№1/3, 2011 - Проза

Расуль Ягудин
Чёрный ход

МАКСИМУ ГОВОРОВУ,
самому талантливому
молодому члену Творческой группы
«Фантастика Башкортостана»,
посаженному на 9 лет
по сфабрикованному обвинению.
В основном, за то, что он писатель и еврей.


Рафик пошёл через пыльный холодный двор по тротуарчику вдоль стены, прячась за невысокими деревьями и цветами, высаженными после того, как на голом речном берегу скоропостижно возник самый подлый и ублюдочный в городе микрорайон Сипайлово, и сумевшими за более чем полвека разрастись так, чтобы за ними мог укрыться невысокий человек. Рафик старался остаться незамеченным, и это ему пока что удавалось – никто из таких же, как он сам, взрослых, его не заметил. Это было замечательно. Рафик с детских лет неприязненно относился ко взрослым с их тупой и злобной агрессивностью и хамством, и это чувство у него сохранилось, как ни странно, и сейчас, к сорока годам, может, поэтому детская кличка “Рафик” пристала к нему на всю жизнь. Его ровесники продолжали называть его так, подсознательно чувствуя, что он не один из них, а живёт в каком-то ином, не столь жестоком ритме, мда-а, подумал Рафик, похоже на инфантилизм в наихудшем, медицинском понимании этого слова.

Он проскочил мимо чёрного распахнутого горла первого подъезда и вновь затерялся за невысокими рядами деревьёв и цветов, беззвучно скользя вдоль шершавой бетонной стены. Большинство окон сейчас, в разгар рабочего дня, непроницаемо и молча блестели неживой кожей стёкол, и лишь из одного окна на первом этаже слышался посудный звон на фоне непрерывного бульканья и шипения каких-то то ли кастрюль, то ли сковородок. Рафик машинально пригнулся, проскользнув под железным подоконником так, чтобы голова не высовывалась выше оконного ребра, и ещё через пару метров перед ним раскрылся бездонный душный зев следующего подъезда. Он проскочил мимо, ускорив шаги, как и в прошлый раз, и, беззвучно скользя мимо приподъездной скамеечки, увидел на ней незнакомого пацана лет тринадцати, сосредоточенно хлопающего мячиком об асфальт – теми особенными, скучно-равнодушными движениями взрослеющего ребёнка, который потихоньку уже перестаёт находить прежнее очарование в захватывающих футбольных баталиях за домом и во дворе. Незнакомый пацан посмотрел на него чуть сбоку и неожиданно кивнул головой, здороваясь, как со старым другом, таким же пацаном, как и сам. Рафик недоумённо замедлил шаг, ожидая продолжения, но пацан уже равнодушно отвернулся, продолжая ритмично хлопать мячиком, при каждом ударе поднимая слабым облачком тусклую серую пыль. Рафик невольно повёл плечами и напряг мыщцы корпуса – ему вдруг стало холодно, и беспокойство поселилось в нём неприятной остренькой иглой, - он нервно оглянулся, чтобы удостовериться, что больше никому не попался на глаза. Дневной двор был всё так же тих, прохладен и пустынен, но беспокойство не проходило – Рафик вдруг почувствовал себя словно голым под пристальным взглядом множества скрытых глаз и ощутил, что всё пошло как-то иначе, и теперь события будут разворачиваться своим собственным порядком, а это нехорошо – у него, Рафика, и так-то не очень большие шансы. Он ещё раз оглянулся вокруг с неожиданной мыслью всё бросить к чертям собачьим и зажить обычным прежним образом, не вмешиваясь более ни во что, но тут перед ним вырос чёрный провал следующего подъезда, дышащий тёплым смрадом своего мрачного нутра. Это был третий подъезд, и это означало, что Рафику сюда.

Он вновь глянул вокруг перед тем, как скользнуть внутрь всё так же вдоль по стеночке, бесшумно и мелко переступая мягкими подошвами по бетонному полу, - двор был пуст, если не считать пацана с мячиком, и никто не наблюдал за Рафиком и не показывал на него пальцем, и Рафик, окунувшись, наконец, в промозглое, пропахшее сыростью и человеческими испражнениями подъездное нутро, почувствовал себя чуть увереннее. Он машинально и привычно прислушался, нет ли в оставшемся за его спиной дворе криков и гомона. Всё было тихо, и, значит, его никто не заметил, след после него оставался чист. Он стремительно, словно теплый августовский ветер, поднялся по ступенькам на первый этаж. Здесь он остановился и прислушался ещё раз. Всё было по-прежнему спокойно, и лестничная площадка между первым и вторым этажами – конечная цель его путешествия – уже была рядом и тихо жила прямо перед его глазами в замкнутом безмолвии грязных обшарпанных стен с рядами разломанных почтовых ящиков, составляющих вокруг площадки полукольцо. Рафик одним беззвучным броском преодолел оставшийся лестничный пролёт и остановился посередине бетонного квадрата. Это было где-то здесь. Впервые за всё время это произошло в подъезде жилого, не заброшенного дома, и произошло где-то здесь – так ему нарочитым, поддельным басом сказал уже знакомый голос по телефону.

Рафик сосредоточенно оглянулся вокруг, скользя цепким, ничего не упускающим взглядом по полу и стенам вокруг себя. На первый взгляд здесь не осталось никаких следов, но Рафик тут же вспомнил, что во всех предыдущих случаях, на первый взгляд, тоже не было никаких следов. Он сделал осторожный шаг чуть правее и нашёл это сразу, как будто это осветила яркая лампа, внезапно вспыхнувшая в непроницаемой темноте, до сих пор мешавшей разглядеть то, что при свете не разглядеть невозможно. Рафик проскользил туда неслышной тенью и опустился на корточки, почему-то осторожно дыша, как бы боясь сдуть в пространство чёрные засохшие капли. Капли были на стене и на полу и были похожи то ли на засохшую тёмную краску, то ли на засохшую грязь, и по этой причине не привлекали к себе ни малейшего внимания, как не привлекала внимания обыденно сохшая за трубой мусоропровода кучка человеческого дерьма. Рафик осторожно скользнул по одной из капель мизинцем. Капля была чуть выпуклой и вытянутой по стене вниз, словно она стекала по ней, пока загустевшая консистенция не остановила её движение к земле, и имела гладкую поверхность, смутно отражающую вытянутым бликом дневной свет. Капля стопроцентно выглядела так, как и должна выглядеть засохшая на стене капля человеческой крови. Капля детской человеческой крови.

Дом вокруг Рафика жил обычной молчаливой жизнью, никто не хлопал дверями и не разражался душераздирающими рыданиями, и не были слышны сирены мусорских таратаек, и Рафик подумал, что ребёнок, наверное, в тот момент даже не успел закричать и не привлёк ничьего внимания, так что о его гибели до тех пор, пока не хватятся папа-мама, никто не узнает. В настоящий момент о произошедшем знает только он, Рафик... Нет, не так, - о гибели очередного ребёнка знают лишь двое: сам Рафик и тот неведомый информатор с искусственным басом, который сообщил ему основной факт. Нет, опять не так, - об этом знают трое. Включая того, кто это совершил.

Рафик проскользил взглядом по тонкому следу чёрных кровавых точек на стене и полу. Их сухая неподвижная россыпь была почти не заметна среди подъездной пыли и грязи стандартной девятиэтажки древних перестроечных времён, и Рафику пришлось напрячь зрение и склониться пониже, вытягиваясь лицом к полу, словно ищейке, вынюхивающей след. На том месте, где на ребёнка кто-то прыгнул со спины… а, может, не со спины,… россыпь кровяных следов была гуще, здесь капельки засохшей крови покрывали пол и стены часто и мелко, двумя неправильными, соединёнными тонкой перемычкой окружностями, словно веснушки детское лицо. Дальше кровавый след вытягивался и истончался в редкие брызги, составляющие какую-то страшную нечеловеческую тропу – тропу, проложенную и отмеченную только кровью и больше ничем и пересекающую лестничную клетку по косой линии не через самую середину, а чуть ближе к вонючему, засранному углу. Рафик нагнулся пониже и повнимательнее всмотрелся в поверхность убогого каменного пола среди чёрных кровавых брызг. Обычные мелкие кусочки обычного лестничного мусора оставались лежать на полу в неприкосновенности. Вот здесь неподвижно лежит мёртвый окурок, здесь – спичка с обгоревшим концом. Дальше лежала ещё спичка, и ещё дальше – разорванный целлофан. Опять окурок. Обрывки разорванного письма. Так, подумал Рафик, здесь никто никого прямо по полу не волочил, иначе бы все эти кусочки мусора были сметены, и след волочения человеческого тела был бы заметен, как на свежевыпавшем снегу. Значит, нападавший нёс свою жертву над землёй, подняв её в воздух. Для такого дела годится только человек – только человек может поднять на руки и уволочь в темноту истекающего кровью или, возможно, мёртвого ребёнка, не оставив на полу никаких следов, кроме детской крови, разбрызгавшейся там и сям на всём пути, крови, которую этот неизвестный человек не смог удержать от падения вниз – интересно, а как он мог бы это сделать – сразу же засунуть, что ли, ребенка в целый целлофановый пакет? Вполне возможно для достаточно сильного человека… если это был человек. Кажется, Рафик слегка поторопился, сразу и безаппеляционно решив, что всё произошедшее – непременно дело человеческих рук. Хотя, правда, конечно, ребёнок не был волочён по земле, как это сделал бы не очень крупный зверь. А если зверь был очень крупный? Ведь носят же, например, кошки пойманных мышей прямо в клыках без всякого волочения по почве. Хммммда-а-а-а, это каких же размеров должен быть зверь, чтобы унести в клыках ребёнка, достаточно большого для того, чтобы его отпускали погулять на улицу одного, без взрослых? медведь, что ли? или тигр какой-нибудь северный, например, уссурийский, теоретически способный выжить в суровом башкирском климате? Так, интересно, думал Рафик, а кто ещё из живых существ мог бы унести ребёнка по воздуху? Птицы отпадают – не через окно же его уволокли – вон оно, окно, целенькое, с грязными непроницаемыми стёклами. Слоны и динозавры тоже, первые сюда бы просто не пролезли, а вторых на земле попросту нет, да и они бы тоже сюда не пролезли, разве что разрушив стену, но тогда была бы разрушена стена, логично, Ватсон? Кто ещё – горилла, по Эдгару По? На хрен, откуда посреди Республики Башкортостан может оказаться горилла? да тут её даже в зоопарке или в цирке не было ни разу на памяти Рафика, так что ей даже неоткуда было бы убежать, чтобы убить и похитить ребёнка. Остаётся самое реальное и логически объяснимое – это сделал человек. Однозначно, подумал Рафик и почему-то снова представил себе гориллу. Огромную, невероятную гориллу с чудовищными мускулами и густой шерстью, покрывающей её почему-то чернильно синюю кожу от рогов до самого хвоста и небольших для такой туши раздвоенных копыт на задних лапах. На хрен, подумал Рафик, разве у горилл бывают рога и хвосты, а тем более копыта? Остап Ибрагимыч, ну когда же мы будем делить наши деньги? Образ рогатой и хвостатой парнокопытной гориллы вновь мелькнул в воображении Рафика и исчез, царапнув по сердцу и оставив в нём саднящую боль.

Он наклонился зачем-то ещё ниже и двинулся по следу, чуть шурша по бетону мягкой поверхностью рифлёных подошв. След кончился там, где крови было больше всего, - здесь было забрызгано всё: кровь мелкими и не очень мелкими полушариками покрывала пол и стены, и трубу мусоропровода, выкрашенную в привычный ядовито-зелёный цвет. И даже на внутренней поверхности распахнутого люка, куда Рафик наклонился, преодолевая отвращение и перестав дышать, осталась мелкая кровяная сыпь. След, как ни странно, кончался именно здесь – Рафик специально повертел вокруг головой и затем для очистки совести даже обошёл по кругу всю площадку, всё так же низко, как ищейка, склоняя к полу вытянутый и уже почти шевелящийся нос – след не продолжался никуда, он прекращался возле мусоропроводной трубы.

“Нет смысла, - подумал он, - всё, как обычно: оборванный след. Наверное, во всех случаях кровотечение попросту остановилось естественным порядком, и поэтому уже не оставалось ничего, отмечающего чужой путь”. Эта мысль в очередной раз не принесла ему удовлетворения, словно было в ней что-то неживое, искусственное, что-то не то. Естественная остановка кровотечения, хм-м-м-да, подходящая отмазка для какого-нибудь тупого мусора, больше всего на свете мечтающего получать кучу денег и не делать никогда и ничего. Рафика эта всё объясняющая версия с остановкой кровотечения раздражала и нервировала. Он придумал её ещё в первом случае, когда впервые обследовал место похожего происшествия – тогда он узнал обо всём случайно, по крикам сбегавшихся к месту людей, где их едва сдерживало оцепление мусоров. Рыдающая мама с детским бантиком в руке. В узле бантика был клок вырванных с мясом и кровью волос, и на том месте преступления крови было побольше – кто-то сработал более грубо, чем сейчас, именно поэтому Рафик, потом придя туда ещё раз, когда уже все разошлись, сумел легко обнаружить след детской крови и пройти по нему до точки исчезновения, а в следующие разы он уже знал, что искать. Совсем как здесь.

Он обошёл лестничную площадку по кругу снова и зачем-то опять заглянул в вываленный чёрный язык открытого мусоропроводного люка. Чёрные капли на чёрном фоне были почти не заметны, и Рафик разглядел их лишь потому, что искал специально – чёрные капли, засохшие в округлые, чуть выпуклые пятнышки на грязной поверхности, измазанной гнилью и заплесневелыми остатками пищи. Но если остановка кровотечения здесь ни при чём, то куда же, на хрен, исчезает кровавый след?, подумал он. Кровь-то ведь, вообще-то говоря, не останавливается мгновенно – как там говорила Рафику в детстве врачиха, когда он страдал малокровием и носовыми кровотечениями – что нормальная сворачиваемость составляет минуты три? Ни один убийца: ни зверь, ни человек не потратит три минуты на то, чтобы пройти четыре шага – а след крови везде имел приблизительно такую протяжённость – не говоря уж о том, что около трёх минут – это время сворачиваемости крови, а не полной остановки кровотечения, бывают кровотечения из крупных сосудов, которые сами по себе, без медицинского вмешательства, не останавливаются вообще до полной потери организмом крови. Ладно, подумал Рафик, а может, это как раз такой случай? – кровь в детском тельце кончилась и потому перестала течь – вот след и прервался… Ага, чуть не засмеялся Рафик про себя, ну и где же она, эта самая вся вытекшая из ребёнка кровь?, вот эти, что ли, несколько капель на стенах и на полу?, да у любого мышонка крови в тельце наберётся побольше…

Первое смутное понимание произошедшего было неожиданным и оглушающим, словно внезапная вспышка боли. Кровь, подумал Рафик, вдруг ощутив, как ледяной мрак ужаса разливается по его внутренностям, куда, на хрен, подевалась кровь, её, что, кто-то выпил? И тут же обрушившееся на него чувство облегчения вновь обожгло его вспышкой боли – конечно, нет, маньяки-кровопийцы до крови жадны, маньяк не допустил бы, чтобы вожделенная жидкость в таком количестве разбрызгалась по всем углам – да и к тому же это совершенно не объясняет, почему так внезапно на пустом месте обрывается кровавый след – тело-то должно было остаться, даже если бы из него выпили всю кровь. Должно было остаться хоть что-нибудь: хоть косточки, если бы это всё – случаи людоедства, хоть кусочки плоти, если имела место расчленёнка, должно было остаться хоть что-нибудь, и почему, чёрт побери, всё-таки так резко обрывается кровавый след? этого-то не объяснишь ни вампиризмом, ни людоедством, ни расчленёнкой, почему след обрывается на фактически ровном месте? – на хрен, ни маньяк-кровосос, ни людоед, ни насильник не потащили бы истекающего кровью ребёнка в эту долбаную нору мусоропровода, как минимум, потому, что взрослый человек с ношей в руках в неё не пролезет, а если бы он сбросил туда труп, его бы уже нашли мусорщики, по десятку раз в день заходящие в камеру мусороприёмника просто чтобы поддать.

Рафик дёрнул крышку мусоропровода вверх, закрыв люк, по наитию, ещё ничего не осознав и не понимая, зачем он это делает, и лишь взглянув зачем-то на её внешнюю поверхность крышки люка, понял, зачем. Внешняя, тоже выкрашенная ядовито-зелёным цветом часть была тоже забрызгана кровью. Тоже! Господи Боже мой, подумал Рафик, и ему захотелось плакать. Кровь на крышке – значит, крышка не просто маячила в открытом виде постоянно, она была закрыта, когда к ней подошли с истекающим кровью ребёнком в руках, и она осталась открытой уже после того, как её открыли, потому что и на внутренней части крышки тоже была кровь. Некто, державший кровоточащее тело на руках, подошёл к мусоропроводу и открыл его крышку, забрызгав её кровью и снаружи и снутри. Господи Боже мой, снова подумал Рафик.

Он чувствовал себя совершенно старым, беспомошным и больным, когда склонился над зловонным зевом люка и начал протискиваться туда головой вниз. Когда его голова оказалась почти внутри, он заслонил своим телом серый свет, проникающий в подъезд через грязные оконца под самым потолком, и стало совершенно невозможно что-либо разглядеть, и Рафик, подчиняясь секундному раздражению, едва не выругался вслух прямо в гулкую глубину вонючей трубы, обвевающей его лицо каким-то тёплым и сырым ветром, ровным потоком дующим изнутри снизу вверх.

Гром ударившего о бетонный пол мячика здесь, в пустоте и безлюдности подъезда, был настолько оглушающим, будучи даже слегка скрыт стенками мусоропровода, что Рафик непроизвольно и судорожно дёрнулся вверх и треснулся головой о пластмассовое ребро люка. Ему опять дико захотелось материться ещё до того, как он начал выдираться из зловонной норы обратно, и когда ему в глаза наконец-то брызнул серый заоконный свет, это желание лишь усилилось. Давешний пацан, тот, что хлопал мячиком об асфальт во дворе, теперь стоял здесь у самой лестницы, небрежно удерживая мячик на правой ладони, обращённой вверх. Пацан пристально посмотрел Рафику в глаза и неожиданно отпустил мячик, позволив ему вновь удариться об пол, и вновь подхватил его, когда он вылетел, самортизировав, обратно ему в руки – на сей раз гром от удара был намного сильнее, чем когда Рафик находился в трубе, и этот гром эхом метнулся по лестнице вверх.

- Ты чё тут!!! – в бешенстве заорал Рафик, с удивлением чувствуя, что весь мелко дрожит, покрываясь липким обильным потом, как от какого-то необъяснимого громадного облегчения, словно человек, только что чудом избежавший внезапной гибели. - А ну, пошёл отсюда, на хрен, иди-ка уроки делай!!!

Пацан терпеливо выслушал крик души Рафика, не отрывая от него глаз, и, дождавшись окончания, хлопнул мячиком об пол снова.

- Иди отсюда, я сказал!!! – снова заорал Рафик и увидел, что пацан явно вознамерился так же терпеливо выслушать его опять. Ещё один пацан появился с лестницы совершенно бесшумно и неожиданно, и он был ниже этого долбанного любителя здоровой игры в мяч на целую голову, и теперь они вдвоём стояли рядом и одинаково внимательно смотрели Рафику в глаза. Затем первый пацан опять стукнул мячиком по полу.

- Идите, идите отсюда! – уже несколько тише, вдруг почуяв что-то неладное и однозначно неприятное, начал Рафик. – Здесь детям ни к чему ошиваться, пойдите, вон, поиграйте в мячик во дворе, это полезно для здоро…

- Почему бы тебе, - прервал его пацан с мячиком и сделал паузу, давая Рафику возможность заткнуться и начать его слушать, - почему бы тебе не взять фонарик, дедок? – Он замолчал и сновал ударил мячиком об пол.

“Это я, что ли, дедок? – яростно подумал Рафик. – Да мне ещё нет сорока, вот шантрапа уличная, никакого житья нет от всяких хулиганов.” – и снова заорал вслух:

- Тут кто дедок, на хрен?, да я моложе любого из вас… - и тут же прикусил язык, вдруг поняв, что сморозил глупость.

Они даже не улыбнулись. Первый пацан гулко хлопнул мячиком об пол снова и повторил свой вопрос, уже успевший стать в этом дурацком разговоре коронным:

- Почему бы тебе не взять фонарик, молодой человек?

- На хрена мне фонарик? – уже остывая и чувствуя некоторое смущение из-за того, что показал себя стареньким дурачком, пробурчал Рафик и поморщился, как от зубной боли, когда мяч снова с эхом, метнувшимся по всему подъезду, ударился об пол. Пацан стукнул мячиком ещё пару раз и затем терпеливо объяснил:

- Там темно, без фонарика не видно. – Тут он замолчал с видом человека, который дал всем на свете исчерпывающие объяснения по поводу всего на свете, что могло потребовать объяснений.

- Где “там”? – с искренним раздражением, просто чтобы хоть что-нибудь сказать, буркнул Рафик, он уже всё понял, и от этого понимания у него снова стало холодно на душе. Пацан неостановимо и ритмично, через равные, не очень короткие промежутки захлопал мячиком об пол и не стал отвечать на вопрос.

Рафик помолчал.

- Ладно. – решил согласиться он, чтобы отвязаться, и тут же подумал, что, может, от этих малолетних придурков удастся откупиться. – Вот, возьми деньги и сбегай за фонариком.

Пацан даже не посмотрел на деньги. Он с задумчивым видом стукнул мячиком об пол ещё раз, подхватил его, когда тот вновь подлетел кверху, и лёгким привычным движением перекинул его с правой на левую ладонь. Ещё несколько мгновений он стоял совершенно неподвижно, глядя прямо перед собой, как-то странно поджав губы и словно заострившись лицом, и неожиданно глубокая, какая-то взрослая вертикальная морщинка прочертилась у него между жидких детских бровей. Потом он повернул голову и бросил короткий взгляд на пацана пониже ростом, который на протяжении всего разговора совершенно безмолвно, как столб, маячил за его спиной. Первый пацан снова повернулся лицом к Рафику и внезапным молниеносным движением метнулся освободившейся правой рукой куда-то к себе за спину, и на какой-то кошмарный миг Рафику почудилось, что ребёнок сейчас выдернет из-за спины какой-нибудь противоестественно громадных размеров нож или пистолет, и когда мальчишеская рука появилась из-за спины с чем-то цилиндрическим, сверкающим белым металлом корпуса, он едва не шарахнулся в сторону сквозь серый подъездный полумрак, но тут же понял, что это всего лишь фонарик и усилием воли удержался на месте, стиснув зубы и на мгновение сжавшись всем телом.

- Ну вот и полезай. – холодно посоветовал он пацану.

- Конечно, полезу. – не менее холодно ответил пацан и, не глядя, перебросил мяч второму, всё так же безмолвно стоящему у него за спиной.

Он двинулся к люку мусоропровода, на ходу быстро рассмотрев и включив фонарик, и бледный в свете дня луч заметался по грязным стенам, выхватывая один кусок ядовито зелёной краски за другим. Он уже склонился над чёрной бездонной дырой, исторгающей всё тот же тёплый вонючий ветер из своего нутра, когда Рафик шагнул следом и, ухватив пацана за нагретый телом шиворот дурацкой, несоразмерно широкой футболки, осторожно, чтобы не порвать тонкую ткань, потянул его назад. Пацан даже не шелохнулся, продолжая склоняться над дырой, и лишь повернул голову почти на сто восемьдесят градусов, словно птица, и снова взглянул Рафику в глаза.

- Ты бы не мешал, дядечка. – небрежно предупредил он его.

И Рафик вдруг понял, что они становятся друзьями прямо в этот миг, когда каждый из них решился рисковать самостоятельно и не позволять идти на риск другому.

- Я первый сюда подошёл. – напомнил он пацану. – Не все сразу, ребятишки, очередь, соблюдайте, пожалуйста, очередь.

- Ты прямо, как Манька позавчера, она тоже, когда её трахали по кругу, всё говорила, чтобы пацаны соблюдали очередь, а не лезли ей членами во все дыры одновременно. – констатировал пацан, но от люка отошёл, видимо, признав правоту Рафика – в конце концов, тот действительно подошёл сюда первым.

- И воздержись, пожалуйста, от пошлостей, а то мне придётся серьёзно поговорить с твоим классным руководителем. – сухо прокомментировал его демарш Рафик и забрал у него фонарик.

Он шагнул мимо пацана к люку и снова, в очередной раз, нагнулся, начиная засовывать голову в чёрный зев. Тёплый ветер, летящий снизу, вновь мягкой влажной ладонью нажал на его лицо и потёк мимо щек и ушей, обволакивая и обвевая голову едким запахом нечистот, от которого у Рафика опять возникло ощущение, что этот ветер налипает на его кожу тонкой плёнкой какой-то мокрой мерзости.

- Ты только не загнись там. – неожиданно послышался сзади мальчишеской голос, и мячик снова грохнул, ударившись о бетонный пол, но здесь, в глубине дыры, звук, смягчённый стенами и ветром, прозвучал глуше. – А то, если ты загнёшься, уже некому станет всё узнать и найти дорогу, среди всех остальных расследователей нет никого, кто к этому моменту раскопал бы так много, да они, козлы, особо и не старались.

- Найти дорогу куда? – зачем-то спросил Рафик, неловко, локтем вперёд, протискивая в люк вдоль туловища ещё и руку с фонариком, и его голос как-то странно, как в неровном пьяном сне, отозвался в трубе меж загаженных чёрных стен. Протиснуть руку прямо так не удалось, и он вылез из люка обратно, и, сердито взглянув на пацанов, полез туда снова, уже рукой с фонариком вперёд.

- К ним, - словно издалека донёсся до него голос, - к тем, кто убивает детей.

- К ним? – переспросил Рафик. – Их, что, много?

- Много. – твёрдо ответил пацан, и Рафик почувствовал, как он подошёл к нему вплотную сбоку и, опёршись ладошкой на его плечо и тоже пытаясь заглянуть внутрь, наклонился над щелью, оставшейся между ребром люка и телом Рафика – теперь, когда он стоял вплотную, его голос был слышен лучше, и он уже не метался гулким эхом по всему подъезду. – Их много, потому что они убивают детей одновременно в самых разных местах.

- Ты, что, ведёшь статистику? – недовольно начал Рафик, он хотел высказать ему вслух всё, что он думает о детях, которые самовольно занимаются опасным расследованием вместо того, чтобы ходить в школу и играть с мячиком во дворе – оно, конечно, его нотация не произвела бы на современных детей никакого впечатления, но, по крайней мере, разговаривая пусть даже с тронутыми пацанами, он вроде как бы не оставался совершенно один в этой жуткой дыре, вызывающей у него ощущение того, что она нигде не кончалась, а так и продолжалась в бездонной непроницаемой темноте какого-то непривычного, чужого, чёрного, как антрацит, потустороннего космоса, не освещённого даже игольчатым светом звёзд. Но Рафик не прочитал им свою нотацию, потому что внезапный спазм в горле заставил его замолчать.

Он на мгновение замер, напряжённо вглядываясь в то, что только что осветил косо вытянутый на уходящей вниз стене луч фонарика, и затем напряжённо завозился, протискиваясь ещё глубже внутрь – теперь он умудрился влезть туда почти до середины корпуса, и верхняя часть его туловища висела совершенно вертикально вниз головой. Он напряг глазные мышцы до ощущения рези в уголках глаз и как можно пристальнее вгляделся в центр жёлтого светового овала на изогнутой стене. Кровавый след продолжался и здесь. Он видел кровь на стенах так отчётливо, как будто она полыхала на стенах алым пламенем детского ужаса, и он подумал, что ему было совсем ни к чему возиться с фонариком – этот страшный, горящий, тошнотворный след крови он разглядел бы и в темноте, не мог бы не разглядеть, он уже словно всем телом чувствовал исходящий от неё сдавливающий сердце отчаянием и ужасом ледяной жар. След крови продолжался по всей длине, которую мог покрыть луч фонарика, и терялся в непроницаемой бездне, всё такими же неровно разбросанными по стенам и теперь легко различимыми пылающими каплями уходя во мглу.

- Чё там? – неожиданно спросил рядом с ним детский голос, и теперь голос был сух и напряжённ.

- Обожди. – недружелюбно ответил Рафик прямо в едко пахнущую пустоту перед собой и опять завозился, приближая глаза к пластмассовой липкой стене возле лица почти впритык – там, среди капель крови было что-то ещё. Он пригляделся и ощутил, как влажный ледяной кокон ужаса обернул его мягким удушающим одеялом и стиснул всё его тело от макушки до пят, парализуя мышцы и не давая вдохнуть. Стена была продольно прочерчена тонкими глубокими бороздами – настолько тонкими и глубокими, что сейчас, не имея под рукой зонда, невозможно было определить их глубину – борозды шли параллельно друг другу и тоже уходили вниз, во мглу. Местами борозд было три, кое-где их становилось четыре, и они шли везде на одинаковом расстоянии друг от друга и нигде не расходились по сторонам. Рафик тяжело, настолько тяжело, что чуть не оглох в тесноте трубы от скрипа своих шейных позвонков, повернул голову и со страшной неохотой направил луч фонарика на противоположную сторону замкнутой в сплошной круг внутренней стены. Не надо было мне этого делать, подумал он и осветил эту стену в упор, я совсем не хочу видеть и знать то, что сейчас увижу и узнаю. На противоположной стороне борозды были тоже, и они тоже параллельно спускались по чёрному пластику вниз, пока не терялись в темноте, и тоже везде шли рядом и нигде не расходились по сторонам. Господи, подумал Рафик, я совсем не хочу всего этого знать, мне совсем ни к чему быть в курсе, что здесь, по мусоропроводу вниз спускался некто, скользивший расставленными конечностями по противоположным сторонам стены и отметивший свой путь непрерывными и прямыми следами острых тонких когтей на этих самых долбанных противоположных сторонах замкнутой, словно в каком-то странном круглом и бесконечном склепе, внутренней стены, мне совсем ни к чему знать, что туда, в зловонную бездну и мглу спускался некий нечеловек - возможно, зверь, а, возможно, и нет, достаточно узкий и гибкий, чтобы пролезть в эту адскую трубу и при этом достаточно сильный и опасный, чтобы убить и уволочь вместе с собой ребёнка…

Рафик сплюнул в темноту перед собой и начал вылезать из трубы.

А, собственно, почему я эту долбанную вонючую дырку воспринимаю как бездну?, вдруг подумал он, это уже просто мистика какая-то или заурядное самовнушение от отчаяния и страха, - тут нет никакой бездны, это обычный дерьмовый мусоропровод, и он кончается кучей гнилого мусора, как любой другой отстойник для всякого дерьма. Именно с такой мыслью он и предстал перед детьми, весь перемазанный мерзостью и пропахший гнилью. Однако пацаны не обратили ни на грязь, ни на запах никакого внимания. Они некоторое время стояли молча, внимательно глядя Раифку в глаза, а затем неожиданно подал голос пацан пониже, до этого не проронивший за всё время ни слова:

- Что там с вами случилось? – спросил он, голос у него оказался мягким, с теми особенными вежливыми и выверенными интонациями, какие бывают только у детей из чистеньких, глубоко интеллигентных семей – семей интеллигентов в хрен знает каком поколении. – На вас же буквально нет лица.

Рафик ничего не ответил и вручил фонарик хозяину.

- Спасибо за орудие труда. – сказал он. – И за моральную поддержку тоже спасибо, дальше уж я как-нибудь сам справлюсь, а вы идите играйте. Кстати, если вам когда-нибудь понадобится помощь от меня, смело обращайтесь, я теперь у вас в долгу и постараюсь в любом вопросе помочь всем, чем возможно.

Пацан повыше ростом с обычным выражением бесконечного терпения и скуки на лице, чуть ли не зевая, выслушал его речь, по своему обыкновению ни разу его не прервав, и лениво повернул голову в сторону приятеля.

- Ты только глянь, Эрнестик, какой мечтатель и фантазёр нам попался. – усмехнулся он.

Эрнестик кивнул головой и подтвердил своё согласие вслух:

- Просто удивительный мечтатель и фантазёр: при некоторой художественной гиперболизации мы, пожалуй, можем смело назвать его даже совершенно беспочвенным и непрактичным мечтателем и фантазёром, всецело неадекватно характеризующим материальную, духовную и нравственную субстанции окружающего мира.

Рафик, буквально потеряв дар речи, какое-то время смотрел свирепым взглядом на его безмятежное детское лицо, сохраняющее самое культурное и вежливое выражение, какое только и полагается сохранять воспитанному мальчику из приличной семьи при разговоре со взрослыми, особенно малознакомыми. Затем он раскрыл рот и в очередной раз вознамерился высказаться от всей души, и пацаны это явно поняли, сразу состряпав теперь уже любознательные, внимательные и ожидающие выражения лиц.

- Что такое “гиперболизация”? – неожиданно для себя спросил Эрнестика Рафик и с мрачным видом двинулся по лестнице вниз. Первый пацан опять хлопнул мячиком об пол и вместе с товарищем преспокойно зашагал вслед за ним.

- Гиперболизация – суть некоторое художественное преувеличение, допустимое как средство изображения в преимущественно литературных произведениях с целью более ёмкой и выразительной характеристики образа в русле авторской сверхзадачи. – туманно и совершенно непонятно объяснил Рафику Эрнестик. – Удачных примеров гиперболизации образов в истории литературы сохранилось достаточно много, среди которых известны, к примеру, литературные опыты Франсуа Рабле, Джонатана Свифта, Михаила Салтыкова-Щедрина, Владимира Маяковского, да, впрочем, по моему личному мнению, средства художественной гиперболизации обязательно в той или иной мере использовали в своём творчестве все писатели – без этого, я полагаю, литературное творчество невозможно в принципе. Но при всём этом наиболее заметные, широко известные и яркие гиперболизированные образы являются плодом коллективного тысячелетнего творчества самых различных этносов, оставивших нам совершенно удивительные, хотя и совершенно неправдоподобные персонажи своих песен, сказок, мифов и легенд – причём, я не случайно подчёркиваю неправдоподобность фольклорных образов, они в буквальном смысле слова просто не лезут ни в какие ворота, их противоестественность и ирреалность настолько чудовищны, что это попросту невозможно выразить словами – вот взять, к примеру, такой весьма известный персонаж башкирского национального фольклора, которого называют “аждаха” (Рафик почувствовал, как у него дёрнулась спина, в которую смотрели идущие за ним следом дети), причём, хочу подчеркнуть, что достаточно долгое время образ аждахи был более-менее традиционен, как и похожие персонажи в народном творчестве других этносов – аждаха упоминалась то как дракон, то как крылатый змей – ничего особенного, правда? такого рода злобные существа созданы народным воображением по всему миру, - но вот около сорока лет назад учёными-мифологистами было зарегистрировано внезапное, резкое и совершенно необъяснимое изменение в башкирской мифологии трактовки образа аждахи, теперь утверждается, что аждаха – это, вообще-то говоря, огромный могильный червь, настолько огромный, что именно он когда-то неосторожным движением своего тела в земных недрах создал весь хребет Уральских гор, попросту выдавив вверх земную твердь на себе, и таким образом якобы удалось установить, что физические размеры аждахи полностью соответствуют размерам Уральских гор, и теперь, дескать, если аждаха выйдет на землю из какого-то особого, запечатанного Божественным провидением сосуда, то она, как и полагается могильному червю, запросто пожрёт и тела, и души всех людей на земле, что, учитывая её мифические размеры, вроде как бы вполне выполнимо и даже легко, и заселит землю вместо них демонами и ведьмами из преисподней, жуть, да? что только людям в голову ни придёт, это ж надо было додуматься до такого кошмара, хи-хи-хи-хи! – Эрнестик с нестерпимой фальшивостью старательно засмеялся поддельным, леденящим, как вопль ночной гиены, смехом.

Рафик помолчал, чувствуя, как тонкие струйки пота стекают у него по спине. “Что означает это упоминание об аждахе – случайное совпадение, или же эти долбанные хитрожопые дети дают понять, что что-то знают?” – подумал он. Вслух же он сказал:

- Хммммдааааа, интересно, конечно же. – И сам удивившись тому, насколько глупо это прозвучало, обогнул стену приподъездной коробки и подошёл к двери мусоропровода, из которой вечно пьяные мусорщики ежеутренне выскребали всё дерьмо. На двери висел замок, и он имел внушительные размеры. Рафик брезгливо, что было совершенно ни с чем не сообразно после того, как он всей головой только что залезал в мусоропроводную дырку, потрогал холодный металл замка мизинцем и, подперев подбородок кулаком, застыл у двери с видом человека, которому есть над чем подумать.

Он не успел подумать ни о чём, потому что пацан с мячиком вдруг неслышно скользнул мимо него, уже не имея в руках никакого мячика, но зато имея в руках внушительных размеров древний лом, и Рафику на мгновение пришла в голову оглушающая мысль, что это мячик превратился в ломик, но он тут же подумал, что тогда ломик был бы резиновым и полым – надутым воздухом, словно презерватив в компании балующихся детей, и это соображение почему-то заставило его облегчённо вздохнуть – слава Богу, подумал он, нет никакой мистики, и мячик не превратился в ломик – оставалось, правда, непонятным, откуда же тогда, на хрен, взялся ломик, и куда, на хрен, подевался мячик, но Рафик успел решить, что это вопрос мелкий и сугубо технический, а также риторический и не имеющий принципиального значения в свете современных требований, он успел это решить за мгновение до того, как пацан спокойным и точным движением всунул кончик ломика в дужку замка, и тут же, опять словно по волшебству, рядом с ним оказался Эрнестик, и они вдвоём крепко взялись за его противоположный конец и повисли на нём мягкой эллипсоидной человеческой грудкой, смутно напоминающей виноградную гроздь.

- Эй-эй! – завопил Рафик. - Вы что делаете, обормо… - но тут замок прекратил своё существование с коротким и жалобным металлическим вскриком, и Рафик решил, что теперь завершать фразу необязательно. – Идиоты. – лишь пробурчал он и подошёл к двери поближе. Как бы то ни было, а проблема с проникновением внутрь решилась как бы сама собой неожиданным и волшебным образом, и он почувствовал некоторое облегчение в душе оттого, что ему не пришлось ломать голову над тем, как всё это проделать. Пацан, имени которого он до сих пор не знал, теперь оказался вплотную к нему, и он поднял голову и заглянул Рафику в глаза снизу вверх, небрежно удерживая лом в одной руке.

- Ты что, до сих пор ничего не понял, дядечка? – с неожиданным недетским гневом и яростной энергией спросил он. – Это война. Мы на войне и дерёмся с врагами, которые нас убивают. А ты-то чё сюда пришёл, в мячик поиграться, что ли?

Рафик промолчал и невольно отвёл в сторону взгляд, вдруг почувствовав, что не может смотреть этому мальчику прямо в глаза. Тот, наконец, отвернулся, сдёрнул с петель обломки замка и, отшвырнул их в сторону, одним резким движением дёрнул за ручку двери. Он вошёл внутрь первым и как-то сразу словно погрузился в душную тяжёлую мглу, исчезнув в ней, как в вязкой и податливой битумной жидкости, мгновенно поглотившей его без всплеска и концентрических кругов, как аккуратно уложенный, а не брошенный, камень, и тут же вслед за ним в непроницаемую вонючую черноту перед собой скользнул и Эрнестик, тоже мгновенно исчезнув, как канув в одним хлопком затопившей его белую тонкую спину бездну. Рафик вздрогнул, как от мгновенного приступа озноба, и шагнул вслед за ним в чернильную темноту.

Внешние звуки и свет, шум улицы, далёкий рёв машин и далёкие голоса людей исчезли мгновенно и абсолютно, едва он только переступил порог. Плотная непроницаемая тишина и тяжёлый мрак упали на него, как ватное одеяло, мгновенно заложив уши полным беззвучием и неподвижностью, и остановив вокруг него движение мира. Он мягко, на ощупь, переступил ногами в кромешной тьме, и его шаг на миг издал жёсткий шуршащий звук, тут же смолкший, словно заглохший во мраке, и неподалёку что-то резко ворохнулось и рывком метнулось от него в глубину, и тут же ослепительно и словно обжигающе кожу вспыхнул и ударил его в лицо фонарный луч.

- В жопу его себе засунь. – сдавленным низким голосом в бешенстве порекомендовал он пацану, с трудом удержав вскрик из-за внезапности включения фонарика и порыв тоже дёрнуться в сторону, как от неведомой опасности.

- Извини, ты случайно попал под свет. – неожиданно мирно ответил мальчик и повёл по стенам лучом. Рафик сразу утих и начал вглядываться в окружающий странный и чужой для него мир мусоросборника – мир, который, как он вдруг и сразу понял, заслуживает именно такого названия – “мир”, с его собственными связями и закономерностями, правилами и законами, климатом и взглядом на жизнь.
Он скользнул к огромной распахнутой дыре мусороприёмника, почему-то стараясь ступать крадучись, словно опасаясь, что его может заметить некто, притаившийся в липкой бездонной мгле, куда не могли проникнуть ни луч фонарика, ни дневной свет, и попытался приглядеться к неподвижному, вывалившемуся из трубы языку мусора, частично вытекающего на пол и достигающего почти середины крохотной бетонной комнатки, пропахшей зловонием пищевой гнили и мокрой шерсти крыс. Пацан тут же появился рядом с ним и посветил фонариком в то место, которое Рафик рассматривал, наклонясь корпусом, словно в земной поклон. Сомнения быть не могло – чуть глубже, под верхним слоем наползшего сверху (а значит – уже после того, как это случилось) мусора можно было отчётливо разглядеть черноватую кровяную сыпь и… кое-что ещё, не совсем неожиданное, но от этого ещё более страшное, словно ужас, уже осознанный и ожидаемый, сильнее леденил сердце и мозг, чем внезапно возникающий кошмар, с которым вступаешь в битву, не успев ничего понять и толком испугаться. Рафик, не глядя, протянул руку вбок и на ощупь нашёл тонкое напряжённое предплечье мальчишеской руки, сжимающей фонарик, осторожно скользнул ладонью, всё так же не отрывая глаз от груды перед собой, по этому предплечью вниз и, найдя хрупкую и худую, стиснутую в кулак вокруг рукоятки кисть, мягко вынул из неё фонарик. Он наклонился ещё ниже и осветил заинтересовавшее его место в упор. Потом он присел на корточки и, наклонившись ещё ниже, поворошил на куче мусора тонкий поверхностный слой, наполовину скрывающий следы крови и какую-то ямку, засыпанную почти до краёв и тем не менее видимую под прямым вертикальным лучом, и Рафик аккуратно начал вытаскивать из этой ямки кусочки сора, обнажая её нутро. “Так, - подумал он, – выемка оказалась в чьём-то полусгнившем пироге, так что выглядит совершенно отчётливо, и… это не природный, скажем так, провал”. Он несколько мгновений сидел на корточках совершенно неподвижно, пристально изучая полностью освобождённую от скрывавшего её мусора ямку. Ямка представляла из себя неглубокую, резко очерченную впадину размером с его кулак и была округлой, но не представляла из себя правильный круг, а была чуть вытянутой, и её края были глубже, чем середина – середина, перечёркнутая от края к краю сплошной продольной и не идеально прямой полосой мокрого вязкого теста, тонкой линией выдавленного вверх – абсолютно точная копия следа парного копыта на мокрой глинистой земле после стремительного летнего дождя, таких следов Рафик насмотрелся в деревнях у родственников выше головы.

- След. – негромко сказал Эрнестик с другого боку и кинул над склонённой спиной Рафика быстрый взгляд на друга. – Конфигурация полностью соответствует стандартной конфигурации обычного следа обычной живой единицы современного сельскохозяйственного животноводства, предположительно принадлежит рогатому скоту средних размеров – не корова и не бык, но и не овечка.

- Не принадлежит, а похож на след рогатого скота средних размеров. – натянутым голосом ответил его друг. – По всем признакам, след козла, просто необычно крупного, но… Эрнестик, это не козёл.

- Да уж. – угрюмо подтвердил Рафик. – Козёл – милое, приятное, весёлое, подвижное и очень полезное в хозяйстве животное, а это не козёл, это, как сказал бы Остап Бендер, гораздо хуже.

Пацан не очень резким движением и не очень сильно кивнул едва видимой в тени, отбрасываемой телом Рафика, склонённого над фонарным лучом, головой.

- Уж, наверное, ни один козёл не стал бы убивать и утаскивать с собой детей – ему это просто на хрен не надо. – сипло подтвердил он, и его голос на миг задрожал от долго сдерживаемого и внезапно прорвавшегося страха.

- Не выражайся. – остановил его Рафик. – Брань отдаёт тебя во власть дьявола. – И пацан хмуро промолчал, вопреки обыкновению не сказав ни одну из своих уже всем привычных колкостей.

Рафик поднялся на ноги лёгким движением и медленно двинулся вокруг кучи мусора, ощупывая жёлтым взглядом фонарика всю её поверхность. Он снова нагнулся уже через шаг. На сей раз след пришёлся не в настолько подходящую для получения слепка массу, как сгнивший пирог, и был в груде мягкого сыпучего мусора едва различим – просто небольшая воронка, какая остаётся, если ступить ногой в песок. Точно такая же воронка была ещё сантиметрах в тридцати ближе к краю кучи мусора, а дальше мусор кончался, и вместе с ним кончались у кромки бетонного пола и следы копыт. Рафик в очередной раз согнулся пополам и осветил с близкого расстояния тёмную влажную плоскость пола. Кровь, на хрен, подумал он, тут всё вокруг буквально забрызгано кровью. Он снова выпрямился и одним быстрым движением прочесал лучом фонарика тесную комнатку вокруг языка мусора, вываленного из распахнутой пасти мусоропроводной трубы. Комнатка была наглухо замкнута четырьмя стенами и не имела никаких отверстий, если не считать деревянной двери, а дверь, как Рафик ещё не успел забыть, была заперта на громадный висячий замок, ныне печально валяющийся в самом непотребном изнасилованном виде где-то во дворе. “Куда же он, кто бы он ни был, отсюда, на хрен, подевался, обратно вверх по трубе, что ли?” – подумал Рафик и повторил этот вопрос вслух:

- Куда же он мог отсюда подеваться? Да и вообще, на хрен, какого хрена он рвался в эту мусоропроводную трубу – чем она его привлекала?

Пацаны растерянно молчали.

- Может, здесь он просто спрятался от кого-то, а потом обратно вылез? – осторожно предположил старший.

- Я об этом подумал. - хмуро ответил Рафик. – Нет обратных следов: ни здесь, ни в трубе – там, кстати, на стенах следы когтей – не мог же он, вылезая, с точностью попасть в эти же следы, нигде не отклонившись, не говоря уж о том, что для вылезания нужно перебирать передними конечностями, цепляясь когтями всё выше и выше, и отталкиваться задними лапами, как это делают кошки, когда лезут на дерево, а в этом случае следы от когтей, на которых он бы подтягивался, выглядели бы не как борозды, а имели бы точечный характер и были бы намного глубже. Да и глупо это, на хрен, прятаться в самом низу мусоропроводной трубы, пережидая опасность, можно ведь было укрыться прямо под люком, там, наверху, и потом быстренько выскочить и – ходу, тогда и следов осталось бы намного меньше.

В тесноте мусоросборника повисла пауза, тяжёлая, словно могильные стены. Наконец, Эрнестик чуть заметно пошевелился телом в тени и слегка вздохнул.

- Из всего вышеизложенного со всей несомненностью следует вывод, что он, кто бы он ни был, не вернулся обратно вверх, а каким-либо образом нашёл способ улизнуть именно через то место, где мы сейчас находимся – нормальное умозаключение в русле постулатов формальной логики, оно не может дать сбой. Как говорил Шерлок Холмс, “отбросьте все ложные версии, и тогда оставшаяся версия, сколь бы ни выглядела она фантастично, и есть истина”. Иными словами, всё очень просто – он пришёл сюда и ушёл отсюда, осталось лишь установить – каким образом.

- Прелестно. – невольно подстраиваясь под интеллигентский стиль речи, подытожил Рафик. – И как мы это мы это установим? Здесь же одни голые глухие стены.

Эрнестик взглянул на него снизу вверх и неожиданно хорошо и красиво улыбнулся.

- Заставьте поработать ваши серые клеточки, как сказал бы Эркюль Пуаро. – снисходительно посоветовал он. – Из факта, что нигде в зоне видимости подходящих отверстий для экскреции монстра не наблюдается, совсем не следует факт их отсутствия, а следует лишь факт наличия маскирующих приспособлений. Ведь не дурак же он, кто бы он ни был, чтобы оставлять дверцу в свои миры на виду у пьяных ассенизаторов. Что в свою очередь означает, что дверцу следует искать не в открытых участках стены, а как раз с точностью до наоборот.

- Ну и где же здесь укромные местечки, где скрытые участки? – раздражённо спросил Рафик. – Ты посмотри вокруг, кругом же одни голые крашеные стены, не прикрытые ничем.

- Я уже посмотрел вокруг. – всё так же культурно ответил Эрнестик. – Мне незачем вертеть головой по сторонам, словно курице, чтобы ещё раз увидеть то, что я уже увидел. – последняя фраза прозвучала с явной гордостью. – А вот вам не помешает оглядеться вокруг ещё раз и, как я уже имел сомнительное удовольствие упоминать, заставить поработать свои серые клеточки.

Рафик молча смотрел на мальчика и всем своим существом ощущал, насколько глупое у него, наверное, лицо, хорошо, что, на хрен, тут зеркала нет, хоть сам себя не видит, мальчик же смотрел на него всё так же снисходительно и явно ожидающе, уверенный, что взрослый человек не мог не понять столь простую вещь, а значит, он сейчас немного помешкает, но обязательно до всего допетрит и сделает единственный возможный сейчас шаг. Они смотрели друг на друга долго и молча, пауза затягивалась, растягивалась, удлинялась и грозила разрастись в бесконечность. Неожиданно Рафик хмыкнул и шагнул к жестяному и сверкающему, явно недавно заменённому телу нижней части мусоросборника, в целом состоящему из чёрных пластмассовых деталей, и начал обходить кучу мусора перед ним по дуге. Он зашёл к мусоросборнику сбоку и, ухватившись за жестяной край, вплотную прилегающий к задней стене каморки, слегка напряг мышцы руки, оттягивая его вперёд и вверх по косой линии, и мусоросборник чуть заскрипел с неприятным звуком, легко отходя от стенки, и впереди, со стороны отверстия, зашуршали кусочки мусора, осыпаясь с потревоженной кучи вниз. Мусоросборник отошёл от стены ненамного, ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель мог проникнуть кто-то гибкий и худой – да и человек не чрезмерных габаритов, такой, как Рафик, вполне мог бы в эту щель пролезть, а дальше полая жестяная коробка жёстко остановилась, удерживаемая невидимым фиксатором, и благодаря этому груда мусора с противоположной стороны не обрушилась на пол, и так и осталась не особо потревоженной и сохраняющей свою обычную удлинённую текучую форму языка, вываленного на пол из дыры, словно из огромной драконьей пасти, и Рафик подумал, что он, кто бы он ни был, достаточно интеллектуально развит и умён для того, чтобы придумать и создать устройство, маскирующее дыру в стене таким образом, чтобы оно не нарушало целостности мерзкой гниющей кучи впереди и не изменяло слишком явно обычный облик всей комнаты, а некоторая часть осыпавшегося мусора быстро и легко будет восполнена новыми отходами человеческой жизнедеятельности, так что, для него, в принципе, нет никаких затруднений в том, чтоб входить и выходить, не оставляя следов. С этой мыслью Рафик направил луч фонарика в образовавшуюся между стеной и жестянкой щель и взглянул туда по направлению луча.

Дыра в стене, скрываемая коробкой из жести, была огромна, с изгрызенными неровными краями и состояла словно из двух вытянутых вертикально окружностей, соединяющихся на некотором расстоянии от земли, как будто эту дыру пробило ударом тела нечто, похожее на человека, оставив в бетонной плоскости свой силуэт, и Рафик подумал, что для него будет плёвым делом туда пролезть, вначале протиснувшись под косо удерживаемую жестяную коробку, и он как раз собирался это проделать, когда его вдруг резко дёрнул сзади за рукав кто-то из пацанов.

- Шухер!!! – тяжело и часто дыша, шепнул пацан постарше. – Был сигнал, чтоб мы быстро сваливали – но только очень быстро!

У Рафика, вообще-то говоря, к нему накопилась масса вопросов. И кто он такой, и как его зовут, и как он сегодня очутился именно здесь и именно сейчас, и какого хрена он со своим излишне умным приятелем увязался за ним во всю эту мерзость – мерзость, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова, и кто, интересно, в последних случаях исчезновений детей начал ему звонить и сообщать об этом нарочитым басом, и каким образом у него, долбанного нахального пацана, вдруг, ни с того ни с сего, оказался при себе фонарик, он что, всё время, что ли, ходит с этой толстой неудобной бандурой за поясом?, и откуда у него в нужную минуту вдруг оказался наготове лом, и что это, на хрен, за сигнал такой, предупреждающий об опасности, от которой им всем теперь надо срочно удирать, и не пора ли ему вообще от него, Рафика, отлипнуть, поскольку детские игры в увлекательное расследование закончились секунду назад, и началась самая настоящая, страшная, взрослая, реальная жизнь с внезапными смертями, человеческой кровью и странными существами, спускающимися по трубам мусоропровода, цепляясь за пластмассовые стенки четверкой острых тонких когтей с каждой стороны, и прогрызающих в монолитных бетонных стенах неровные дыры почти в человеческий рост…

Но из всего этого, в связи, как, наверное, выразился бы Эрнестик, со спонтанным незапланированным цейтнотом, он спросил у пацана лишь одно:

- Тебя как хоть зовут-то, героическая личность?

- Фара его зовут! – раздражённо и яростно, внезапно ставшим ещё более тонким голосом крикнул Эрнестик от самой двери, успевший куда-то растерять весь свой интеллигентский лоск во внешности и речи. – Давай живее, б…!!! – Он стоял от двери сбоку, прячась в её тени и не выходя в освещённый проём, и, как-то сгорбившись и подобравшись, напряжённо вытягивал шею, вглядываясь куда-то сквозь падающий в каморку серый дневной свет, плечи у него были приподняты, словно сгибы громадных птичьих крыльев, и воротник рубашки от этого топорщился, приподнявшись с самому затылку втянутой в плечи головы, и теперь его неясно различимый в полумраке силуэт выглядел так, как будто у него, как у какого-то крупного и опасного хищного зверя, встала дыбом на холке шерсть. Он слегка толкнулся всем телом вперёд и на мгновение высунул голову в дневной внешний свет, словно прянувший снизу из тени удав.

- Выходим! – жестко скомандовал он, вновь на секунду дёрнувшись обратно и бросив короткий взгляд в темноту на Рафика и Фару.

Они выскочили из душного мрака один за другим стремительно и слаженно, словно полжизни отрабатывали на учебном полигоне именно этот момент, и тут же свернули вправо, неслышно и быстро передвигаясь по тротуарчику вдоль стены, почти прижимаясь к ней спинами, повёрнутыми так, чтобы быть лицами к внешнему миру и держать в поле зрения весь двор, и Эрнестик скользил впереди белёсой и маленькой, едва уловимой тенью, похожий на детский призрак, легко различимый ночью и плохо видимый днём, когда его заслоняет дневной свет. Они быстро проскочили двор по всей длине дома и через миг выскочили на открытое пространство среди редких чахлых деревьев вечно строящегося Сипайлово и тут же, без малейшей паузы, тремя летящими неуловимыми силуэтами, словно оборотни, понеслись к выезду из дворов на проезжую часть, и именно там их встретила и оглушила милицейская сирена, взахлёб завывшая истерическим душераздирающим голосом – Рафик мельком кинув взгляд в ту сторону, увидел, как ментовский автомобиль тошнотворно жёлтого, как детский понос, цвета словно по-собачьи присел перед тем, как сорваться с места за ними вдогон, и Фара закричал:

- Мусора!!! Ноги!!! Рвём к дамбе, там в кустарнике затеряемся!!!

И Рафик, не раздумывая, сорвался вслед за распластавшимися над землёй в неостановимом яростном беге пацанами, вдруг всей душой ощутив, что за ними гонятся настоящие, злобные и смертельные враги, равнодушные к Богу и людям, и, что попав к ним в руки, он уже не сможет закончить расследование и найти способ остановить неведомых монстров, убивающих и зачем-то утаскивающих детей через громадные дыры с обгрызенными краями в бетонных стенах гнилых высотных домов, - он бежал, напрягая мышцы всего тела и отчаянно отталкиваясь ногами от пыльной мёртвой земли, с каждым прыжком ощущая, как всё сильнее и сильнее распирает утяжелившимся дыханием его грудь, и, перебегая блестящую проезжую часть улицы Гагарина, он почувствовал, как первые тонкие и обжигающие струйки пота потекли по его спине и груди – он, хрипя и захлёбываясь, на огромной скорости пролетел сквозь перемешанные, проникающие друг в друга дворы вновь возникших на его пути жилых сипайловских высоток, пронёсся по узкому коридорчику среди древних металлических гаражей и вылетел на песчаное возвышение дамбы перед рекой Уфимкой, и отсюда он боковым зрением заметил, как слева, со стороны улицы Королёва с рёвом и непрерывной пульсирующей сиреной, беспрестанно полыхая синей мигалкой, вылетел всё тот же тошнотворного, поносно-жёлтого цвета мусорской автомобиль – ну, конечно, подумал он, они не могли проехать сквозь дворы прямо за ними, там слишком много всего наворочено, вот и рванули в объезд через конечную остановку “двойки” – автомобиль вновь по-собачьи словно присел, стараясь резко увеличить скорость, и Рафик успел, побежав с дамбы вниз вслед за пацанами к берегу, подумать, как Чапаев из кина или Метелица из Александра Фадеева, “врёшь, не возьмёшь!!!”, когда кто-то массивной прыткой тенью бросился на него со скрытой кустарником тропинки возле самой реки.

Он обрушился на него сбоку всей тяжестью потного разгорячённого тела, и пряжка мусорского ремня поцарапала Рафику руку, когда он рывком повернулся ещё в воздухе лицом вверх и чуть выгнулся вверх поясницей, принимая удар земли на задние части плеч и соединённые лопатки на спине, и тут же напряг мышцы брюшного пресса, переворачиваясь через голову в обратный кувырок и этим движением перебросив мусора через себя, он мельком заметил воронёный блеск пистолета в руке мусора в последний момент и, ухватив запястье сжимающей рукоятку руки, одним точным, гибким и пластичным движением вывернулся из-под тяжёлого, едко пахнущего потом и казёнными кожаными ремнями тела вбок, выводя намертво зажатое в руке мокрое запястье за собой вверх, и придавил тут же заоравшего мусора мордой вниз, выкручивая ему за спину напряжённую вооружённую руку, тут мусорская сирена словно на миг стала тише, потом усилилась, потом опять словно слегка заглохла и внезапно, выскочив из-за дамбы, взорвалась оглушающим близким всхлипывающим рёвом и словно выросла вокруг, заслоняя весь мир плотной и скользкой материей своего звука, затем синей больной кровью запульсировала вверху, у неба, нависая с высоты, длинная переливающаяся светом мигалка, и с резким шорохом вспарывающих песок и пыль шин мусорская тачка затормозила в двух шагах от Рафика и его пленника – Рафик напрягся, выворачивая руку мусору за спину ещё сильнее, и чуть приподнялся, упираясь ему коленом в позвоночник под мокрым пропотевшим ремнём, и все четыре дверцы мусорской тачки окрылись одновременно, когда он резко дёрнул чужую сжатую кисть к затылку по-бандитски выбритой до голой кожи потной головы, и Рафик услышал, как ключица звонко хрустнула, ломаясь, одновременно с тем, как мусор дико вскрикнул и обмяк под ним бесформенной недвижимой грудой мяса и костей.

Рафик выдернул из его руки пистолет одним рывком, боковым зрением улавливая, как две смутные сиреневые тени рванулись от машины к нему, и ещё две бросились вдогон за Фарой и Эрнестиком, наискосок через импровизированный пляж, скрипя по гальке и песку широкими подошвами форменных ботинок, он взглядом измерил расстояние до бегущих к нему мусоров и тут же прикинул расстояние между двумя другими мусорами и преследуемыми ими мальчиками и понял, что до того момента, когда он уже не сможет стрелять в преследователей детей, не рискуя зацепить кого-либо из пацанов, остаётся лишь миг… нет, вот уже осталось полмига… и Рафик выстрелил навскидку, не целясь и удерживая пистолет боком, в голову того, что бежал впереди и уже протягивал руку, пытаясь ухватить Эрнестика за воротник, пуля попала мусору чуть выше и чуть позади обращённого к Рафику правого уха, и его затылок вылетел в противоположную сторону сплошной тёмной полосой, и бегущий следом за ним мусор с криком рванулся обратно спиной вперёд и, потеряв равновесие, начал падать на спину, и это неконтролируемое падение развернуло его лицом к Рафику, и поэтому пуля угодила в середину груди, резко ускорив и усилив падение тут же с треском влетевшего в кусты тела, и тут же на Рафика прыгнул передний мусор из тех оставшихся двоих, что бежали к нему самому, и Рафик даже пытался успеть повернуть ствол пистолета навстречу летящему на него выродку, и он даже почти успел, когда страшный удар двумя ногами в лицо швырнул его наземь, он повернулся в охватившем его красном облаке боли, снова выполняя обратный кувырок и снова встал на колени и сквозь помутнение и гул в голове увидел прямо перед собой летящий ему прямо в грудь тупой носок громадного ботинка и машинально перекрестил руки перед собой, и когда его скрещённые нижние предплечья приняли на себя удар ноги, самортизировав и погасив его убийственную силу, пальцы Рафика на обеих руках привычно сжались, стиснув попавшие в “замок” носок и пятку – Рафик резко повернул ступню, возвращая руки из креста в нормальное положение и одновременно с этим рывком выпрямившись в полный рост, всё так же удерживая чужую ногу в руках и таким комплексным способом заставив мусора перед собой с воплем повернуться и нагнуться в противоположную сторону мордой вниз, с трудом пытаясь удержать равновесие на одной ноге, и Рафик просто для порядка приподнял ступню в руках на уровень своего лица, ещё сильнее распяливая в разные стороны ноги гавнюка, хотя его промежность и без того уже была полностью открыта для удара, и лишь тогда с безумной остервенелой силой, слегка подпрыгнув, как при пенальти, ударил его носком своего ботинка в выпяченный в его сторону пах, и гул от удара отдался по всей его ноге, слегка заглушив смачный звук, с которым мусорские детородные органы расплющились в кровавую яичницу под сиреневой тканью форменных брюк, и Рафик уже хотел ударить его той же ногой в тут же склонившееся глубоко вниз искажённое страшной болью лицо с распахнутым хрипящим ртом и зажмуренными глазами, но тут снова мелькнула перед ним чужая нога, и Рафик отпустил выбитого из колеи мусора, выполняя влево-вбок-вниз быстрый ныряющий уход головой, он тут же выпрямился, пружинисто разворачиваясь скрутившимся был корпусом обратно, и не по-спортивному ударил боковым левым в затылок пролетающего мимо мусорка – мусорок летел быстро, а удар пришёлся вдогон, и Рафик, тоже падая ему вслед и чуть левее, потеряв равновесие от собственного, выполненного из неправильной позиции удара, с огорчением понял, что нокаута не получилось, мусор упал лицом вниз и тут же торопливо засучил ручками и ножками, как таракан, скользя по песку подошвами и ступнями, пытаясь встать, и он встал одновременно с тем моментом, когда и Рафик вновь оказался на ногах.

Они стояли друг против друга и, тяжело дыша, несколько мгновений смотрели друг другу в глаза. Затем мусорок, не поворачивая головы со сбившейся набекрень длинноклювой мусорской каскеткой-пид…кой, повёл глазами по разным сторонам, скашивая и перекашивая их самым причудливым образом, и видимо в подробностях сумел рассмотреть валяющиеся вокруг тела своих убитых и вырубленных братков, потому что его удивлённо-испуганное лицо стало ещё более испуганным и удивлённым.
- Козззззёл!!! – сипло выдохнул он и сплюнул прямо перед собой, всё так же явно опасаясь отвернуть лицо от Рафика даже на градус.

Рафик ничего не ответил и, дождавшись, когда плевок пролетит положенное расстояние и глухо шлёпнется в пыль (не хотелось подставлять ногу под летящий плевок), провёл прямой удар правой ногой грубияну в подбородок. Голова мусора чуть мотнулась назад, потом вернулась в нормальное положение, и он как-то очень не спеша, с уже начавшими закатываться глазами на сразу одебилевшемся ещё больше, как ни странно, лице спокойно и вяло упал спиной на песок.

- Сам дурак. – негромко сказал Рафик и тоже сплюнул прямо перед собой. Выбирать место для плевка он не стал, и плевок упал прямо на какую-то очередную, недавно введённую для мусорской формы блямбу с обычным изображением двуглавого петуха. К счастью, блямба находилась достаточно низко, и Рафик не запачкал рук о собственный плевок, когда, брезгливо обойдя лежащее тело полукругом, нагнулся и, приподняв за волосы голову возле валяющейся на земле каскетки-пид…ки, правой рукой обратным хватом ухватил шею в “замок”.

- Брось!!! – визгливым и отвратительным голосом, полным ненависти и страха, заверещал кто-то из кустов и демонстративно пощелкал предохранителем туда-сюда… туда-сюда... туда-сюда… Рафик мельком взглянул в ту сторону, разглядел среди кустов невесть откуда взявшегося ещё одного мусора в точно такой же дебильной каскетке-пид…ке, и, не обращая больше на него никакого внимания, с коротким хрустом сломал шею лежащему перед ним мусором одним движением вздувшейся мышцами и жилами напряжённой руки.

- Тыыыы, б…!!! – ещё более визгливо и отвратительно, хотя секунду назад это казалось совершенно невозможным, завопил мусор. – Ссссука, убью, стоять!!! – и он передёрнул затвор, зачем-то выбросив этим бесполезным движением из ствола один патрон

Рафик кивнул головой и не спеша направился к тому мусору, которого только что сделал евнухом – тот хоть и хрипел в полной неспособности двигаться, но был всё ж таки в сознании, и Рафик опасался, что у него, чем чёрт не шутит, могут найтись мужество и силы для того, чтобы, наконец-то, взяться за пистолет, всё ещё висевший на долбанном кожаном поясе моськой вниз, и показать себя героем, Господи, мимоходом подивился Рафик и нагнулся, начиная ухватывать в замок ещё одну толстую шею, они, что, понадеялись на то, что их толпа, и поэтому даже не расчехлили оружие?, всё-таки, на хрен, мусор – явление весьма неординарное на земле, особенно в психиатрическом смысле, был бы здесь Расуль Ягудин, он бы им в два счёта поставил диагноз…

- Стояаааааать!!! – снова безумным голосом заорал мусор и нервно заплясал на месте, не решаясь ни подойти, ни открыть огонь. – Стояааааать!!! – и он захлебнулся собственным криком, когда Рафик одним резким движением сломал шею очередному нейтрализованному оппоненту.

- Чё ты орёшь, мусор? – с рассудительным удивлением спросил его Рафик и направился к самому первому мусору, бросившемуся на него на пути во время бега и до сих пор валяющемуся без сознания с вывернутой под противоестественным углом рукой. – Дураку же ясно, что у вас, гавнюков, приказ брать меня живым, не считаясь с потерями. Так что стрелять ты не будешь, пока я не нападу на тебя – вот в этом случае тебе наверняка станет наплевать на все приказы, а пока стой смирно и не суетись, ты же хочешь всё-таки выполнить приказ и быть одобрительно похлопанным по плечу, а?, так что успокойся, вот сейчас я вот этого вот убью, а там посмотрим, смогу ли я убить ещё и тебя, или же придётся на этом п…ре остановиться, стой спокойно, потерпи секунду, немножко осталось. - И хруст очередной сломанной шеи завершил его тираду.

Мусор, как ни странно, действительно замолчал и остановился в нескольких метрах, мелко дрожа нижней челюстью и трясясь так, что раструб на дуле автомата ходил ходуном, описывая в воздухе самые причудливые фигуры. Рафик выпустил из сгиба руки ставшую мягкой шею очередного свежеиспечённого мёртвеца и повернулся к мусорку-с-автоматиком лицом.

- Ну-те-ссс, гражданин мусор, что теперь будем делать дальше? – поинтересовался он и, взглядом измерив расстояние до противника, сделал крохотный, будто бы случайный, шажок вперёд.

- ССТОЯАААААТЬ!!! – безумно заорал мусор теперь уже совершенно нестерпимым и ставшим почему-то хриплым голосом так, что у него на лбу и шее вздулись жилы, и весь покрылся липким потом, одежда на нём мгновенно промокла насквозь и просветилась тёмными и продолговатыми вертикальными сырыми разводами.

- Да-да-да, ты это уже говорил. – Рафик охотно и часто закивал головой, словно китайский болванчик, и передвинулся вперёд ещё немного.

Мусор захлебнулся воздухом и остекленел глазами, начиная давить на спусковой крючок, и Рафик остановился. Он думал с огромной скоростью, просчитывая варианты и шансы, и всё измерял глазами уже слегка уменьшившееся расстояние до придурка. По всему выходило, что он, в принципе, способен выйти победителем и из этой схватки, хотя полной уверенности не было – попробовать, конечно, можно, если произвести атаку низом, под линией огня, но, правда, оставалась вероятность того, что данный придурочный экземпляр вовсе не столь медлителен и туп, каким выглядит, но рискнуть стоило, Рафик оценивал свои шансы приблизительно на пятьдесят процентов, при таком процентной вариации он обыкновенно всегда и везде решался атаковать и до сих пор всегда выигрывал.

Он, на сей раз совершенно незаметным и неуловимым движением, перенёс вес тела на толчковую ногу и изготовился к атаке.

“Ты только не загнись там. – неожиданно как будто вновь услышал он голос Фары. – А то, если ты загнёшься, уже некому станет всё узнать и найти дорогу…” И Рафик остановился буквально перед самым прыжком. ”Да, - подумал он, - если я загнусь, уже станет совершенно некому всё разузнать и найти дорогу вслед за неведомыми выродками, по следу которых я шёл столько недель”. Он снова вспомнил мелкую чёрную россыпь засохшей крови на стенах и полу, и тонкие параллельные следы от когтей по обеим сторонам внутри трубы мусоропровода, и раздвоенный след парного копыта, похожий на след козла, в самой серёдке гниющего чужого пирога, и огромную дыру из двух соединённых окружностей с обгрызенными краями за жестяной коробкой недавно починённого мусоросборника в удушливой тесноте каморки слева от подъездных дверей…

И он вдруг понял, что не может рискнуть погибнуть и оставить расследование незавершённым, он понял это настолько ясно, как будто весь его мозг вдруг осветился внутренним светом, и он удивился тому, что бредовая идея броситься с голыми руками на автомат смогла прийти ему в голову пусть даже в горячке боя. Он не может оставить неотмщенными детей, уже погибших, и он тем более не может бросить в этом мире на произвол судьбы всех, кого непонятные существа с острыми когтями на передних конечностях и раздвоенным копытами на задних наметят в жертвы в следующий раз – может быть, уже сегодня. Пятьдесят процентов вероятности выжить и победить в бою в этим явно свихнушимся от ужаса мусором с автоматиком на поясе и в кепке-пид…ке набекрень – Господи, ну как это могло ему в голову прийти?, пятьдесят процентов, всего лишь пятьдесят, и при таких мизерных шансах он готов был пойти на риск? Великий Аллах, всемилостивый и милосердный, подумал Рафик, благодарю тебя, что вовремя меня вразумил и избавил от безумия и лукавого дьявольского искушения.

Конечно, несколько минут назад Рафику казалось, что, попади он мусорам в руки, ему уже не дадут продолжить и закончить расследование, но теперь он знал совершенно точно, что попытка вырваться из мусорки попозже даст ему гораздо больше шансов на успех, нежели попытка прямо сейчас броситься очертя голову прямо на направленный ему в грудь автоматный ствол.

Рафик слегка расслабился и сделал шаг назад.

- Ладно, мусор, - с внезапно охватившей его, острой, как ожог, ненавистью, враждебным тоном сказал он, - кажется, у тебя сегодня счастливый день, если не принимать во внимание тот факт, что теперь ты стал абсолютно сумасшедшим – впрочем, нормальным ты никогда не был, нормальный человек не пойдет же работать мусором, так что если ты с ума спрыгнул, то это не был затяжной прыжок, невысоко было прыгать, козёл.

- Чшьтё-о-о-о-о? – тут же явно почувствовав себя увереннее, распялил пасть мусорок. – Тут кто козёл, б…?

- Посмотри в зеркало, увидишь. – уже совершенно мирно и добродушно объяснил Рафик.

- Да я тебя щас, б…! - мусорок вскинул автоматик ещё выше, и Рафик подумал, что, подними он автоматик ещё чуть-чуть – и тупой мусорской морды совсем не станет видно, и весь натюрморт будет выглядеть как свинячья тушка в мусорском хламе с автоматиком вместо головы, и можно будет малевать с натуры какую-нибудь очередную идиотскую картину из ряда вновь модного сейчас в узких кругах авангардистского фуфла наподобие “Чёрного квадрата” – в данном же случае вырисовывалась миленькая полупорнографическая картинка на темку: “Мусор с дыркой вместо харьки”.

- А ну, повернуться спиной! - меж тем важно и самодовольно продолжал мусор, он совершенно перестал трястись и потеть, и, глядя на мокрые разводы на груди, под мышками и в паху, Рафик почти физически ощутил, как взмокшая одежда остывает и ледяным коконом облепляет мусорское тело. - Встать на колени, б…, руки на затылок, ноги шире плеч!

Рафик послушно повернулся спиной и встал на колени, поднимая руки на голову и слегка расставляя ноги, хрустя коленями по гравию и песку. Мусор суетливо подскочил к нему сзади и, уперев холодный ствол автомата ему в затылок, ухватил за правое запястье и начал, пыхтя и напрягаясь, заводить ему руку за спину. Холодное объятие одного из браслетов охватило его запястье с резким металлическим щелчком, и мусор тут же ухватил его за левое запястье и тоже начал скручивать руку назад. Когда всё было кончено, мусор отступил на полшага и удовлетворённо вытер рукавом мокрый лоб. “Хреновые дела”. – напряжённо подумал Рафик и попытался встать.

- Стоять, б…!!! – радостно заорал мусор теперь уже совсем другим тоном и с разбегу ударил его ногой по почкам чуть выше скованных за спиной рук.

От резко вспыхнувшей боли перед глазами Рафика всё стало на миг совершенно белым, и он с перехваченным дыханием изогнулся, пытаясь вдохнуть и медленно начиная валиться боком на песок. Когда белый туман перед его глазами слегка рассеялся и сквозь него стали проступать окружающие предметы, он первым делом увидел прямо над собой такой уродливый предмет, как мусор, держащий обращённый прикладом к нему автомат за ствол.

- Ну чё, сссука? – восторженно спросил мусор и начал не спеша размахиваться прикладом. – Теперь смотри, б... !

Он размахнулся по всей физиологически возможной амплитуде и даже откинулся верхней частью корпуса назад, как это делают при колке дров, на миг замер, собираясь с силами перед первым страшным ударом, его морда напряглась и приобрела злобно предвкушающее выражение, и округлый аккуратный голыш самого подходящего размера с каким-то непривычным и глухим звуком ударил его в правый глаз именно в этот короткий момент неподвижности – и глаз выплеснулся наружу небольшой бело-красной волной. Мусор выронил автомат и судорожно схватился обеими руками за то место, где у него только что был глаз. Он на протяжении краткого мига стоял безмолвно и недвижимо, как истукан и затем медленно и глубоко набрал полную грудь воздуха. Душераздирающий крик, вырвавшийся из его груди, был оглушающим и безумным, и Рафик, всё так же лежа на земле, втянул голову в плечи, стараясь хоть сколько-нибудь прикрыть плечами уши и хоть сколько-нибудь спрятать их от невыносимого давления близкого вопля, и затем в унисон с этим воплем вновь завыла и запульсировала где-то ещё одна мусорская сирена, и мигающие, переливающиеся синие огни возникли в отдалении и стали стремительно приближаться к орущему мусору и лежащему на земле человеку.


Железная дверь лязгнула, впуская в комнату с голыми стенами целую толпу. Рафик сидел, скованный наручниками, на привинченном к полу стуле перед дерьмовым обшарпанным столом и думал о том, что меблирация мусорских учреждений остаётся приблизительно такой же, что и при царях самой глубокой древности. С этой светлой мыслью он поднял взор и взглянул на вошедшую толпу холодно и отчужденно.

- Вот бллллл…!!! – с невыразимым чувством произнёс стоящий слева сержант в уже надоевшей Рафику до колик кепке-п…ке и с ещё более надоевшей короткоствольной бандурой на груди. Рафик тяжело вздохнул и самым сокрушённым видом покачал головой.

- Я не “бллллл…”, я “сссссс…”. – рассудительно поправил он мусора. И неспешно продолжил, невольно подражая рассудительным интонациям Эрнестика. – Я, конечно, понимаю, что вы пытаетесь творчески развивать свой лексикон, а также формы и методы построения беседы, но нельзя же ошибаться в формулировках, ведь это же ненаучно, вы уж характеризуйте, пожалуйста, эмипирические факты строго в русле общепринятых межотраслевых номинаций.

Мусора все, как один, стояли с напряжённо сморщенными лицами, явно прилагая совершенно титанические усилия к тому, чтобы понять в речи Рафика хотя бы слово. Наступил краткий миг гробового молчания. Наконец, всё тот же сержант тоже выдвинул свой аргумент:

- Чё-т сказал, бллллл…? Да я тя щас, козла…

- Ладно, Вован, – вяло остановил его какой-то капитанчик. – Щас разберёмся. Мы этого козла один хрен уроем, но он нам сначала всё расскажет.

- А если не расскажет? – напряжённо спросил сержант, неостановимо ёрзая, подпрыгивая, шаркая ногами и тиская и крутя в руках автомат. Рыжие усы на его ставшей совершенно белой морде словно провисли и стали выглядеть ещё рыжее.

- Расскажет. – заверил его капитанчик. – Положись на меня. – и уже явно для Рафика добавил. – Жить-то он хочет, жить и остаться здоровым, а не стать инвалидом.

Рафик не выдержал и засмеялся вслух, и уже выходящий в числе прочих в дверь сержант запнулся о порог и дёрнулся было назад.

- Идите, сержант, идите. – уже официально прикрикнул капитанчик. - Когда понадобится физическая обработка, вы будете приглашены первым.

Дверь захлопнулась за выходящими с уже знакомым металлическим лязгом, и комната словно сразу выстудилась коротким мигом полного молчания. Капитанчик стоял перед Рафиком и с лениво похабным выражением на лице рассматривал его с головы до ног.

- Наконец-то мы одни. – с чувством высказался Рафик, неожиданно заскучав.

Мусор помолчал ещё секунду.

- Всё шуткуешь? – невыразительно поинтересовался он. – Ничё, щас плакать будешь. Ты, б…, между прочим, в полном г…е и в полной п…е.

- Вы хотите сказать, что я нахожусь в России? – уточнил Рафик. – Так это для меня, к сожалению, не новость.

- Ты дошуткуешься, козззёл. – окрысился мусор со смешанными интонациями неуверенности и трусливой злобы. – Ты в п…е, понял-нет?

Рафик пожал плечами, насколько это было возможно со скованными руками.

- Мы ведь уже выяснили, что я нахожусь в России, – повторил он, – почему бы вам не прекратить повторять по два раза одно и тоже, экономьте, пожалуйста, своё и чужое время. Ближе к телу, короче, мусор, мне идти надо, сегодня по кабельнику сказка о добрых и справедливых героях-мусорах.

- Куда ты пойдёшь, сучонок? – хрипло начал мусор. – Да ты тут на пожизненное, как минимум, если до завтра доживёшь.

Рафик невольно опять засмеялся.

- А если до завтра не доживу, а здесь, у вас в мусорке откинусь, то это, значит, не пожизненное?, ну, ты и мудрец, мусор. – с юмором высказался он. – Может, перейдёшь всё-таки к делу?

Мусор стоял перед ним в полной неподвижности и старался яростно буравить его взглядом. Когда Рафику надоело отвечать ему насмешливым безмятежным взором, он демонстративно зевнул, распялив рот настолько широко, что мусор едва уловимо качнулся назад, боясь, видимо, быть проглоченным.

- Давай, рассказывай. – наконец, начал он и со смачным звуком плюхнулся толстой задницей на стул.

Рафик ничего не стал отвечать. Бесконечный и безрезультатный разговор ему уже надоел, и поэтому он зевнул ещё раз, хотя и не столь широко, как перед этим.

- Рассказывай, бллллл... – злобно и беспомощно повторил мусор. – О том, как ты выслеживаешь, заманиваешь, насилуешь и убиваешь детей любого пола.

- А также детей любого возраста, включая семидесятилетних бабуль и дедков. – подсказал Рафик, едва опять не засмеявшись, и неожиданно для себя почувствовал к разговору интерес. Внезапное пересечение темы его расследования с темой допроса заставило Рафика слегка оживиться, и он даже перестал зевать. – Кстати, я не “бллллядь”, я “сссссс…”, помнишь, я только что говорил?

Мусор какое-то время молчал и пристально разглядывал сидящего перед ним скованного и избитого человека, и Рафик с искренним любопытством и сосредоточенностью ожидал продолжения.

- Ты куды трупы деваешь? – внезапно задал мусор свой первый вопрос и выложил на стол папку с кучей бумаг. Он зашелестел бумажками, периодически почти погружая в них толстый нос. Рафик помолчал и решил всё-таки поддержать беседу – нужно было попытаться выудить информацию, которая могла для него оказаться новой.

- А что, трупы куды-то деваются? – спросил он с самым невинным и любознательным видом.

- Не гони, козёл! Давай, колись до самой ж… .

- Так у нас разговор не пойдёт. - предупредил его Рафик. – Если ты, гавнюк, хочешь, чтобы я в чём-то признался, то сначала ты должен мне объяснить, что я буду с этого иметь, а потом подробно изложить, в чём именно я должен признаваться.

Мусор довольно ухмыльнулся, сразу преисполнившись самоуверенности и самодовольства, и его красная лоснящаяся морда от этой ухмылки стала ещё более лоснящейся и красной.

- Иметь ты с этого будешь то, что я тебя, козла, не замочу прямо сейчас в сортире. – пообещал он. – Докоротаешь жизню на зоне, будешь пацанам в ж… давать, чем не жизнь.

Рафик сдержал мгновенную и ослепляющую вспышку бешенства и миролюбиво констатировал:

- Замазано. Давай, в чём признаваться.

Мусор ухмыльнулся ещё раз и сунул ему под нос чистый лист бумаги.

- Вот здесь подпишешь в низу листа. – сказал он.

- Здесь же ничего не написано. – как будто это было не ясно, наивно сообщил Рафик.

- Да чё ты гонишь, козёл? – рявкнул мусор и снова состроил грозное хайло. – Я потом напишу всё, что надо.

Рафик сидел с видом человека, напряжённо размышляющего над серьёзной проблемой.

- А как же на суде? – наконец, спросил он. – Начнут вопросы задавать, а я не буду знать, что ответить.

- У тебя будет время выучить всё по этой бумажке. – ещё более грозно насупился мусор.

Рафик коротко и жёстко качнул головой.

- У нас с тобой разные интеллекты, мусор. – отрезал он. – Будет судья не в духе… ну… , прикинь, не понравишься ты ему, морда-то у тебя такая, что хоть кирпичи на ней растёсывай – ну и начнёт он копать, мол, чё да как, почему стиль изложения и лексикон не совпадают, а там возьмёт да и впорет специальную графологическую или речевую экспертизу, которая сразу установит, кто из нас более тупой – ты, что, на хрен, хочешь на такой фигне проколоться? А то, смотри, как писал Ларри Нивен, “глупость всегда заслуживает высшей меры наказания”, вот её-то ты и схлопочешь, я имею в виду высшую меру наказания, а не то, что ты подумал.

Мусор молчал и слушал его с совершенно неописуемым выражением лица.

- Чё? – наконец, спросил он, когда прошла куча времени после того, как Рафик умолк.

Рафик молчал и неподвижно смотрел в стену за его спиной равнодушным, ничего не выражающим взором. Мусор покряхтел и шевельнулся на стуле, заставив его под непосильным весом жалобно заскрипеть, и повернул лист бумаги своим концом к Рафику, явно полагая, что у чистого листа тоже есть верх и низ, и что верх – это та сторона, которая сейчас лежит так, как надо, а до этого тоже лежала, как надо, но только как надо по отношению к нему самому.

- Напишешь, короче, знаешь, чё? – мусор сморщил лоб и этим способом приобрёл некоторое сходство с очень талантливым и перспективным шимпанзе, умеющим доставать банан из-под дивана палочкой для выбивания ковров. – Ну, короче, типа “я их хватал и утаскивал”.

Рафик невольно покачал головой, прежде чем успел сдержаться, и пошевелил в браслетах затёкшими руками. “Это ж надо быть настолько тупым”. – подумал он.

- Во-первых, сколько их было? – терпеливо начал он задавать вопросы.

- Сегодня с подъезда, где тебя засекли, пришла заява на восемьдесят девятого.

Рафик почувствовал, как ледяные капли пота мгновенно появились у него в основании черепа и начали медленно стекать тонкими струйками ему за воротник. Восемьдесят девять жертв, о, Господи, он и не думал, что дело зашло так далеко.

- В каком-нибудь случае чё-нибудь нашли, нет? – спросил он.

- Да не, ни хрена – ни следов, ни улик – ты, вообще, чисто работаешь, следов не оставляешь. – в голосе мусора послышалось невольное уважение, и Рафик вдруг понял, что этот долбанный мусорок уже и сам поверил в то, что перед ним сидит самый настоящий преступник, которого он вычислил и выследил благодаря терпению, труду и интеллекту, то-то будет, чем потом перед братвой похвалиться.

- Слушай, мусор… - с очень убедительным выражением глупого удивления и проницательного недоверия на лице начал Рафик.

- Э, слышь, ты, короче, не называй меня мусором, понял-нет? – неожиданно вспомнив, что давно не выпендривался, напустил себя конкретно крутой вид мусор.

- Ладно, мусор, замазано и это тоже. – не сдержав улыбки, согласился Рафик и продолжил. – Так вот, послушай, мусор, а с чего вы ваще конкретно взяли, что кто-то ребёнка то ли трахнул, то ли мочканул и уволок куда-то?, если нет никаких следов на месте предполагаемого преступления, а то, слышь, прикинь, в суде у тебя такую фигню спросят, ты и сядешь.

Разинув рот, мусор пялился на него совершенно одебилившимися глазами с совершенно одебилившегося лица. Глаза у него стали полностью пустыми, без единого проблеска мысли, и все лицевые мышцы расслабились, как мышцы в анальном отверстии при поносе, и от этого его харя словно оплыла вниз и стала дряблой, и нижняя челюсть, не удерживаемая больше усилием лицевых мышц, по-детски отпала до самого пола. Он просидел так минуту или две в полной неподвижности и полном безмолвии, даже, кажется, перестав дышать. Рафик терпеливо ждал, подобравшись всем телом и предельно натянув за спиной цепь наручников меж запястий. Внезапно мусор дёрнулся на стуле, как будто неожиданная мысль треснула его изнутри в черепную коробку, и с громадным облегчением сделал глубокий вдох и хлопнул ртом, закрыв его со скоростью упавшей крышки унитаза после использования оного по прямому назначению.

- Дык, начальство же сказало. – восторженно сообщил он. – Нас, короче, вызвали, вот, типа там ребёнка утащили, айда, мол, пацаны, сгоняйте разберитесь.

На какой-то краткий миг Рафику опять стало смешно, но уже в следующую секунду, полностью поняв оглушительный смысл вдруг обнаружившейся информации, он почувствовал себя так, как будто его окатило неожиданным холодным душем.

- А начальство-то откуда всё это наковыряло? – просто для порядку, зная ответ намного лучше самого мусора, спросил он.

Мусор сделал небрежный жест рукой.

- А хрен их знает. – со всеохватным равнодушием ответил он. – Мне их заморочки до п… .

“И любые другие заморочки тебе тоже до п… , мусор. - подумал Рафик. – Тебе, гавнюк, вообще до п… всё, что тебе не нужно, как и всем твоим браткам в мусорских кепках-п…ках – если бы было иначе, не было бы в городе всего этого дерьма. А откуда твоё начальство всё узнало, мне известно – зазвонил телефон, и детский голос в трубке поддельным басом сообщил, что кто-то убил и уволок первого ребёнка. Вероятно, неизвестный информатор продолжал сообщать вам о подобных случаях некоторое время и в дальнейшем, пока не понял даже своим детским разумом, что пользы от нынешней мусорни не было, нет и не будет. И вот однажды он каким-то образом узнал обо мне – к тому времени я, ещё не успев прийти в себя после первого убийства и похищения, вновь случайно услышал ночью на улице короткий детский крик и бросился туда. Темень была кромешная и было ни черта не разобрать, и вокруг не было ни единой живой души: ни ребёнка, ни взрослых, но я всё-таки зажёг спичку и словно по наитию сразу обнаружил мелкую россыпь кровяных капель, уже впитавшихся в асфальт. Не было никаких следов, вокруг была пустая площадь для разворота громадных двухвагонных автобусов, и было совершенно ясно, что за столь короткий срок никто, будь он хоть чемпионом-спринтером, не смог бы добежать до темнеющих громад многоквартирных домов вдалеке. Я тогда подумал, что вскрик мне почудился, но всё­таки вернулся на это место днём. Кровяные следы, растёртые в пыль тяжёлыми шинами автобусов, уже исчезли, и я по-прежнему ничего не мог понять, хотя и присматривался к находящейся в двух шагах прямо посреди площади, сдвинутой чуть вбок бетонной махине колодезной крышки над дренажной системой. Металлический люк оставался закрытым, а сама щель между краем сдвинутого бетонного круга и краём чёрного отверстия, ведущего в глубину, мне показалась слишком маленькой для того, чтобы в неё мог пролезть человек, и я не стал заниматься этим явным, пылающим, зовущим за собой следом всерьёз, даже когда разглядел, что на краю отверстия сметена пыль, словно кто-то там ползал, или кто-то что-то волочил изнутри или внутрь. Господи, как же я был глуп! Всё так бы и кончилось, если бы я не стал расспрашивать по дворам детей, интересуясь, не пропадал ли кто-нибудь из них в последнее время. Дети молчали, в страхе сжимались и убегали, но кое-кому я сумел всучить свой телефон. И настал день, когда раздался первый звонок, и я впервые услышал фальшивый бас в телефонной трубке. Довольно с большим опозданием он мне, оказывается, позвонил – я-то ведь за всё время был проинформирован лишь о четырнадцати случаях убийств и последующих исчезновений и выходил на четырнадцать мест происшествий, а мусорня-то, вон, знает о восьмидесяти девяти, и все восемьдесят девять случаев, наверное, были им сообщены тем неизвестным ребёнком, звонящим нарочитым басом по телефону…”

И тут понимание всего произошедшего за сегодняшний день обрушилось на Рафика, как внезапная и бесшумная снежная лавина, леденя всё тело и разрывая сердце ураганным выбросом адреналина в кровь. "О, Боже!" – подумал он и спросил:

- Послушай, мусор, а обо всех остальных восьмидесяти восьми случаях, не считая самого первого, ты как узнавал?

Мусор снисходительно и жалостливо, с осознанием своего полного интеллектуального превосходства посмотрел на Рафика из-под педерастического козырька.

- Я ж те говорю – начальство нас по жизни гоняло по всей этой хренотени.

- Так. – охотно согласился Рафик, сам слыша, как дрожит его голос. – Пусть так. Но ты же говорил, что сегодня лично тебе лично на меня и не от начальства, а с подъезда пришла заява на последний случай.

- Ну, дык, - самодовольно ухмыльнулся мусор, - вычислил кто-то тебя, козла, – мне лично кто-то звякнул и нагнал типа, короче, то да сё, Рафик, короче, Зап…духватуллин или как тебя там?, сегодня тоже младенца примочил, и типа щас он как раз там, типа если прямо щас буром ломанётесь – там его и повяжете…

Рафик сидел молча, чувствуя полное оцепенение во всех членах от охвативших его ужаса и беспомощности. Его вычислили. Господи Боже, его кто-то вычислил, и этот кто-то явно не друг, если первым делом постарался навести на него тупую местную мусорку. Потом он вспомнил срывающийся бас в телефонный трубке, Фару, ударяющего мячиком об асфальт, и Эрнестика, подобранного и нахохлившегося у дверей мусороприёмника, со встопорщившимся на холке воротником, словно вставшей дыбом звериной шерстью. На хрен, подумал он, если уж его вычислили его маленькие друзья, то его могли вычислить и враги, и наверняка они его вычислили не позже, чем тот ребёнок, впервые позвонивший ему по телефону четырнадцать эпизодов подряд, не так уж трудно это было, учитывая, что он, Рафик, беспрестанно бродил по дворам, задавая детям вопросы и засветившись везде, где только можно, да, подумал Рафик, наверняка неизвестные враги вычислили его уже давно, но до сих пор лишь пассивно за ним наблюдали, и вот – сегодня они вдруг перешли в атаку, почему?

“Не уподобляйся этому долбанному мусору и не задавай е…ых вопросов, - мысленно сказал себе Рафик, - они перешли в атаку, потому что ты, старый хрен, слишком близко приблизился к разгадке их тайн. Ты шёл по их следу, и след, как ему и полагается, в конце концов привел тебя к их логову, вот они и взялись за тебя всерьёз, защищая свои ублюдочные норы, которым ты стал угрожать.”

Рафик понуро сидел на стуле и чувствовал себя беспомощным и беззащитным.

- Тебе, говоришь, позвонили, - хрипло сказал он, - как голос-то хоть был?

Мусор посмотрел на него с неожиданным, почти человеческим удивлением, на какой-то миг став менее похожим на себя настоящего – тупого мусора-подсвинка.

- Да-а-а-а, е…ый был какой-то голос. – с сомнением произнёс он.

- В смысле – “е…ый”? – безнадёжно спросил Рафик, уверенный, что из сидящего перед ним безмозглого мешка с дерьмом больше ничего не выжмешь. Но результат неожиданно превзошёл все его крохотные надежды.

- Ну-у-у-у, дык, - ответил мусор, - он чё-т был типа с похмеля или с ангиной, и челюсти, б…, вставные, что ли, всё чё-т клацали зубами, а зубы не настоящие, клацали как-то не так, из металлокерамики, что ли?, но металл в них точняк есть, звук был такой… металлический…

Мусор помолчал несколько мгновений, и Рафик собирался уже завершить разговор, но тот неожиданно с размышляющей физиономией добавил:

- Чё-т он ещё всё, короче, чмокал - типа как сосал. Да-да, короче, вот так – всё лязгал по-е…ому зубами и причмокивал, и базарил е…ым каким-то голосом.

Рафик молчал и устало смотрел на мусора. Он был болен и одинок, и ему уже ничего не оставалось в жизни. Все его усилия завершились тем, что он сидит сейчас, скованный наручниками, на стуле перед наглой и тупой харей ублюдка-мента, не имея никаких шансов вырваться на свободу и продолжить свою войну, а неведомые причмокивающие убийцы с необычными голосами и по-необычному лязгающие зубами («или клыками?» – почему-то сразу подумалось ему) прячутся в своих норах с обгрызенными выходами вверх и чувствуют себя в полной безопасности, готовясь снова выйти на охоту в первую же подходящую ночь. Рафик чуть качнул головой и с мучительным чувством слабости полуприкрыл веки, надеясь утишить невесть откуда появившуюся в глазных яблоках боль.

- Ладно, мусор, - с мучительными интонациями в голосе сказал он, - давай я подпишу твою чистую бумажку для вытирания задницы. Снимай наручники.

- Вот это правильно, - постаравшись напустить на себя мудрый вид и от этого вновь став похожим на дрессированную цирковую обезьяну, подтвердил мусор, - подпишешь и-и-и-и – в дальний путь белым лебедем… вернее, петухом, гы-гы-гы… – и он загремел ключами, выпрямившись во весь свой внушительный рост и начиная обходить стол.

Он подошёл к Рафику сзади и расковал его руки, и Рафик сидел всё так же понуро, растирая онемевшие запястья и глядя прямо перед собой на стол с белым холодным листом бумаги. Мусор обошёл стол обратно и, сев на свой стул, придал себе официальный вид.

- Распишитесь, пожалуйста под протоколом. – важно произнёс он и положил тонкую, длинную и почему-то чуть изогнутую, словно драконий клык, металлическую ручку косо на бумажный лист.

Рафик взял ручку, нажал кнопку на конце, выводя остриё шарикового стержня из корпуса, и этой ручкой с пронизывающим медным остриём ударил мусора в правый глаз.

Заострённая стержнем ручка вошла сразу в самую глубину глаза с хлопающим мокрым звуком, погрузившись в глазную впадину почти до самой кнопки на задней части корпуса, и глазная жидкость, смешанная с кровью, слегка плеснулась наружу тяжеловатой блестящей волной и тут же сникла и медленно потекла вниз, обнимая ручку и заливая нижнее веко и щеку. В первый момент удара мусор, даже не вскрикнув, а лишь словно кашлянув, судорожно дёрнулся к глазу обеими толстыми руками, и Рафик одним прыжком перемахнул стол перед собой и уже готов был обрушиться на противника всей своей мощью, но тут руки мусора безвольно упали, и Рафик понял, что тот мёртв, – понял ещё до того, как тяжёлое тело, обтянутое сиреневым мусорским мундиром начало медленно валиться на пол, и Рафик торопливо подхватил его и бережно уложил возле стула, стараясь не создавать лишнего шума.

Он уложил его и застыл рядом в растерянности и оцепенении, не зная, что делать дальше. Голова его была совершенно пустой и словно стиснутой ледяным обручем, сковывающим мысли и парализующим мозг. Рафик напрягся и усилием воли стряхнул с себя оцепенение – не до конца, но теперь он, по крайней мере, мог попытаться начать мыслить. Так, для начала следует забрать у этого теперь уже дохлого мусора ствол. Он наклонился и завозился с застёжками на пропахшей потом кожаной кобуре. Пистолет лёг ему в ладонь, словно влившись в неё рукояткой, и Рафик вдруг почувствовал себя почти уверенным в окончательной победе. Но эта уверенность ничего не дала ему в смысле каких-нибудь идей насчёт того, как пробраться к выходу из этой помойки мимо толп вооружённых до зубов мусоров. Он перешагнул через труп и подошёл к громадной стальной двери мягким плывущим шагом, проводя ступни над самой поверхностью пола чуть по косым линиям в стороны, словно идя на коньках, и при каждом шаге перекатывая ступни по внешнему ребру с пятки на носок. У двери он остановился и прислушался. Там, в глубине здания за толстым массивным металлом, слышался постоянный живой шорох и какое-то непрерывное скользкое и упругое шелестящее мельтешение без слов и голосов, словно там шебуршились полчища змей или крыс. Возле самой двери ничего не было слышно, но Рафик был уверен, что, как минимум, один мусор, например, тот долбанный сержант, неусыпно бдит с автоматом на шее с противоположной стороны возле самого стального косяка – хорошо, что Рафику удалось всё проделать почти совсем бесшумно, иначе сюда уже ворвалась бы безумная орущая орда злобных опогоненных ублюдков. “Интересно, - подумал Рафик, - больше ли у меня сейчас шансов, чем тогда, на берегу реки, когда я стоял в двух шагах от того внезапно рехнувшегося с перепугу мусорка с автоматиком?” Он несколько мгновений размышлял над этим отвлечённым вопросом, всё так же чутко улавливая малейший звук с противоположной стороны двери. “Ладно, неважно, - наконец, решил он, - по крайней мере, сейчас на моей стороне фактор внезапности. Возьму в заложники того козла-сержанта и – ходу”. Он размял на рукоятке пистолета ладонь, чтобы достичь большего сцепления и напружинился всем телом, приготовившись постучать в дверь.
И тут он почувствовал спиной чей-то взгляд.

Рафик никогда не был склонен к телепатии и никогда не чувствовал ничьих взглядов со спины, но сейчас чей-то взгляд упёрся в его спину парой острых ледяных кинжалов, проколов одежду и заставив сжаться и покрыться мурашками кожу на спине. Волосы у него на затылке вдруг словно напряглись, изгибаясь длинными и тонкими, как будто только что оборванными с деки струнами, и ещё через миг Рафику показалось, что они начали подниматься дыбом, топорщась сзади призрачной седой порослью, тут взгляд, ощущаемый спиной всё сильнее, словно усилил нажим и начал потихоньку вонзаться в область под левой лопаткой – ноющая нервная боль возникла под его остриями, затем воздух за решёткой внезапно колыхнулся и зашелестел, вспарываемый чьими-то крыльями, и железный заоконный подоконник резко звякнул и чуть скрипнул множественным звуком под ударом чьих-то на мгновение заскользивших когтей, и в комнате внезапно стало темно, как будто из окна внутрь упала чья-то большая тень. “Это голубь, - тут же уверенно сказал себе Рафик, - это же голубь, блин!”, но, уже поворачиваясь всем телом, потому что шея его вдруг заледенела и приобрела неподвижность, как у гипсовой скульптуры, он откуда-то знал, что это совсем не голубь.

Мальчик стоял на внешнем подоконнике за окном и заглядывал внутрь сквозь грязное стекло пристальным недобрым взором. Нижняя челюсть у него была слегка сдвинута набок, как будто в этой стороне не хватало зубов, и от этого всё лицо приобретало желчный вид, и Рафик невольно подумал, что лицом, или, во всяком случае, выражением лица мальчик похож на очень дряхлого и злобного старика, безнадёжно знающему истинную цену всему на свете, хотя по возрасту он, наверное, чуть старше Фары – вряд ли ему уже исполнилось четырнадцать лет, если судить по угловатым, неоформившимся костям худого мальчишеского тела, обнаженного сверху по пояс и поблёскивающего гладкой кожей, словно светясь изнутри. Он смотрел на Рафика в упор, и его тонкие и бледные, тоже словно мерцающие пальцы крепко обхватывали частую перекрещенную решётку, выпирая суставами и синевато сверкая когтями, и сжавшись в два худых прозрачных комка, словно лапы у птицы, сидящей на тонком ободе. Затем тень за его спиной вдруг резко качнулась, на мгновение впустив в комнату дневной свет, и Рафик лишь сейчас увидел, что за спиной у мальчика как будто парят два огромных полусогнутых серо-стальных крыла, которыми он только что слегка взмахнул, на миг став ещё больше похожим на какую-то неведомую и невыносимо прекрасную сказочную птицу, едва не соскользнувшую с подоконника и сейчас пытающуюся восстановить утраченное на миг равновесие, балансируя обоими крылами.

Рафик сглотнул откуда-то взявшийся в горле тугой ком, не отрывая взгляда от сумрачных, не предвещающих ничего хорошего, чёрных, тоже похожих на птичьи, глаз, и тут мальчик вдруг открыл рот и сделал вдох, словно собираясь что-то сказать, но затем он словно передумал, и его рот закрылся, вновь превратившись с тонкую искривлённую линию, усиливающую выражение желчной стариковской злости на лице. Он не стал ничего говорить, он сделал нечто совсем другое – он вдруг, упорно заглядывая в комнату, наклонился вперёд ещё больше, настолько близко, что Рафик невольно подумал, что лишь решетка помешала ему расплющить нос о грязное стекло, и одновременно сжал оба кулачонка, в которых стискивал эту хренову решётку на окне, и неровные, словно в средневековые времена, шипастые прутья лопнули и расползлись в его руках с жуткой лёгкостью и слабым, еле слышным сквозь двойное стекло мелодичным звоном, и мальчик несколькими быстрыми движениями очистил от обломков решетки всю плоскость окна, сметая её сгибающиеся и рвущиеся под его пальцам прутья в точности так же, как сам Рафик обычно сметает паутину с кустов в дождливом грибном лесу, - теперь их разделяли лишь два близко расположенных в тяжёлых бесцветных рамах параллельных стекла.

О, Рафик уже ожидал чего угодно и ничему бы не удивился. Он ожидал, что мальчик либо расплавит эти стёкла какой-нибудь долбанной молнией из руки, либо прорежет их по краям вон теми страшными изогнутыми когтями, отливающими бледно-голубым, мерцающим, словно кладбищенский туман, светом, либо пропитается в комнату прямо сквозь оба стекла, как какая-то очень пронырливая жидкость, либо попросту заставит их исчезнуть банальным мановением руки или временно припрятанной где-нибудь в карманах вот этих долбанных, явно великоватых ему джинсов, волшебной палочки, либо… да мало ли способов и средств у незнакомого пацана с крыльями за спиной, когтями на пальцах и страшной нечеловеческой силой в руках – силой, дающей ему возможность обрывать с окон толстенные решётки, словно серебристые нити пластикового новогоднего дождя…

Мальчик взглянул ему в глаза еще раз и неожиданно чуть усмехнулся, словно услышал его мысли. Он слегка отстранился от окна, повиснув на одной руке с упёртыми в железный подоконник ногами, и из этой позиции, с расстояния, которое ему, видимо, представлялось вполне достаточным, с силой ударил раскрытой ладонью прямо в окно, сокрушив оба стекла с грохотом, отдавшимся, наверное, во всём здании, и тут же протянул Рафику худую руку с многочисленными глубокими порезами, из которых уже толчками ударила кровь, рука была попросту искромсана громадными осколкам стекла в натуральный фарш, и Рафик заорал безумным голосом:

- Блин!!! Идиот!!! – сам не зная, к чему относится его выкрик: к тому ли, что ребёнок торопливо разбил стёкла и так страшно порезался, вместо того, чтобы не спеша, спокойно и терпеливо каким-либо образом эти стёкла удалить из рам, или же к тому, что он вызвал этот жуткий грохот и привлёк внимание всей без исключения мусорни во всём здании, так что они вот-вот вломятся сюда в двери, словно полчища крыс.

Словно в ответ на эти мысли железная дверь с лязгом распахнулась, и давешний сержант заорал:

- Стоять!!! – ворвавшись внутрь с автоматом наперевес, он тут же попытался прыжком уйти из дверного проёма влево, хоронясь вдоль стены, но именно там он наткнулся на прятавшегося в этом месте Рафика, и Рафик качнулся ему навстречу, не крутя лишнего туловищем, прямо боком, как и стоял, и из этой позиции наотмашь ударил его локтем в горло, и, ещё не дослушав хруста сломанных горловых костей и не дождавшись, когда мусор повалится на пол, вырвал у него автомат и бросился бежать через комнату к свесившейся из пустой оконной рамы протянутой ему мальчишеской руке, и пока он страшно медленно, словно сквозь воду, бежал сквозь огромную, пустую, бесконечную комнату, он увидел, что на руке ребёнка уже нет никаких порезов, целенькая совершенно рука, без шрамов и кровавых следов, и машинально пошарил глазами по нижней части окна – там следы крови были, и Рафик с холодом в груди понял, что ему ничего не привиделось, и что мальчик действительно только что страшно порезался, пытаясь ему помочь, а теперь рука сверкала гладкостью кожи и каким-то Божественным внутренним сиянием, как и весь пацан целиком, а это, чёрт побери, означало… думать на такую странную тему дальше Рафик не стал, потому что стена под окном уже выросла и нависла над ним тёмным окрашенным телом, и тут же сзади заорали:

- Стоять, сссс…!!!

и у Рафика конвульсивно сократились мышцы возле ушных раковин, когда он услышал еле уловимый скрип придавливаемого пальцем спускового крючка, и тут мальчик, протягивавший ему руку сверху, наклоняясь всем телом вниз из окна, вдруг распрямил тело в горизонтальное положение и раскрыл ладонь, одновременно вытягивая руку куда-то в сторону двери у Рафика над головой, и тут же всё пространство над Рафиком с оглушительным треском полыхнуло белым и близким ослепляющим каналом пламени.

Рафик нервно пригнулся, закрывая голову руками, и от этого стало только хуже, потому что уже не только на голове, но и на руках волоски у него стали дыбом, – он подумал, что это похоже на то, как будто их кто-то наэлектризовал, и он всё не убирал рук, сидя на корточках и вжавшись в стену под самым окном, и тут ребёнок подал сверху голос.

- Рафик-агай, - сказал он удивительно спокойно и рассудительно ломким подростковым голосом, - вставайте, пора же уже.

И Рафик осторожно убрал руки с головы и, подняв голову, заглянул с близкого расстояния в тёмные детские глаза, бездонные, словно дула спаренных пулемётов. Худая детская рука, окаймлённая пятёркой изогнутых синеватых когтей, уже опять протягивалась к нему сверху, и всё здание позади было полно крика и топота ног, и Рафик так же осторожно встал в полный рост и протянул руку навстречу когтистой тонкой руке.

Они взялись за руки, сплетя их в “замок” и обхватив друг другу пальцами запястья, чтобы сцепление было более надёжным и предохранило Рафика от незапланированного падения вниз, и мальчик вытащил его наверх одним лёгким движением, словно лёгкий пустотелый манекен. Теперь они стояли на нижнем ребре окна вплотную, и мальчик был меньше Рафики ростом ровно на столько, на сколько, в принципе, по всем законам природы и физиологии, ребёнок его возраста должен быть ниже взрослого человека, и Рафик подумал, что если бы не выражение лица и некоторые физиологическеи аномалии, в данный момент представленные крыльями за спиной и когтями на пальцах, он бы выглядел самым обычным подрастающим пацаном с ломающимся голосом и темноватым башкирским пушком на верхней губе. Рафик невольно осмотрел его с головы до ног и увидел, что он бос, и что его ноги тоже снабжены длинными острыми когтями с тем же синеватым отливом на лезвиях и остриях. “Хммммда” – подумал он и ничего не сказал вслух.

- Держитесь за меня. – всё так же спокойно и рассудительно сказал мальчик и, повернув голову, кинул быстрый взгляд на округу с пятого этажа этой долбанной самой старой уфимской тюрьмы. И Рафик очень-очень осторожно, с трудом преодолев громадное внутреннее сопротивление, взял за ребёнка за угловатые плечи. Мальчик пока медлил и всё оглядывался с маленькой неглубокой морщинкой озабоченности в переносице. Рафик тоже кинул быстрый взгляд вокруг и тут же понял, что здесь, да, есть над чем подумать. Вышки с вооружёнными до зубов охранниками на всех углах тюремного двора. Тёмно-зелёные машины и бронетранспортёры с торчащими дулами пушек и пулемётов, от всего этого похожие на рогатых жуков. Стена, оплетённая колючей проволокой, далеко у земли окружала пустынный тюремный двор со сверкающим покрытием мостовой. Охранники на вышках смотрели на них сквозь прорези автоматных прицелов и явно находились в полнейшем оцепении, внизу по двору с многоголосым воплем разворачивались, выбегая из всех щелей, как здоровенные чёрные тараканы, мусора и солдатики, они выскакивали во двор и вскидывали оружие, направляя дула вверх, и… застывали в точности так же, как охранники на вышках по углам, и, наконец, настал момент, когда на всю тюрьму упала гробовая тишина. Десятки людей стояли внизу и на вышках и прилипали белыми мордами к окнам, и все хранили молчание и неотрывно смотрели вверх на их окно, на мальчика с огромными, сияющими и от этого словно полупрозрачными гибкими стальными крыльями за обнажённой спиной.

- Кажется, проблема решилась сама по себе. – констатировал Рафик. – Завтра их всех упакуют по психушкам, если они вздумают рассказывать о том, что видели, так что можно считать, мы всю местную мусорню похоронили без единого выстрела.

- Держитесь. – вместо ответа повторил мальчик и, железными руками вцепившись Рафику в пояс почему-то сбоку, бросился вниз, и Рафик судорожно обхватил его худую шею левой рукой, чувствуя каждую страшно напряжённую мышцу под гладкой кожей и каждую натянутую, как струна, жилку, а пальцами правой руки с безумной силой вцепился ему в плечо так, что явственно было слышно, как детские кости затрещали в его пятерне, и мальчик слегка сморщился от боли, когда в следующий после начала падения миг начал выходить в горизонтальный полёт.

Крылья упруго раскрылись за его спиной в полный размах почти сразу и тут же выгнулись назад, принимая в себя встречный ветер, так что падали вниз они не более мгновения, и мигом позже лёгко вымахнули вверх с мягкой скользкой подушки воздуха, словно с трамплина, под ними мелькнули стена и колючая проволока на ней, тут же, косо проваливаясь вниз, промелькнула изогнутая улица Карла Маркса, обхватывающая, словно сгибом локтя, махину Дома профсоюзов…

“Вкруговую летит, - подумал Рафик, - Сипайлово же в другой стороне - тоже опасается, хотя и не за себя, наверное”.

Затем уфимские улицы и здания замелькали внизу, сливаясь в пёстрый калейдоскоп, и пропарываемый телами воздух забурлил.и заревел в ушах Рафика, словно вода, как это бывает, когда очень быстро плывёшь, он на миг захлебнулся дыханием, чувствуя, что ноюще и болезненно сжимаются его внутренности от холодного встречного ветра и зрелища жуткой, всё углубляющейся бездны внизу, и, при очередном вираже невольно отпустил мальчика и взмахнул руками по сторонам, шаря ими в окружающей пустоте, как бы пытаясь ухватиться за что-нибудь, как это делают кошки, если их слишком небрежно нести в руках.

- Осторожно. – тут же предупредил его мальчик, дыша глубоко и ровно, и затем без видимого усилия и при этом с невероятной, могучей силой сделал первый взмах крыльями, начиная взлёт к небу, и этот взмах сразу буквально вышвырнул их вверх на десятки метров, и мальчик тут же взмахнул крыльями ещё и ещё, и Уфа внизу на миг словно наклонилась и затем ухнула вниз, начиная растворяться в желтоватой дымке городского смога. – Не пораньтесь о крылья.

Тут длинная белая полоса тумана с огромной скоростью змеёй проскользнула слева от них, затем ещё одна, затем несколько кусочков тумана неодинакового размера пролетели мимо сразу с двух сторон, располагаясь на различном расстоянии друг от друга под различным углом, и Рафик понял, что они летят в облаках. Он поёжился и обхватил руками плечи, чувствуя, что начинает серьёзно мёрзнуть – пылающий огонь адреналина во всех его жилах, согревавший его в первые секунды полёта умягчился и поутих, и теперь холод высоты начал медленно и неостановимо проникать в его тело, и вскоре Рафик стал мелко и часто вздрагивать всем телом, стуча зубами и шмыгая носом

- Уже недолго. – негромко сказал мальчик и перестал размеренно взмахивать крыльями, переходя на скольжение по пологой снижающейся прямой в сторону Сипайлово с уфимской горы. – Мы уже почти.

- Что “почти” он уточнять не стал, а вместо этого слегка наклонился в воздухе правым боком в аккуратном, не слишком крутом повороте в сторону реки Уфимки, как раз к тому месту, где то ли сегодня, то ли миллионы лет назад Рафик стоял перед мусором с безумным взглядом и трясущимся автоматом в руках.

Две маленькие фигурки неодинакового роста сейчас стояли там, глядя вверх на уже почти пикирующего головой вниз, почти падающего по вертикальной прямой ребёнка со здоровым взрослым мужиком в руках, и Рафик только теперь с ужасающей отчётливостью понял, насколько смешно они смотрятся со стороны и особенно снизу, откуда, наверное, мальчика вообще не видно – та-а-а-а-ак, летит какой-то долбанутый мужик свесившись ногами вбок и вниз, словно использованный презерватив со свесившимся островатым кончиком-спермосборником. В этот момент песчано-гравийный берег с огромной скоростью вырос прямо под ним, и Рафику некогда стало рефлексировать – он подобрал ноги к животу, согнув их в коленях, и сжался всем телом, ожидая могучего удара о земную твердь, но мальчик вдруг быстрым и одновременно плавным движением повернул крылья почти перпендикулярно земле, и воздух резко и тяжело вздохнул, вдавившись телом в поставленные стоймя и опять, как в самом начале, выгнувшиеся назад крылья, словно поймавшие ветер паруса, и скорость погасла рывком, так, что Рафику показалось, что он сейчас вылетит из детских рук, как камень из пращи, но мальчик удержал его без малейшего усилия, вроде даже не заметив, как брючной пояс затрещал в его руках от этого рывка и Рафик чуть слышно охнул от врезавшегося в тело края собственных брюк, и мальчика этим рывком на мгновение выбросило чуть вверх стоймя, с крыльями, распластанными во всю ширь, и в следующий миг он мягко приземлился на вытянутые носочки, словно спрыгнув с невысокого холмика или бордюра, и совсем чуть-чуть выбил из почвы два крохотных облачка пыли.

Рафик хрипло кашлянул и начал выпутываться из его рук

- Прокатился? – въедливо и с неподражаемым ехидством спросил Рафика Фара и нахально треснул мячиком о песок. Здесь почва была мягче, чем бетонный пол в подъезде, да и звук гасился открытой местностью, а не метался гулко и раздражающе среди близких стен в тесноте подъезда, так что удар получился не очень громким и мячик подпрыгнул не очень высоко, и всё равно Рафик неожиданно для себя пришёл в ярость.

- Фара, - мягко начал он страшнейшим образом тихим и нежным голосом, - пожалуйста, если тебя не затруднит, будь так любезен, сделай милость и сделай одолжение – засунь себе в жопу этот чёртов мяч.

Фара остановил уже наметившийся было очередной удар мячиком о землю и с искренним удивлением посмотрел на дядю.

- Ты же говорил, чтобы я засунул себе в жопу фонарик. – недоумённо и даже вроде как бы слегка обижено ответил он.

- И фонарик тоже!!! – заорал Рафик, - Засунь в свою тощую жопу всё это фуфло, которым ты планомерно играешь у меня на нервах уже целый день!!!

Фара, если судить по выражению его лица, слегка растерялся, и от этого Рафик почувствовал гордость, словно педагог, одержавший однозначно важную и однозначно блестящую педагогическую победу.

- Вот так. – сказал он и постарался напустить на себя строгий вид. – Всё фуфло в жопу, чтобы я его больше не видел у тебя в руках.

Стоявший молча и чуть в стороне Эрнестик со своим обычным интеллигентным лицом вздохнул и подал голос:

- Фонарик сейчас нельзя засовывать в жопу, он пригодится нам в подземелье. Вот вернёмся – тогда можно будет и насчёт жопы подумать.

Секунду назад Рафик был уверен, что знает, что такое настоящая ярость, и только сейчас он понял, насколько глубоко по этому поводу заблуждался.

- Кому это “нам”?!!! - начал он еле слышным шёпотом. – Где это “в подземелье”?!!! Какой такой фонарик, АААААА?!!! – на сей раз он не просто заорал, на сей раз он буквально взревел.

- Вот этот фонарик. – простодушно ответил Фара и вновь, как в прошлый раз, перекинул мячик с правой ладони на левую и правой рукой молниеносным точным движением выдернул уже знакомый Рафику фонарик фаллической формы откуда-то из-за спины.

- Дай!!! – рявкнул Рафик и выхватил фонарик из его руки.

- Вы остаётесь здесь. – предупредил он всех разом, обращаясь непонятно к кому персонально, и, засовывая фонарик за пояс прямо рядом с пистолетом, всё ещё, даже после достаточно длительного полёта в небесах среди чистого лёгкого воздуха, сохраняющим вонь дохлого мусора, тут же целеустремлённой походкой направился от реки в сторону дамбы, позади которой высились дерьмовые тухлые многоэтажки жилых домов.

- Рафик-агай. – неожиданно окликнул его в спину самый старший из пацанов.

- Всё, разговор окончен, вы все остаётесь здесь. – обернувшись, окрысился на ребёнка Рафик, призвав для этого на помощь всё своё мужество, поскольку сразу почему-то вспомнил, как толстые прутья железной решётки расползались под этими пальцами и грохочущий белый сноп огня вылетал из этой ладошки, и, в принципе, как догадывался Рафик, ничего не менял тот факт, что сейчас, в данный непосредственный момент, у пацана отсутствовали и когти, и крылья, и он выглядел самым обычным подрастающим пацаном, хотя и почему-то полуголым, что здесь, на речном пляже, выглядело не так уж противоестественно или даже необычно. Единственное, что в нём теперь выглядело по-настоящему противоестественно и необычно, так это то, что в руке у него теперь находился сверкающий, словно какая-то странная перманентная молния, меч яркого посеребрённого металла с дико острыми лезвиями, плавно сходящимися в пронизывающее остриё на конце, и длинной двуручной рукоятью – меч, невесть откуда взявшийся и выглядящий до жути громадным в руке худенького, неоформившегося пацана, вдобавок держащего в другой руке ещё и такие же громадные ножны с тонкими неразборчивыми письменами по всей длине.

- Я понял. – послушно кивнул пацан головой. – Но вы возьмите вот это – наверное, пригодится.

Рафик некоторое время молчал и со слишком поздно проснувшимся интересом смотрел мальчику в глаза.

- Ты откуда всё это берёшь, и, вообще, сам-то ты кто? – наконец-то догадался он задать вопрос, который, вероятно, следовало задать с самого начала, да всё как-то было недосуг.

- Я сам не знаю, откуда у меня всё? – с недетской серьёзностью ответил ребёнок. – А я – Улла, меня мама так называет.

Рафик напрягся и некоторое время молчал, всё так же пытливо всматриваясь мальчику в глаза.

- “Улла” по-арабски означает “Его”. – наконец, сказал он. – Это часть мусльманской молитвы… а ты, что, и правда, что ли, Его?

Мальчик вяло и совершенно равнодушно пожал плечами.

- Мама говорит, что да. – ответил он.

Рафик подошёл к нему и осторожно взял из его рук меч и ножны, и меч оказался странно теплым, как будто его долгое время носили возле тела под пальто, и он как-то привычно и нежно лёг рукоятью в его ладонь, словно слившись с ней своей живой плотью и превратившись в продолжение руки… как всегда миллионы раз на протяжении миллионов лет до того.

- Спасибо. – сказал он, всовывая меч в ножны, и подумал, что было бы не лишним предусмотреть на ножнах какой-нибудь ремешок, чтобы носить меч за спиной, впрочем, ремешок он сможет приделать и сам, а пока что пришлось засунуть за пояс ещё и этот очередной необходимый предмет, и когда меч в ножнах скользнул вдоль его ноги и крепко прижался к ней, туго притянутый поясом, Рафику неожиданно понравилось это ощущение, как будто кто-то живой, родной и близкий, просто слегка подзабытый за миллионы лет, вернулся к нему вновь, и теперь они вновь счастливы вместе, ощущая каждый горячее тело другого, как и миллионы лет назад, и он подумал, что не случайно древние бойцы во всё мире давали своим мечам имена – древняя традиция, забытая с приходом вонючего пороха, сразу лишившего ратное искусство его чистой красоты. И Рафик невольно повторил с гораздо большим чувством:

- Спасибо!

И больше он ничего не сказал, двинувшись быстрым шагом прочь от берега вновь и на этот раз ни разу не оглянувшись.

Он прошёл сквозь квадратные сипайловские дворы стремительно, не останавляваясь и не глядя по сторонам, обратно по тому самому пути, по которому утром бежал на берег, спасаясь от мусоров, и всю дорогу он почему-то словно чувствовал на себе чьи-то пристальные взгляды, словно согревающие всё его тело десятками близких свечей – согревающие его тело и освещающие его путь. Пришла пора разобраться с неведомым, несущим из подземелья смерть людям – людям, ещё даже не успевшим подрасти, и Рафик почти летел над землёй, касаясь её одними носками, и временами переходя на бег, и горячий меч пылал возле его левого бедра раскалённой полосой металла, ощущаемой сквозь ткань. “Пора, - подумал Рафик, уже подходя к тому самому дому, - пришло время”, и он лёгким прыжком перемахнул случайно оказавшийся у него на дороге кирпич и тут же свернул в молчаливый и пустынный, словно напряжённо ожидающий его двор… и ублюдочная ментовская сирена вновь заголосила, приветствуя его появление, отткуда-то из-за густых кустов, обычно служивших уборной для местной грязножопой братвы. “Подходящее для мусоров место.” – с неожиданным и удивившим его самого юмором подумал Рафик и нащупал за поясом сзади мусорской пистолет.

- Стоять, милиция!!! – с обычными трусливо-злобными интонациями завизжало сразу несколько голосов, и на сей раз, уже взводя курок, Рафик подумал нечто совсем другое: “Достали, козлы!!!”

- Стоя-а-а-а-а-ать!!! – снова заорали из укрытия и начали перемещаться перебежками вокруг, не выходя на открытое пространство и явно пытаясь взять его в полукольцо и прижать к стене дома.

Рафик уже хотел начать стрелять, когда неожиданное движение сразу во всех подъездах заставило его оцепенеть. Десятки детей выходили из подъездов неспешным спокойным шагом и тут же рассредоточивались вдоль стены в аккуратную ровную шеренгу с равными промежутками между собой, словно на утренней пионерской линейке в середине двадцатого века. Все дети, как один, имели при себе автоматы, и хотя автоматы были все, как один, облегчённого и укороченного городского типа, в их детских маленьких руках они выглядели гротескно, карикатурно громадными, ну, то есть, громадными настолько, что человеческий разум и человеческая психика отказывались это принимать всерьёз, и Рафик сразу же подумал, что это, наверное, какая-то шутка и, притом, шутка действительно остроумная и смешная, так что Рафик готов был уже расхохотаться, весело и одобрительно, как понимающий, с хорошим чувством юмора человек, когда все дети одновременно и совершенно безмолвно, без всяких прелюдий в виде “стоять”, “руки вверх” или “бросай оружие” или каких-нибудь приказов из собственной среды типа “целься”, “товсь” или “огонь”, одновременно и слаженно, как бы подчиняясь какому-то общему ритму, общему разуму и общему внутреннему голосу, вскинули автоматы прорезями прицелов на уровень глаз, прижимая лёгкие откидные приклады каждый к правому плечу, на миг все разом затаили дыхание, прицеливаясь в смутные, едва различимые в кустах и оцепеневшие, вероятно, от неожиданности камуфляжные и сиреневые мусорские фигуры, и тут же, точно так же все вместе, потянули тонкими пальчиками за спусковые крючки.

Весь мир вокруг взорвался грохотом очередей с такой силой, что Рафик пригнулся и зажал себе уши, по-прежнему не в силах отвести глаза от ровной, вытянутой, полыхающей автоматным огнём детской шеренги вдоль стены,– каждый ребёнок бил аккуратно и грамотно, короткими очередями, чтобы не допустить смещения автоматного ствола с точки прицеливания, и словно сразу ставшие тёмными детские фигуры с освещающимися через равные промежутки времени вспышками выстрелов холодными и сосредоточенными лицами, слегка дёргались и клонились назад при каждой короткой очереди и тут же снова выпрямлялись в правильную при ведении огня боевую позицию, чтобы снова слегка качнуться назад при следующей очереди – но детей было много, и их паузы между очередями не совпадали, и поэтому грохот автоматного огня звучал непрерывно и оглушающе, и так же непрерывно, как марионеточные фигуры на длинных нитках, дёргались и плясали их тела за сплошной полосой ревущей и пульсирующей бело-красным пламенем огневой линии, и из-за этого оглушающего грохота были совершенно не слышны крики разбрасываемых и разрываемых пулями врагов с другой стороны, из-за этого ослепляющего пламени было почти не видно, как разлетаются мусорские тела в противоположных кустах, лишь методично перемалываемые свинцовым шквалом в жуткий несъедобный салат листья и ветки с кустов и лепестки с высоких осенних цветов мельтешили по всей длине дома, ещё больше заслоняя своим пёстрым мельтешением обзор, да редкие пульсирующие точки ответного огня слабо повспыхивали несколько секунд в чёрных мокрых тенях кустов, словно еле видимые крохотные звёздочки в глухой космической глубине – повспыхивали перед тем, как окончательно погаснуть, да ещё с некоторым усилием можно было разглядеть в самые первые мгновения, как дерьмовые мусорские тачки сначала с треском одновременно лопнувших стёкол и фар оделись клубами разноцветного стеклянного крошева и искр, затем словно присели на пробитых пулями шинах и, наконец, с еле слышными в окружающем адском шуме хлопками взорвались, превращаясь одна за другой в огненные шары…

Огонь прекратился по-странному внезапно – казалось бы, стреляли все неравномерно, промежутки между короткими очередями все делали неодинаковые – значит, патроны в обоймах у всех должны были закончиться не одновременно, а кончилось всё в единый миг – у всех разом вдруг лязгнули затворы с точностью приставленных рядом после маршировки и “стой-раз-два” солдатских каблуков, и на мир обрушилась тишина, совершенно мёртвая и глухая, как тяжёлый и душный ватный ком, и лишь последние, с суховатым звоном отпрыгавшие по асфальту отработанные гильзы в первые мгновения после прекратившегося огня нарушали вдруг возникшее безмолвие вокруг… Затем – безмолвие стало полным.

Рафик какое-то время продолжал сидеть на корточках в извивах плавающего вокруг него сизого порохового дыма, ощущая в теле усталость и всеохватную боль. Затем он медленно и скрипло начал вставать, чувствуя себя старым и больным и… больше совсем не желая продолжать эту жуткую дурную войну, где дети бродят вооружёнными толпами – с автоматами, напоминающими карикатурные громадные игрушки в их руках, и из этих автоматов стреляют пусть не по людям, а по мусорам, но всё равно – стреляют средь бела дня!

Меж тем дети, всё это время настороженно смотревшие в сторону, где грудами валялись мёртвые тела, и продолжавшие зачем-то держать их под прицелом незаряженных автоматов, начали медленно опускать оружие один за другим, и затем они один за другим стали поворачивать головы в сторону Рафика, уже стоящего на ногах в полный рост.

“На хрен”. – хотелось высказаться Рафику, но он промолчал, не желая подавать детишкам дурной пример сквернословия, и дети тут же подали ему пример сквернословия сами.

- Достали, мусора ё…ные. – негромко, но так, что его услышали все, сказал самый старший из пацанов. – Сами ни хрена людей не защищают и другим не дают.

- Не выражайся. – хмуро сделал ему замечание Рафик. – Брань отдаёт тебя во власть дьявола.

- Ладно. – вяло ответил мальчик и, послушно кивнув головой, начал менять рожок в автомате, и тут же и все остальные, словно получив таким образом приказ, защёлкали металлическими рычажками, перезаряжая оружие.

- Кто-то же должен эту мразь остановить. – мрачно продолжил мальчик, загнав новый рожок в гнездо. – А то – нас убивают, и всем плевать. В этом б..ом Сипайлово уже не осталось ни одного ребёнка, у которого не погиб бы друг или брат, или сестра…

- Ну. – согласился Рафик и пошёл к уже знакомой двери мусоросборника возле уже знакомого подъезда, он успел сделать два шага, когда резиновый хлопающий удар мяча об асфальт, прозвучавший громом как будто прямо у него за спиной, заставил его подпрыгнуть и в бешенстве обернуться. Он уже хотел было снова разораться, но Фара его опередил.

- Будет хреново – кричи. – холодно посоветовал он, не дав Рафику сказать даже слова, и снова самым наглым и вызывающим образом грохнул мячиком об асфальт.

- Да, пожалуй, - подтвердил Эрнестик, - кричите что-нибудь наподобие “спасите” и “на помощь”.

Рафик некоторое время буравил их взглядом, как-то умудряясь буравить одним глазом одного, а другим – другого, и затем, вдруг поняв, что этих долбанных детей уже не перевоспитаешь, отвернулся в и вновь направился к двери.

- Рафик-агай. – окликнул его на сей раз Улла, и Рафику пришлось, сдержав ругательство, вновь остановиться. – Я не могу войти в адское подземелье, Он мне это почему-то запрещает, так что вам придётся рассчитывать лишь на себя.

Рафик коротко кивнул и, наконец-то, двинулся дальше меж расступающихся перед ним детей, среди которых он с удивлением увидел даже девочек с точно такими же автоматами в руках, как и у всех остальных. Дверь в мусоросборник уже была кем-то услужливо распахнута, и оставалось только войти, и Рафик вошёл внутрь, даже не приостановившись на пороге, и сразу направился к новенькому серебристому жестяному мусороприёмнику, всё так же заполненному мусором, продолговато вываленным из него на пол, словно высунутый драконий язык. Рафик ухватил жестянку обеими руками за край и рванул на себя, одним могучим усилием отодрав его от стены напрочь, так что с шорохом рассыпались по полу мусор и сор, и весь новенький, сверкающий жестяной кусок с грохотом закувыркался, отброшенный в сторону, по бетонному полу.

Дыра почти в человеческий рост, с неровными, обгрызенными краями высилась теперь прямо перед Рафиком, обдавая тёплым зловонным ветром, летящим из её чрева ему в лицо. Тьма впереди была кромешной, и Рафик со сжавшимся сердцем на миг замешкался перед ней, но тут же упрямо стиснул зубы, вспомнив кровавые следы и будничные, незаметные, ведущие вниз отверстия либо в близлежащих домах в виде вентиляционных окошек, либо прямо в земле в виде приоткрытых люков дренажной сети, во всех местах, куда его посылал нарочито басовитый голос в телефонной трубке, – он стиснул зубы и шагнул внутрь, на ходу вытаскивая фонарик из-за спины.

Дневной свет погас за его спиной мгновенно, как будто кто-то выключил его, и Рафику даже показалось, что он услышал щелчок, и он тут же забыл об этом и начал осторожно спускаться вниз по скользкой и неровной каменистой поверхности тоннеля, влажно и как-то липко отсвечивающего и стенами, и полом в свете фонаря. Поверхность была неровной повсюду: и на стенах, и на полу, и выглядела так, словно её тоже кто-то обгрызал, и Рафик, присмотревшись к этой обгрызенной поверхности повнимательней, ощутил крайне неприятное внутреннее напряжение, неожиданно осознав, что если этот тоннель был кем-то прогрызен, то прогрызал его кто-то неимоверно громадный, настолько громадный, что в следы его клыков на полу Рафик без затруднений ставил ноги, словно в ступеньки, и его ступни не заполняли эти следы до конца, как и любые другие ступеньки, рассчитанные обычно на самых разных по массе и габаритам людей, и по спине Рафика прополз ощутимый холодок, когда он подумал, что ему в любой момент, за любым поворотом может попасться на дороге хозяин этих клыков, пробуравивших скользкий и липкий канал с неровной округлой поверхностью, канал, уводящий его сейчас в самую твердь земли, всё ниже и ниже, в безмолвие, зловоние и темноту, канал, более всего похожий на вход в чужую огромную нору – и тут как раз случился поворот, о котором Рафик едва успел подумать и который словно накаркал, поворот резко увёл тоннель влево и ещё более круто вниз, и луч фонарика словно умер, утонув в бездонной черноте. Рафик вытер рукавом со лба внезапно выступивший липкий пот и начал спускаться, аккуратно нащупывая ногами скользкие выбоины в каменистом полу и медленно продвигаясь вслед за мечущимся, словно в истерическом припадке, фонарным лучом в темноту…

…Словно что-то на миг мелькнуло в дёрнувшемся, как обычно, по тоннелю свете луча. Или это уже просто были галлюцинации от напряжёния – на хрен, если так усердно вглядываться перед собой и искать незнамо чего, обязательно чего-нибудь разглядишь, да ещё, скорее всего, именно такое, чего на самом деле нет. Рафик утешил себя этой мыслью, но почему-то приостановился и прочесал фонарным лучом все закоулки на доступном расстоянии. На доступном расстоянии ни хрена не было, а был пустой и неровный обгрызенный тоннель – впереди точно такой же, как и тот, что оставался сзади, и в пределах видимости ничего не мелькало и ничего не привлекало взор. И всё-таки Рафик медлил, с трудом проталкивая воздух в лёгкие сквозь внезапно сдавленную ужасом грудь, сдавленную ужасом в тот самый момент, когда это словно промелькнуло в неясной полутьме, - сдавленную тем жутким, ирреальным ужасом, который миллионы лет живёт и дремлет в генах человека, ужасом, родившимся и сформировавшимся в человеческой душе, ещё когда от тёмных сил не было у людей никакой защиты, и подступающая ночь несла неминуемую гибель тем, кого нечисть наметила себе в сегодняшнюю пищу - но…, подумал вдруг Рафик, тогда ведь люди как-то справились, выжили и загнали нелюдей в душные вонючие тоннели, ведущие в бесконечную и убогую пустоту, как, например, вот этот душный и вонючий тоннель.

Рафик с хрипом вдохнул поглубже и вновь двинулся вперёд, и луч фонарика перед ним всё так же нервно дёргался из стороны в сторону, то высвечивая косым конусом света неровные маслянистые стены, то пропадая в бездонном мраке впереди – тут Рафику показалось, как будто что-то тёмное и неясное плывёт рядом с ним чуть в отдалении за левым плечом, он дёрнулся и поскользнулся на тонкой слизи, покрывающей здесь пол, и, уже падая, повернулся в ту сторону и направил туда луч света, резко и быстро, словно выстрелил навскидку, не целясь, ориентируясь на один только неясный абрис более густой, чем окружающая, мглы. Там, в той стороне, разумеется, не было ничего и никого. Та же стена с изрытой поверхностью, похожей на поверхность объеденного огромными мушками дерьма. На сей раз Рафик выругался вслух, со смутным облегчением порадовавшись, что возле него нет никого из детей, а значит, можно материться сколько угодно, не опасаясь подать кому-либо плохой пример, после чего, кряхтя и отдуваясь, начал вставать. Он уже стоял, когда опять что-то смутно мелькнуло уже впереди, словно очень быстро проскользившая по стенке тень, и на сей раз Рафик был уверен, что ему не почудилось.

Он переложил фонарик в левую руку и правой мягко потянул сзади из-за пояса пистолет, который забрал у мусора на тюрьме. Кажется, пришло время приступать к началу того дельца, обтяпать которое он, как Рафик внезапно вспомнил, как раз и явился сюда. Он снял пистолет с предохранителя и взвёл курок, чтобы было легче выстрелить хотя бы в первый раз. Что-то едва уловимое вдруг качнулось перед ним далеко в глубине прохода, словно нестойкое отражение в чёрном зеркале, когда в комнате совершенно темно, и лишь какое-то шестое чувство может подсказать, что в зеркале действительно ворохнулась тварь, и он двинулся навстречу этому неясному и неуловимому, не различимому глазом и лишь смутно улавливаемому подсознанием и внутренним взором темноватому и словно бесплотному сгустку мрака, всё так же то появляющемуся, то словно гаснущему в окружающей мгле, потом что-то чуть шевельнулось в тоннеле чуть левее, и на сей раз Рафик даже явственно услышал шорох и сырой неприятный скрип, какой издают внезапно остановившиеся мокрые шины на мокром дорожном полотне. Рафик ещё раз вдохнул поглубже, собираясь с духом и зачем-то сказал вслух:

- Ну-у-у-ус-с-с-с! – и быстро и решительно пошёл вперёд, твёрдо ступая по неровной поверхности у себя в ногах.

- Осторожно. – предупредил его сзади тихий голос, сзади, куда Рафик только что оглядывался и где только что не было совершенно никого и ничего, кроме безмолвия и пустоты. – Не поскользнись.

На сей раз Рафик даже не подпрыгнул от внезапного звука голоса за своей спиной, как будто он подсознательно знал и ожидал, что его не должны были оставить одного в этом нечеловеческом подземелье среди нечеловеческих теней впереди, ускользающих, словно какие-то необычные чёрные призраки,.

- Я, кажется, сказал, чтобы вы все остались на поверхности. – даже не повернув головы, пробурчал он и почувствовал так же явственно, как если бы оглянулся и увидел, что Фара позади него передёрнул плечами.

- Не могли же мы такое важное дело доверить тебе одному. – ответил он. – Нас убивают, ты что, забыл?

Рафик помолчал, всматриваясь во вновь ставшую неподвижной темноту перед собой.

- Я не забыл, - наконец, ответил он, - но здесь не игрушки, здесь слишком опасно.

Фара ответил ему резко и сразу, словно похожего аргумента он уже давно ожидал и уже давно подготовил ответ:

- Сейчас нигде не игрушки, мы уже забыли про них, сейчас везде смерть, от которой невозможно укрыться в норах или как-либо спастись, единственный путь к спасению – убить саму смерть, чтобы она больше за нами не приходила…

Фара замолчал, и Рафик тоже молчал и, по-прежнему не оборачиваясь, терпеливо ждал продолжения.

- А такое важное дело, как я уже говорил, мы не можем доверить тебе одному. – закончил, наконец, пацан.

Рафик помолчал ещё чуть-чуть, размышляя над услышанным.

- Где остальные? – спросил он.

И Фара ответил сразу и прямо.

- Сзади. Не бойся, во время драки они не будут прятаться позади.

- Лучше было бы, если бы во время драки они прятались позади, а не путались под ногами у взрослых. – пробурчал Рафик и снова двинулся в путь.

- Взрослые уже бросили нас на произвол судьбы, оставив лицом к лицу с неведомой смертью, не веря всем нашим заверениям и словам. – ответил Фара, бесшумно идя вслед за им. – Все, кроме тебя. – и затем он повторил, осторожно переступая маленькими даже для мальчика его возраста ступнями по скользкому неровному дну. – Не поскользнись. Нам как-то в школе Расуль Ягудин цитировал Джека Лондона, которого запомнил ещё из детских лет: “Эти твари уважают лишь того человека, который стоит на ногах”.

Рафик на миг оглянулся.

- Какие твари? – напряжённо спросил он.

- Пока не знаю. – ответил мальчик, глядя прямо ему в глаза. – Но то, что это не люди, а твари, - точно. Могу даже предположить, какие именно твари, хотя ни я, ни Эрнестик, ни кто-либо другой ни разу их не видел.

- Ну и каковы же твои предположения? – не удержался Рафик от вопроса и сам удивился тому, что на полном серьёзе участвует в этом неописуемо шизофреническом разговоре с несмышлёным ребёнком – уж сейчас он ему распишет, какие это именно твари, нагородит что было и чего не было… однако, Рафик почему-то ждал ответа, ждал не снисходительно и насмешливо, а с нетерпеливым желанием этот ответ услышать, он ждал его, затаив дыхание и мелко дрожа внутри, и когда мальчик после небольшой заминки, на мгновение напрягшей его лицо сомнением, открыл рот, готовясь ответить, сердце в груди Рафика дрогнуло и на миг сбилось с ритма, толкнувшись сначала в грудную клетку, а потом в затылок неровной кровяной волной, вызвавшей и там, и там мгновенный приступ тупой, ломающей ткани и кости боли, и затем послав эту волну по всем жилам, поочерёдно захлёбывающимся этой жаркой и одновременно холодной волной, раскачивающей стенки сосудов с такой силой, что они почти лопались под её внезапным натиском.

Однако что бы ни хотел сказать в ответ на за данный вопрос Фара, сделать он это не успел, и было невероятной удачей, невероятным счастьем то, что Рафик, ожидая ответа, не повернул к мальчику голову надолго и лишь на миг отвлёкся от чёрного провала прямо перед собой, и уже в следующий миг продолжил всё так же бдительно обшаривать его лучом фонарика при каждом шаге – и на очередном шаге луч фонарика, упав на очередную на их пути узко-кругловатую тень, не просветил её насквозь, вплоть до самой выщербленной стены, как все предыдущие тени, а словно утонул в её бархатной поверхности, поглощающей все лучи и совсем не отражающей света, почему её и невозможно оказалось разглядеть – так себе, тень и есть тень, непроницаемая и глухая, тень, убивающая и удушающая свет просто своей сущностью, фактурой своих живых нечеловеческих тканей, и когда луч провалился в неё точно так же, как только что проваливался в бесконечный тоннель прямо перед собой, Рафик машинально, подчиняясь древнему, почти звериному инстинкту, дёрнул лучом вверх, туда, где, как подсказывало ему этот древний, генетически определённый инстинкт, должна была быть голова, в которой должны были быть глаза, которые обязательно должны были отражать свет – и два крохотных остреньких глаза, расположенных едва ли на расстоянии сантиметра друг от друга в верхней части глухого сгустка мглы, вспыхнули навстречу фонарному лучу двумя маленькими, но при этом жутко полыхающими, ослепляющими прожекторами раскалённо-красного цвета, словно светофорный стоп-сигнал, и Рафик выхватил из-за спины пистолет настолько быстро, что даже сам этого не заметил, и выстрелил прямо между этих глаз, повинуясь совершенно безотчётному чувству, не успев подумать ни о чем, и лишь мгновением позже, когда тёмная неразличимая голова под ударом пули словно растянулась назад, вытягиваясь длинной сужающейся полосой, уже бликующей в свете фонаря какой-то влажной красноватой консистенцией, он зачем-то подумал, что это уже похоже на другого детского писателя – на Луи Буссенара, на его Капитана Сорви-Голова, который именно таким образом, ориентируясь лишь на слабо фосфоресцирующие в темноте волчьи глаза, отстреливался от ночной атакующей стаи.

- Нормально. – совершенно спокойным голосом одобрил его Фара. – Стреляй в головы или отрубай головы, во всех остальных местах раны ре… - он запнулся – ре… ре…, в общем, снова зарастают.

- Регенерируются. – подсказал Рафик, удерживая луч фонарика перед собой, словно клинок меча.

- Ну. – согласился Фара и вдруг заорал. – ВОНА!!!

Но Рафик уже и сам заметил ещё одну, в точности такую же, как первая, непроницаемую тень, вдруг бесшумно заскользившую к ним вдоль стены, - теперь пистолет уже был у него в руке, и он выстрелил, не суетясь и не спеша, даже слегка прицелившись, как только острые красные глазки засверкали в ненадёжном электрическом луче.

- Иди домой. – с полнейшей безнадёжностью приказал он ребёнку и снова двинулся вперёд, предельно сосредоточившись и с удвоенным внимание вглядываясь во все тени, лежащие у них на пути. “Нормально, - подумал он, - теперь хоть знаю, кого ожидать… приблизительно знаю”. И он снова приказал, не оборачиваясь:

- Я же сказал, иди домой.

Но Фара даже не ответил, беззвучно скользя за ним, словно его крохотное отражение в выгнутом и потому уменьшающим мир зеркале, и он остановился, лишь когда за очередным поворотом остановился и Рафик перед… чёрт, это уже была настоящая стена мрака, перегораживающая проход, слитная и непроницаемая, гасящая в своём чреве луч – теперь луч утонул в ней, как в чёрной дыре, безнадёжно и окончательно – Рафик и Фара несколько мгновений стояли неподвижно перед этой стеной, и затем вдруг стена распалась на десятки подвижных красноглазых теней, метнувшихся к ним с текучей ртутной лёгкостью, и Фара что-то закричал Рафику прямо в ухо, но Рафик уже открыл по летящим к ним сгусткам мрака беглый огонь, на это раз не целясь и не разбирая, куда попадают пули, и не расслышал в грохоте выстрелов, что он ему кричит, тут патроны как-то очень быстро кончились, и все пули словно утонули и завязли в стремительно налетающей на них мгле, на нанеся ей никакого видимого урона, и Рафик бросил бесполезную теперь мусорскую железяку на выщербленный, обгрызенный пол, и его меч коротко и грозно взвизгнул, вылетая из ножен, и, почувствовав тёплую и нежную, похожую на узкую кисть молодой женщины, рукоять в своей обнявшей её ладони, Рафик вдруг абсолютно успокоился и наполнился уверенностью, словно теперь в их компании появился новый могучий боец, сражаясь в одном ряду с которым, они просто не могут не победить, - Рафик легко взмахнул сверкающим клинком в темноте, проверяя сбалансированность оружия и одновременно разминая кисть правой руки, и, небрежно положив фонарик в очередную продолговатую выбоину в стене лучом навстречу приближающемся врагам, прочно установил на рукояти ещё и левую ладонь, обхватив ею рукоять аккуратно и плотно, сразу позади правой руки впритык к ней, и расположил ступни на ширине плеч параллельно друг другу, встав боком к летящей на них мгле в левостороннюю стойку – классическую для боя двуручным мечом – и беззвучные красноглазые тени были уже совсем близко, когда Фара яростно и неразборчиво крикнул что-то ещё раз, и в следующий миг возле левого уха и левого глаза Рафика заполыхали вспышки непрерывных выстрелов с таким грохотом, усиленным эхом, отлетающим от близких выеденных стен, что ему показалось, будто он лишился головы, оторванной нестерпимым автоматным рёвом, и отлетевшей в сторону, кувыркаясь и отскакивая от стен и пола, как давешний резиновый мяч. Рафик повернулся к Фаре и в два приёма, задыхаясь от грохота и удушливого порохового дыма, крикнул, прижмурив левый глаз и заглянув сверху вниз в холодные и злые, неравномерно освещаемые вспышками очередей детские глаза на сосредоточенном и строгом бесстрастном лице с поджатыми губами:

- Блин!!! Идиот!!!

и сам не услышал своего голоса, тут затворная рама автомата лязгнула, завершая последний выстрел, и на миг в тоннеле повисла ещё более оглушающая, чем только что звучавший оглушающий грохот, тишина, и в следующий миг рёв автоматного огня обрушился на уши Рафика уже справа, и Рафик дёрнулся и невольно прижмурил теперь уже правый глаз, как только что прижмуривал левый, и, нервно щурясь, посмотрел сверху вниз теперь туда – там, конечно же, находился Эрнестик, и прежде чем рожок опустел и у того тоже, Рафик успел подумать две вещи: во-первых, что это просто Божья кара какая-то, и что он, Рафик, за какие-то неведомые, но оч-ч-чень-оч-ч-чень тяжкие грехи, теперь обречён до конца жизни тусоваться в одной компании с этими тронутыми пацанами, усвоившими хрен знает откуда нездоровую ковбойскую привычку чуть что сразу хвататься за стволы и палить куда попало без разбора, и во-вторых, что этот Эрнестик, несмотря на обманчиво скромную внешность и интеллигентную речь, оказался серьёзным, смелым и надёжным бойцом, коль скоро не побоялся и каким-то образом сумел прокрасться за ними незамеченным в изменчивой подземельной мгле и вступить в бой в самый острый момент, спокойно дождавшись мига, когда у Фары кончатся патроны и его, Эрнестика, помощь будет нужнее всего, - тут затвор его автомата тоже щёлкнул, и в подземелье, наконец-то, наступила тишина.

- Ну-у-у-с-с-с-с, господа присяжные заседатели, - солидно начал Рафик, цепко вглядываясь в темноту сквозь плавающие перед ним узкие изгибающиеся ленты порохового дыма и мягко и плотно удерживая меч в обеих руках, - подведём предварительные итоги нашей с вами совместной деятельности.

Эрнестик, всё так же напряжённый, как струна, медленно опустил автомат и сказал:

- Леонил Леонов.

- Ильф и Петров. – поправил его Рафик, удивившись тому, что настолько грамотный и начитанный пацан не знает хрестоматийного прикола.

- Да я не про это. – вяло повёл Эрнестик рукой в воздухе, для чего ему пришлось отпустить заднюю автоматную рукоятку. – У Леонида Леонова в “Дороге на океан” один персонаж-алкоголик выдал такое: “Чертей видал! Я их щупал…, плешивые, с то-оненькими плечиками, и сквозь шкурку синенькое, ровно плохие чернильца, просвечивает…” – Он чуть шагнул вперёд и сказал вдруг задрожавшим голосом. – Кажется, Леонид Леонов сам видел чертей, настоящих, во плоти… а ведь Леонид Леонов не был ни шизофреником, ни алкоголиком, ему не могло показаться и… не показалось.

Рафик тут же вспомнил и этот роман, и эту реплику, и он молчал и, не споря, смотрел на груды тел со сметёнными автоматными пулями головами. Тут нечего было спорить – черти выглядели в точности так, как их описал советский писатель, один крупнейших корифеев социалистического реализма в годы, когда разнообразные фантазии о чертях м прочей нечисти в литературе были совсем не в ходу. И всё-таки даже в то строгое время великий писатель нашёл способ донести до людей правду – выкрикнуть её отчаянным душераздирающим голосом со страниц романа, во всех остальных отношениях выдержанного полностью в коммунистическом ключе и ставшего, как со временем стало ясно, одним из лучших произведений социалистического реализма – Господи, подумал Рафик, сколько труда, целеустремлённости, упорства и таланта применил этот человек лишь затем, чтобы попытаться донести людям правду о чертях, существующих прямо возле наших домов, он не пожалел времени и сил и написал прекрасный роман, такой роман, который должен был быть непременно издан вне всяких сомнений, Леонид Леонов не имел права на ошибку и он не ошибся, он написал удивительный, блестящий роман, который не мог не пробиться к людям, и в этом романе, в одном из самых ярких эпизодов, в одном из самых ярких диалогов он вложил в уста одного из самых необычных и привлекающих внимание персонажей свой отчаянный крик предупреждения людям, “очнитесь, люди, - кричал он в этой внешне спокойной реплике, - очнитесь и оглянитесь и вы увидите, что черти здесь, среди нас, наши предки знали, что говорили, черти совсем рядом и готовы в любой миг прийти за нами к нам, и они плешивы, с то-ненькими плечиками, с просвечивающей сквозь шкурку синеватой кожицей чуть светлее, чем кожица перезрелых слив!”

- Интересно, а они были плешивы? – зачём-то спросил Фара, глядя на чертей, у каждого из которых на месте головы после шквального автоматного огня оставалось лишь кровавое месиво.

- Я думаю, да. – тяжело и с трудом выговаривая слова, ответил Эрнестик. Его лицо блестело от пота, и мелко, чуть заметно дрожали щёки возле губ, но автомат, тем не менее, он держал всё так же твёрдо и прямо, не позволяя ему трястись в руках. - Если Леонид Леонов не ошибся во всём остальном и описал их настолько точно, то почему он должен был ошибиться насчёт плешивых голов?

Рафик подошёл к мёртвым чертям вплотную, продолжая удерживать меч в правой руке, и держа только что вновь взятый со стены фонарик в левой. Их небольшие худенькие тельца были полностью забрызганы густой тяжёлой кровью, и шерсть от этой крови свалялась и неопрятно бугрилась небольшими и невысокими комочками, особенно возле хрупких плеч и сразу голых, как у степных стервятников – без всякого перехода шерсти – серо-черноватых шей с морщинами и складками по всей длине. Шерсть на груди была менее густой, чем повсюду, и поэтому сквозь неё отчётливо просвечивала тёмная, очень тёмная синяя кожа, которая как бы равномерно загустевала, становясь чем ближе, тем темнее вокруг чёрных маленьких морщинистых сосков, плоских, как у детей, а к низу живота шерсть почти полностью сходила на нет, и от этого сразу бросались в глаза зримые мощные гениталии в области паха, тоже безволосые, в упругой блестящей коже, чёрной и сверкающей, как антрацит, которые выглядели бы в точности, как человеческие, если бы не их противоестественный, огромный для таких хрупких телец размер, и, взглянув на громадные пенисы, перевитые выпуклыми сетками вен и жил, Рафик почему-то подумал, что эти полуживотные-полухрен-знает-кто должны быть сексуально очень притягательны для испорченных женщин определённого склада – например, для сатанисток и ведьм. Спины монстров, полностью покрытые густой гладкой шерстью, были чуть сгорблены, как у ночных гиен, и при внимательном взгляде даже сквозь густой слой шерсти можно было разглядеть могучие полусогнутые позвоночные столбы с выпуклыми неровными позвонками – позвоночные столбы, заканчивающиеся длинными и бесшёрстными хвостами с кисточками на концах – эти хвосты путались под ногами повсюду, и Рафику пришлось, бродя меж трупов, ступать крайне осторожно, чтобы не запутаться в хвостах ногой. Ноги у них были изогнуты противоестественным образом и в точности напоминали задние конечности вставших на дыбы зверей.

У них были раздвоенные копыта на ногах. Копыта, как у козлов.

- Так. – сипло сказал Фара и дрожащими мокрыми руками начал менять в автомате магазин. – Мы, кажется, зря так долго болтаемся тут с пустыми волынами, Эрнестик, оружие к бою, перезаряжай давай, чё, бл…, стоишь ср…ся!

- А сам-то. – попытался огрызнуться Эрнестик, но его голос так дрожал и вибрировал, что получилось не страшно, хотя и совсем не смешно. Тем не менее он тоже взялся пятернёй за рожок у самого тела автомата и начал с видимым усилием давить крохотным большим пальцем на рычажок фиксации.

- Ребята. – негромко сказал Рафик, глядя поверх трупов остекленевшими глазами прямо перед собой в бездонную мглу. – Постарайтесь не приближаться к ним на расстояние рукопашного боя, и это не потому, что они сильнее, а потому, что они слишком уж ужасны – вы сломаетесь от ужаса, взглянув на них живых… я даже сам не уверен, что смогу спокойно и без содрогания заглянуть им в глаза и хари с близкого расстояния. – И его голос потонул во внезапном спаренном грохоте сразу двух автоматов.

Мальчики открыли огонь одновременно, на сей раз прямо “от бедра”, удерживая автоматы в нижней позиции, просто не успев, по всей видимости, вскинуть их к плечам для фиксирования у плеч лёгкими стальными прикладами и хотя бы кратковременного прицеливания, всё произошло слишком быстро – вот только что они, пыхтя и отдуваясь, возились с заменой рожков, вот только что щёлкнули новые рожки, плотно сев в продолговатые пазы, вот коротко и в унисон лязгнули затворы, досылая патроны в стволы, и – уже, тут же, сразу, не вскрикнув, не дёрнувшись, успев лишь повернуть стволы куда-то в глубину тоннеля, где сам Рафик не успел ничего разглядеть, они вдруг нажали на спусковые крючки, и грохот коротких очередей вновь заметался в узком канале нечистого лаза, освещаемого пульсирующим автоматным огнём, похожим на светоэффекты в какой-нибудь дерьмовой вонючей дискотеке, и Рафик вновь застыл, оглушённый грохотом и ослеплённый огнём, сжимая в потной руке бесполезный и словно сразу охладевший к нему меч, тут затворные рамы оружия в руках детей щёлкнули опять же, как и в прошлый раз, одновременно, обрушив на мир бездонную ватную тишину, и сквозь эту ватную тишину, как сквозь тяжёлую стоячую воду, Фара зачем-то одним прыжком проскочил слева от Рафика, уже в прыжке отводя онемевший автомат в правый замах обеими руками, удерживая его одной рукой возле рожка и другой – возле основания приклада, разворачиваясь всей верхней половиной тела назад – вслед за автоматом, и его прыжок-полёт сквозь задымленное пороховыми газами и тускло освещённое фонариком пространство закончился в тот самый миг, когда ребёнок наконец-то закончил и замах тоже, и тут же, с силой оттолкнувшись только что соприкоснувшимися с полом ногами, рывком повернул корпус обратно в направлении движения и описал прикладом автомата полукруг, нанося удар в какую-то несомненную пустоту, куда-то в область чуть выше собственной головы, и верхняя округлая часть этой несомненной пустоты с треском разлетелась кровавыми хлопьями, и что-то мягкое и неразличимое смачно шлёпнулось наземь вбок, освобождая путь, и Фара закричал:

- Эрне… - бросаясь в освободившийся проход, и тут же слегка подался назад и выставил перед собой оружие, удерживая его поперёк в полусогнутых руках на уровне груди и с отчаянным усилием напрягся всем телом, слегка наклоняясь плечами вперёд, и что-то тоже невидное и тоже неразличимое с глухим звуком ударилось в автомат, и этот удар швырнул Фару на землю, он упал спиной вниз, всё так же упорно удерживая перед собой автомат и яростно отталкивая им от себя навалившуюся на него глыбу мрака, затем он вдруг с бешеной силой нажал вверх стволом автомата в левой руке, явно намереваясь перевернуться через правый бок, и он даже вроде начал переворачиваться вправо, и потом внезапно дёрнул левым локтем вниз, давая неясному врагу возможность упасть вслед за ним, в сторону внезапно исчезнувшей подпорки, и одновременно с этим как-то резко и гибко прянул всем телом вверх через левый бок, отталкиваясь от пола правой стороной туловища, и, уже почти перевернувшись, оттолкнулся от пола уже левой ногой и левым локтем, закидывая на глухую подвижную черноту правую ногу и сталкивая его вбок-вниз правой стороной автомата, тугой пружиной вылетел на неё, как встающая кукла-неваляшка, и, навалившись сверху, захрипел сдавленным голосом:

- Эр…нест..ттт…тиииик, свииииистиии!!!

И Эрнестик засвистел. Он легко перекинул автомат на ремне себе за спину и сунул оба указательных и оба средних пальца себе в рот, соединив их кончиками под косым углом, и сделал глубокий, очень-очень глубокий вдох. Свист был настолько пронзительным и яростным, что Рафику на миг показалось, что на него обрушился шквальный, невыносимый ветер и что он с трудом удерживается на ногах под его напором, сносящим и сталкивающим его вбок, к стене, и в следующий миг свист оборвался так же внезапно, как и начался, и Эрнестик метнулся мимо Рафика, низко пригибаясь и летя, как таран, с выставленной вперёд коротковолосой головой, этим тараном он с разбега врезался во что-то в обычном пустом месте, где как будто и не было ничего, и это “ничего” согнулось пополам и опрокинулось на спину под его ударом, тут же Эрнестик вскочил на ноги лишь для того, чтобы вновь броситься на землю под ноги теперь уже явственно различимой очередной глухой сгустившейся тени, дёрнувшейся невесть откуда к дерущимся на земле Фаре и его противнику, и тень споткнулась об Эрнестика на полном ходу и закувыркалась бесшумным чёрным шаром, мягко шурша по полу, как катящийся клубок неплотных шерстяных ниток, и тут же словно что-то сгустилось в двух метрах от Рафика и неслышно скользнуло мимо него, как мимо пустого места, в сторону ещё не успевшего встать на ноги Эрнестика, и тогда Рафик наконец-то пришёл в себя.

Он вышел из оцепенения внезапно и быстро, словно вынырнув из тошнотворно тёплой обморочной воды, и тут же пустил в дело меч так просто и естественно, словно тот составлял часть его руки – он ударил клинком сбоку чуть по наклонной линии, идущей вверх, перед ударом слегка взмахнув локтем и кистью, при этом их чуть расслабив как при нанесении пощёчины, и там, где клинок должен был встретить тёмную пустоту, он со смачным свистящим звуком просквозил через чью-то тугую плоть, и фонтаны горячей, тоже почти не видной крови плеснулись Рафику в лицо, отчего кожа на лице загорелась и её защипало, как после одеколона или спирта, тут перед ним смутно замаячили сразу несколько сгустков мрака, и Рафик заработал мечом, как лесоруб, с огромной скоростью размахивая им во все стороны, почти ничего не видя в изменчивом свете фонаря и тем не менее каждый раз попадая в цель, и меч, успевший остыть и похолодеть, почти превратившийся в мёртвый кусок металла, теперь вновь ожил и нагрелся в его руке, и Рафику даже показалось, что его вены и жилы мгновенно проросли сквозь ладонь в плоть меча и теперь горячая злая кровь пульсирует в стальном стройном теле, разбрасывающем вокруг лучи, словно молнии, пульсирует синхронно с ударами сердца, всё более размашисто и мощно, раскаляя рукоять – тут неразличимая тень нависла над Рафиком слева, именно “нависла", хотя и была ниже его самого, и Эрнестик запрыгнул на эту тень сзади, уже успев каким-то образом вскочить с оставшейся лежать неподвижно груды мрака, и обхватил её ногами за спину и левой рукой за верхнюю часть, похожую на тень от головы, – он дёрнул эту верхнюю часть чужого тела сгибом локтя назад и лёгким, почти не заметным движением полоснул откуда-то взявшимся в его руке сверкающим ножом по открывшемуся горлу, и тут же соскочил с него обратно и кинулся на одну из двух теней, рванувшихся к Фаре, тоже вскочившему на ноги с мёртвого неразличимого комка, а тень, оставленная Эрнестиком даже стоящей на ногах, чуть слышно захрипела, стискивая себе горло едва различимыми руками с крючковатыми когтистыми пальцами, и из-под этих пальцев тонкими струями, с трудом и шипением прокладывая себе дорогу, ударила чёрная и тоже едва различимая во мраке кровь, а Эрнестик уже опять запрыгнул сразу руками и ногами, как обезьяна, на следующую тень сзади, и тень сразу изогнулась назад, запрокинула руку за собственный затылок и, ухватив Эрнестика за шиворот, выдернула его оттуда, из-за спины, одним рывком, словно котёнка, и теперь уже Фара, отшвырнув ударом автоматного приклада второго из нападавших, бросился к тени с Эрнестиком боком и плечом, пригибаясь низко к земле, и когда он ударил в неё с разгону всем телом, они все трое смачно влепились в стену и распались на три отдельные особи, посыпавшиеся на пол со звуками стряхнутых с дерева груш, и тут же Фара с Эрнестиком вскочили и тяжело дыша мгновенно переместились по площадке, встав спинами друг к другу так плотно, что смогли бы даже опереться один на другого, если бы кого-нибудь из них кто-нибудь толкнул, и ещё одна подвижная пронырливая тень метнулась к ним явно с такой или похожей целью, и Рафик разрубил её пополам в области поясницы горизонтальным рубящим из бокового замаха, и тогда несколько текуче приближающихся к нему теней вдруг остановились, подались назад и слились со стеной глухого мрака, и Рафик лишь сейчас заметил, что возле них появился вот этот, как сказал бы Расуль Ягудин, новый персонаж – медленная и неостановимая, тяжело и вязко натекающая на них глухая чёрная стена, полностью непроницаемая, если не считать множества поблёскивающих в разных местах, словно мигающих, маленьких острых красных глаз, стена приближалась спокойно и равномерно, как наползающий чёрный ледник, и Рафик невольно сделал шаг назад, ощущая холод в середине позвоночного столба, но тут Фара и Эрнестик отлипли друг от друга и одновременно бросились на стену, вместе дико закричав:

- А-а-а-а, бл…-а-а-а-а-а!!!

Они ударили в глухую и вязкую, податливую, как вата, стену сразу в двух местах плечами с оборотом чуть назад, удерживая автоматы за спинами, и стена, словно расколовшееся зеркало, распалась на множество подвижных и всё так же трудноразличимых сутуловатых фигур, и Рафику пришлось очень-очень быстро вывести удар мечом через круговой замах прямо снизу, неожиданно для себя попав в самую серёдку уже отчётливо проявившегося во мгле тёмного лица с низким лбом и выпуклой, как у гориллы, нижней частью с громадными коровьими ноздрями, и ему тут же пришлось резко передёрнуть мечом вбок, встречая лёгкий и неслышный прыжок к нему следующего монстра, и лезвие меча, как сквозь масло, пролетело сквозь тонковатую кожистую шею, отделив плешивую голову от плеч, и голова, отлетая, завертелась в воздухе, вроде даже разбрасывая по сторонам тонкие и острые красные лучи незакрывшихся крохотных глаз, Рафик краем глаза отметил, что ребята держатся молодцами, стоя плечом к плечу и стремительно отбиваясь прикладами автоматов от бросившихся на них монстров, и тут же на него самого полетело сразу несколько, и Рафик отпрыгнул назад, вновь перехватывая поудобнее рукоять двумя руками, и он уже снова качнулся вперёд, клоня плечи чуть книзу и тоже сутулившись и выгибая спину горбом, удерживая во руках под косым углом свой раскалённый меч, готовясь к очередному замаху снизу, когда множественным шорохом и лёгким гулким далёким топотом огромного количества ног вдруг наполнился весь тоннель, и Рафик непроизвольно дёрнулся вбок, мгновенно развернувшись всем телом на пятках, и прижался спиной к стене, выставив перед собой меч вперёд и вверх, готовясь отразить нападение сзади нового врага, – тут же на него прыгнул кто-то из прежних врагов, и Рафик срубил его прямо с полёта коротким и аккуратным движением клинка, тут же вернув его в исходную позицию и удерживая боковым зрением под контролем пространство с той стороны тоннеля, откуда они втроём только что пришли, тут с противоположной стороны к нему снова быстро и юрко сунулась расплывчатая тень, и Рафик снова дёрнул клинком вправо, до миллиметра и сотой доли градуса повторив свой собственный предыдущий удар, не испытывая никакого стремления к разнообразию и вариациям, пока проверенный стиль боя продолжает оставаться эффективным, и снова вернул оружие в ту же позицию, что и прежде, и тут к нему опять кинулось сразу несколько теней, и одновременно с этим возникло и замельтешило что-то далёкое и неясное в противоположной стороне – это что-то уплотнилось, потяжелело и набрякло, словно налилось плотью, стремительно приближаясь к ним, вот в сплошном кипении далёкой и словно однородной массы проступили отдельные бегущие фигуры, и Рафик, одним мгновенным взглядом измерив расстояние до приближающихся маленьких силуэтов с учётом скорости их передвижения сюда, решил, что успеет сначала разобраться с теми, что находятся поближе с этой стороны, и повернулся к ним лицом и уже на повороте диагональным ударом слева направо разрубил самого резвого, и тут же ударил клинком справа налево, и вновь поток чёрной крови и слизи из перерубленного тела окатил его горячей волной с головы до ног, следующего чёрта Рафик встретил, одним твёрдым движением всадив клинок ему в костистую мохнатую грудь по самую рукоятку так, что остриё вышло него из спины далеко-далеко и стало видным даже отсюда, спереди – он напряг руки, пытаясь вытащить завязший в тонких и гибких мощных костях клинок, тут к нему кто-то сунулся сбоку, и Рафик машинально провёл прямой правой ногой ему в середину груди, отшвырнув его этим ударом назад, и повернул мечом насаженного на клинок чёрта в сторону очередной метнувшейся на него тени, и тот тоже напоролся на остриё и тоже повис на нём, изгибаясь в конвульсиях и оседая на подгибающихся ногах, и клоня книзу меч увеличивающейся тяжестью своего обмякающего тела – теперь меч завяз в тугих упругих телах окончательно, и Рафик вдруг с отчётливым ужасом понял, что ему конец уже через мгновение, когда кто-либо из этих маленьких и мощных монстров с плешивыми головами, с огромными толстыми когтями на руках и узловатыми переплетающимися мышцами по всему заросшему шерстью телу сумеет дотянуться до него из-за своих умирающих товарищей из темноты – тут же ответным эхом на его мысли с той же стороны, что и прежде, к нему дёрнулась ещё одна красноглазая тень, и теперь Рафик ударил его тоже прямым правой ногой, но в челюсть – это оказалось нетрудно, черти всё-таки были не очень высоки ростом – и мелкие острые зубы с треском разлетелись в стороны из лопнувшей широкой пасти с тонкими губами, вытягиваясь серебристо-кровавой полосой вслед за опрокинувшимся смутным, гасящим свет телом, тут оба повисших на клинке чёрта, наконец-то, медленно сползли на пол, окончательно наклоняя вниз меч и открывая перед обезоруженным Рафиком открытый узкий проём тоннеля, весь заполненный десятками остреньких, полыхающих алым пламенем глазок в круглых неразличимых головах, и Рафик яростно задёргал мечом, пытаясь вытащить его из вязкой чужой массы, и

- Рафик-агай!!! – заорал Эрнестик за мгновение до того, как на Рафика кинулись все разом, из темноты, с которой они все сливались даже сейчас, на предельно близком расстоянии, и Рафик, уловив мгновенное тёмное движение прямо перед собой, выпустил рукоять меча и отпрыгнул назад как можно дальше, падая на спину с оборотом через голову.

Он перевернулся через голову и, используя инерцию движения, вылетел на ноги в полный рост, словно распрямившаяся из согнутого положения пружина, он на мгновение застыл в замешательстве, не зная, что делать дальше: бесполезный разряженный пистолет валялся на полу, а меч, торчащий из сразу двух лежащих друг на друге смутных тел, высился в нескольких шагах перед ним, а тем временем скользкие расплывчатые тени уже обтекли торчащую вверх рукоять с обеих сторон, словно затопляя темнотой, вот темнота прянула к нему двумя параллельными, справа и слева от меча, смутными и бесформенными лапами, и Рафик снова дёрнулся назад, уходя от лёгкого прыжка очередного серого силуэта, и, оказавшись вне досягаемости этого прыжка, тут же остановился, вдруг поняв, что нельзя отступать дальше – Фара с Эрнестиком уже были достаточно далеко от него, оставаясь одни, стоя спинами друг к другу и с криками и хрипом отбиваясь прикладами автоматов от клубящегося вокруг них мрака, и если он, Рафик, сделает назад ещё хотя бы шаг, их команда окажется расколотой на две малобоеспособные части.

Он переступил по неровному, выщербленному полу, устанавливая ступни на ширине плеч, и, расположив центр тяжести тела строго посередине, встал левым боком к тьме, поблёскивающей красными искрами глаз, и поднял руки с полусогнутыми кистями вверх, к лицу, левую – спереди и повыше, прикрывая ею голову почти до верху, правую – сзади и пониже, удерживая её возле нижнего правого угла подбородка и, на миг обернувшись, бросил короткий взгляд назад, в сторону приближающейся расплывчатой тёмной толпы, вспыхивающей почему-то бело-жёлтыми, а не красными, лучами.

- Ну, чё, чертяйки? – приятным баритоном сказал он, и его голос, эхом метнувшийся было в узком канале, завяз и заглох в шевелящейся перед ним мгле. – Ну, чё, - повторил Рафик, ничуть не смутившись этим фактом, - пришло время честной мужской драки?

Приземистая круглоголовая тень прянула к нему, не дослушав, и Рафик, тугой пружиной распрямив руку с плеча, ударил прямым левым чуть ниже узкого широкого рта прямо в область вертикальной оси – ощущение было, как будто он ударил по камню, кожа на костяшках тут же лопнула и закровоточила, но ублюдок, тем не менее, упал, как подкошенный, прямо на месте, никуда не отлетев, и остался лежать округлой, бесформенной, с трудом улавливаемой в темноте грудой. Рафик тихонько зашипел от боли и потряс в воздухе ушибленной кистью, и тут же снова встал в позицию, упруго переступил по полу ногами, стремясь лучше почувствовать гармонию всёх напряжённых мышц, и повёл головой из стороны в сторону, разминая шейные мускулы и позвонки, тут к нему из застывшей в замешательстве тёмной массы метнулась, отпочковавшись от неё и оставляя за собой сужающийся след, как оторвавшаяся капля, ещё одна тень, и Рафик, памятуя о боли в предыдущем схватке, постарался распределить нокаутирующую силу удара по обеим рукам, чтобы не ушибить костяшки и в этот раз – он встретил двойным дуплетным ударом: сначала вполсилы прямым левым, останавливающим приближение врага, и тут же, без паузы, с коротким выпадом вперёд всем телом, прямым правым, выбившим дух из очередного придурка точно так же, как из предыдущего.

“Так, - подумал Рафик, - поодиночке я их мочу, зверята как зверята, ничего сверхъестественного, удар не держат, вырубаются не хуже людей, нормально, брат, это всего лишь зверь, прорвёмся” – и он коротко щёлкнул опять прямым левым, вырубив ещё одного, и кость в его руке вновь заныла от этого удара, как от удара по скале, и он тут же встретил ещё одного, на сей раз ногой туда, где. по его соображениям, у этих неизвестных науке особей должна была быть печень. “Щас должны попробовать ломануться толпой, - размышлял Рафик, нервно пританцовывая на месте, - ясно же, что поодиночке не могут, да только вот тоннель для них узковат, как ни старайся, а больше чем вчетвером в одной линии атаки не пролезть, то-то вон Фара с Эрнестиком вдвоём их держат уже кучу времени – пошире надо было лазик прогрызать, пошире, козлята…” – и тут же в голове Рафика промелькнула какая-то смутная и страшная мысль, на миг заставившая сжаться его мозг от ледяного ужаса, но тут на него кинулись действительно целой передней шеренгой, и мысль исчезла, оставив, тем не менее, саднящую холодную рану где-то в глубине головы и ломкую морозную боль в надбровных дугах, и он уже развернулся на сей раз для бокового левого, уже не думая о том, что может ушибить руку, когда невесть откуда взявшийся маленький ребёнок с яростным тонким воплем проскользнул мимо него сбоку и бросился на шеренгу врагов – на хрен, как ни старался Рафик удерживать под контролем тыл, а они всё-таки подобрались неожиданно, ладно хоть пришли свои, а не какие-нибудь другие, был бы номер, если б он, Рафик, проморгал нападение сзади, это ж надо было такому случиться - только что никого не было позади в достаточной близости, и вот разнополые и разновозрастные детишки один за другим с бешеным рёвом проскакивали мимо него и справа, и слева, и мгновенно запрыгивали на колышащуюся перед Рафиком черноту – буквально через миг вся толпа нечисти оказалась погребённой под яростно вопящей, вцепляющейся в неё и колотящей по ней фонариками, автоматами и ножами грудой детей, следующий ребёнок, пробегая мимо, задел Рафика плечом, слегка толкнув его, и Рафик от этого толчка качнулся вперёд и не стал останавливать это движение и выпрямляться обратно, а тоже побежал к чертям в ревущем потоке детской армии и вместе с ними с разбега бросился на врагов и, ухватив за шею первого, кто попал ему под руку, впервые заглянул с близкого расстояния в наконец-то отчётливо видное тёмное кожистое лицо с близко посаженными маленькими красными глазками и, как он только сейчас заметил, парой толстых, но резко сужающихся, смотрящих остриями вперёд рогов, монстр напряг шею и, выворачиваясь из рук Рафика, левой рукой крепко ухватил его за запястье и резко и быстро взмахнул правой, пытаясь достать когтями до его горла, и Рафику пришлось, продолжая давить ему на горло одной рукой, вторую поставить в ближний блок, рука чёрта, ударившись о его нижнее предплечье, согнулась в локте, и Рафик тут же толчком просунул руку в узкий просвет впритык к его жилистому локтевому сгибу резко согнул и, ухватив покрытую шерстью руку в локтевой хват, сломал её одним резким движением, и белая окровавленная кость вышла наружу острым обломанным концом, пропоров мохнатую чужую плоть, демон чуть хрипнул, как свинья, получившая удар по заднице, и тут же Рафик дёрнулся вперёд верхней половиной корпуса, одновременно притягивая его за шею и нырком снизу вверх с сокрушительной силой ударил его головой в лицо, почувствовав, как со смачным хрустящим звуком расплющились под ударом носовые хрящи, и когда чёрт нелепо качнулся у него в продолжающей сжимать ненавистное горло руке и, выпустив запястье Рафика, зачем-то замахал неповреждённой рукой перед собой, Рафик, наконец-то, разжал пальцы и вновь сунулся рукой вперёд, чуть ниже острого мохнатого уха, растущего прямо под рогом, и тоже ухватил в локтевой хват ещё и шею и тоже её сломал движением локтя снизу вверх, он ещё не успел выпустить ставшую тряпично мягкой шею, и обмякшее, утопающее в тени под ногами тело только начало падать, оседать на пол, когда возле уха Рафика обжигающе и хрипло ударила короткая автоматная очередь и расколола такую же круглую и рогатую кожистую тёмную голову на плечах монстра, которые, в принципе, находился не так уж близко и которому Рафик вполне мог бы успеть организовать достойную встречу. “Поберегли бы патроны, - подумал Рафик, выпрыгивая ещё на полшага вперёд ближе к слитной тяжёлой стене мохнатых тел, - я вон расстрелял все сразу, ну и хрен ли?”, и словно эхом его мыслей чей-то знакомый голос закричал откуда-то из самого пекла драки, перекрывая её гул и шум:

- Лишка не шмалять!!! Работаем в рукопашной – стволы на самый крайняк, если уже ваще хреново!!!

- Да я за Рафик-агая испугался! – тонкий детский голос крикнул это рядом с Рафиком с той стороны, откуда только что ударила автоматная очередь, и Рафику захотелось повернуть голову и посмотреть, что это за сопляк посмел о нём заботиться в бою, но тут неясная тень, сбрызгивая по сторонам острые алые лучи из глаз, словно парная лазерная установка, вдруг замаячила перед ним в непосредственной близости, и Рафик крайне торопливо, пока за него не успел испугаться ещё какой-нибудь карапуз с автоматом, ударил тень пальцами по сразу чавкнувшим, лопаясь, глазам, погасив их алый огонь, и, качнувшись телом сбоку, ударил ребром ладони чуть ниже уха, вложив всю силу в этот удар – человека он бы таким ударом убил, а что было дальше с этим чёртом, Рафик так никогда и не узнал – чёрт рухнул на землю вялым мешком, и Рафик не стал проверять, всё ли с ним в порядке, он просто перепрыгнул через мягкую груду его тела и бросился на следующего, оказавшегося на пути, тут коротко и резко жахнула автоматная очередь где-то в отдалении, и тут же ударила ещё одна – с противоположной стороны, и Рафик почувствовал смутную тревогу – был приказ применять огнестрельное оружие только в крайнем случае, дети же, как он успел заметить, соблюдали жёсткую дисциплину, как настоящие солдаты, и ослушаться приказа не могли – так что же? крайние случаи уже наступили сразу у двоих?.. тут заполыхали выстрелами сразу два ствола рядом друг с другом, Рафик скрутил руку своему противнику, разворачивая его спиной к себе, и из этой позиции выбросил отвесно вверх с такой силой, что рогатый череп, врезавшись в близкий каменный бугристый потолок, лопнул и пополз во все стороны белыми длинными извивающимися червями, необычайно, по сравнению с ним самим, отчётливо видными и даже словно светящимися бледным, как у гнилушек, светом в темноте.

Рафик проскочил мимо него, когда он ещё падал на землю, и бросился к своему мечу, который уже вновь стал виден среди теснимой назад чужой плоти, тут на него бросились сразу двое по диагональным линиями с двух сторон, и угловатый костистый мальчишка в свободной майке, чем-то отдалённо смахивающий на Уллу, как и все, наверное, подростки его возраста, кинулся одному из них навстречу и, ударив его всем телом, с криком боли опрокинулся на пол вместе с ним.

- Да хватит меня опекать!!! – заорал Рафик с такой силой, что шум битвы на миг стал совершенно не слышен, резким ударом согнутых пальцев сломал горловые хрящи оставшемуся из двух нападавших чертей и, на миг дёрнувшись вниз, выдернул чёрта из-под мальчишки одним рывком и тут же, не останавливаясь, преодолев брезгливость, ухватил его одной рукой за сухо затрещавшие громадные гениталии, другой – за шерсть на груди, словно за одежду, - и, перевернув в воздухе, хватил головой об пол со смешанным хрустом ломаемых позвонков и раскалываемого черепа, и все: и дети, и черти на миг шарахнулись от него, как шарахнулись бы от любого безумного и страшного в своём гневе человека, тут трескуче ударила автоматная очередь где-то ещё, и Рафик, уже не в силах сдерживаться, заревел звериным воплем и со всей силы обрушился на зыбкую живую сплошную мглу перед собой, раскалывая и ломая кости и черепа возникающих перед ним лишь в последний момент прямого боевого контакта сутулых мощных тел, тут автоматные очереди забили, полыхая огнём, повсюду, и фронт детей начал медленно сдвигаться назад, сминаемый чужой массой, мимо Рафика пролетела отгрызенная детская рука с упрямо зажатым в ней громадным автоматом, и рядом из вспоротой мгновенным ударом когтистой лапы мальчишеской груди алым пенным фонтаном ударила кровь, ещё одна лапа с растопыренными, мёртвенно поблескивающими когтями дёрнулась мимо него к ещё одному ребёнку, и Рафик, перехватив её движение, сломал её в локте в противоположную направлению сгиба сторону ударом ладони, ещё какая-то расплывчатая тень легко подняла ребёнка в воздух, и ребёнок сгруппировался и сжался в тугой комок мышц, поджав ноги и аккуратно устанавливая раструб автомата впритык к покатому тёмному лбу, ствол полыхнул короткой вспышкой, брызнувшей из-под краёв упёртого в лобную кость ствола, и демон начал медленно падать на пол, раскачивая голой безголовой шеей с белым торчащим из неё огрызком позвоночного столба и равномерно бьющими, пульсирующими и извивающимися, как живые, жгутами крови – ребёнок одним гибким движением выскользнул из его так и не разжавшихся рук и встретил ударом ножа прямо в горло следующую дёрнувшуюся к нему тень, тут что-то мокро чавкнуло левее и чуть позади Рафика, и он, глянув туда, увидел, как мальчик с раздавленной грудью падает лицом вниз, закатывая глаза и заливая подбородок сплошным потоком хлынувшей изо рта крови, и резкими, грохочущими, яростными и неровными огнями засверкали автоматы уже повсюду, и Рафик понял, что это конец и что они проиграли. Почти.

Он бросился вперёд к своему мечу, уже не пытаясь особо старательно убивать – лишь убивая тех из монстров, кто удачно попал под удар, и расталкивая и расшвыривая остальных, с каждым прыжком и ударом ощущая уходящие секунды, словно вытекающую из тела кровь, каждой клеткой своего тела чувствуя, как с очередным погибшим ребёнком уходит из него частица жизни – лязг и грохот, и рев битвы обтекали его по мере того, как он углублялся во вражеские шеренги, и теперь бой грохотал не только впереди, но и вокруг, и он всё бил и бил, не останавливаясь, руками, ногами, коленями и локтями всех, кто попадался ему на пути, слыша, как кричат в ярости дерущиеся дети и слыша, как грохочут автоматы, давая каждому из них последний шанс выжить и победить, и слыша, как кричат они предсмертными криками, убиваемые монстрами, внезапно и незаметно выплывающими из тьмы прямо возле них, а его меч всё сверкал нестерпимым светом где-то вдалеке, маяча и раскачиваясь во воздухе рукояткой, полыхающей во мгле Божественным пламенем, становясь всё всё больше и ярче, по мере того, как с хрипами и визгами подыхали вокруг Рафика убиваемые им черти, и вот меч неожиданно вырос перед ним, громадный и прекрасный, словно солнечный луч, проникший из яркого тёплого мира сюда, в подземелье, он казался бесконечным, и его свет терялся где-то в необозримой высоте, и Рафик, подбегая к нему, вдруг с отчаянием понял, что если он не смог вытащить меч из мёртвых тел, в которых тот увяз, в прошлый раз, то вероятнее всего, он не сможет этого сделать и сейчас – Рафик подскочил к мечу вплотную, ударом локтя отшвырнул сунувшуюся к нему сбоку неясную тень и этой же рукой, вернув её из выпада, используя выпад, как замах, ударил в переносицу чёрта, вдруг возникшего возле меча – чёрт отлетел в сторону со стремительностью планирующей птицы, и Рафик ухватил меч за раскалённую рукоять и вытащил его из мягкой нечеловеческой груды так же легко, как если бы вытаскивал его из кучи дерьма.

Клинок засверкал в его руке нестерпимым сиянием, похожим на сияние солнца, встающего из-за минарета посреди аравийских пустынь, и черти вдруг с визгом, как будто это сияние их обжигало, шарахнулись от него в стороны, прилипая к неровным стенам, уже забрызганным нечистой кровью, и начали сползать вниз, закрывая синевато-чёрными когтистыми руками лица и глаза, и затем они медленно начали расползаться от него, один за другим исчезая во мгле, словно ставшей ещё более кромешной и непроницаемой, но уже неумолимо сдвигаемой ровно плывущим за ней светом – те, кому повезло, отползли назад, в глубину по-прежнему уводящего вниз колодца, а кому не повезло – вслепую поползли в сторону входа навстречу своей смерти, в сторону солнечного света и зелёных поздних трав, откуда только что за ними пришли люди, в сторону всё так же твёрдо держащих оборону детей, сейчас добивающих ползущую по дну тоннеля нечисть автоматными очередями в затылок и ударами ножей и топоров, перерубающих им сзади шеи насквозь, клинок полыхал в руке Рафика, словно молния, павшая с неба и остановившаяся в своём полёте, пойманная его рукой, и его огонь ослепляющим факелом освещал всё вокруг: и зловонные трупы монстров, и остатки живых монстров, ползающих и скулящих вокруг, покорно принимая смерть от человеческого оружия, и округлую изгрызенную глотку тоннеля, покрытую шевелящимися при каждом движении меча в руке Рафика острыми подвижными тенями, и бледные жёсткие лица детей, страшно медленно снова и снова вздымающих оружие над головами и шеями караемых ими монстров, и этот свет теперь уже словно проникал до самого дна в неровный провал, только что казавшийся бездонным – во всяком случае, темноты, поглотившей недобитых чертей, уже не было видно, и весь бесконечный тоннель был освещён сияющим светом до самого дальнего предела, где стены и пол, и потолок словно сливались в одну крохотную точку страшно далеко внизу и впереди, и за которую пока не мог проникнуть человеческий взгляд – пока не мог, но это было поправимо, и с этой мыслью Рафик быстро и яростно, словно летящий по рельсам локомотив, зашагал вперёд лёгким на наклонной вниз поверхности шагом, удерживая меч над головой, словно факел или чьё-то горящее средце, и освещая им перед собой уже спрямившийся и вытянутый, словно древняя боевая стрела, путь.

Путь вёл его вперёд и вниз, спускаясь по пологой наклонной линии куда-то в пустоту, всё не отткрывающуюся перед ним, хотя и словно дующую навстречу леденящим холодом, и холод становился сильнее с каждым шагом по выщербленному обгрызенному полу, и теперь Рафик, то ли по наитию, то ли в связи с Божественным озарением знал всё – не догадывлся, а именно знал, и именно всё – о том, куда он идёт и что его ожидает впереди, и с кем ему сейчас, через пару сотен шагов, придётся сойтись лицом к лицу, и он даже испытывал искреннее недоумение, вспоминая, что буквально несколько минут назад не догадывался о настолько очевидных вещах – теперь Рафик знал и природу того мимолётного ужаса, который охватил его не так давно, в самой горячке боя, в момент, когда он удивился тому, что черти не прогрызли ход пошире, теперь он знал всё об этом хреновом лазе со странными, непрерывными, пересекающимимся – словно проникающими друг в друга – выбоинами на стенах, полу и потолке, теперь он знал, куда, кому и зачем эти долбаные черти утаскивали мёртвых или умирающих захваченных ими детей, вместо того, чтобы сожрать их на месте и затем раскидать косточки по всей округе, где их никто бы не нашёл, он знал, почему эти тупые черти так одновременно и слаженно вдруг появились перед ним, когда он только-только начал сюда спускаться вниз, и, главное, он знал, что там, куда он сейчас стремится, куда идёт, почти летит, пружинистым неудержимым шагом, будет достаточно свободного места для того, чтобы как следует размахнуться мечом и нанести удар со всей страстью и всей ненавистью, не экономя больше силы и не боясь задеть стену или потолок – и тут проход словно распахнулся и разошёлся в стороны в необозримую даль, именно так – необозримую даль, хотя она теперь не утопала в чернильной темноте, похожей на бездну, как, наверное, утопала всего лишь миг назад, когда он ещё не ворвался сюда с мечом – теперь необозримая даль вся, до самых своих не видных отсюда пределов была освещена пылающим факелом нестерпимо яркого, словно молния, стального огня в его руке, и всё-таки даже сейчас, даже будучи освещённой из конца в конец, она оставалась необозримой, и её поверхность – гладкая, безжизненная, чёрная, словно какое-то мерзкое адское стекло, терялась в бесконечности со всех трёх открытых перед Рафиком сторон, в бесконечности, залитой полыхающим светом оружия в его руке, который как перевёрнутое солнце, отражался в гладком и чёрном стеклянном полу, и освещал всю эту долбаную бесконечность, но в бесконечность эту мог проникнуть лишь Божественный свет меча, и туда был бессилен проникнуть слабый человеческий взор.

“Впочем, - подумал Рафик, - на фига мне смотреть хрен знает куда в “даль необъятную, непроглядную, непонятную, одним словом, природу” – откуда это? кажется, пародия Чехова на славянофильскую прозу, надо бы Эрнестика спросить, он сейчас наверняка подоспеет, до сих пор-то он ни разу не опоздал к началу драки вместе со своим Фарой, ну, в общем, как бы то ни было, мне совсем и к чему пялится в какую-то хренову бездонную даль – всё равно та, сука, вот она, прямо здесь, осталось только кинуться вперёд и закончить это ё…ое дельце”.

И он кинулся вперёд, с ходу перейдя с быстрого шага на бег и на бегу спокойно разминая плечевые мышцы круговыми движениями крепко зажатого в обеих руках меча.

- Подожди. - мягко сказала та с высоты своего роста неожиданно приятным глубоким грудным голосом. – Давай поговорим.

- Какой приятный голос. – усмехнулся Рафик, продолжая бежать к ней по твёрдой стеклянной глади. – Кто же тогда мусорам по телефону звякнул, пощёлкивая зубами и причмокивая, как будто хрен сосал.

- Если будешь торопиться, не узнаешь и этого. – торопливо ответила она. – Вообще, ничего не узнаешь, твоё расследование так и останется фактически незавершённым.

Рафик засмеялся вслух демонстративно громким смехом и побежал ещё быстрее, уже выводя меч в боковой замах.

- Рафик-агай. – тихо сказал ему сзади Фара, и этот тихий голос, прозвучавший довольно-таки издалека, от самого входа в эту долбаную громадную пещеру, был слышен как-будто в самых дальних её уголках, во всяком случае, Рафик расслышал его с чрезвычайной отчётливостью, как будто слова “Рафик-агай” были сказаны ему в самую душу, и Рафик невольно сразу сбавил темп, хотя и не прекратил движения совершенно.

- Рафик-агай. – так же негромко повторил Фара, но теперь голос его по-взрослому отвердел и налился силой.

- Рафик-агай. – эхом отозвался стоящий рядом с ним Эрнестик (“ну, разумеется,” – с неудовольствием подумал Рафик) – Наши братья и сёстры погибли от рук и клыков этой мерзости. Мы хотели бы знать всё. Мы все хотели бы знать всё, а в данной точке данного пространства, по нашему общему мнению, не наблюдается экземпляр, который смог бы дать более исчерпывающие объяснения, чем та сука, наблюдать которую мы имеем сомнительное удовольствие прямо здесь и прямо сейчас.

Рафик вздохнул и окончательно остановился. Он повернулся и посмотрел на детей – всех, кто остался в живых после недавней битвы – не совсем правильным строем стоящих позади него у выхода на чёрный лакированный пол.

- Как вы думаете, с какой целью она хочет с нами поговорить, уж не для того ли, чтобы протянуть время и дождаться чего-нибудь там, что изменит ситуацию и поможет ей в очередной раз всех надуть, как лопухов?

Эрнестик серьёзно кивнул головой.

- Схожая мысль приходила мне в голову. – сказал он. – Возможно, она действительно каким-то образом хочет использовать некоторые потенциальные резервы, время которых пока не пришло и исчерпывающей информацией о которых мы пока не располагаем, и которые, возможно, могут изменить сложившийся было в нашу пользу дисбаланс сил на прямо противоположный. – Он неожиданно и порывисто шагнул вперёд с внезапно и страшно потемневшим лицом. – Но нам представляется оправданным такой риск в свете необходимых задач, мы обязательно должны узнать многое из того, чего мы пока не знаем, это необходимо. Расуль Ягудин любит повторять древнюю моряцкую пословицу: “Плавать по морю необходимо. Жить не так уж необходимо”. Вообще же, у нас всех есть основания быть уверенными в том, что наблюдаемая в настоящий момент сука никуда от нас не денется, даже если у неё имеются дополнительные возможности избегнуть Божьей кары в текущий момент.

- Достанем суку. – подтвердил кто-то из ребят, сумевший, как ни странно, понять всю заковыристую речь Эрнестика от первого до последнего слова. – Достали раз – достанем снова.

- Я попрошу всех не выражаться неприличным образом. – холодно отрезал Рафик, вновь невольно начав подражать интеллигентской речи Эрнестика, но тем не менее отошёл в сторону, давая детям пройти. “Чёрт, - подумал он, - как бы детишки не проблевались, когда взглянут на суку с близкого расстояния.” И он снова взглянул на громадное, студёнистое, голое тёмное тело с прозрачной, как у полиэтиленового мешка, кожей, внутри которого двигались и изгибались длинные плоские белые черви, плавая в чём-то жидком, то и дело тыкаясь безглазыми мордами изнутри в кожу, словно в стенки аквариума – тело с крохотными для него, рудиментарными, как сказал бы Эрнестик, жирными ручками и ножками и со свисающими до самой земли синеватыми грудями, и от этого зрелища Рафик снова ощутил внутри себя спазм отвращения и гадливости.

- Дорогие дети. – начала сука и шевельнула отвислыми тёмно-вишневыми губами взад-вперёд, словно сделав сосательное движение, и кто-то из детей не выдержал и громко, истерически засмеялся.

- Тихо. – мрачно приказал Фара. – Пусть своё отбазарит. – И он исподлобья тяжёлым взглядом взглянул снизу вверх в нависающее над ним рыхлое жирное лицо с огромным количеством морщинок и складок, словно на ляжках у новорожденного младенца.

Сука на миг смешалась под этим взором и нервно дёрнула глазками в узких отвислых веках по сторонам.

- Дорогие дети. – снова начала она, и на сей раз никто не засмеялся и ничего не сказал, все молчали и пристально смотрели на пятиметровую бесформенную тушу, колышащуюся перед ними. – Вам в вашем, уже вполне достаточном возрасте следует начинать свой путь самостоятельного мышления, который освободил бы вас от окостеневших общественных норм и морально-нравственных категорий, в чрезвычайной степени ограничивающих, приходится с огорчением констатировать данный факт, вашу личную молодую свободу.

Кто-то из детей чуть слышно фыркнул в тишине, но сдержался и промолчал. Сука опять нервно забегала глазками по сторонам и продолжила:

- Между тем замшелые консервативные догмы не должны стоять на пути общественного прогресса и личной независимости каждого индивидуума. Вот взять вас, например. Вы, я думаю, не станете спорить с тем, что ваши родители и ваши педагоги, используя повсеместно противозаконные методы, грубо нарушающие ваши гражданские и элементарные человеческие права, перманентно подавляют вашу свободу личности и свободу волеизъявления, насильственно склоняя к действиям, противоречащим естественным человеческим потребностям – “учись” да “будь послушным”, да “помой полы”, да “сходи в магазин”. Но ведь ребёнок тоже должен иметь право на времяпровождение в русле отправления физиологических потребностей – элементарно, почему вы должны лишать себя удовольствия скушать шоколадку лишь потому, что мама или папа считают, что вы сначала должны принять в себя суп, который вы не хотите. А почему вы должны подстригать ногти, когда вам на это укажут, что, с ногтями вам разве плохо жить?

- Во-во, - ехидно подтвердил Фара, - заставляют зубы чистить, мол, так они будут целее, а на хрен мне зубы, чё я, б…, без зубов, что ли, не проживу? А ещё не дают в штаны насрать, говорят, надо в унитазик, а мне, может, ходить с тёплым гавном в штанах по кайфу.

- Вот видите, - обрадованно воскликнула сука, явно не поняв или не заметив иронии, и Рафик с удивлением понял, что, несмотря на гладкую речь, сучка довольно тупа, - всё заставляют вас чистить зубы и мыть руки, а ведь совсем рядом, буквально в двух шагах, существует мир чистой свободы, где любое поведение любого идивидуума не ограничивается ничем, кроме его собственных природных желаний, желания счастья и удовольствий, желания жить так, как хотите вы, а не какие-то там взрослые, присвоившие себе, непонятно на каком основании, незаконное право всё решать за вас.

Эрнестик культурно прикрыл рот ладошкой и широко зевнул. Сука покосилась на него и начала закругляться.

- К чему я всё это говорю… – с пафосом высказалась она, повышая голос.

- Как громко. – тут же отметил данный факт Эрнестик. – Прямо как на митинге сексуальных меньшинств.

- Я всё это к тому, - зачастила скороговоркой сука, видимо, боясь, что её опять выставят на посмешище, - что вам следует самим научится определять свою судьбу и свой образ жизни без оглядки на дутые взрослые авторитеты и прийти к нам, в наш мир чистой страсти и ничем не ограничиваемых плотских удовольствий, подумайте дети, ведь молодость даётся лишь один раз, стоит ли растрачивать её впустую в погоне за призрачным общечеловеческим счастьем, не лучше ли прямо сейчас получить те удовольствия, которые вам доступны, а не слушать всякое взрослое враньё о каких-то там надуманных Божественных идеалах…

- Прямо как моя кошка Муська. – задумчиво и совершенно серьёзно произнесла одна из девочек. – Насчёт прямо сейчас получить те удовольствия, которые доступны, ей нет равных, она только и делает, что жрёт и трахается. Да вот только Муська так и не научилась ни говорить, ни ходить на задних лапах, у неё времени, наверное, не нашлось, не отвлекаться же ради этого от жранья и траханья.

- Насколько я поняла весь этот бред, - точно так же задумчиво и внешне без тени иронии начала другая девочка, - каждый делает, что хочет, ни перед чем не останавливаясь. Значит, если эти мерзкие чертенята захотят меня изнасиловать толпой, а потом зарезать и съесть, ничто не ограничит эту их свободу волеизъявления. Ну, просто кущи райские, спасибочки, блин, за непристойное предложение.

- В точности. – кивнул головой Фара. – Весь смысл в том, что ты можешь дрючить, как хочешь кого хочешь, пока силёнки хватает, а потом тебя дрючит как хочет кто хочет из тех, у кого силёнки больше, чем у тебя. Блин, как говорит, Эрнестик, “преле-э-э-э-эстно”.

- Поняла, сука? – наконец-то вновь подал голос Эрнестик, глядя суке прямо в глаза – Вот он, сука, глас народа, а вовсе не твоё фуфло о свободе среди недоумков с когтями, копытами и клыками. Смысл человеческого объединения заключается в двух вещах – в добровольном ограничении каждым членом общества своей личной свободы во имя общественного блага и таким образом достижение личного блага путём достижения общественного – “свобода есть осознание необходимости”, ты бы хоть классиков почитала, коли уж всё равно сидишь без дела. Если выражаться проще – специально для такой тупой суки, как ты – в одиночку любой из нас свободнее, чем в человеческом объединении, но в одиночку никто из нас не смог бы создать мир, где можно летать на луну и писать стихи, и готовить крылышки колибри на электрической плите и где нет места мрази наподобие тебя… А ведь все вместе, в своё время отказавшись каждый от частицы личной свободы во имя объединения усилий, мы, люди, такой мир создали, совместно трудясь на протяжении многих миллионов лет. И не вкручивай нам свою лабуду о свободе индивидуума, она не главное для людей, потому-то мы и живы, и стоим на ногах, а ты, свободная индивидуалистка, всю жизнь просидела толстой ж…й на одном месте и сейчас умрёшь. Вряд ли ты читала Хайнлайна, а он много высказывался по этому поводу, вот, например: “Мы, люди, более индивидуалисты, чем кошки, а научились трудиться с большей согласованностью, нежели пчёлы или муравьи” – это как раз его. Даже если взять наш случай – мы объединились в армию, чтобы добраться до тебя и положить конец смертям в нашем городе, а ведь, вступая в эту армию, каждый из нас поступался некоторой частицей той убогой свободы, о которой ты сейчас вела здесь речь – мы вынуждены выполнять приказы командира, мы вынуждены подниматься, когда слышим сигнал боевой трубы, мы вынуждены слаженно действовать в бою, каждый миг оценивая каждое своё движение в русле общей стратегии и тактики на данный момент. А ведь у нас был выбор – мы могли не объединяться в армию и таким образом поступаться частицей личной свободы каждый, а сидеть – вольно волеизъявляясь – сиднем, ожидая, когда, как баранов, ты сожрёшь и нас.

- Слышь, сынок… - вкрадчиво начала было сука.

- Я тебе не сынок, тварь!!! – с внезапным бешенством оборвал её Эрнестик. – Называй меня Эрнест Абдуллович, если ты, сука, ещё не всё сказала.

Сука захлебнулась воздухом и начала медленно сереть. Она сидела на громадных жирных ягодицах, смятых гладким чёрным полом в два огромных и безобразных, сморшенных десятками мелких складок блина, и на её лобке меж крохотных кривых ножек курчавились еле заметные на громадной туше белые, словно седые, волоски, и вялые половые губы свисали из её промежности до пола длинными багровыми кишками.

- Слышь, Эрнест Абдуллович. – дрожащим голосом, всё больше серея и начиная обильно и зловонно потеть, начала она, - ведь я же всё для вашего блага…

- Ого, - ехидно ответил ей уже кто-то из слитной и молчаливой детской армии, - значит то, что она нас жрёт, нам во благо, а то, что учителя и родители не позволяют нам курить – нам во вред. Слышь, Эрнест Абдуллович, она, по-моему, ё…ая, это ж надо такое фуфло заряжать как перл мудрости.

- Она скорее нас держит за ё…ых. – пробурчал Эрнестик, не отрывая отт суки холодного взгляда.

- Если она нас держит за настолько ё…ых, то она даже более ё…ая, чем я предполагал секунду назад. – отпарировал мальчик и повернулся к Рафику. – Вы, кажется, хотели задать ей какие-то впросы, Рафик-агай?

- Я никогда не хотел задавать ей вопросы. – честно напомнил Рафик. – Это она хотела, чтобы я задавал ей вопросы и без толку терял время.

Сука тряслась непрерывной дрожью всем своим громадным телом и роняла на гладкий блестящий пол крупные капли пота, источая нестерпимое зловоние и невыносимый смрад, и всё её тело колыхалось, словно студень, от дрожи, припадком падучей сотрясавшей её изнутри, из самых недр полужидкой мерзости, распиравшей её, словно сизый, переполненный гноем бурдюк.

- Слышь… - снова начала она.

- Заглохни!!! – заорал Эрнестик таким безумным голосом, вздувая на шее жилы, что дети шарахнулись от него, как от бешеного зверя. – Заглохни, сука. – повторил Эрнестик чуть тише и повернулся к Рафику. – Время пришло.

- И никаких вопросов. – подтвердил Рафик, поднимая меч. – Мы, кажется, уже наизусть знаем, что она может нам сказать – опять какую-нибудь чушь насчёт счастья сношаться без тормозов, как свиньи, по всем углам, ожидая момента, когда тебя, как свинью, заслуженно сожрут. Вот только… Эрнестик, скажешь что-нибудь?

Эрнестик кивнул головой и поднял к лицу обе ладошки, сложив их лодочками.

- Ля-илляха-иль-алла-мухаммедмммм-расуль-улла…- негромко заговорил он.. - агузивелла-хиии-шайтан-иии-ражим-бисмилла-хиии-рахман-иии-рахим. – И он сказал “оооминь” и провёл ладошками по лицу со словами “Аллах акбар”. – О, Аллах, великий, всемилостивый и милосердный, дай шанс и этой твари тоже, ибо даже она была создана Тобой. – И он отошёл в сторону, давая Рафику место для взмаха мечом.

- Размахиваться не обязательно. – раздался позади новый голос. – И прилагать чрезмерное усилие теперь не обязательно тоже. Достаточно ткнуть остриём эту суку.

И все дружно повернулись назад, в сторону входа, где стояли две девушки с мечами, одна женщина постарше тоже с мечом и маленькая девочка, прижимающаяся к её боку и небрежно удерживающая в опущенной ручонке громадный пистолет.

- Я Рая. – представилась одна из девушек и объяснила. – Нас Улла прислал. Сказал, что вы все пошли на битву. Мы чуть опоздали, уже не обессудьте. А размахиваться теперь действительно ни к чему - твой меч уже налился Божественной силой в бою – ибо убивая нечисть, ты уменьшаешь её присутствие на земле, а значит, увеличиваешь присутствие Божественности, а эта вновь поступающая Божественность в первую очередь наполняет силой твой клинок. В общем, всё как и у них, но с обратным знаком: они становятся сильнее, убивая нас, а мы становимся сильнее, убивая их. Сейчас ты убьёшь эту суку, и после настолько святого дела твой меч станет настоящим оружием Господа, вложенным в твою руку. Ну, давай, спокойненько, без нервов и усилий, ибо это не бой и не убийство, а казнь, кара Господня за все грехи, ну же, покарай её именем Аллаха – молитва прочитана, и нам пора.

- Последние её слова почти утонули в диком визге суки, заверещавшей, запрокинув голову, на весь долбаный ад, этот визг взметнулся к выщербленному потолку, и тугой удушливой волной мгновенно заполнил всё окружающее пространство, словно выдавливая потолок вверх, а пол – вниз, и растекшись с огромной скоростью по плоскости пола во все бескрайние концы, и Рафик слегка прижмурился, чувствуя, как от этого визга, словно от плотного и непроницаемого ядовитого дыма защипало у него в глазах, его уши словно умерли под этим визгом, как под тяжёлой толстой водой, задавившей их массой километрового слоя, и грудные мышцы болезненно напряглись, под страшным давлением звука с трудом раздвигая грудную клетку, чтобы впустить в лёгкие кислород, и глаза ныли и пульсировали, и ломило виски и затылок под напором безумного вопля, распирающего череп изнутри, и Рафик торопливо, чтобы прекратить этот адский крик, и в то же время медленно, с трудом протискиваясь всем телом сквозь тяжёлую плоть этого крика, двинулся вперёд, удерживая меч остриём перед собой и таким образом словно прорезая себе путь сквозь визг, как сквозь тухлую гниющую массу – вот огромное студёнистое тело выросло и нависло над ним, как странная и жуткая колышащаяся гора, и тупые концы белых червей ткнулись изнутри в тёмную мерзкую кожу, словно в стекло, пытаясь на него напасть, и Рафик, чувствуя, что уже окончательно оглох, машинально встал в позицию для проведения выпада и грамотного укола, сучка судорожно замахала перед собой крохотными ручками, раскачивая безобразными раздутыми грудями, и укол остриём меча пришёлся ей в правую руку – рука тут же зажглась нестерпимо ярким, ровным пламенем, не рождающим языков и не разбрасывающим искр, словно люминисцентная лампа, сучка тут же захлебнулась собственным криком и, выдавливая из себя воздух, захрипела тонко и еле слышно, с набрякшим и ещё более раздувшимся от парализующего болевого шока лицом, и в следующий миг она с низким тяжёлым гулом вспыхнула ровным белым светом вся целиком, и ещё через миг Фара крикнул, дёрнув Рафика за рукав:

- Ложись!!!

и тут же сбил его с ног короткой чёткой подсечкой и навалился на него сверху лицом вниз, закрывая себе руками затылок и верхнюю часть спины, и всё пространство над ними с хлопающим звуком полыхнуло огненной волной, мгновенно прокатившейся нестерпимым жаром по спинам попадавших ничком детей и тут же исчезнувшей, как после короткого газового взрыва, оставив после себя какой-то кислый запах и словно на миг сгустившуюся после этой яркой вспышки темноту.

Все некоторое время лежали неподвижно, как будто где-то поблизости могла оказаться ещё какая-нибудь тварь, которую Рафик тоже убьёт и которая перед этим тоже будет орать, как недорезанный поросёнок, а потом, тоже получив своё, тоже вспыхнет огненным шаром, едва не спалив всех окружающих. Наконец Фара пошевелился и негромко, так, чтобы услышал только Рафик, сказал ему в ухо, всё так же продолжая лежать на нём:

- Как она орала! Я уверен, что моя маленькая сестрёнка, когда эта сука её жрала, не плакала и не кричала, а молча и с достоинством встретила смерть. – На последних словах его голос задрожал от сдерживаемых слёз, он резко шмыгнул носом и начал слезать с Рафика вбок.

Вокруг уже все зашевелились и, пыхтя и мирно переругиваясь, начали снова вставать, привычно не выпуская оружия из рук.

- Зря я её не допросил. – высказался Рафик и, тоже вставая в полный рост, с болью в сердце мельком взглянул Фаре в совершенно спокойное внешне лицо.

- А зачем её допрашивать? – с недоумением спросила вторая из тех девушек, что появились в самом конце заморочки.

- Ну, - несколько смущённо ответил Рафик, - должен же я был уяснить для себя полную картину.

- А картина и так полная. – ответил Эрнестик, прежде чем девушка успела что-либо сказать. Стандартный случай биологической колонии, какие бывают у пчёл или муравьёв: эта толстая сука явно была маткой, которой черти таскали жратву, а она тем временем вынашивала в себе личинки – те самые черви у неё в брюхе, помните? – и рожала их, и те затем, через какое-то время, превращались либо в чертей, которых мы видели и поимели, либо во что-нибудь еще, например, в принципе, теоретически, в колонии должны быть рабочие и производитель потомства и тому подобное.

- Может, их надо бы найти и примочить? – неуверенно спросил Рафик.

- Зачем? – пожал плечами Эрнестик. – Без матки и нового выводка выб…ков, которых мы только что уничтожили, колония всё равно обречена, она утрачивает жизненный потенциал и потихоньку издыхает - во всяком случае, в мире насекомых именно так, а я не думаю, что эти говорливые сучата живут как-то иначе, Божьи законы-то едины для всех схожих биологических организаций, будь то муравьи или хреновы черти с толстой сучкой во главе.

И тут Рафик вновь вспомнил внезапный и в тот момент необъяснимый приступ парализующего ужаса, который испытал в самой горячке битвы, когда подумал, что чертям надо было прогрызать тоннель пошире, и теперь он откуда-то знал причину этого приступа ужаса.

- А как же быть с тем выб…ком, что прогрызал вот этот вот ход клыками такой величины, что в следы клыков легко помещается, как в ступеньки, нога взрослого человека, моя нога? – спросил он, направляясь вслед за неспешно потянувшейся к выходу армией детей. - Если у него телеса под стать клыкам, он должен быть здоровенным, да и клыки у него мощные, явно не такие, как у чертенят.

Но теперь уже Фара легко передёрнул плечами, как и Эрнестик секунду назад.

- Пфе, - сказал он, - каким бы здоровенным он ни был, а он всего лишь работяга, даже не солдат в этой долбаной колонии, его дело – дырки в земле сверлить. Подумаешь, клыки, - у мамонтов, вон, клыки были ещё круче, ну и хрен ли?, мамонт так по жизни и оставался обычным травоядным животным наподобие очень большой коровы, и люди их ели, несмотря на клыки и размеры. А впрочем, даже если этот крот, прогрызающий ходы для всякой швали, не травоядный, а плотоядный, то без матки он всё равно ничего не стоит, он сдохнет сам естественным порядком в полном соответствии с теми законами, по которым эта шваль, вообще, по жизни существует. Эрнестик, как тот закон называется, по которому, короче, кто слабее или без бригады, дохнет, его даже свои же мочат, чтобы бл…ми не делиться?

- Закон естественного отбора. - равнодушно ответил Эрнестик, аккуратно ставя ступни в следы громадных клыков на полу. – Во всяком случае, господину Чарльзу Дарвину это название показалось подходящим, хотя, на мой взгляд, название весьма и весьма дискуссионно. Впрочем, сущность естественного порядка вещей это название в некоторой степени отражает – действительно, особям послабее или оказавшемся вне соответствующей биологической организации, суждено найти смерть любым и очень скорым способом, в том числе и на клыках собственных сородичей в борьбе за получение возможности произвести потомство.

- Ну, вот и зашибись. – подытожил Фара, и в рядах детей кто-то не выдержал и засмеялся. – Пусть вся эта чертотня поработает немного на нас.

Последние слова он говорил, когда они уже один за другим проскользнули в лаз, выводящий в мусороприёмник, и уже в следующий миг начали выходить на Божий свет, невольно жмурясь при свете дня и облегчённо вздыхая в тёплом, обнимавшем их воздухе с запахом асфальта и поздних летних трав и цветов. И тут все как-то разом, одновременно, поняли, что не знают, что делать дальше. Они стояли полукругом и растерянно смотрели друг другу в глаза, и никто не решался первым начать разговор. Наконец, Рафик вздохнул и аккуратно всунул за пояс меч, тёплый и настолько живой, что ему казалось, он слышит в нём гул крови, разгоняемой по длинным острым артериям толчками ровно и мощно стучащего стального сердца.

- Ну, ребята, - смущённо сказал он и бросил торопливый взгляд на тех двух девушек с мечами и женщину с ребёнком и тоже с мечом, почему-то выжидательно смотрящих именно на него. – Спасибо, что помогли. – Он зачем-то поёрзал ступнями на мостовой и ещё раз вздохнул. – Если чё, обращайтесь… с любыми проблемами, уроки там… помочь готовить… то, сё.

Кто-то среди детей чуть слышно фыркнул, но это было не обидное фырканье, фырканье было одобрительным и добрым, и совсем не обидным, и Рафик не обиделся.

- И приходите в гости. - неожиданно для себя сказал он. – В любое время. Чаем напою, тудым-сюдым. Я живу воооон там, вон, короче в…

Удар об асфальт невесть откуда вновь оказавшегося в руках у Фары мяча прервал его. Рафик мрачно и непристойно выругался про себя, но сдержался и промолчал, ничего не сказав вслух. Фара стукнул мячиком об мостовую ещё раз и затем перекинул мяч с правой ладони на левую.

- Мы знаем, где ты живёшь, Рафик-агай. – объяснил он. - Придём обязательно.

И он ещё раз хлопнул мячом об асфальт с самым философским видом и, вновь подхватив его, когда тот подлетел вверх, неожиданно задумался. Короткоствольный автомат небрежно висел у него на правом плече, и Фара, чтобы ремешок автомата не соскользнул, держал плечо слегка приподнятым вверх, и от этого выглядел немного скособоченным.

- Ладно, Рафик-агай, - наконец, медленно произнёс он, - если чё, кричи.

- Ну, - подтвердил Эрнестик, - типа “спасите” или “на помощь”.

На сей раз дети засмеялись все дружно и вслух, и взрослые тоже засмеялись, и Рафик почему-то, удивляясь самому себе, смеялся громче всех, и после этого все как-то легко и без напряжения двинулись в разные стороны небольшими группками, с небрежными прощальными жестами и возгласами “пока” и “бай-бай”, словно расходились по домам после легкой, но утомительной детской игры – в футбол, например, или в скакалки – впрочем, мальчики, явно не чувствуя себя чрезмерно утомлёнными, уже пустили мяч по асфальту и, удаляясь, легко и стремительно, и с необычайным азартом, свойственным лишь детям и больше никому, начали перепинывать его друг другу, лёгкой танцующей походкой опытных игроков передвигаясь в сразу образовавшемся среди них кругу, и они становились словно всё меньше по мере того, как между ними и оставшимися взрослыми увеличивалось расстояние, и вскоре их одинаково хрупкие и угловатые подростковые силуэты в одинаковых широких майках навыпуск и таких же широких шортах, и с почти одинаковыми небольшими автоматами на спинах и на плечах, как будто растворились в мягко и нежно затопившем их солнечном свете, и Рафик почему-то почувствовал, что у него стало горячо в глазах, и затем все вещи и предметы вдруг на миг расплылись, потеряв очертания, и от этого ещё ярче, хотя и менее отчетливо, засверкали в глазах солнечные лучи, заставив его зажмуриться и, шмыгнув носом, тряхнуть головой.

- Ничего, Рафик-агай. – неожиданно сказала девочка с мамой и пистолетом, который она теперь уже не держала в руке, а засунула за пояс впереди прямо посередине, отчего временами казалось, что пистолет вот-вот перевесит, и тогда девочка опрокинется лицом вниз. – Ничего, - повторила она, глядя на Рафика недетскими мудрыми глазами, - они нас не забудут и мы их тоже не забудем, и если что, они придут на помощь опять. – Она вдруг взглянула куда-то мимо него и крикнула во всё горло: - Улла! - и побежала к стоящему в отдалении, глядя на них, худому высокому подростку с гривой непокорных чёрных волос и одетому в одни только джинсы не по росту, морщинящиеся вокруг обнажённого торса, где их стягивал громадный старый ремень. Мальчик поднял руку и с неожиданной нежностью положил ладонь на плечо сразу прижавшейся к нему девочки, всё так же не отрывая от Рафика сумрачных и узких раскосых глаз со слегка припухшими веками – припухшими, словно от долгих мучительных слёз – типичных глаз деревенского пацана-башкирёнка.

- У нас ещё много дел, Рафик. – неожиданно подала голос её мама. – Моя дочь, Альбина, не случайно сказала, что дети придут к нам на помощь опять. Она имела в виду, что будут ещё битвы и кровь, и нам ещё понадобится помощь всех, кто готов умирать в бою за Аллаха и против нечисти, а моя дочь чувствует такие вещи – она когда-то совершенно случайно, по наитию, подобрала на улице дворнягу, которая затем спасла наши жизни, когда нелюдь ворвалась к нам в дом. Так что готовься и будь начеку и никогда не выходи на улицу без меча, твой меч теперь свят и полон Божественной силы, как и все наши мечи – мечи ведунов. – Она слегка поправила за спиной свой собственный длинный меч в инкрустированных серебром ножнах и с теплом в голосе сказала. – Бай-бай, Рафик. Ещё увидимся не раз. - И добавила с удивительной, яркой улыбкой на лице. – Если что, кричи. Зови на помощь. И никогда не стесняйся просить помощи у людей.

- Бай-бай, Рафик. – вразнобой добавили две девушки, с неподдельным интересом выслушавшие тираду подруги, и одновременно двинулись по мостовой вдоль бесконечного сипайловского двора, и к ним тут же присоединились Улла с Альбиной, и теперь они удалялись, не оглядываясь, впятером, почему-то при этом разворачиваясь цепью, словно идя в рукопашный бой.


>>> все работы автора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"