Сочится в замочную скважину замкнутый круг - вне всяких сомнений, восторженность не по плечу. Колечками ляжет оплаканный репчатый лук на блюдо, которое не записалось к врачу.
Найди себе преданней друга, будь с ним тет-а-тет. Для пущих предательств, конечно же, на брудершафт. Да ты не реви и не смейся. Привет есть привет. И осень тебя не заставит стыдливей дышать,
когда сквозь беззубость стволов проступают клыки, когда о душе бы пора, а они октябрят.
Как боль просыпается... Слышишь?
А боли не спят. И не караулят. Они выше.
Соки
О, сколько сока в человеке, сколько жмыха... Осока мысли режет брудершафты жизни, начало лиха диктофонит для отчета, счета покроются - не матом и не былью.
А было-то немного пыла, все больше пыли. И пили соки, баклуши били в чумные души. Лапша - в законе, теперь на уши берут беруши. И сохнут суши на откупированных крыльях.
А будет ли, не будет - чета, иль нечего? А человек в своем соку - что делать вечером? А жмых все жмется подворотней, и тень все больше оборотней...
И что-то следом -
Что пальцем в небо, что жизнью в недо.
И собираются по крохе
в смешные строки
соки.
Наверное
Я луне подмигнула, и она мне ответила полностью — полнотою своей, растекаясь, как манна небесная. Я курила и улыбалась — как есть, безответная. Я смеялась. Она же была слишком веская, на сносях, на кудыкином небе, писала мне снадобья, сны, сыновей, дочерей - как цыганка. И томила меня, отвлекала какая-то ранка. Но ее благоверно сменял снеговей.
Только утром, взглянув на небо-бледное преподобие чаровницы ночной при солнечном ярком свете… Ощутила, что так и осталась в ответе… в многоточии и вопросе... наверное.
Ты сейчас уже и не вспомнишь, Мари...
Ты сейчас уже и не вспомнишь, Мари — столько в тебе песка из часов, столько в тебе мольбы и судьбы, столько тебе тоска говорила — Иди, иди!
Заведенная плоть остывала в свои часы, заведенная жизнь продолжала ремикс-побег.
Ты сейчас и не вспомнишь, Мари, все пожары свои, всех, желающих их затушить — чтобы жить, чтоб душить, чтобы - мять и потом, в огрубевшей от жизни горсти — память.
(А помнишь, чуть отстранив рукою спутника, ты шепнула:
В женщине должна быть безуминка).
Заведи, Мари, заведи меня в лес, научи искусу искать судьбу, брось в лесу (как тебя в море, помнишь?) выберусь, брось, иначе пойду ко дну -
Да невовремя — все расступится, все растопится, все растрогает.
Ты сейчас уже и не вспомнишь, Мари, многое…
О щетину стылых окон трется твой усталый взгляд.
А вино течет, а хлеба едят.
Счет оплачен...
Счет оплачен. Осталось на сдачу две ириски, как в детстве, улыбка - забесплатно, как в нынешнем МАКе, и дыхание солнечной рыбки в равно-душно-родной титикаке.
Счет оплачен. И некуда деться. А привычка деваться подводит. До смешного - совсем не уходят боль, и память, и прежние боги. ...Ты молилась им ночь - до рассвета, рассыпая гортанные звуки, как жемчужины, под ноги ветру. Ветер тут же заламывал руки, чтоб мольба эта звонкою птицей облетела с ним вместе округи и - по стону, по миллиметру - отпустило, боясь, что отпустит...
Отпустило.
И некуда деться. Счет оплачен, и жемчуг в ломбарде.
Ветер - стих, поселившись в плацкарте, от движенья пытаясь согреться.
