз предлагали перевестись преподавателем в училище, на спрятанный в лесах запасной командный пункт, где и законсервироваться на случай войны, наконец, просто и честно в музей, но Кторов уже стал недвижимостью и от всего упорно отказывался. И от него отставали. Все-таки человек заслуженный и действительно имеет какое-то там право. Нельзя же так: сегодня ты – полковник, уважаемый человек, а с понедельника – р-раз – и никто!
Да и не мешал он никому. Работа неспешно делалась. Бумажный ручеек струился по кабинету, перебегал в другие, нырял с этажа на этаж. Пройдя все здание, к вечеру он возвращался в бакинский кабинет, прямиком в машинку для уничтожения бумаг.
И Бакин день за днем с грустью наблюдал за ним, понимая, что жизнь проходит бездарно, и был он таким вот капитаном, как сидят справа от него, и будет полковником, как сидит слева, и неужели в этом и есть смысл жизни?
Глава 5. В которой приоткрываются секреты творческой кухни Варлама Шароварова. И в которой Варлам сам себе пытается доказать, что он творческий человек.
Это сейчас газетных писак лепят в каждом коммерческом и некоммерческом вузе. А раньше был в стране чуть ли не один журфак, куда во все времена поступали или по блату, или натасканные у репетиторов, или по рабочей (комсомольской) путевке. Говорят, что изредка брали и по способностям, но я не верю. Читаю газеты, смотрю телевизор и слушаю радио, и не верю ни в какие их таланты. Если, кто и достоин внимания, то глубже копнешь, он и журфака никакого не заканчивал, не был испорчен пятилетним учебным занудством. К тому же мало было в заповедные годы закончить журфак, надо было еще и хорошо распределиться, чтобы не загреметь в какие-нибудь «Оленьи новости». Хорошее распределение снова делалось по блату, партийной (кагэбэшной) путевке. Натаскивание у репетиторов заменяла женитьба на москвичке.
Надо сказать, что Варлам в университет поступил сразу по трем основаниям. За него просил дядя, бывший тогда на слуху (позвонил ректору и велел «взять этого придурка»), он честно отзанимался на подготовительном отделении и, наконец, имел рабоче-комсомольскую путевку, которую получил, год оттаскав в типографии свинцовые чушки. Выпускной на рабфаке зачли за вступительный в университет. На нем он не только правильно назвал имена классиков марксизма-ленинизма, но и написал их без ошибок. Была и весомая справка, что Шароваров правнук писаря первой конной армии – наследник, продолжатель традиций, хоть и освобожденный от военной службы по белому билету. Так что в университет его приняли и даже одарили повышенной стипендией.
К окончанию института дядя выпал из обоймы, удачно жениться Варлам не сумел до сих пор и, грезивший о месте собкора за рубежом или обозревателя крупной газеты, оказался корреспондентом заводской многотиражки и по совместительству заводского радио. Называлась многотиражка то ли «Красный чугун», то ли «За красную кожу», он и вспоминать стыдился. Завод закрылся, первыми из его подразделений Жора Колтунов разогнал газету, чаще называемую «За красную рожу», и заводское радио.
Это заставило его сделать следующий и последний в карьере шаг – перейти в районную газету. Когда-то газета была яро коммунистическая. Потом яро антикоммунистическая. Далее умеренно либеральная. Теперь просто никакая, добившись всего, чего хотела, она печатала телепрограмму, кулинарные рецепты, астрологические прогнозы, уговаривала купить разную дрянь, давала житейские советы и славила того, кто за это заплатит. За это видимо и боролась все прошлые годы. Шароваров все это время колебался в убеждениях вместе с ней, пока их попросту не растерял. Он досидел до сорока с лишним лет и писал всё и обо всём, под псевдонимом Жанна Марго давал астрологические прогнозы, бессовестно передирал из других изданий кулинарные рецепты, комментировал телепрограмму и отвечал на письма читателей, которые сам себе и писал. Короче, был согласен на всё и за мелкие деньги. То есть действительно стал профессиональным журналистом. И мечтал теперь только сменить старый клетчатый пиджак на новый кожаный.
Вид Варлам имел творческий, слегка потасканный. Питался хорошо, но редко – на презентациях, с которых норовил утащить кусок семги и горсть канапе. Был тощ, поскольку есть много, но редко – лучшая диета. Саламандра мягко облегала натруженные ступни. Клетчатый пиджак и мятые брюки, в одном кармане трубка (дома ему курить не позволяли), в другом блокнот с карандашным огрызком для фиксации неожиданного полета мысли.
Но мысли летали уже плохо, с годами стала раздражать сама необходимость писать, чтобы есть. Была в этом какая-то изначальная приземленность. Он смотрел на успешных коллег на телеэкране, которые уже ничего и не писали, не пели, не играли, а довольные жизнью вели кулинарные передачи, телеигры или на равных неторопливые беседы ни о чем с именитыми гостями, и злился.
И сразу хотелось совершить, что-нибудь этакое. «О чем написать, чтобы получить нобелевскую премию или государственную российскую? - прикидывал Шароваров, спускаясь на эскалаторе в метро. – Правду? Писать про людей? – Он всмотрелся в плывущий навстречу людской поток. Но это же клевета?!» Один так написал, припомнил он то ли Радищева, то ли Шаламова, и в Сибирь поехал по бесплатной путевке. И преследовали его потом, а после смерти прославили и именем его улицу назвали.
– Нет, не хочу, – широким жестом он отказался от славы, – не надо ничего потом. Не надо улицу, при жизни лучше квартиру дайте.
Метро провезло его пару остановок и выкинуло наверх.
«Или про природу начать писать? – все прикидывал он. – Про букашек-мурашек – вечно – просто – безопасно. Про её защиту. Спиленные деревья и загаженные пруды?».
И сразу услужливая память подкинула, что не так давно одному ярому экологу неизвестные пробили голову. Правда потом его осыпали грантами и премиями. Шароваров потрогал голову и от грантов тоже отказался. И про природу писать расхотелось. Только если о насекомых, зеленых ростках, тянущихся к солнцу.
Варлам осмотрелся. Тянущихся к солнцу ростков не было. Валялись пакеты из-под чипсов, пустые пивные банки. Прямо на пути оказалось расшарканое по асфальту собачье говно.
«Опять клевета» – тяжело вздохнул он и задрал голову. О, небо, вечное небо, затянутое серой дымкой, свинцовыми иссиня-черно-багровыми облаками, с загадочно подмигивающими звездами ночью и алой прозрачной колышащейся зорькой по утрррррр… Бум!
Варлам звезданулся. Зацепился за торчащую из асфальта проволоку и растянулся на грязном асфальте рядом с пакетами от чипсов. Покатилась банка со взятой из дома едой, соскочила крышка, и говяжья котлета темнела на асфальте словно какашка. Пробегавшая мимо бродячая собака схватила котлету и, поджав хвост, удрала.
Шароваров сидел на асфальте, пока ему кто-то сердобольный не бросил мелочь. Он подобрал ее, сунул в карман, поднялся и, зажав платком разбитый нос, побрел в редакцию. Не творить. Просто зарабатывать на жизнь.
Глава 6. В которой Колян встречается с научным руководителем, а его лаборант оказывается вовсе не лаборантом, а мелкой уголовной шпаной с позорной кличкой «Гнус».
Если все жители большой квартиры уже давно были при полезном общественно значимом деле: руководили предприятием, творили, защищали родину, учились в вузе или хотя бы занимались домашним хозяйством, то Колян продолжал кружить по городу на своем мерседесе. Кружил и думал, что круг выходит, как кругу и положено, замкнутый. Старый мерседес, чтобы исправно ездил, надо ремонтировать. Чтобы было на что ремонтировать – надо много ездить. Пока получается лишь ездить, чтобы ремонтировать. Он отвез двух теток с Курского вокзала на Черкизовский рынок, оттуда трех вьетнамцев с баулами на Киевский вокзал. На Киевском местные таксисты сказали, что если он еще хоть раз здесь нарисуется, то ему проколют шины и набьют морду. Главный в их команде – смуглый крепыш – покачивал бейсбольной битой перед радиатором мерса, а второй маленький ушастый с задумчивым лицом приставил к его боку нож.
Колян не стал говорить, что они хотели сделать наоборот, а быстро уехал.
Он бы еще мог подбирать голосующих на улицах, но надо было торопиться на встречу с профессором Понимайко.
Со своим научным руководителем Колян встретился на автобусной остановке. Профессор международной академии напоминал дошедшего до собирания пустых бутылок и банок пенсионера. Штаны с пузырями на коленях, мятый пиджак, одетый чуть набок беретик с хвостиком. Над седыми пышными усами большие очки в роговой оправе.
- Я уже два автобуса пропустил! – пожаловался он, влезая в машину.
Колян сразу протянул ему конверт с платой за очередной семестр обучения и заполненную справку. Профессор достал из кармана печать и шлепнул по положенной на папку бумаге и размашисто расписался.
– Да, никто не хочет родину защищать, – горестно пробормотал он.
Они помолчали.
– Как продвигается работа? – поинтересовался Понимайко.
– Перешел к практической части.
– Докладывай, – поощрил его профессор.
– Приобретение материальных средств в виде московской недвижимости наиболее просто в случае регистрации по месту неприватизированной недвижимости, с дальнейшей ее приватизацией и автоматическим включением в число собственников. В этом случае особый интерес представляет как наиболее ликвидная часть жилого фонда в виде отдельных многокомнатных квартир в центре города с минимальным числом проживающих, так и некомфортное ветхое жилье, подлежащее сносу или расселению в ближайшее время. Перспективны и загородные дома ближнего Подмосковья рублевского, казанского, минского и новорижского направления. Однако количество такого жилья неуклонно сокращается, что заставляет обратить внимание на более сложные схемы, включающие в качестве объекта интереса приватизированные квартиры. Задача усложняется прежде всего закрепленным правом собственности, большим числом владельцев, а также…
– Хорошо – кивнул профессор, – с какими проблемами пришлось столкнуться в практической части?
– Есть затруднения. Действия, направленные на конкретный объект интереса, стандартные приемы, как-то цветы, походы в театр, культурно-массовые мероприятия не всегда дают рассчитываемый эффект.
– Правильно, – подтвердил профессор, – поскольку они примитивны в своей основе.
Заговорив, профессор машинально начинал расхаживать, привычка выработалась с институтских аудиторий. Он выскочил из машины, Колян следом, и они на пару зашагали как маятник десять шагов в одну сторону – десять в другую.
– Объект внешне так себе. А ты говоришь ей, что она хороша и прекрасна, имеет массу достоинств. Наедине, закрыв глаза, может и поверит. После чего ведешь её в театр или ресторан, где она видит, если не полная дура, что это другие прекрасны и имеют массу достоинств, а не она.
Поэтому модель поведения надо строить сложнее. Этап первый: ты – её избранник, и ты велик. На втором тебе нужна необременительная для нее и крайне важная для тебя помощь. Этап третий – она считает, что помогает великим и потому сама великая. Твоя слава осеняет ее своим крылом. От тебя ощутимые и осязаемые материальные блага в будущем, от нее мелкие услуги сегодня.
Ну, какая эта ерунда – прописать у себя олимпийского чемпиона или полковника секретной службы? Отдать сердце и посвятить жизнь великому ученому или руководителю корпорации? Аргумент типа, эта сволочь, прописываясь, говорила, что он полковник, никакой суд не примет, посвященная жизнь обратно не возвращается, в дальнейшем считается бывшей в употреблении и прежней девственной цены не имеет.
Колян внимал. На очередном повороте профессор углядел пивную банку, молодецки притопнул, смял-припечатал ее в кругляшок и спрятал в потертую холщовую сумку.
– Вопросы есть?
– Да, профессор, почему просто лаской и добром ничего не добиться?
– Добро у подавляющего большинства граждан ассоциируется с глупостью. Создает впечатление, что у тебя можно брать и брать. Для оправдания своих действий дающего проще признать глупым. К тому же наличествует эффект привыкания к донорству, тогда отказ от очередной подачки приводит к обиде, а то и разрыву отношений. Поэтому любые положительные действия должны быть пролонгированы. Необходимо использовать фактор ожидания праздника. Ожидание праздника есть питательная почва для дальнейших действий. Не дари гарнитур – кольцо, сережки и колье. Зачем разом? Подари на день рождения колье, пообещав сережки к восьмому марта. Пока до кольца дело дойдет, на год ее привяжешь. И у нее – на тебя глянет – сразу положительные ассоциации – вот мое новогоднее кольцо.
Колян кивал, делая короткие записи в блокноте.
– Профессор, но классическая схема: цветы-мороженое-луна-стихи… Ты хорошая, ты удивительная, ты прекрасна…
– Эк, удивил! Ну, детский сад, младшая группа. Тебя чему пять лет учили? Кого ты хочешь обработать, романтическую дурочку, у которой ни копейки за душой? Как ты зачет по нейролингвистическому программированию-то сдал? Не работай с достоинствами, работай с недостатками! Начните с ней вместе жадничать, кого-нибудь ненавидеть, кому-нибудь гадить. Реакция на плохое, куда ярче. Вот смотри…
Они как раз в очередной раз подошли к автобусной остановке, и профессор нарочито громко сказал:
– Бумаги отдашь вон той тетке.
Народ на остановке тупо молчал. Курил, жрал мороженое, жевал жвачку, дымил сигаретами, понуро смотрел в землю, если не жрал, не жевал, не дымил.
– Слушай дальше, – он продолжил, чуть повысив голос: – отдашь все бумаге вон той старой тетке.
Трое из стоявших подняли головы, вяло зыркнули по сторонам.
– А вот теперь, – голос поднялся до уровня команды, – бумаги отдашь вон той старой одноглазой тетке с кривыми ногами.
На остановке все разом завертели головами.
И вот уже одна коренастая мадам, приняв сказанное на свой счет, двинулась к ним, отводя руку с сумкой, в которой виднелась грязная морковка и кочан.
Колян с профессором развернулись и побежали. Вслед им ядром полетела и шмякнулась об асфальт капуста.
Пожилой профессор сломался первым, отстал, бросив вслед:
– Через месяц встретимся.
День у Коляна выпал напряженный, еще предстояла стрелка с Гнусом, который вчера в машине тихонько стащил пропуск из сумки у девушки, а утром доставил цветы. Здесь уже Колян выступал в роли наставника и как мог сдерживал юношеские порывы напарника.
Они встретились у ларька, где торговали шаурмой. Гнус приходился Коляну дальней родней – сын двоюродной тетки, племяша прислали, чтобы он его пристроил в столице.
Колян с неприязнью рассматривал родственника. Тот давно перерос дядю, но выражение лица так и осталось тупым. В столице он приоделся. Блестящие джинсы. Свитер с вшитыми карманами на молниях. Дебильная вытянутая как колпак вязаная шапочка, которую так и хочется прихлопнуть. Где продают такую дрянь?
Гнус поедал шаурму, кетчуп и майонез по грязным пальцам стекали в рукава, и он то и дело брезгливо встряхивал руками.
Наконец он доел, вытер руки об штаны и стал нудить о вечном.
– Дело есть верное. С магазина одного каждый вечер инкассаторы мешок бабла выносят. Два деда с палками резиновыми. И мы с палками. Деревянными. На мерсе подлетим, я одного р-раз, ты второго р-раз, хватаем мешок, в мерс… и по газам! Палки я уже отнял у пацанов на школьной площадке.
Колян тяжело вздохнул.
– Какая выручка?
– Чего? – не понял Гнус.
– Какой оборот у магазина? Что продают?
– Пиво и чипсы. Сигареты. Ларек у платформы.
– Сто бутылок пива, сто пачек сигарет в день. Пять-шесть тысяч, ну и чипсы. От силы десять тысяч рублей, потому и инкассаторы без оружия. И куда они мешок с мелочью несут?
– В машину несут.
– Значит в машине третий. И он-то наверняка с оружием. И ты за десять тысяч рублей монетками под пули пойдешь и статью расстрельную?
– Расстрела больше нет, – пробубнил расстроенный Гнус. – Гуманизм. Ладно, еще дело на примете. Покупаем ящик водки и обходим район, собираем у ханыг паспорта. Под паспорта берем кредиты и валим.
– А белый лебедь на пруду… – заорал в его кармане телефон.
Гнус достал аппарат и нажал кнопку.
– Разборка, – прогнусавил он и дальше только соглашался с невидимым абонентом. – Фара левая на пятерку-БМВ есть, бампер… есть, стекло лобовое… да хоть вместе с дверью… и серую цвета мокрый асфальт найдем… Все конкретно дешевле, чем в магазине, доставим сами.
Он договорил, и Колян, подождав пока тот набросает на клочке бумаги заказ, вернулся к разговору:
– Кредит под чужой паспорт уже лучше, – похвалил он, – чувствуется влияние большого города. Есть масштаб, кое-какая мысль проглядывает. Соберем мы с десяток паспортов. Только под рожи, что в них вклеены больше десяти тысяч не дадут. Да и то товаром. Итак, товар на сто тысяч, минус процентов двадцать на реализацию. Ну и куда мы «свалим» на восемьдесят тысяч рублей? Расстрела нет, срока? есть. Нас двое. Мошенничество в крупном размере, совершенное организованной группой по предварительному сговору. Статья 159, часть четыре до десяти лет! А у тебя еще старая судимость не погашена.
– Ну и чё? – пожал плечами Гнус, – и у тебя не погашена.
– Если идти на что-то, то за миллион, не меньше, причем не рублей. И идти так, чтобы и статьи на тебя в никаком кодексе не было. Я пять лет учился, чтобы с дубинкой за инкассаторами бегать? По-другому сделаем. Найдем квартирку, что несколько миллионов долларов стоит, да чтобы в ней девица на выданье была. Некрасивая, без кавалеров. Да чтоб семья приличная интеллигентная, а значит и глупая.
– И всех палками?!
– Да какими палками! Выбрось эти палки вообще. Бейсболист хренов. Клеишь эту дурнушку, женишься, потом меняешь квартиру с ее предками. Размен через куплю-продажу. То, что образовалось дальше – совместно нажитое имущество. При разводе получаешь долю – свои законные полмиллиона долларов. Все без риска и с удовольствием.
Гнус думал долго, минуты три. На полоске лба под вязаной шапочкой проступила испарина.
– Не надо развода. Зачем делить. Вот тогда можно и палками.
Колян промолчал, и именно в этот момент на его телефон пришла смс-ка.
Олечка уточняла время их вечерней встречи. Не то, чтобы она его забыла, а просто хотела сама себе подтвердить, что прекрасный принц на мерседесе ей не приснился.
Колян стал деловито нажимать кнопки на мобильнике, набирая ответ, одновременно давая указания Гнусу.
– Дом, куда вчера девчонку подвезли, помнишь? В семь утра военный выйдет с металлическим кейсом сверкающим. Проследи куда поедет, к чемоданчику его примерься… Целую.
– Чего?! – набычился Гнус.
– Ничего, дуре этой пишу. А ты, как племянника родного прошу, никого раньше времени не трогай, а то поломаешь мне всю конструкцию.
Глава 7. В которой, помимо прочего, рассказывается о том, что нотариус одна самых прибыльных профессий.
Нечасто Колтунов обходил свои владения. Трое директоров занимали часть этажа, где царствовали. Съезжались к середине дня, вместе обедали – среди офисов был и ресторанчик, где для них накрывали небольшой зал – за столом и решали накопившиеся вопросы, подписывали бумаги.
– Вот, настоящий кабинет руководителя, – произносил дежурную фразу бывший секретарь профкома, а теперь исполнительный директор офисного центра «Оборонный завод». Потом шла такая же заезженная шутка – он обводил руками накрытый стол, строй разновеликих бокалов, тарелки, блюдца, салфетки.
– На сегодня в повестке дня три вопроса. Первое, второе и третье.
– Бог дал днесь, – непонятно отозвался бывший секретарь парткома, а ныне коммерческий директор центра и по совместительству руководитель религиозной секты.
Колтунов поморщился и ничего не сказал. Просто отодвинул стул и сел.
Пока официант разливал солянку, общий помощник, тащивший на себе рутинную повседневную работу, докладывал сразу всем директорам.
Семь фирм съехало, восемь въехало. У четырех просрочка по арендной плате. Детский фонд устроил светский благотворительный vip-прием в пользу инвалидов. Разбито два окна. Обещают вставить до конца недели. ООО «Ветераны спецназа» обокрали соседей. Столовка на первом этаже отравила три фирмы, а платить отступные санэпидемстанции не хочет. На них напустили провинившихся спецназовцев, которые конфликт уладили, но помещению столовой теперь нужен ремонт, который сделает в счет арендной платы задолжавшая строительная фирма.
Директора согласно кивали и принялись за второе.
– Подготовлены месячные платежки за коммуналку. Пронырливый инспектор энергосбыта обнаружил кабель в обход счетчика, пришлось взять на работу его сестру, уволив с этого места тещу налогового инспектора, поскольку тот развелся. В связи с увеличением количества проверяющих органов необходимо ввести новые штатные единицы.
Пришло время десерта. Официант разливал напитки, нагнувшись полушепотом спрашивал, что подать из сладкого. Религиозный деятель капризно поковырял и отставил торт. Бывший профкомовец потребовал профитроли. Колтунов неожиданно для себя захотел вяленого леща.
– Какие-то негодяи, – продолжал помощник, – намалевали на тыльной стороне фабричного здания двухметровой высоты надписи: «Лужков-Кац, его отечество Израиль», «Свободу Лимонову», «Минкин! Народ с тобой!», «Слава КПСС» и «Хватит Путина». Надписи мы закрасили, но из префектуры выставили счет. За «Лужкова-Каца» надо вывесить двадцать лишних флагов и оплатить скоморохов на праздник города, за «Лимонова» – организовать два банкета с живой музыкой. Дороже всех нам обошелся «Путин», – посетовал помощник, – тут и флаги, и обеды, и взнос в местную ячейку «Единой России». А «Минкина» и «Славу КПСС» нам простили.
– Да сами они всё это и намалевали! – грохнул кулаком по столу бывший парткомовец. – Подошлют подонков и потом счет выставляют! Давно говорю – устроим молельный центр, освятим – ни одна собака и близко не подойдет.
– Склады! Склады делать надо, – тянул свое профкомовец. – товар он себе лежит тихо. Людишек нет, и стекла никто не бьет, и в столовой не травит. А еще лучше таможенный терминал…
Видимо торт был сладким, и он в наслаждении закатил глаза.
Колтунов хотел ввернуть старую идею про строительство домов, но промолчал, с недоумением глянул на принесенного официантом леща. Подписал подложенные помощником бумаги и быстрым шагом вышел.
С рыбиной в руке он прошелся по этажу. В коридорах сновал офисный народ. Бегали с бумагами, курили у черных лестниц. В укромных уголках женщины мерили платья.
Колтунов переходил с этажа на этаж, шел бесконечными коридорами, менялись таблички с названиями фирм, от его электронного ключа открывались двери, отделявшие фирму от фирмы. Истертый линолеум сменяли ковровые дорожки, обшарпанные стены – сверкающие панели, оставались сзади фонтаны и панно, плевательницы и кулеры с родниковой водой. Все это было его, пусть и на одну треть, позволяло хорошо комфортно жить и быть уверенным в завтрашнем дне, с легкостью решать вопросы, неразрешимые для большинства граждан, наконец, оставить немалые средства сыну. Все это было так, но, почему-то, не радовало.
Очередной поворот коридора привел его к кабинету нотариуса. Снимавший офис нотариус, по договоренности, заверял им все нужные документы и сделки. Знал он в силу своей профессии много и отношения с руководством у него были самые доверительные. Обычно сам приходил, когда просили. Сюда Георгий попал впервые и с интересом огляделся. В коридоре на стульчиках терпеливо ждали своей очереди граждане. В двух открытых нараспашку кабинетах в поте лица трудились помощники нотариуса. Две закрытые двери были украшены табличками «и.о. нотариуса» и «нотариус». Еще одна помощница выполняла роль секретарши. Если надо было просто заверить копию, то она быстро прокатывала лист на ксероксе, забегала к и.о. нотариуса и, спустя секунду, выскакивала с листом, который украшали печать и размашистая подпись, словно там сидел не человек, а стояла машинка. Проситель отдавал пятьсот рублей и уступал место следующему. В более сложных случаях подключались другие помощники. Времени уходило немногим больше, но и сумма увеличивалась. Дверца сейфа, куда складывалась выручка, хлопала как форточка.
Он еще раз глянул на очередь. Получается это не люди, а купюры дожидались на стульчиках, прежде чем перекочевать в сейф. Подходили, занимали очередь все новые клиенты. Кто-то шел по записи. Секретарша не успевала сортировать просителей.
Полюбовавшись слаженной работой, Колтунов толкнул дверь в кабинет.
У нотариуса был вид такой, что если он и раскроет рот, то скажет лишь одно: все у меня есть, ничего мне не надо и все мне надоело.
Добро впрок не пошло. Нотариус был худым как жердь. На большом полированном столе ни одной бумаги. Стояла лишь забавная игрушка. Подвешенные шарики стукались друг о друга, стоило утром отвести один в сторону и отпустить, как все они на несколько часов приходили в движение. Смотреть на это, как на огонь или текущую воду, можно было бесконечно.
– О, сам Колтунов к нам пожаловали, – шевельнулся он в кресле и, не вставая, потянул руку. – Какая странная взятка нынче. Лещом?!
Колтунов руку пожал, уселся в кресло напротив и несколько минут смотрел на мерно качающиеся шарики.
– Чай, кофе? – поинтересовался нотариус, – или пиво под рыбку?
– И потанцуем…, – продолжил Колтунов, – подскажи, как так получается. Ты на месте и и.о. твой тоже на месте. Как же он обязанности исполняет, когда хозяин при деле?
– Друг мой, – вздохнул нотариус, – закон, он пусть и глупый, а закон. И если определили, что в районе только три нотариуса, то, хоть убейся, а к счастью четвертого быть не может.
– Зато можно клонировать этих трех, – подхватил Колтунов.
– Все для народа, для его удобства, – горячо подтвердил нотариус.
– Ну, так дай народу консультацию, – хохотнул Жора. – Есть квартира. Моя. Вернее отца. Он еще в сознании был, документы на хату куда-то дел. А может родственники припрятали. Наследников: я и сестра, еще племянник. Такой расклад. Подскажи, какие перспективы у всего этого дела?
– Завещание есть?
– Ну, скажем, не знаю.
– Если есть – отойдет кому отписана. Хоть фонду мира. Если нет – тебе и сестре поровну, племянник может не волноваться.
– Хорошо. А если завещание есть, но… неправильное? Что тогда делать?
– Просто составить новое. Новое завещание автоматически делает предыдущее ничтожным, то есть недействительным.
– А документы как же?
– Никакие документы на недвижимость для завещания не нужны. Можно прийти ко мне и завещать хоть Кремль с мавзолеем, хоть Белый дом с Пентагоном.
– Хорошо, а как сделать так, чтобы в дальнейшем нового завещания не появилось?
– Для заверения подписи надо удостовериться в личности гражданина, обычно по паспорту, – пожал плечами нотариус.
– Понял. Тут еще проблемка. Папа очень плох, уже год с лишним не встает.
– Ох, любишь ты Георгий работой нагрузить. Поехали.
Нотариус встал, потянулся. Достал из встроенного шкафа пальто, заслонил дверцу сейфа, набрал секретный код и достал из сейфа печать.
Колтунов достал сотовый.
– Алена, дома кто есть?.. Отошли санитарку, выгони Варлама, мы едем.
Шарики на столе все качались. Под ними лежал забытый Колтуновым лещ.
Глава 8. В которой Бакина трудится на своем месте, не подозревая о коварстве брата, и после звонка незнакомцев в её душе поселяется сомнение.
Скажите, где в столице может устроиться женщина в возрасте за сорок да еще и с высшим педагогическим образованием? Только не говорите, что в школе – не смешно. Работа в школе и говорит о том, что она никуда не устроилась. Бакину пристроил брат. Сосватал в одну из фирм, снимающих в здании офис. И все в ней знали, что эта крашеная в рыжий тетка с претенциозным именем Жанна сестра какого-то там имеющего вес Колтунова.
Он бы мог и подвозить ее на работу на своем БМВ, но этого не делал. Чтобы не зарывалась и дистанцию чувствовала. Бакина её чувствовала, но ей было обидно. Из-за машины, а еще из-за того, что Георгий с Аленой смеялись, когда их кот пометил военные туфли Бакина. Жанна тайком отнесла кота на кастрацию, и брат с женой затаили на неё обиду. Ну и ладно, что не возил. Зато по пути на работу можно было заглянуть в магазин косметики, перенюхать все пробники. В таких магазинах специально для тех, кто не покупает, а только нюхает, разложены пробники – бумажки с тем самым запахом, что скрывается в красивой бутылочке за триста долларов. Подошла – понюхала и вроде как приобщилась. Можно при случае небрежно бросить:
– Мне аромат номер шесть нравиться меньше, чем девять и двенадцать, хоть он и дороже их на семь тысяч.
Таких пробников Бакина набирала в магазине с десяток и дома распихивала в платяном шкафу между пододеяльниками и простынями, а то и Бакину в те самые военные туфли.
Но сегодня малолетняя соплюшка лет семнадцати, отпихнув её, протиснулась к прилавку и, отодвинув пробники, скомандовала продавщице:
– Дайте девятый и двенадцатый аромат, и пудру положите поприличнее.
Поприличнее оказалось за двести долларов (именно такую Бакина мечтала получить на восьмое марта от мужа), и воздушное создание, небрежно бросив все это богатство в корзину, упорхало в кассу.
Бакина глянула в свою, где лежали зубная паста «Жемчуг», одеколон за восемнадцать рублей с конкретным названием «Для мужчин», вздохнула, расплатилась и пошла на работу.
Это была обычная контора, где в большой комнате сидело за компьютерами восемь особ женского пола от двадцати двух до шестидесяти лет. Из восьми пять значились блатными. Помимо сестры Колтунова места просиживали теща районного налогового инспектора, племянница владельца фирмы, жена какого-то милицейского генерала, одноклассница префекта округа и даже тетка магистра магии, пользовавшего одного из директоров офисного центра.
Две неблатные сотрудницы отрабатывали низкое происхождение тем, что лизали жопу начальству и стучали всем и обо всех.
Лишь одна девчонка работала за компьютером с восьми до восемнадцати не разгибаясь – должен же кто-то за всех работать.
Сотрудницы красили ногти, смотрели фильмы, читали книги. Вяло вносили данные в какие-то таблицы, проводили по ведомостям цифры. Распечатывали документы, подшивали их в большие папки. Щелкали степлеры, шуршал принтер, все это не мешало дамам точить лясы. Тихо жужжали про мужей и детей, тряпки и продукты. Они вязали, делали за детей уроки, делились с соседками собственноручно сваренным вареньем и салатами. Так и сегодня. Работало радио, бубнило что-то фоном сначала про культуру, которой нет, и все вяло подтвердили, что да, нет ее уже совсем, про гастарбайтеров – понаехали проклятые, дружно поддержали они, потом про пьянство и вырождение – дамы согласились и с этим. Потом радио выдало, что где-то цунами затопило острова, унеся жизни несколько тысяч человек.
На новость отозвались вяло. Кто-то у кого-то там когда-то отдыхал, и ему не понравилось. Так что особого интереса и сочувствия к жертвам новость не вызвала.
Потом пришла из бухгалтерии с бумагами Людка и сообщила, что обещанной пятипроцентной надбавки в этом месяце не будет, поскольку кассирша поехала в банк не с большим, а со средним чемоданом, и по слухам какая-то платежка в казначействе не прошла.
Это обсуждали уже с куда большим интересом, облаяв сволочную бухгалтерию и обсудив, кто и что хотел купить на эти пять процентов.
Дальше влетела Светка из соседнего отдела и, захлебываясь от восторга, рассказала, что на заднем дворе, где пожарный выход, с утра или с ночи лежит пьяный мужик, и у него в расстегнутую ширинку вывалился огромный ну совершенно невообразимый писун.
Дамы подскочили и все вместе отправились смотреть.
Назад шли парочками, как из театра, весело переговариваясь. Новость так взбудоражила, что все завернули в буфет. И Бакина пошла бы с ними, да деньги в сумочке забыла, потому и вернулась на рабочее место.
Только она села, как на столе зазвонил телефон.
– Миллион долларов, – сказал ей тихий голос в трубке.
– Что миллион? Кому? Кто говорит?
– Говорит агентство недвижимости «Лучший мир». Вам миллион, дорогая товарищ Бакина, вам, вашему мужу и вашей Оленьке за вашу квартиру.
– Позвоните, пожалуйста, домой, когда муж придет со службы.
– Мы звонили домой, но какая-то женщина говорит, что вам ничего не надо и вешает трубку.
– Это жена брата. Ей действительно ничего не надо.
– Мы готовы приобрести вашу квартиру за три миллиона долларов. Это значит, что каждой проживающей в ней семье достанется по миллиону или как вы сами решите.
– А где мы будем жить?
– Мы можем вам подобрать хорошую трехкомнатную квартиру за триста тысяч долларов, загородный дом за двести и еще полмиллиона у вас останется…
– Где? – опешила Жанна.
– Где угодно. Не хотите в Москве, можно и за границей.
– Ой, – спохватилась Бакина, – а откуда вы всех нас знаете?
– У нас хорошие базы данных. И еще, если решитесь на сделку, то сто тысяч долларов мы выплатим лично вам. И никому об этом сообщать не будем. Подумайте, посоветуйтесь с мужем и братом, а мы вам еще позвоним.
Глава 9. В которой Алена Фишман горюет об ушедшей молодости, Колтунов привозит нотариуса домой, и мы впервые встречаем хозяина квартиры.
Тяжела женская доля. Алена Фишман крутилась как белка в колесе. С утра травма душевная от толкотни родственников в квартире, потом приход медсестры и сиделки, контроль уборки квартиры, два часа на косметику и макияж. Далее выход в магазины. Поскольку присмотренную кофточку за триста долларов вот-вот должны уценить до двухсот шестидесяти и тогда, из соображений экономии, ее сразу надо брать. Дважды в неделю шейпинг, дважды же SPA-процедуры, солярий и массаж. Визит к маникюрше и педикюрше. Времени на все не хватает – хоть разорвись. К тому же, если вам за сидение в офисе, укладку шпал, забивание гвоздей – деньги платят, то тут приходится с деньгами только расставаться. Только расставаться. Так что мужа вечером она встречала усталая, зато в форме, загорелая и гладкая.
Сегодня, выполняя задание, Алена дождалась, когда уйдут Бакины, вручив конверт и коробку конфет, выпроводила медсестру и поторопила сиделку. Оставался Варлам, который как мышь шуршал листами в общей проходной комнате за перегородкой.
Алена тихо, с котом на руках, подошла. Варлам корпел над текстом рекламной статьи:
– Варламчик, – дотронулась до его плеча Фишман, – на работу пора.
– У меня творческий день, – гордо ответил Шароваров.
– Варламчик, сходи за сметаной.
– Вечером.
Они помолчали.
– Творишь? Дай глянуть, – она потянула к себе исчирканные листы:
– «Твердый розовый сосок острой груди Алены царапал его матовую от выступившего пота кожу».
– Что это? – недоуменно подняла глаза Фишман, пробежалась по тексту, вновь вернувшись к заголовку: «Пенсионер устал от любовных утех». Потом отыскала набранное под статьей мелким шрифтом. – Так. Опубликовано на правах рекламы, продукция фирмы Гомо-эректус. А автор у нас Шаровар Варламов. Шароварчик, ты что ли? – оторвалась она от листа. – А ты, оказывается, маньячок! Я-то думаю, кто в газету такую дрянь сочиняет?
Тот опустил голову, откусывая от пирога славы.
Алена сбросила на пол кота, глянула на потупившегося Варлама и приблизилась вплотную.
– Посмотри… – низким голосом сказала она. – Разве всё так, как ты пишешь?
Она отвела полу халата, дракон на атласе сморщился и переполз под рукав, и сразу вывалилась большая белую грудь. Взяла ее в ладони, приподняла и тяжело покачала.
Все наврал Шароваров в своей статье. И грудь была не острой, а тугой и полной, и сосок, которым она повела из стороны в сторону, оказался темным и с виду мягким, а не царапучим.
Шароварова заклинило. Он тяжело дышал и все не мог отвести взгляда. Наконец, его правая рука потянулась…
– Пошел вон! – зевнула Фишман, – дуй в дальний гастроном за сметаной!
Прилетевший дракон сел на место, закрыв грудь, и пустил из пасти струю пламени по атласу.
Фишман запахнула халат.
– Иди Варламчик, пора…
Вот и все. Лишь полчаса свободного времени до приезда мужа. Её любимым занятием в такие минуты была переборка и упорядочивание драгоценностей. Задача непростая. Хотелось в специальном сундучке разложить отдельно золото и серебро, жемчуг, бриллианты, рубины и гранаты. Хорошо: цепи, кольца, кулоны – отдельно. Но ведь камни в золоте, так куда их тогда? А старинный серебряный браслет? Серебро-то недорого, зато камней в нем много и все недешевые. А цепь, память о первом муже? Антикварная цепь купца первой гильдии, которую супруг любил цеплять, с бляхами и какими-то медалями? Она вообще в сундучок не лезла, хранилась, как змея, в отдельном кожаном мешке.
Перебирая медали на цепи, Алена вспомнила первого мужа. Молодость, студенческая общага, её коса до колен, брат однокурсника – лысый и жухлый чиновник Госбанка. Чиновник приглашал в театры и рестораны, таскал цветы и конфеты, катал на Запорожце, но Алена при первой возможности сбегала к нищим одногруппникам. Националь, Метрополь и ресторан Дома журналистов всухую проигрывали КПЗ (Киевский пивной зал), «Пузу» на Полянке, «Яме» на Дмитровке. Алене с родных донских мест присылали мешками жирную икряную воблу, и в студенческой компании она была в авторитете.
В новые времена конца восьмидесятых студенты окончательно обнищали, чиновник же сумел припасть к прибыльному делу организации новых банков. Тарахтящий «запор» сменили сначала жигули, затем бежевая волга. Алена милостиво согласилась на компромисс между солидными ресторанами и студенческими пивняками, и они все чаще наведывались в кооперативные кафе, которые тогда были в диковинку.
Да и широкой души студенты стали вести себя странно: плюнув на прежние хиппиобразные идеалы, вовсю крутились, зашибая деньгу. На общей кухне вместо щей в большой кастрюле вываривали отечественные джинсы, чтобы потом продать их на рынке под видом фирменных.
Потом чиновник сам стал банкиром. Тут Алена сломалась. Не в сказке живем. Почувствуйте разницу: с одной стороны – щи в огромной кастрюле на неделю, сардельки «Молодежные», которыми кошки брезгуют, трояк до стипендии, мечта о модельных туфлях, с другой – тугая пачка купюр со словами: «купи себе что-нибудь». Алена закрыла глаза и вышла замуж.
Когда глаза открылись, все было в шоколаде. Началась волна приватизации, муж пропадал сутками, возвращаясь пропотевший словно шахтер из забоя, костюмы покупались каждую неделю. Супруг председательствовал в одном банке, входил в советы директоров в других, приватизировал предприятия, ворочал делами на бирже. За год они трижды переезжали – последнюю квартиру в сталинской высотке приобрели у вдовы академика. Волгу сменил глазастый Мерседес с водителем, появилась охрана. Сначала один дюжий молодец, потом двое. Потом двое в «личке» и трое на джипе сзади. Осмотр подъезда перед выходом и входом, контроль придомовой территории. Когда охранников стало семеро, банкира застрелили.
У него оказалось неожиданно много родственников, ребенок от совершенно посторонней женщины в другом городе, три брата, сестра, родители. К разделу имущества нарисовалась какая-то беременная секретутка и тоже оттяпала себе часть. В результате у Алены от первого мужа осталась фамилия, вилла на Кипре и вот эта цепь с медалями. Были еще какие-то доли в квартирах и участках. Ни жить, ни продать. Утрясая дела погибшего товарища, друзья-банкиры списали долг загибавшегося заводика, выдав за его директора безутешную вдову. Так Алена, недолго помыкавшись, спустилась на пару ступеней пониже, осчастливив собой Колтунова, ставшего со временем совладельцем офисного центра.
Мысли о прошлом прервал дверной звонок. Она вздохнула и, поправив прическу, пошла открывать.
Бакины, Колтуновы, Шароваров, разные Коляны, никто до сих пор не вспомнил об обитателе самой маленькой и самой темной комнатки. Той самой, где вечный полумрак и запах лекарств. Большой платной шкаф, тумбочка, столик, где с аккуратно разложены таблетки и микстуры. Железная кровать, на которой лежал старик. Он сильно исхудал. Глаза запали, и от этого казались большими, окруженные потемневшей кожей словно очками. Одеяло закрывало тело до подбородка, лежавшие поверх него руки казались огромными. Одна из них словно жила своей жизнью и временами начинала мелко дрожать. Приходила медсестра, делала нужный укол, санитарка губкой обтирала тело, переворачивала, делали еще один укол. Родные так привыкли, что дедушка не встает, что в комнату заходили редко. Если же надо было в неурочное время поменять памперс, то и вовсе мог разгореться скандал. Колтуновы ненавязчиво напоминали остальным, что оплачивают сиделку, Варлам бормотал, что он хоть и родственник дедушке, но не самый близкий, и обычно за других отдувались Бакины.
Только дедушка лежал тихо, не представляя, что вокруг: дом, больничная палата, да и вообще тот это свет или еще этот. Не слышал он и долгой трели звонка входной двери.
Колтунов представил супругу нотариусу, после чего они сразу прошли в комнату к деду. Алена, поздоровавшись с гостем, отправилась на кухню.
В комнате старика было сумрачно. Дыхание едва угадывалось по чуть поднимавшемуся одеялу. После медсестры остались распечатанная упаковка от шприца и несколько опорожненных ампул. Колтунов медлил, не зная, что делать дальше, и нотариус привычно взял дело в свои руки.
– Гражданин… – он замялся, взял протянутый паспорт и зачитал с него фамилию имя и отчество старика, – согласно закону разъясняю вам положение статей Гражданского кодекса… Личность завещателя и его дееспособность проверена. Прошу Вас заверить текст завещания своей подписью.
Бумагу он отдал Колтунову. Старик безучастно лежал, глаза были закрыты, одна рука скрывалась под одеялам, вторая лежала поверх его. Сын положил текст завещания на одеяло, вложил в руку ручку и подвел ее к бумаге. Ручка немедленно выпала. Колтунов вернул ее на место и ласково сжал своей ладонью руку отца. Неожиданно та задрожала, настойчиво направляемое в нужную сторону перо оставило на бумаге волнистую прерывистую линию, потом само дернулась чуть в сторону.
– Достаточно, – мягко сказал нотариус, убрал из-под руки бланк и поставил печать.
– Пожалуйста, кофе, – пригласила Алена. И Колтунов с нотариусом сразу заторопились. Длинным коридором мимо кухни, через проходную комнату Варлама прошли к Колтуновым, где был сервирован стол. Пока шли нотариус оценил квартиру. Хлопнул по стене, словно проверяя её на прочность, прикинул высоту потолков, на секунду задержался у широкого окна. Далеко внизу по набережной неслышно неслись машины. Выше были крыши домов, невдалеке виднелись звезды и башни Кремля.
– Думаю, – заключил он, – несколько миллионов квартира стоит.
– Не меньше трех, – подтвердил Колтунов. – Если конъюнктура рынка не изменится, к чему пока предпосылок нет.
– Московская недвижимость всегда в цене. Вас можно поздравить. Продавать потом будете?
– Да, надо с родственниками разойтись, – с видимым неудовольствием заметил Колтунов.
– Что касается родственников, то хоть последнее завещание и отменяет предыдущее, это не мешает им обратиться с иском в суд о признании его недействительным. И мне здесь посодействовать трудно, территория не моя. Так что в рамках своей компетенции рекомендую сделку провести максимально быстро.
Колтунов молчал. Правой рукой он держал чашку, пальцы левой стали выбивать барабанную дробь.
– Помнится, пару месяцев назад ко мне на прием приходила некая Бакина, консультировалась насчет своей дальней родственницы, действительно ли завещание, сделанное много лет назад, еще в СССР. И как найти нотариальную контору в бывшей республике, где его делали. Так вот, лучше бы этого старого завещания просто не было. Дойдет дело до суда, – продолжил нотариус, – на заседание вызовут меня и здесь проблем не будет, но могут заслушать медсестру, лечащего врача, родственников.
– Моя проблема, – поставил точку разом помрачневший Колтунов.
Они допили кофе, еще поговорили ни о чем. Проводив гостя до дверей, Колтунов передал нотариусу конверт с гонораром. Дружба дружбой, а плату за выполненную работу никто не отменял.
Он вернулся в комнату к отцу. Старик недвижимо лежал на кровати. Сын подошел и постоял рядом. Потом опустился на колени, взял руку отца в свои. Лицо его исказилось.
Казалось, что он заплачет, что-то сдавленное, какой-то стон выдало его горло. Казалось, вот-вот он покается, порвет завещание.
– Батя! Родной ты мой, золотой, где документы на квартиру?!
Но старик молчал. Глаза его были открыты, словно он смотрел сквозь сына всепрощающим взглядом.
Жора вздохнул, взял со столика паспорт отца, согнул пополам свеженькое завещание. Потом сложил фигу и по очереди повернул ее в сторону комнат Бакиных и Шароварова.
– Вот вам! – После чего спрятал паспорт и завещание во внутренний карман пиджака.
Глава 10. В которой Колян продолжает действовать.
Любое крупное верное дело гибнет, если нет начального капитала. Спроси любого – кучу способов знает, как миллион в миллиард превратить. Проблема одна – мелкого начального миллиона как раз и нет. Вот и живем-мучаемся не миллиардерами, а обычными гражданами: от зарплаты до зарплаты. И теперь Коляну, нащупавшему золотую жилу, катастрофически не хватало оборотных средств. Все, что удавалось заработать с на пару с Гнусом, уходило моментально. Он даже подумывал, не вернуться ли на время к старому промыслу. Колян работал с интеллигентами изначально. Подкупало то, что при мелком мошенничестве они редко лезли в драку. Способов заработать было множество. В обеденное время или под вечер он вставал у какого-нибудь учреждения с потерявшимся лицом. Лицо растерянное, галстук сбит, руки разведены, у ног чемодан, весь вид – граждане, как могло со мной случиться такое? Теперь останови любого и жалоби. Вот, приехал в столицу (ну и дурак!), нефтяник с приисков (ого!), деньги украли (так тебе и надо!), электронный перевод не пришел (ай-яй-яй!), «золотую» карточку банкомат «съел» (и не подавился?!), так что смотри, гражданин хороший, какое счастье тебе подвалило: часы, ролекс, задарма отдаю. У меня все равно дома их еще трое, а ты инженер-менеджер-архивариус – крыса офисная нищая о таких двадцать лет мечтал.
Успех не был стопроцентным. У трети встреченных не было денег, треть отказывалась – то есть не была интеллигентами, но треть втридорога покупала фальшивые часы из вокзального ларька и убегала, держа их двумя руками и не веря такому счастью.
В ход шел и «фамильный золотой перстень» из меди – реализовано семь штук. Лучше всего уходили золотые царские монеты, которые штамповал из латуни Гнус на слесарной практике в училище, пока его оттуда не выгнали за драку.
Были и другие криминальные шалости, дававшие возможность оплачивать учебу, купить старую машину, сколотить, если не капитал, то какой-никакой запасец, но… перерос Колян мелкоуголовные пакости. Он попинал проколотое колесо Мерседеса, вздохнул, выудил из тонкой пачки денег стольник, купил у бабки на перекрестке пестрый букетик полевых цветов и пошел к институту встречать Олю. Шел и размышлял: жить на что-то надо, и Гнусу отстегивать, чтобы не вляпался во что-нибудь. За девушкой ухаживать. Он снова вздохнул и свернул в ломбард. Долго там не задержался и вскоре уже прохаживался у выхода из института. Прислонился, задумался: все считал и прикидывал, как выкрутиться и продержаться до тех сладких времен, когда в кармане будет минимум полмиллиона долларов. Он так увлекся, что не заметил подбежавшую Ольгу.
– Стоит, улыбается, меня не замечает, – потянула она, – или ты не меня ждешь?
– Прости, – цветы перешли к девушке, – в диссертации обсчет начался, эти математические методы в социологии… целый день за компьютером, миллион-полмиллиона, голова кругом идет. Оленька, пошли в парк, пройдемся немного, а то я никакой.
Они шли по аллее, и Колян молол какую-то чушь не о цветах и луне, и не по теории охмурения по профессору Понимайко, а о несуществующей на самом деле диссертации.
В их отношениях уже наметилась первая проблема – Ольга ждала когда ее поцелуют, а Коляну до отвращения этого не хотелось делать. Целоваться, отвернувшись, не получалось. Казалось чего проще. Приблизься, вытяни губы дудочкой. Глаза, наконец, закрой. Прицелься и чмокни – а вот не мог.
Оля шла рядом по аллее, в одной руке букет, головками вниз, в другой сумка и скучала.
– Что-то холодно, – поежилась она. – Домой пора.
«Что же я делаю?! – мгновенно собрался Колян, – так загублю всё!»
– Ску-учно нам? А что я просил, Оленька сделала?
Оленька наморщила лоб, потом почесала его кулачком с зажатым в ней букетом.
– Скажи, милая девушка, ты загранпаспорт оформлять начала?
– Нет, – оживилась девушка, – а что, пора уже?
– Вот тебе анкета, два экземпляра, инструкция по заполнению. Фото сделаешь три штуки. Как заполнишь, отдашь мне.
Ольга вернула букет кавалеру, деловито спрятала бумаги в сумку.
– Пойдем в кафе, – предложила она, – там все и заполним.
«Да что её так тянет деньги тратить? – раздражился Колян, – привыкла на шее не у мамы с папой, так у хахаля. Присосалась к карману как пиявка!»
– В кафе, милый мой человечек, мы не пойдем, – улыбнулся он. – Поскольку то, что я хочу сделать, я хочу сделать наедине. Тет-а-тет.
Оля насторожилась. Парк вечером пуст, в дальнем конце аллеи они одни.
– Именно здесь. Запомни время и место. Хочу передать тебе вот это.
Колян достал из кармана обтянутую бархатом коробочку. Протянул её все с тем же букетом девушке.
– Ой! – только и сказала она, когда коробочка раскрыла обтянутый красным зев. – Ой! Колечко!
Она осторожно надела его на оттопыренный палец и повертела перед собой.
– Какое красивое! Ой! Оно что, не новое?
«Да что ж ты разойкалась?» – подумал Колян, еще шире растягивая улыбку.
– Милая Оленька! Колечко фамильное, входит в старинный гарнитур, и в нашем роду так сложилось, что переходит оно из поколения в поколение, и когда-то мой прадед вручил его моей прабабушке, дед – бабушке…
Он еще долго тряс вымышленное генеалогическое дерево, с которого так и сыпались мифические родственники, их сабли, эполеты, родовые гербы, потом маузеры, кожанки и правительственные автомобили «чайка». Оля шла рядом, прижавшись, любуясь кольцом. Неожиданно он нагнулся и поцеловал девушку. Та закрыла глаза и лишь поворачивала лицо, подставляя его под губы.
«Странно как, – удивился Колян, – когда на ней мое кольцо, то и целовать уже не противно. Надо будет Понимайко расспросить».
– Мама интересуется, – открыла глаза Оля, – понимаю, что ерунда, но ей почему-то очень надо знать, есть ли у тебя московская прописка?
– Солнце мое, поскольку диссертацию я буду защищать уже в Оксфорде, то…
– Ты же говорил про Гарвард? – удивилась Оля. – А гарнитур это много чего?
– Оксфорд, в отличие от Гарварда, дает семье профессорскую квартиру, и их как-то не интересует вопрос прописки. Ну сама подумай, нужно ли в Оксфорде предъявлять выписку из домовой книги? Вот в Москве мне действительно придется где-то на время регистрироваться, чтобы тот же загранпаспорт оформить. А гарнитур этот – и серьги старинные дорогие, и подвеска, и вообще еще много чего, что для тебя пока секрет.
– Наверно, глупо, – вздохнула девушка, – а какая-то собственность у тебя есть? Мама и тетя Алена такие зануды.
– Что такое собственность? – вопросы Коляну не нравились, и потому он смотрел в ее глаза самым влюбленным взглядом, каким только мог.
– Ну, помимо старой машины, дача, квартира, коттедж, акции, другие драгоценности…, – загибала пальчики Олечка.
– Главная моя драгоценность – это ты!
Лучший способ заставить женщину замолчать – поцеловать её. А если целовать долго и страстно, то она, если молодая, напрочь забудет о том, что спрашивала сама, и что обязательно велели узнать мама и тетя Алена…
Шароваров этот день носился как заведенный. Выставленный за дверь утром он примчался из дальнего гастронома уже через полчаса с букетом гвоздик для Алены, бутылкой вина для обоих и литровой банкой сметаны. В квартиру его неожиданно не пустили.
– У деда консилиум, – суровым шепотом сообщила Фишман, – взяла сметану и цветы, поцеловала его в лоб и оттолкнула, сунув что-то в карман. Дверь захлопнулась.
В кармане оказалась тысяча рублей. Ошарашенный Варлам поехал на работу. Перед глазами все качалась большая белая грудь Фишман. Долгое сотрудничество с фирмой Гомо-эректус дало плоды. Видимо его муза приняла образ большой груди, и в редакции за полдня он написал два очерка, статью и репортаж. Вернувшись в пустую квартиру, пропылесосил комнату и коридор. Выпил вино. Вечером выпросил у Ольги ролики и до ночи катался в парке.
Заполночь его привела домой Шельма. Корреспондент приковылял с ободранной коленкой и большой шишкой на лбу. Спал Шароваров беспокойно, метался в кровати и несколько раз вскрикивал.
