№12/3, 2010 - Продолжение следует

Нина Горланова, Вячеслав Букур
РОМАН ВОСПИТАНИЯ

Продолжение. Начало в №№11/1 - 12/2

ЧТО ЕСТЬ ДУША?
Почему не видно соседки Нины? Йог Андрей спросил и подскочил: у него под брюками зазвонил будильник.
- По-моему, мы сегодня не пили ничего крепче чая?
Это, Антон, наверное, завел свой таймер, подложил и убежал… червей копать. Он теперь увлекся рыбалкой, хотя отец ему уже несколько раз говорил, что в Перми уха будет с привкусом пароходов.
- Света, ты чего какая-то… подавленная? – удивился Андрей. – Как отдохнули?
- Меня придавило, знаешь, свекровью. Она по восемь раз на дню говорила: «Как ты плохо выглядишь! Как постарела, ой, постарела!»
- То-то я смотрю…
Нина обещала кормить Безымянку с котятами, пока Ивановы в отпуске. А когда вернулись, она заявила, что котята все умерли.
- Умерли! – усмехнулась Настя. – Чтоб у нее было столько денег, как она кормила наших котят…
Ох уж эти коммунальные квартиры, застонал Андрей, если б Лев Толстой жил в коммуналке, он сал бы Салтыковым-Щедриным.
- А Салтыков жил в коммуналке? – спросил Василий. – Нет? Ну, я в этом не импотентен.
Что есть душа, тихо спросил Миша, хотя его никто об этом не просил. Душа есть деятельная совесть. И ведь хорошо, что соседка стесняется выходить на кухню: совесть, значит, еще у нее бормочет… что-то.
Света протирала зеркало. Оно вопросительно взвизгивало: что это? что это? зачем? зачем? зачем? Только покрылось хорошим слоем пыли, отдохнуло от отражения, а теперь меня опять впрягают в работу отражать. И тут же в его овал вошел Василий, вмещенный лишь до, скажем, упитанного края груди. Он сказал:
- Запад. – Он важно и даже величественно, умным голосом повторил: - Запад! Он зарылся в благополучие, в процветание… Забыл, что нужно для души.
А у нас разве лучше? Миша весело рассуждал, потому что ему весело было вообще рассуждать. Мы выживаем, все силы брошены на это. И тоже душа в стороне… где-то.
Василий с невидимым и неслышимым миру зубовным скрипом сказал: тебе, Миш, весело, подхихикиваешь, а это значит, что душа у тебя не болит. Вот Андрей Тарковский уехал на Запад, и что? Не стал давать бесплатных интервью. И чего добился? Журналисты просто не писали о нем ни строчки. Нет, чтобы цену снизить! – смекалисто сказал Василий, тряхнув одним из подбородков. – Масоны нас только могут погубить. Кстати, Вольтер, умнейший человек, был антисемитом.
- Это какой Вольтер? У которого была злая племянница? – Соню очень поразило в телефильме, что вокруг умного Вольтера – и злая родня (для чего ум, если он не мог их добрее сделать).
Света с ее склонностью к: «Вперед!» - увидела вдруг огромный – от неба до земли – плакат: пронзительно-красный Василий выталкивает бегемотьим животом за рубеж маленького Льва Израилевича. Внизу, как полагается, злобно-зеленая ершистая трава, а вверху несколько синих взмахов на пустой целлюлозе…
- Больше чтоб не было ни слова про масонов! – приказным тоном выдала Света. – А то…
Василий понял ее мгновенно. И РАЗ И НАВСЕГДА закрыл эту тему.

ПОСЛЕ ТЮРЬМЫ
- Миша! Папа! – дико закричали на улице Настя и Антон. – Сюда, скорее!
Света бешено сверкнула глазами: что стряслось-то, Боже?!
- Мама из тюрьмы пришла! Миша, помоги! – орала Настя.
Миша начал надевать носки, потом долго завязывал шнурки на кроссовках. В форточку донеслось Настино: «Скоро вы там? Они меня в гроб вгонят, эти меланхолики». Насте казалось: вечность прошла, а Миши нет. Миша же думал: еще и вечность не прошла, а им будь тут как тут, вот холерики меня в гроб вгонят, это точно. Он вышел во двор, темнело, Настя пыталась поднять с земли огромную тушу. Миша брезгливо стал помогать.
- Я не пьяная… просто упала.
- Мама, мамочка, узнаешь меня? Я Настя, Настя!
- Ты – Настя… Узнаю. А это Сережа. – Мать Насти показала в сторону Антона. – Ты, Андрюша, дружно с Настей?
- Чего она меня то сережит, то андрюшит, - зло пробурчал Антон.
Вдруг мать Насти крикнула куда-то в сторону: «Колё-ок!» Кто-то их прохожих шарахнулся, кто-то, наоборот, кинулся поближе к группе людей, чтобы поглазеть. Настя стала урезонивать мать: тише, не кричи.
- Колё-ок! Колё-ок! Иди сюда! У меня деньги есть.
Никто не подходил. Что делать? Миша помнил, что Новоселовы жили в первом подъезде, но совершенно не знал, есть ли у Настиной матери ключи, откроют ли там соседи. Все-таки все двинулись к подъезду номер один. Движения у матери Насти были, как у Буратино, деревянно-упрощенные. Вдруг на площадке ноги ее начали разъезжаться, и она буквально села на шпагат. Настя заплакала. Отливающий красивой павлиньей рябью архипелаг пятен, который шел у матери от воротника до пояса, стал ярко бить в глаза при свете электричества. Что делать?
- Давайте ее сюда! – крикнул участковый милиционер, бегом поднимавшийся по ступенькам. – Это Новоселова?
- Она, она, - частила бабушка с Тобиком. – Вот и хорошо!
- Гуси! Ну, гуси… - стала подниматься мать Насти.
- Гусь да утка лебедю не пара, - ответила бабушка с Тобиком. - Она ведь задушила тетю Паню за тридцать рублей! Я вхожу в квартиру, а Паня уже лежит…
Настя истерично заголосила: «За два часа успела! За тридцать рублей! За тридцать!»
Невидимый кувшин слетел с ее головы: еще час назад она держалась прямо, и вот уже сгорбленная, в соплях, бредет между Мишей и Антоном домой. Бабушка с Тобиком идет следом и причитает: зачем Паня впустила эту гадину в квартиру – не знала, наверное, что соседей дома нет, крепкая была такая, еще могла двадцать лет прожить. После тюрьмы человек уже… У подъезда стояла «скорая», на носилках выносили тетю Паню. Мише показалось, что глаза ее несколько раз моргнули, но он лишь сказал себе: темно, вот и показалось. Бледно-розовые мальвы вовсю цветут, тети Панины…

ТЕТЯ ПАНЯ И ЦВЕТЫ
Света сразу начала причитать, как бабушка с Тобиком: тетя Паня была еще крепкая, голосок чистый, поставленный, словно у артистки, которая играет героиню из народа. И курила она, как артистка, словно в старых немых фильмах своего детства подглядела этот жест: салонный, и всегда откидывала красиво сигарету в мундштуке… Детство, конечно, прошло в деревне – отсюда ее любовь к цветам, вышивки тоже все были цветочные: скатерть в анютиных глазках, коврик с розами, шторы с какими-то фантастическими волшебными алыми бутонами, окружала себя цветами, записывала добрые дела, кому это мешало…
- Послушай! – остановил ее Миша. – Если каждому дается по его вере, то тетя Паня уже в раю – за добрые дела. Правда, ее тетрадка с учетом добрых дел может тянуть ее вниз, но…
- Каждому дается по его вере: это из Булгакова? «Мастер и Маргарита», - вспомнила Света.
Нет, дорогая, это из Библии, то есть Булгаков взял из Библии. Ты ведь не читаешь нашу Библию, а я читаю, не зря мы ее выменяли на пятитомник Сервантеса…
Звонок в дверь. Света побежала в коридор – навстречу ей три длинных бледных червяка, Антон, значит, тут их поставил в открытой банке, а они запутешествовали. Света быстро собрала их в ладонь и так, с букетом из бледно-розовых червей, открыла дверь. Вошла бабушка с Тобиком:
- Не спите еще? И хорошо… Звонила я в больницу-то – будет жить наша Паня! Настя, слышишь? Если и посадят твою мать, так уж не расстрел.
И тут же невидимый кувшин вспрыгнул на Настину головку: она распрямилась и кинулась настраивать антенну на телевизоре:
- Усенька! Настройся, прошу!
Антенны-усы не слушались, да и Миша закричал: наркотика мало у бабушки наглотались, хватит уж, спать! Во время сна хорошо наркотик-телевизор выводится из организма.
…А тетя Паня скоро выписалась из больницы, но клумбы свои не холила и не лелеяла, и мальвы стояли полузасохшие. На вопросы Светы о самочувствии она неизменно отвечала: «Спасибо, ничего» - и лишь раз деликатно пожаловалась: чёй-то в заднем проходе не веселит.
- Геморрой? Это очень просто вылечить: на пол-литра киселя десять капель йода и клизму. Так с недельку поделать!
Но тетя Паня словно не слышала, глядя отсутствующим взглядом. Суд состоялся в октябре, матери Насти дали семь лет строгого режима. На другой день тетя Паня повесилась. Видимо, биополе от душивших ее пальцев, словно пуля со смещенным центром, было уже пущено по организму ее души, пока не измесило все – не отпускало… Бабушка с Тобиком прибежала за Светой. Записки никакой не было. Вместо записки на стене висел свежевышитый ковер с жуткими темно-фиолетовыми цветами. И сама тетя Паня висела с таким же темно-фиолетовым лицом.

РОЛЬ БЕНДЕРА В ИСТОРИИ
Отвальная? Отвальная! Вокруг вздыбливались книжные полки, а в середине был, как бескрайнее море, обильный стол. Лев Израилевич, в Канаде-то не пристаньте к левым! Евреи всегда левые! Не надо уж здесь-то цитировать Ильфа и Петрова! Почему не надо? Надо – Остап Бендер ведь еврей. Как Остап может быть евреем, удивилась Света, это же Евстафий… Они ехали долго в ночной тишине-е по широкой изра-а-аильской степи, вдруг вдали у реки засверкали штыки – это были сирийские цепи-и…
Бендер, Светочка, переводится как Бондарь, тот, кто бочки делает, скрепляет. Авантюрист в мировой истории – тоже бондарь, он скрепляет, начал рассусоливать Миша, недаром писатели так пристально исследуют роль авантюриста! А после революции мир тем более был рассыпан на кусочки…Коммерсант Бендер осуществляет связь. Он упа-ал воозле ног своего верблюда-а и закры-ыл сво-ои карие очи-и…
Есть какая-то тайна в том, что евреи не приняли христианства, Бердяев писал, что это выяснится в будущем, здесь была рябина на коньяке, кто ее унес?.. Плотность интеллекта соревновалась с плотностью выпивания и закусывания. Света любила гармонию, поэтому сидела разнежено и тихо, мечтая познакомиться с никогда не виданной Инной – племянницей Льва Израилевича – знаменитым на всю Пермь стоматологом (зубы-то у Насти)! Миша же считал, что гармония – это морок, наваждение, он всеми силами старался превратить ее в коллизию…
В следующем воплощении мы встретимся со Львом Израилевичем? Кто верит в Магомета, кто в Аллаха, кто в Иисуса… хоро-ошую религию придумали индусы-ы… Тут поморщился йог Андрей, который дружил с Львом Израилевичем подчеркнуто отдельно от Ивановых, говоря: что вы-то все понимаете в ранних изданиях Эренбурга хотя бы! Йог разделил мир на две части (выше него и ниже). Выше находился только Лев Израилевич, и он хотел с ним иметь особо доверительные отношения. А Лев Израилевич ничего об этом не подозревал и говорил Свете иногда: «Странно, что Андрюша всегда вовремя отдает мне долги – откуда он деньги берет?»
- Настоящие буддисты, - сказал йог Андрей, - не хотят майю увеличивать…
- Да, майя должна быть по размеру, все должно быть при ней, - с просветленно-научным видом сказал Лев Израилевич.
Йог переждал эротическую вставку хозяина и продолжил: буддисты не хотят после смерти встречи с близкими, ведь это новые привязанности, а новые привязанности рождают новую карму… Вдруг появилось совместное решение смешанного еврейско-русского общества за столом: срочно провести жирную линию между буддизмом и индуизмом…
- Возле ЦУМа продают уцененную «Дхаммападу» за двадцать копеек, - сообщила Мише красавица еврейка, трагически брошенная недавно любовником.
Миша вдруг в самом пике беседы почувствовал, что в его левой ноздре что-то накопилось. Он шаткой рукой полез за носовым платком и выронил его бессильно на пол. Красавица еще больше оживилась: она увидела в этом что-то специальное.
Миша вертикально – солдатиком – погрузился под стол - за платком. Было очень тесно. Света кричала дурашливым от коньяка голосом: Миша, куда ты, там тебя ослепят ее белые прекрасные ноги. А Миша задыхался под столом и шептал: какие тут ноги, душно, которые ноги, тут их столько, да я уж обратно и не выплыву, спасите! Здесь можно Мишу оставить, потому что все равно ясно: выполз!
- У меня сохранилась газета с «Фреман, вон из Одессы!». Заголовок там был про космополитизм, сейчас принесу!
Лев Израилевич положил на поднос лимонного оттенка газету. Кто-то поднес спичку к этой газете, и она закурилась сизыми слоистыми испарениями и вдруг вспыхнула сразу во всех местах. Вот бы так все проблемы, сказала жена Льва Израилевича, и это была настоящая большевистская мечта: пусть все проблемы исчезнут в огненной вспышке.
Не сговариваясь, гости запели подгулявшими голосами:
- Сумерки… Природа… Флейты голос нервный… Поздние катанья…
На передней лошади едет император в голубом кафтане-е…
- Мы с вами оба идеалисты, - сказала Мише красавица, и Света бы это забыла, если б не чувствовала, что такой идеализм может привести к материальному подкреплению (в виде объятий и тому подобных вещей).
- Пора домой, - сказала она Мише - коньяк корректировал ее выражение чувств: возмущения не вышло.
Они начали ворочаться, приподнимаясь из узкого пространства между полками и застольем. Тяжелые синие тома, вспыхивая на лету строгой золотой надписью «Ленин», посыпались с верхней полки, отчаянно маша своими крыльями. Миша схватился за ушибленный лоб и пробормотал: отпетый сторонник материализма, Ленин оттуда тоже яростно следит за чистотой идей!
- Ку-да? – укоризненно спросил Лев Израилевич у Ивановых, и вдруг его унесло в сторону, стукнуло о стенной шкаф и принесло обратно к разговору. – Светочка, стол-то ведь занят! Ждать надо. Видите, люди еще потанцевать хотят…
- Танги мои, танги, - шептала теща Льва Израилевича про свою ушедшую в глубину ее сердца молодость: она бы им показала, как нужно танцевать танго, этим сосункам.
Ивановы уже потеряли свои места в этом бушующем расставании. Опоздавшие гости проходили испытание: их усаживали на ручки кресел, на подоконники. Лев Израилевич надел очки – он «должен видеть», кому он говорит:
- Друзья мои! Я сильно рискую, ибо хочу произнести тост за демократию, хотя еще не знаю, что это такое. Вдруг бяка какая-то? Но, по слухам, чего-то хорошего… - Тут задрожала лодка улыбки Льва Израилевича, и он признался: - Сегодня примерял эту американскую улыбку перед зеркалом… знаете, когда кажется, что человек уже максимально резиново улыбнулся, и тут он улыбается еще резиновее… В общем, допримерялся до того, что морда треснула… вот смотрите - здесь!..
Света присела на ручку кресла йога Андрея, а Мишу увлекла танцевать та же самая красавица, у которой разрез на юбке до бездн. Все это снимал фото-Нестор, но если еще и его описывать здесь, то глава просто треснет, как улыбка Льва Израилевича. Роман не резиновый. Йог Андрей выпил за этот тост, как гусар, убрав руку за спину. Потом он сам налил себе чего-то и выпил без тоста, оправдавшись скороговоркой: мол, чего стесняться, мы тут на первых ролях, кто дружил со Львом? – мы дружили. Вернулся из соседней, танцевальной комнаты Миша, взял салфетку, отер пот, красавица снова тянула его за собой.
- Кавалергарды не сдаются никогда! – бросил жене Миша и исчез.
Лев Израилевич поставил на стол фиолетовую пиццу из кальмаров, прокрученных на мясорубке, кто-то из новых гостей принес на стол бутылку армянского коньяка, и йог Андрей тотчас стал его разливать в близстоящие рюмки.
- А можно выпить не залпом? – спросил вернувшийся Миша.
- Если сумеешь, - отвечал Андрей.
- Я научился путем долгих тренировок… Настя очень не любит, когда мы приходим… не совсем. Лев Израилевич, вы Настину вазу оценили? Она ее раскрасила для вас по «Мифам народов мира», в ней есть что-то микенское…
- И критское. Фалернское, бургундское и шампанское. – Лодочка улыбки, на которой Лев Израилевич надеялся приплыть к демократии, качалась на сплетении морщин, гоня мелкую рябь во все стороны. - С Ингой вы познакомились? Я ж вас рядом посадил, Света… Миша с нею танцевал.
- Йе-йе-йе! – неслось из магнитофона что-то потустороннее.
Переключить Ингу на… кого же? Света решила бросить красавицу на йога Андрея. Инга, коварно сказала она ей, вот йог Андрей больше Миши в буддизме понимает, и холост. А что это зубы у него темные? Инга спросила не ради ответа, а чтобы показать свое критическое отношение. Да, чифир… зато если спросить у него насчет снятия иллюзий!.. Что вы там насчет снятия иллюзий думаете, включился Андрей, у которого коньяк навеял уже некоторые иллюзии, и в знак признательности он бросил свою ладонь сначала на свою грудь, а потом – на грудь красавицы Инги. Конечно, думала Света, дома Миша еще будет думать о белых прожекторных ногах Инги, но уже… и тут у нее включились свои иллюзии.
- Миша, помогите стол вынести, - сказала жена Льва Израилевича. – Мы вам его на санки сейчас… близко ведь тут.
Света не доверяла йогам и буддистам-индуистам. Если б они были такие уж могущественные, то разве могла б Англия столько времени править в Индии?! Она заговорила чуть ли не терцинами: пока жива во мне душа пребудет, я не забуду вас, и так далее, и тому подобное.
- Чтобы дверца тумбочки не болталась по дороге, я ее на ключ! – ответил Лев Израилевич. – Не потеряйте его, Света! Вот, держите.
- Ни за что не потеряю! Я буду запирать на ключ запирать свой дневник в этом столе.
- Через речку перейдете… а там рядом, - Лев Израилевич бросил с силой одну губу на другую, но ничего больше не сказал.
Однотумбовый стол, заваленный на санки и скрученный, как бы в мольбе о милосердии воздевал все свои четыре конечности к черному небу.
……………………………………………………………………………………………………


Первоначальное накопление

Прошло три года по древне-советскому исчислению. Стол, который не поехал в Канаду, много знал светлых мыслей. Светлые мысли срочно понадобились по самым неожиданным причинам: 1) Прошли митинги протеста - гневались и обижались на весь мир, который не обрадовался такому меткому ракетному попаданию в южнокорейский самолет; 2) Власти разогнали городской клуб любителей фантастики и т.п.
Светлые моменты были под рукой, только нужно было их заметить. Миша считал: это очень хорошо, что всех митингующих загнали в узкий издательский коридорчик без окон, закрыли тщательно двери в кабинеты и включили жужжащие лампы псевдодневного света. Народу было мало, часть писателей якобы нырнула в запой, некоторые разъехались по домам творчества.
Света не ходила на митинг в свою школу, потому что у нее был отпуск по уходу за Дашей. Да, ведь тут родилась еще Даша. Но Тата рассказывала, что в школе митинг тоже провели в киноклассе, где висели душные черные шторы, которые вдруг заиграли совсем неожиданным смыслом: траура по убиенным пассажирам. Магия власти начала шелушиться и осыпаться…
Тризна по Клубу любителей фантастики прошла у Ивановых, и это было одно из самых веселых сборищ, потому что наши любители фантастики уже отвязались от своих надежд и поплыли в волшебном сияющем вакууме безнадежности. Когда в обычный воскресный полдень на заседание КЛФ приплыла дама из обкома и сообщила, что Урсула Ле Гуин пугает третьей мировой войной…
- У меня начала отваливаться лопасть челюсти! – Миша еще ногами изобразил, как это случилось: он лежал на диване. – А по советскому радио и телевидению что – не пугают… как атмосфера слетит с лица Земли со скоростью света?
- Кто будет собирать ядерные грибы после ракетного дождя? – закричал подполковник Алешин. – У этой дамы…
- У этой дамы было тяжелое предыдущее воплощение, - заметил йог Андрей.
- Окружили и отрезали! – докладывал подполковник какому-то неведомому – самому высшему начальству, которое может наказать власть имущих. – Окружили и отрезали!
При этом свекольное лицо подполковника проходило через ряд гримас, какие можно видеть во время ультразвукового осмотра плода в материнской утробе.
- Вселенная Ивановна! – заворочался на диване Миша. – Что же это в тебе – мать! – творится?
Ничего не ответила Вселенная Ивановна детям своим, но знак все же подала: Антон и Соня появились из детской – мол, Даша проснулась. Даша проснулась, чтобы краснеть щеками и блестеть зубами и чтобы родители поняли – идет новое поколение, которое – может – изменит ход вещей. Миша понял это сразу, потому что он не пил: ему же идти еще прогуливать Дашу, а она же запросится на горку, откуда ее трудно уводить.
Горка для Даши – половина мира, мир-то ребенка невелик, и горка – целая половина его. И плачет ребенок по целой половине мира. Так что Мише пришлось оставить гостей и начать одеваться. На столе, который не поехал в Канаду, лежат три школьных линейки. Он берет одну в зубы, две в руки и машет крыльями.
- Пицца! – радуется Даша, имея в виду птицу, изображенную папой.
- Давно мы не пекли пиццу, - вспомнил Антон. – Все раздельное питание да раздельное питание. А написано, что на вечеринке можно съесть пирог с мясом: все перегорит в эмоциональном подъеме. Но у нас, мама, всегда в семье такой подъем. Значит, организм справится… В пицце целая октава вкуса!
Антон уже учится в музыкалке, а Настя – в художке.
- Не потеряешь Дашу? – волнуется Света. – Ты не пил?
- Он пил пиво, а мы на целую октаву выше… водку… - за Мишу ответил Василий и уже своим вопросом огорошил Свету: - Луч Света! А чего это нынче у тебя чай-то?.. У меня моча и то темнее!
Таких раскованностей за вечер Василий бросил много. Вообще он, кажется, думал, что толстый человек должен вести себя раскованно, и тогда женщины это оценят, но они до сих пор не оценили, потому что женщинам нужен раскованный ум, а тут раскованное нечто противоположное.
- Да, - ответила Света, - чай должен быть, как поцелуй: горячий, крепкий и… Заварите, там кто-то звонит.
- Это клуб любителей фантастики? – спросил писатель К-ов, протягивая заранее приготовленную бутылку портвейна – даже его проняло грядущее запрещение. – Дороти обещала Насте позировать сегодня…
- Ений растет! – бухнул Василий, не выговаривая «г» и этим как бы намекая, что РАСТЕТ еще художник, вот вырастет – полный гений будет. По неписаной договоренности вся компания терпеливо сносила антишутки Василия, потому что нелегкая действительность держала их в напряжении, а вместе, в куче, им было не так страшно портвейном запивать суровую реальность.
- А Даша мне родная сестра! Да. У меня глаза пирожком и у нее, у меня родинка на мизинце и у Даши! – выпалила Настя, начиная набрасывать Дороти на альбомном листе.
Благостный, с прогулки, с Дашей вернулся Миша. Где горшок? Где наш блуждающий горшок, вставил словечко Антон, ау! Горшок на зов выглянул из-под шкафа. Дороти, довольная своим портретом в карандашном варианте, помогала Антону по сольфеджио: «Эти нотки корми, как птиц, с правой руки, а эти – с левой». Выпили за детей. Они – лучше нас, сказал Миша, им время цвесть, а нам – тлести… На фоне Пу-ушкина снима-ается семе-ейство… Что празднуете? – спросила соседка Нина, заглядывая на пение. Полноту бытия, ответил Миша. Как?! А клуб? Клуб же запретили! – запричитал подполковник Алешин.
В это время в лезгинке, выбрасывая руки вперед и в стороны, влетела из детской Сонечка: ляляля, а Безымянка родила, она черного котенка родила, в белых гольфиках! Ля-ля-ля!
- Вечный эмоциональный подъем – это можно назвать контрапунктом семейной симфонии Ивановых, - заметил Андрей.
Но клуб-то запретили! – свое продолжал подполковник Алешин. Да, Миша хорошо поет, но клуб-то как? Быть-то как? Миша пел, ликуя, потому что он хоть что-то теперь понял в этой действительности. Ему год назад поручили собрать сборник местной фантастики, так называемый «Поиск». А потом стали ругать за то, что собрал, Миша послал его тогда Булычеву на рецензию, пришел фантастически хвалебный ответ, а Мише за это всадили выговор. Он озверел и раскидал рукопись сборника по кабинету. Две сотрудницы стали собирать по листочку, а третья держала дверь, чтобы не вошел Главный. И именно тут кто-то стал ломиться в кабинет. Это главный прилетел клевать мою печень, заорал Миша. И стал еще более вислоусым. Но это была корректорша, а с нею Миша как раз ладил. Когда у нее возникали разногласия с Мишей из-за запятых, она сильно нервничала, а он ей говорил: «Расслабьтесь, представьте, что вы на берегу моря…» Ему в голову не приходило, что она для того и нервничала, чтоб услышать эти хорошие слова, которых ей в жизни больше никто не говорил. А если не разнервничаться, так ведь и не догадаются сказать!..
- Клуб взяли и закрыли. – На кухне подполковник Алешин поведал Нине всю историю. – Ле Гуин, мол, пугает третьей мировой войной…
- Ночь темна перед рассветом, - рассеянно сказала соседка Нина, думая о своем: второй день магнитная буря, голова раскалывается…
Подполковник увидел слезы на ее глазах и принял их за огромное сочувствие. Он не знал, что слезы от магнитной бури, и хотел обнять Нину. Ляляля, Безымянка второго котенка родила – влетела на кухню Сонечка. Хватит! – закричала Нина, и ее сверчкообразный голос поднялся до недосягаемых нот: - Чтоб тихо стало, поняли? Я скоро комнату менять начну, чтоб никаких гостей… а то…
Всю ночь Безымянка перетаскивала котят к Насте в постель, та спросонья кричала: «Цвета, Цвета, убери, опять котята!» - «Ничего, просто кошка тебе доверяет…» И тут вдруг Свету осенило: надо выхлопотать Насте комнату, пусть соседка в нее поедет… раз уж здесь трудно.
Утром Мише позвонил на работу Василий: вчера было так хорошо, не хотелось расставаться, поехали к писателю К-ову, оттуда Василий звонил друзьям в столицу - у них в белокаменной то же самое! Закрыли всю фантастику…
- Хорошо ведь! – ответил Миша.
- А чего хорошего-то?
- Я понял, почему мне выговор за «Поиск» - раз по всей стране поход против фантастики… А когда что-то понятно, уже хорошо.

II

Каждый день во время уборки Света снимала с кухонного шкафа красную кружку с водой. Выливала. Кто и зачем туда воду-то?.. Она на пятый день не выдержала и закричала: зачем воду… на шкаф!!! Настя фыркнула: а она-то думает – какой дурак ее сладкую воду все выливает? Только разведет с сахаром – выльют. Настя ею челку ставит – по-модному, как лаком для волос чтобы… Миша пожал плечами: чего кто выиграл-то? Все выяснили, зато совершено исчезло волшебство из жизни. Света яростно выпучила на мужа правый глаз: тебе хотелось, чтобы все с фантастикой прояснилось, да – так и мне иногда хочется ясности. Настя, чего ты все в окно да в окно, работай себе, Дороти так ждет портрет! Но Настя решила, что и так сойдет: Хомо во дворе появился! Это какой Хомо? Про которого на заборе, как в баню идти, написано: «Осторожно, злая собака», потом мелом приписано «по имени Хомо»? Ничего он не злой, ответила Настя, ей вот заколку подарил для волос, Жентос и Сидор все у нее что-то выпрашивают, а Хомо – подарил… девчонки завидуют, поэтому мелом приписали. Только Настя убежала, как в дверь дико-нервно затрезвонили. Мама Лады, за эти годы располневшая так, что стала походить на Екатерину Вторую времен пугачевского бунта.
- Извините! – зычно, но сдержанно произнесла она. – Ваша Настя! Да, да, Настя! Говорит, что убьет Ладу за то, что она отбила Хомо…
- Настя? – Света сразу обессилела и присела на корточки прямо в коридоре, в голове пронеслось вчерашнее – вдруг ни с того ни с сего Настя спросила: «Цвета, у нас будет машина когда-нибудь, нет?»
Миша срочно позвал в форточку Настю. Когда она вошла, мама Лады властно, как настоящая Екатерина Вторая, спросила: правда ли, что она обещала убить Ладу?
- Убью! – ледяным голосом ответила Настя. – Отбила у меня парня!
Тут мама Лады стала еще больше похожа на царицу, в голосе ее пошли резкие зазубренные ноты:
- Забыла, откуда тебя в люди взяли - с помойки! Забыла все, да?
- Все равно я ее убью.
- Настя! – снизу слабый голосок подала Света. – Ты почти шестьдесят картин написала уже. Мы с тобой столько книг прочли. Как ты можешь?
Настя поняла, что они перед ней пасуют, решила, что хоть чего-нибудь да вырвет у жизни сейчас - если Ладу не убьет, так Света и Миша спросят: «Чего тебе не хватает, девочка?» - а она скажет: «Джинсов!» Но вместо этого Миша спросил: «Настя, можно тебя на секунду?» - и увел в комнату. Мама Лады подумала, что там сейчас он даст Насте затрещину своей могучей ручищей, она даже зажмурилась, ожидая травматического крика Насти, она же не знала, что Миша стиснутыми губами спросил у Насти, как зовут маму Лады по имени-отчеству. Лидия Сергеевна. Когда невредимая Настя снова вышла в коридор, на императорском лице Лидии Сергеевны показалось замешательство, словно она получила неприятное известие о графе Орлове.
- Я вот сейчас заявлю в милицию, Настю поставят на учет… - Мама Лады вынула последний аргумент.
- Мы разберемся, - монотонно бормотал Миша. – Разберемся, Лидия Сергеевна. Уважаемая!
- Вот убью, тогда и разберетесь! – сказала Настя и снова застыла взглядом на маме Лады, словно это смотрела стеклянная куколка из страшилок.
Лидия Сергеевна поняла, что поздно будет разбираться, если она в самом деле умертвит Ладочку! А ведь убивала же мать Насти тетю Паню. Душила и почти задушила… случайно соседка подошла тогда… Тут вдруг императорский чекан лица засырел и потек, и она разрыдалась совсем по-простому:
- А вы… взяли, и вот теперь пусть не выйдет без вас она на улицу… сопровождайте всюду ее, ходите по бокам!
- Мы разберемся, - продолжал бормотать Миша, кланяясь и прижимая к груди невидимую шляпу с пышным страусовым пером.
Когда императорское лицо исчезло из квартиры, Света все еще никак не могла встать с корточек, словно у нее ноги приросли к полу.
А Миша посадил Настю напротив себя и сказал:
- Мы возьмем бурята! Мальчика шести лет, который вместе с Дашей лежал в больнице… помнишь, Света говорила, какой он умный. Чтоб ты не думала, будто одна такая несчастная, чтоб дружно с миром… это… и с Ладой тоже ладить чтоб, поняла? Света, пиши заявление! Такой чудесный мальчик, пусть живет с нами тоже…
Настя прямо обезглаголела: вечно эти Ивановы делают такое, чего она от них совершенно не ожидает! Какого еще бурята, зачем он ей? И так денег не хватает на джинсы… Нет бы наказали ее, а они вечно ведут себя диким непредсказуемым образом - бурята в семью! Пусть он хороший, но сюда-то зачем его брать? Он же в детском доме учится на четверки, значит, ему там хорошо! А просился он, чтобы взяли, это… просто… в больнице – может – заскучал по детскому дому, и все.
Миша устал. Время побеждало его каждый раз неожиданно. Сбрил бороду – обнаружился второй такой полуподбородок, решил снова отпустить бороду, чтобы прикрыть этот срам, но оказалось, что лезут седые волосы и надо снова бриться. Так он сделался вислоусым, вяло доказывает Насте, почему нужно взять из детского дома маленького гениального бурята. Вот сейчас как заору – и в психушку, думает он, но вспоминает, какие маленькие руки сделались у Таты после длительного пребывания в оной… крошечные совсем пальчики, как у ребенка. Нет, это не выход. А где выход?


III

Антон в последнее время надувался и важно смотрел на родителей: они все свое – мусор да мусор вынеси, словно не понимают, с каким солидным человеком имеют дело!
- Мама, а сколько денег ты мне дашь на Москву? – наконец спросил он. – Ты что: газет не читаешь? «Пионерская правда» в каждом номере пишет про всесоюзный съезд, а ты…
- Ну а зачем в Москве деньги? Мороженое бесплатно. – Света вспомнила рассказ Таты про такой всесоюзный съезд: главное впечатление – мороженое бесплатно давали.
- Ты ведь знаешь главную заповедь? – спросил Миша. – Пионер, к поеданью мороженого будь готов! Всегда готов! Там вообще гоняются за ребятами и заставляют есть по восемь порций сразу. Ты, Антон, вот что: перед Москвой не ешь три дня, чтоб легче было, а то мороженое не полезет в тебя… А что, в самом деле тебя выбрали? Не зря мы столько сил, жена, потратили на сына своего!
- Со всего Союза я увижу пионеров, - мечтательно ответил сын. – С Чукотки, из Грузии, из Эстонии…
- А мы в газетах будем читать: Антон съел девять порций мороженого – настоящий советский пионер! Ура! – Миша все же хорошо чувствовал брежневскую политику, и выходило, что не Антона должны послать в Москву, а сына обкомовца, например. – Так тебя точно выбрали делегатом, Антон?
- Папа, газеты читать нужно! Это всесоюзный съезд, понял? Все пионеры съедутся в столицу нашей родины. – Антон даже пожал плечами: для чего и в пионеры вступать, если не для того, чтобы всем детям в Москве на съезде встретиться.
- У Родины не бесконечные запасы мороженого, - ответил отец. – Поэтому сделали выборы. Из каждого города по одному-два. У вас в школе были выборы уже?
Еще и выборы! Если б Антон заранее это знал, он бы боролся за возможность быть выбранным… как-нибудь. А теперь что? Ходил, мечтал – и все зря! Это все в отца он такой мечтатель, вот что. В душу Антона впервые закрались диссидентские настроения: зачем вообще нужно вступать в пионеры, если на всесоюзный съезд не едешь? Если б Антон был пузырем, а воздух, которым его надули, был важностью, то это был бы красивый переливающийся пузырь. До разговора о Москве. А теперь загоревал он, сразу начал покашливать, родители поняли, что нельзя дать сыну ослабнуть, а то мусор придется самим выносить.
- И туалетов не хватит! – сразу заявила Света. - Всю Москву завалить, что ли, пионеры хотят?
- Мама, ну можно ведь по квартирам расписать пионеров! Чтоб не завалить красавицу Москву, - не сдавался Антон.
Но и Света не сдавалась: что значит «по квартирам»? Вот в нашей квартире есть один туалет, мы в очередь по утрам выстраиваемся, а представь, что в это время на лестничной площадке еще очередь из пионеров извивается. Кому это понравится - москвичам? Нет, завалят пионеры Москву своим пионерским… на букву г…
Антон – однако – не сдавался: можно было этот съезд пионеров сделать по республикам,
но куда-то пионер ездить должен! Пионер значит первый, не зря роман у Купера так и называется – «Пионер». Первопроходец. Вон Инна Константиновна уже в четыре страны спутешествовала, а детям ничего.
- А таким, как она, лучше вообще сидеть на одном месте, тогда хоть что-то начнешь понимать, а путешествие – это самовычитание для Инны Константиновны. Она съездила в четыре страны, и ее самой стало все меньше и меньше, - сказал Миша.
- Ничего она не глупая. Надо Насте хлопотать комнату – Инна Константиновна все силы отдает, ты чего! – вскинулась Света.
- Цвета, я когда ее спросила: «Что такое рай?» - она говорит: это районный – районо, райздравотдел.
- И что значит: все силы? Она должна была СРАЗУ комнату закрепить за Настей как инспектор по опеке, а получилось: пока мы не начали ходить, просить…
- Придумал! – закричал Антон. – Напишу в газету и предложу всесоюзный съезд пионеров у моря, у Черного, на берегу! Вот что!
- Ну и что? Все пионеры оправятся в Черное море – оно выйдет из берегов. Море – это природа, а она не понимает, что есть пионеры, что надо выдерживать, у природы нет шеи, на которую можно красный галстук надеть и сказать: «Будь готова ко всему!» - Света добродетельно развела руками: все, разговор окончен.
Но Миша еще начал про ужас Турции: «Зачем мы Константинополь в Стамбул переименовали, а церковь Святой Софии в мечеть переделали!». А потом вся эта пионерская масса из моря поплывет далеко, смоет мавзолей – ладно, тело Ленина в хрустальном герметическом гробу, оно не промокнет…
И тут звуки арифмометра в квартире дали знать, что Антон все понял и успокоился, сел за арифмометр просчитывать очередные расходы на фотодело, которым увлекся в последнее время. Арифмометр громыхал и сотрясался: он был куплен Настей в магазине уцененных товаров, и под его скрипучее громыханье шла жизнь. Вдруг Сонечка заявила:
- Один в миллион раз больше нуля, да! Если я один раз съездила к бабушке, то столько всего увидела и поела в саду! В миллион раз больше нуля! Но считается, что в один… Какое-то исключение из правила… Папа, если из каждого правила есть исключение, то в мире все возможно?
- К счастью, человеческой жизни не хватит, чтоб пережить все исключения из правил…

IV

Настя хотела убить Ладу, а потом аппендицит хотел убить Настю. Гюго бы тут написал главу, полную содроганий сердечной мышцы, а один из наших соавторов тоскливо заявил:
- Там у нас есть дежурный врач, который ночью спал и не хотел идти к умирающей Насте, хотя Света стояла перед ним на коленях. Его можно описать, но не хочется о него пачкать русский язык!
- Так опишем, как хирург вынес Настин аппендикс: черный, нефтяной, словно набитый черноземом… мол, никогда такого не видели! И что у вас ребенок ел все детство?!
- А что Настя говорила тогда?
- «Цвета, я никогда не забуду, как ты спасла меня, но вы за это не берите бурята… умного».
- Давай сразу о том, что произошло далее: Настя уронила Сонечку с качелей. На юге…
- Ты побледнел, а ведь это была не беда, а чудо! Соня не дышала, но в это время и в этом месте – подумай! – оказался единственный человек, который умел делать искусственное дыхание. И он спас Соню, значит, она нужна в этом мире.
- Но полная потеря зрения!
- Через сутки зрение вернулась.
-
Кто разрешил детям качаться на этих качелях, когда за неделю до их приезда с них насмерть убилась первокурсница, и все обсуждали этот случай! Никто не разрешал, наоборот… Но Настя же расторможенная, ей Соня кричала: «Остановись – у меня голова закружилась!» И Антон кричал. Даже старушки со скамейки – и те орали... Но Настя все сильнее раскачивала качели. Света когда прибежала на зов, Соня была на коленях у тренера, но надо же «скорую» вызывать и прочее. Лишь через год Света спохватилась и захотела найти того тренера, отблагодарить, но его уже не было в живых. Машина перевернулась, на которой он ездил за спортинвентарем… вот так.
Когда Соню увели в процедурную, чтобы сделать внутривенно хлористый кальций, оттуда медсестра вышла одна. А вторая спросила: «Ну что?» - «Кончилось». Сердце Светы не поверило, и правильно сделало! Медсестра продолжала: «Немой заговорил!» – «Заговорил? Вот и немой…» Это очередная серия по телевизору закончилась, «опупея». Телевизор-то у них стоял в процедурной. А одна медсестра записывала данные Сонечки со слов Светы и не могла видеть… как немой заговорил.
А Настя повторяла два дня: «Я вся обескожуренная, Цвета, я обескожуренная вся». Хотела сказать «обескураженная», но…
Но вот что интересно. Перед поездкой на юг не было денег, Мишу в очередной раз лишили премии. Василий же зарабатывал в своем военном институте кучи денег. И хвастался. И Ивановы попросили у него двести рублей взаймы, а он отказал. «Я не хочу рисковать». – «Да мы тебе вернем долг, а если не вернем, то это будем уже не мы». – «А вдруг у вас не будет, не хочу так рисковать!» - «Но мы вот рискнули: Настю взяли, а ты!» Деньги дали родители йога Андрея. Он попросил, и они запросто… И вот тут, в приемной, когда Сонечка уже живая, но еще слепая, Света полюбила Василия: не давал денег, мол, он не сам, он выполнял волю судьбы, а Андрей… он зря дал?

- Слушай, давай что-нибудь веселое напишем сейчас! Как Настю с картинами снимали на телевидении или почему не ходит в дом Тата, с тех пор, как Света лежала на сохранении с Дашей.
- Что ж тут веселого? Подумай!

У Светы гемоглобин сорок восемь при норме сто двадцать, за нею заведующая консультацией на машине приехала и кричала: « У вас что тут – блокадный Ленинград? Вы совсем, что ли, мяса не едите!»… Это Настя потом рассказала. А Света в это время ушла на «Осеннюю сонату» Бергмана. Не ушла, а уползла, висела на локте Миши… Но на другой день легла на сохранение. Заведующая обращалась с ней, как с умирающей: «Как сегодня спали? Как головка – не кружится?» Так в наших больницах говорили лишь с кандидатами на тот свет.
И вот Света рожает Дашу, ее ровно в восемь привозят в палату – звонок. «Поздравляю с дочкой!» - «Тата? А как ты узнала?» - «Ну, я ведь каждый день звонила заведующей и спрашивала, как здоровье Светланы Ивановой!» Все стало понятно! Заведующая думала, что Света – родня обкомовца или стукач из КГБ, кто ж еще будет каждый день звонить и – не представляясь – требовательно интересоваться… Что то звонит сумасшедшая, заведующая не могла догадаться… А Света месяц в больнице готовилась к смерти…


V

Вопросы, вопросы. Папа, а почему у Экзюпери «Маленький принц» грустно заканчивается, в сказках ведь должен быть счастливый конец? Это в народных сказках, Антон, все хорошо кончается, потому что с точки зрения народа вообще все хорошо кончается: народ-то остается жив! А с точки зрения человека, увы, конец может быть всяким… Цвета, а английские кошки без переводчика поймут русского кота или тоже должны выучить кошачий английский язык – не должны, а почему мы должны? Как это дядя Андрей ушел в моих суконках от нас: я ведь ношу маленькие, а у него ноги чуть поменьше папиных? А вот на этот вопрос, Сонечка, никто в мире никогда не сможет ответить, хотя факт остается фактом: в твоих суконках он дошел до дома…
- А где вы бываете, черти, когда у меня нет белой горячки?
- А вот это, Андрей, трудный вопрос…
Если б мы с вами, читатели, могли взлететь по воздуху к окну йога Андрея на пятом этаже, то между рамами прочли бы записку, повернутую к улице: «Послушайте, мужики! Чем я вам так сумел досадить? Ведь я никогда о вас много не думал. Неужели я вам зачем-то нужен? Если что-то сказал не так, то просто был не очень здоров. Но вдруг со мною что-то случится… сведения о вас я храню в надежном месте у друзей в письменном виде! Я».
Когда Андрей сидит у Ивановых и молчит, глаза его бегают: прислушивается к голосам…
- А где мой вельвет – японский? .
- Цвета, это материал весь в морщинках, как лоб у матери Дюрера? А мы сшили из него мишек на ярмарку государности.
- Настя! – строго поправил Антон. – Не государности, а солидарности. Ярмарка солидарности, мама, это в фонд мира, мы поделки продаем для стран Африки, ну… голодающим помощь…
Света поняла, что скоро у нее лоб будет, как у матери Дюрера – весь в вельветовых морщинах. Пока она с Дашей лежала в больнице, японский корд в виде мишек улетел аж в Африку! А после родов все юбки Свете тесны.
- Я хотела сшить себе что-нибудь…
- Не жевать! – отрезал Миша. – Вельвет-то уже не вернешь.
Настя недавно ездила с классом в биологический музей университета, где на коланхоэ висела табличка «Не жевать». С тех пор Миша иногда это выражение использовал.
- А где ваша кошка? – спросила бабушка с Тобиком у детей.
- Потерялась. Три дня уже, как нет.
- А вот Нина, соседка ваша, недавно несла какую-то похожую кошку на руках… Наверное, далеко унесла и выбросила…
- Цвета, не поссорься с ней! Нина хочет, чтоб комнату ей… которую вы для меня хлопочете. Пусть она берет ту хорошую комнату с ванной. Я тут – с вами хочу.
Брови Светы полезли кверху, и лоб окончательно застыл в вельветовой муке. Давай я тебя нарисую, говорит Настя, что я – хуже Дюрера, что ли?! И появился очередной портрет, глядя на который писатель К-ов спросил: «Настя, если б ты могла спасти из пожара свои картины
либо… человека, ты бы картины спасла?»
- Картин-то я смогу еще написать сколько угодно, - выпалила Настя, и тут вельветовый лоб Светы разгладился, словно только и ждал этого ответа.
- Ну… как хотите, господа! Я вот заметил, что стал гораздо хуже, а дела мои пошли лучше. Я стал менее любящим, менее благодарным, а денег прибавилось. Я стал скупее, черствее, а дела идут все лучше и лучше. Почему мои дела шли хуже, когда я сам был лучше?
- Потому что ты – атеист. Верующий бы с ужасом говорил об этом.
Йог Андрей в это время отдирал от груди невидимых миру чертей и отшвыривал их в угол. Ивановым было трудно выносить и этих невидимых чертей, и рассуждения писателя К-ова, но империя зла, в которой они родились, заставляла держаться вместе. Дружба продолжала оставаться горьким, но необходимым лекарством. «Я тебя видеть не могу, но без друзей совсем пропаду», - примерно так думал каждый. Доказательством тому было появление Василия:
- У моего приятеля дядя – разведчик. На пенсии уже. Мы его спросили: как с женщинами – используют ли разведчики связи? «В пределах оперативной необходимости с учетом стратегической обстановки».
- Ты с женщиной познакомился, роман завел? – догадалась Света.
- Очень хочется к вам ее теперь привести. Можно?
- В пределах оперативной, это… и с учетом стратегической, того… То есть, когда заявление в ЗАГСе будет ваше.
- Мама, а цитрамон от температуры?
- У тебя, Антоша, температура?
- Нет. Мне для кроссворда.
- Вот на этой мажорной ноте давайте сегодня будем расходиться, - предложила Света.
Йог Андрей замахал руками в сторону невидимых своих собеседников:
- Если вы о Мишке… то он-то вам зачем? Он – хороший человек, хотя и недалекий.
Недалекий Миша помог другу зашнуровать кроссовки. Писатель К-ов на прощанье заявил: человек ради прогресса должен становиться хуже – он экономит время для работы! Меньше сил тратит на чувства…
В дверь позвонили. Йог Андрей крестообразно загородил коридор:
- Не открывайте! Это голову принесли… моего заведующего. Аптечным складом. Мафия! Миша, если ты откроешь, то будешь хуже мафии.
Миша открыл дверь: там была Лена, подруга Сони.

VI

ПОХОД (стихи Антона)
Идем в поход. Идем!
Идем под проливным дождем!
Но дождик все же перестал,
И бор сияньем заблистал.

Пришли мы в бор, расположились.
Я гриб нашел, не знал какой.
И тишина такая… в жизни
Я не встречал еще такой.

Насобирали веток мы,
Игрушки делать стали
И разбрелися кто куда.
И вдруг я крикнул всем: «Скорей сюда!»
Да, тут ко мне все сразу подбежали…
И удивились наши детские умы:
Лежал собаки череп перед нами
И злобно скалил зубы в пустоту.
И капельки росы между зубами
Передавали черепа всю красоту.

И мы пошли домой.
И весело нам было,
Что поход такой
Печаль не омрачила.


VII

- Мама, почему у тебя под глазами… словно два спущенных шарика? – Сонечка удивленно смотрела на мать.
- Всю ночь не спала, думала, где денег взять.
- И сколько дают за час бессонницы? – не удержался от ёрничества Миша.
Дают. Советы в основном. Вот Света решила кольцо обручальное сдать. У Насти желтуха, на дворе апрель. Сорок дней нужно ей фрукты с рынка… а деньги-то откуда! У Миши был способ самоуспокоения: походка Петра Первого. Когда он шел такой походкой, Света едва за ним поспевала. Она все причитала: «Не спеши! У нас и так четверо детей, мы и так забиты жизнью…» Ну и что, отвечал он, мы еще долго будем ею забиты, пока он не забьет нас в могилу. На моей прошу написать: «Он забит сюда жизнью».
За кольцо им дали восемьдесят рублей.
- Настя мне сказала в форточку, что у нее гепатит: вирус А! Высокая температура, и просит принести ей пилочку для ногтей, - сказал Антон.
- Да, единственное, что спасет от вируса – это пилочка для ногтей! Во всем мире никто до этого не додумался, а наша Настя додумалась. – Миша всем своим видом давал понять жене, что еще много раз все безвыходные положения обойдутся как-нибудь, через пилочку для ногтей.
Мише ничего нельзя было сказать просто так. Сразу ни с того ни с сего к его словам начинала подверстываться реальность. Он сказал: во всем мире – и тут же со всего мира в квартиру Ивановых сошлись югославские туфли, французские колготки, английское пальто, а внутри всего этого – Инна Константиновна. Этот ансамбль стоял на пороге комнаты Ивановых и говорил, улыбаясь:
- Вы меня потеряли? В Париже была… В дождь Париж расцветает, как серая роза…А Эйфелева башня! Как подумаешь, что эти холмы помнят еще легионы Цезаря… Я уже знаю, что у Насти желтуха!
- А в самом деле воздух Парижа отдает золотой пылью – блещет золотой вечностью?
- Да-да! – молитвенно сжала руки на пышной языческой груди Инна Константиновна. – Я вот что зашла. Вам нужно удочерить Настю. Срочно. Это ее поддержит в болезни.
Ивановым даже ничего понимать не нужно было. Все ее тонкие глубинные расчеты лежали на поверхности лица Инны Константиновны, они проступали через ее холодную красивую кожу: либо в службе опеки шла кампания по усыновлению-удочерению, корни которой, как и корни любой кампании, лежат во тьме, либо она решила уменьшить себе объем работы. Инна Константиновна быстро переступала своими алебастровыми ногами в отчетливом, звучном темпе, словно пыталась подтолкнуть события на нужную тропу, где бы они набрали скорость, унося с собой часть ее проблем.
- Настя будет четвертая, а потом пятого родите, и Света в пятьдесят лет – на пенсию!
- Ничего себе! – сказал Миша. – Бурята вы нам не дали – площадь не позволяет, а родить советуете! Это ведь на той же площади.
- Но все по закону, - ответила Инна Константиновна. – Никто вам не может запретить рожать на любой площади. Так что: пишите заявление в произвольной форме… просим удочерить такую-то. Я все завтра же начну оформлять.
Миша и Света были рады удочерить Настю, но их напугал сверхъестественный напор со стороны инспектора.
- Мы должны подумать, - несколько раз повторили Ивановы. – Мы к вам зайдем в районо… Надо посоветоваться с юристом, ведь у Насти есть родная тетка…
Инна Константиновна отреагировала массой междометий: ах, вам не угодишь, ох, я хотела как лучше, о, смотрите сами (и клацнула красивой вставной челюстью). Когда она ушла, Миша сказал: мозги бы себе еще вставила! Что мозги, сердце-то не вставишь, ответила Света, как всегда подводя черту.
Вдруг Свету осенило: комната для Насти, вот что! Инна Константиновна обязана девочке комнату материну вернуть, а не хочется ведь работать-то! Если Настю удочерят, то все – нечего для нее стараться! Уже по закону она потеряет право на ту комнату… Но Мише Света ничего не сказала, он и так мрачен, наливает сантехнику спирт:
- Кесарю – кесарево, а слесарю – слесарево.
- Зато кран не течет, - подбодрила мужа Света. – И, знаешь, челюсть-то у Инны Константиновны… ей ведь чья-то пьяная мать кирпичом выбила зубы, кинула в инспекторов, когда целая группа пришла лишать материнства, да, попала в челюсть, работа такая – никому не пожелаешь, правда!

VIII

- По телевидению снимают так. Приезжает машина, Цвета гордо: «Настя, к тебе», назначают, когда мы должны приехать на студию с картинами, потом снова машина, а съемки переносят, наконец приезжает на трамвае девушка с запиской, чтоб мы были в студии через два часа, а картины без Миши не увезти, надо его с работы отпрашивать… Капельница уже помогает, а тебе, Лада? Ах, что я делаю, за что я мучаю больной и маленький свой организм!.. Это Рубцов написал, которого баба пьяная топором убила, знаете? А не пей много, сам виноват, правда? Миша зовет организм по отчеству: организм обезьянович. «Не надо, Настя, кривляться перед зеркалом: ты ведь уже произошла от обезьяны». А сам может что угодно выкинуть, я не хотела Соньке давать свою кисточку, он сразу: если не дашь сейчас же, встану на четвереньки выползу из подъезда и буду лакать из чашки Тобика, чтобы все надо мной во дворе смеялись, конечно, даю кисточку, Тобика я нарисовала вместе с бабушкой, он похож на нее или она – на него, на телевидении спросили, почему у меня так много собак на картинах, скоро ли эта капельница закончится, в школе сейчас третий урок, наверное, английский, да? Цвета хотела, чтоб все в семье много говорили по-английски, Мишу звали Майклом, а ее – не Цвета, а Флер – цветок, давайте звать друг друга «май френд»? А этот желтый цвет мне надоел, бесит уже, на картинах, главное, его любила сочетать с синим, сочетание такое – звенит… наверное, теперь выброшу все тюбики желтого, лимонного и даже охры, после желтухи… Обед-то скоро, нет? Рембрандт, наверное, никогда не болел желтухой, у него на картинах золота, золота! Цвета хотела, чтоб я писала так же, в том смысле, что каждый квадратный сантиметр картины был драгоценен сам по себе, как жемчуг или серебро, Миша сказал: не требуй, художник сам решает, у Насти есть преломление, как говорит Инстинктивно, это из районо инспектор, Лада, ты ее знаешь ведь? Подумаешь, все на ней импортное, когда я на весь мир прославлюсь, Цвета у меня будет носить лишь французские платья, я так ей и заявила, когда нечего было надеть на передачу, тетя Люся дала ей свою вязаную кофту, словно из радуги, режиссерши на студии крутились возле Цветы, пошли провожать, мы им: надо зайти тут кофту вернуть – а разве это не ваша кофта, мы же хотели зайти к вам и рисунок расспросить, они просто не Цветой восхищались, а кофтой, а мы думали… Эта тошнота мне надоела, мутит, как в самолете, болезнь – это боль лезет, так же меня тошнило, когда мне купили велик, и я упала через руль, помню, что лечу над своей тенью и постепенно с ней сближаюсь, потом бац – совмещение! Но тогда тошнило несколько минут, а в самолете летим два часа, скоро Миша-Майкл ко мне придет, а капельница не кончается, он всегда звонит: «Как ее величество печень?» Главное, Дашка просила мне передать подарок слов! Она такая быстрая: не успеешь оглянуться, уже залезла на шведскую стенку, не успеешь испугаться – уже слезла. «Я без держась могу на стенке!» – говорит. Ничего желтого я больше не хочу, раньше Цвета утром спрашивала: «Яйца вкрутую, яйца всмятку или яичницу?» Я написала натюрморт «Богатый выбор завтраков». В школе мне на выставке грамоту за него дали, а директор сказал: «Почему твои родители пишут заявление на материальную помощь, когда у вас выбор богатый», он не понимает даже иронии. Отгадайте загадку: когда он нужен, его выбрасывают, когда не нужен – поднимают, что – сдаетесь? Это якорь… Какая? Четыре птички, одну схватила кошка, сколько осталось? Три! Нет? Ах, все улетели, испугались, я для Дашки запомню. Она у нас такая смешная: говорит игруха, матреха, миха, чебураха…Ой, так плохо, боюсь сознание потерять, однажды Цвета схватилась за почки: «Настя, если я потеряю сознание, то вызови скорую», а я думаю: как узнать-то, что она потеряла сознание – может, просто заснула, глаза закрыла. А теперь хорошо знаю это… Больше в самолете не полечу никогда, не могу выносить, когда тошнит, пусть нас поездом к бабушке везут, под Одессу, там ветер такой теплый, как фен, волосы после купания сразу сохнут, я бабушку написала помоложе, она говорит: да, у Насти к искусству что-то есть – но зимой легче рисовать, я тогда все могу найти на замороженном окне, даже попугая можно найти, а теперь на Карла Макса нужно ехать, там возле двадцать второй школы дерево, как человек, ну, с головой и руками, капельница закончится – я вам набросаю, покажу, какое. Я там была по пути к Мише в издательство и нашла десять рублей, да, а до этого у Антона в магазине вытащили кошелек – в нем было девять рублей шестьдесят копеек, так Цвета такая странная, заставила меня сорок копеек СДАЧИ отнести и положить под куст. Я говорю: «Кому это сдача-то, Цвета?» - «Судьбе». Такая странная… Давайте сказки рассказывать, я Дашке читала «Звери в яме», где стали они имена перебирать: лиса-олисава – имечко хорошее, медведь-медведухно – имечко хорошее, кура-окурава – имя плохое, съедим ее! Даша-Дашухно – имечко хорошее, Соня-Соняво – тоже неплохое, Антон-Антонушно – хорошее, Настя-Настюхно – имя худое, закричала Цвета, стала куртку стирать, нашла там сорок копеек! Почему не положила под куст сдачу судьбе?! Сейчас точно ко мне Миша придет, позвонит: «Это я с лауреатом разговариваю?» Мне на выставке самодеятельных художников дали лауреата и приз, дутый из стекла, Миша теперь меня зовет «дутый лауреат». Он тоже меня так доводит, бесит уже – с выставки шли, я семечки щелкала, выбирала семечки поупитаннее и выплевывала шелуху, он схватил горсть репьев с утыканного репьями куста и сразу к бороде: «Если ты не перестанешь плеваться, я всю бороду облеплю репьями и так пойду рядом с тобой». А когда в театр поехали на «Войну и мир», опера такая, Цвета еще Инстинктивно приглашала, та говорит: «Я Шостаковича не люблю», и Цвета не посмела ей возразить, что это Прокофьев, в общем, Соня там стояла в трамвае, вечно не успевает место занять, стало ей дурно, Миша меня просит: уступи ей, а я говорю, что сама должна быстрее занимать место, раз дурно, и Миша сказал: «Сейчас буду пьяного изображать, запою», я сразу уступила, потому что он все может – позорить нас… Вообще-то он почти не пьет, йог Андрей ему один раз говорит: «Выделиться хочешь – не пьешь?» - «Да, хочу, так легко выделиться: ничего не делаю, а выделяюсь…» Один раз мы подрались с Антоном, Миша обещал запить, буду валяться в блевотине на полу, говорит, раз вы ничего не цените, надо вам родителей-распьяниц, тогда... Я сразу за уроки села,
что такое подлежащее, Миша отвечает: «Настя бьет Антона, Настя – подлежащее, если Антон бьет Настю, Антон - подлежащее». Но не запил.
Сейчас в школе третий урок начался – математика, мне Цвета все иксы конфетами заменяет: четыре икс равно восемь, четыре конфеты стоят восемь копеек – одна конфета по две копейки, даже конфет не хочется, когда желтуха, правда?.. А пирожное можно после желтухи? На «Войну и мир» два вечера ходили, я в буфете съела восемь пирожных. А Цвета ошибочно в программке прочла, что следующее действие - прощание Наташи с Андреем, и Андрей перед смертью простит измену… занавес открылся, там совет в Филях, офицеры, генералы, Кутузов с черной повязкой на глазу, девочка в лаптях на печке. Наша Сонька кричит: «Мама, где Андрей? Наташу вижу, Наташа на печке, а который Андрей?» Мы сидим на втором ряду, на нас все: тише-тише! А Соня не может понять, где Андрей, мама, мамочка, не вижу Андрея. Тут Кутузов берет на руки девочку в лаптях и поет, а Соня: «Это он?» Нас хотели вывести из зала, но Цвета рукой рот Соне зажала, шепчет, что ошиблась. Потом она в дневнике моем прочла про пирожные, рассердилась… Она, конечно, хотела, чтоб я писала про Наташу или про народную войну, кстати, когда в конце первого вечера хор запел народное, то все в зале заплакали даже, дубина родной войны, дубина же. А Цвета не плачет, ее утром на кухне соседка Нина пнула, вот и народ, дубина, одним словом, только не та.
Цвета разлюбила все народное, а соседка просто добивается, чтобы мы ей комнату мою отдали, все так нам помогают выхлопотать комнату, потому что я пишу маслом, картин много, они долго сохнут, и все мы пачкаемся красками, ну а это уже никогда не отстирывается.
Однажды я слышу у соседки мужской голос: «Киса, киса моя!» Я говорю Цвете: они кошку завели, а она как меня потащит из коридора – не подслушивай! Кошку нашу соседка выбросила. Безымянка была умная, когда Антон вечером сольфеджио делает, он уже засыпает, пианино не закроет. А ночью кошке на улицу захочется, она мяукает. Цвета же с грудной Дашкой была, не выспалась, не встает к кошке, конечно, тогда Безымянка встает на стул и лапкой по клавише бьет, Цвета бегом ее выпускает, чтобы соседка не прибежала: что за музыка ночью… Цвета, чуть что, сразу: поставь стакан с кефиром на пианино – пусть согреется. Я спросила: «У нас что – пианино горячее?» Антон закричал: «Настя, не бери девочку, ты ее съешь!» А я вырасту и собаку возьму, Дороти говорит, что у меня на лице написано: «Вырасту и возьму собаку». У меня на картинах это точно написано, на одной стоит одинокая колли, вывеска там «Вино-водка», хозяин в магазин зашел, а у колли уже сосульки на лице и взгляд такой… человеческий. У нас возле школы, помните, собаки две слиплись ледышками, бродячие, на кухне им объедки дают, Жентос их палкой разнимал, разбивал ледышки, они спали вместе, чтобы тепло, знаете, как им больно, когда он палкой! Лед бы сам ведь растаял, но собаки этого, может, не знали.
Соня, интересно, заведет, нет собаку, она после оперы «Война и мир» спросила: «Мама, а что если кто-то меня полюбит, а я его нет, то он с горя может умереть?» Цвета ей говорит: мол, заранее-то не надо горевать, может, все будет взаимно. А Соня свое: вот, мама, я уж думаю – выйти, что ли, замуж за нелюбимого, чтобы он не умер!.. Цвета тоже странная: если голова ночью сильно болит, то она дает обет, например, увезти все книги с пианино и подарить их Дороти, а потом Дороти заявляет: почаще бы у тебя такие головные боли. Знаете, у таких женщин совершенно нет морщин! Правда, когда я ее портрет написала - во весь рост, то писатель К-ов стоял перед ним на коленях… Альбомы сюда нельзя, потому что обратно заразное не отдадут, а то бы я попросила Цвету – альбом имприков, это импрессионисты, мои самые любимые, и желтого цвета у них мало.
Я желтая все еще или уже меньше? Капельница скоро закончится?… Кстати, о морщинах, Миша считает, что морщины – это трещины, когда душа растет, у кого морщин нет, у того, может, и души-то нет. Дашка сейчас, наверное, на дневной сон ложится, Антон переоделся опять в папу, он из шали бороду делает, надевает очки и Мишин плащ, Дашка его сразу пугается и засыпает. Один раз я переоделась в Мишу, а на другой раз Дашка спросила: «Кто сегодня папой будет?» Она такая смешная, говорит вечером: «Настя, луну сделай!» Это настольную лампу прикрыть с одной стороны полотенцем, чтоб осталось полукружие мне почитать. Я перед сном иногда еще могу почитать, когда силы остаются. А дети у Лю совсем не читают, она летом у бабушки братцев посадила в лодку, один гребет, а Лю им читает вслух «Крокодила Гену», они заслушались, так мать их сожгла спину до пузырей, была в купальнике, все потому, что приучала их читать книжки! Близнецы такие наглые, то выламывают педали у пианино, то сетку у электрокамина, а мать их защищает: убирайте получше в своем доме, чтоб все не лезло на глаза, как будто пианино ради них убрать. А все-таки эта капельница мне немного помогла, легче стало, сейчас врач придет: Настя, лежи, у тебя кардиаграммочка неважная, на телевидении тоже: «Здесь мы прозвучим музычкой, а тут просветим картиночкой!» И главное, оператор все время камеру туда-сюда возит и стонет: «Я не могу, не могу больше!» С похмелья, наверное. Другой все пятерки проверял, берет пачку пятерок из кармана, и на свет каждую смотрит, помните, как раз фальшивые деньги появились в Перми?
Сейчас ко мне Миша придет, жаль, что по телефону нельзя на нашей азбуке переговариваться, он придумал ее специально для меня: Б – бровь, Г – глаз, Н – нос, пальцем показал, чтобы грамотность повышалась, мы часами так можем разговаривать. Интересно, нам жвачку можно после желтухи, нет? Один боксер, правда, во время соревнования жвачку жевал, ему дали в живот, он подавился и умер. Миша говорит, что если в первую брачную ночь ноги жвачкой склеятся, он не будет виноват! А я медсестру Лилю нарисую, она мне за это одноразовый шприц обещала: в постели буду сквозь одеяло брызгать себе на лицо, Цвета увидит: слезы – даст мне жвачку или денег на нее, не узнает, что шприц…

IX

Ввиду того, что я устал, Даша, то давай-ка ложись спать без уговоров, я к Насте ходил, а папа приехал от Темного, там анемия, «иди, Антон, купи курицу и триста граммов ветчинной колбасы, увези». Темный – парализованный поэт, папа с ним по издательству связан, к нему люблю ездить, потому что он всегда провожает и желает в дорогу, чтоб я был внимателен перед светофором.
…давай, Даша, на горшок и в кроватку, Настя тебе ее вон как расписала: петухами. Ее скоро выпишут, Ладу и других девочек из класса уже сегодня выписали, а у Насти анализы плохие, тоже анемия, мама купила гемостимулин, сейчас я гемостимульнусь и буду учить «Бородино». Лермонтов, бедный, в гробу много лет уже переворачивается, сначала ему нравилось, что все школьники учат «Бородино», а потом надоело смертельно, он кричит нам: «Я много чего другого написал», но его никто не слушает.
… зачем ты берешь валенки? Хорошо, померь… неправильно, смотри, я научу тебя: вот так они поссорились, их надо наоборот поставить, Насте купили, но валенки намокли, высохли и сели на два размера, тогда мама купила на два размера больше, ведь они сядут, но один валенок сел, а другой нет, валенки – это советский Солярис, встреча с ними всегда таит неизвестное, Даша! Эти вот Соня будет носить, у Лены она, где еще, а я с тобой.
… хорошо, я почитаю тебе «Фауста»: «Когда садовник садит деревцо, плод наперед известен садоводу». Зачем ты балуешься на пианино? Да, это голос мишки косолапого. А это кто? Мама? Ты только маме не говори, что у нее такой визгливый голос, давай я почитаю тебе свой дневник! Как мы в поход ходили.
Итак, находимся в глубоких джунглях. Вдали индеец кричит: «Маня-а!» Встретили одичавшую машину марки КАМАЗ, утомленный абориген спал на сиденье. За рекой видны многоэтажные вигвамы. Фоткались пять раз. Следующая стоянка в пять часов. Нашли переправу. Вода очень холодная. Папа нес аптечку, она высыпалась. Сейчас рыба в реке очень здоровая. Нашли шампиньон. Понесем его до капитальной стоянки… Нашли место для кап.стоянки. Шампиньон потеряли. Хотим ловить рыбу. Чай забыли дома… Рыбу не поймали, удочки потеряли… Ты, Даша, ничего не понимаешь в походах, ложись и спи, не спорь, мама что говорит: спорить – только о смысле жизни, они с папой скоро придут, пошли на встречу выпускников, Тата зашла за ними: «Миша, ты в совершенстве знаешь немецкий?» - «Нет, просто у меня такой вид», - ответил папа. Тата получила письмо от родных из Западной Германии, не из Западной Нирвании, хотя одно и то же…
Никто не пришел, это кран высморкался на кухню сам собою, я хотел сольфеджио сделать, дневник пописать и еще сосчитать, сколько мы экономим денег из-за того, что папа не курит. Летс гоу ту бед, Даша! Настя с языком Шекспира не в ладах, мне нужна умная жена, а не дура какая-нибудь, будь она хоть красивая до предела, как ты, Даша!.. Настя из школы вернулась: мол, написано, что школа не работает, нет воды. А это было первое апреля, юморины! Мама по два часа с нею занимается языком: все слова разобрали, не бойся текста, ты ведь не боишься клумбы, у бабушки, на которой все цветы посадила сама и знаешь, а текст – такая же твоя клумба! Даша, я папе скажу, что ты легла в кровать с восьмого раза, а он, конечно, ответит: «Как! Так скоро, а я думал – с двадцать восьмого раза»…
Еще хотел письмо Дарреллу написать на английском, это ты мне подарила, Даша, Даррелла, когда из роддома тебя принесли, ты всем подарки имела, как – интересно – ты догадалась, что мне нужен Даррелл? Наверное, слышала из животика, как я о нем мечтал! Или мама сама все подарки купила эти? Я тебя буквам научу взамен, а то ты знаешь лишь две буквы: А и О – как жить-то будешь! Покажешь на стол: А! Покажешь на галактику – О! Куда ты полезла на шведскую стенку – сломаешь ногу, а все плохое сделать легко, хорошее – трудно, сломать ногу легко, а вылечить трудно, правда, взрывчатку сделать трудно, а она плохая… Вот твой горшок, садись, а то описаешься, и тебя отправят в засушливые районы Средней Азии для орошения, нам ужасно трудное задание дали на музыке: подобрать «В лесу родилась елочка» в одном ладу! Учительница сказала, что перед смертью к Моцарту пришел человек в черном и сказал… «Дайте швабру!» - это дверь распахнулась и в класс ворвался дежурный, который искал швабру. Ну что ты поешь:
- Везде есть место,
Везде есть кровь!
Палец уколола? Чем? Кровь вот, мама скажет, что я плохо за тобой смотрел, а свою Сонечку не заставляют водиться, она у Лены гостит допоздна!.. Везде есть место, везде есть кровь: это значит, мир бесконечен, и ты вдруг поняла про мир, что он живой, через кровь, умная девочка, не зря, когда мама тебя носила, у нее живот был «аж до Ленинграда», как говорил дядя Вася.
Даша, когда ты вырастешь, я тебя в поход возьму, а уж на поезде здоровья с Настей больше не поеду, а то ездили и чуть последнее здоровье там не потеряли, родители Лады напились, все рабочие напились, двери электрички открыли, все промерзло, мы так обратно ехали, все простудились…
Не знаю, как только Настя будет физику в школе учить. Они хотели с Ладой сделать телефон, провод перекинули через электропровода, замкнуло - два дома сидели сутки без света!
А недавно мы спички ломали. На ладонь ставишь и другой сверху бьешь, так одна Настя могла запросто сломать. Говорит: главное – не бояться. Она не пропадет, конечно, хотя… мама перехваливает ее за картины. Ах, все режется рамой – ваза, нарциссы и стол, жизнь словно выпирает из картины, ей там тесно, это дает такую энергию… а я думаю, Настя не знает математики, не может рассчитать, вот и режет предметы рамой, они не входят, выпирают, случайно все…
Спи, Даша, мне надо брюки выстирать, эвересты грязного белья, вчера рыл-рыл, чтоб свою рубашку отрыть и постирать, мама нашла, так бы и сказала мне: рой, Антон, в северо-западном направлении, я бы с компасом рыл. Все, ложись, ну, чего ты завыла, папа сейчас придет и сядет в позе изысканного меломана: «Буду наслаждаться ее воем».
Пойду в туалет с «Островом сокровищ», ты не плачь, туалет – это жизнь, но обратное неверно… сейчас придет Соня и почитает тебе «Незнайку», я знаю, что тебе там нравится: ты маленькая и человечки маленькие. Ну, чего ты царапнула меня, я как дам… нет, не дам, мой папа научил меня смотреть на ссору в проекции на это…на мировую войну. Если б он был глава государства, и от его действий зависело, начнется или не начнется… Я искал твои фломики. Нашел пинцет, который потерялся. Есть такой закон: чтобы найти что-либо, надо искать что-то другое.
Пить, пить, а термос-то лопнул! Дело было так: купили термос. Папа подрабатывает сторожем, ему чай на ночь нужен? Нужен. И потратили семь рублей. Но термос лопнул, а чека нет, мама же не взяла, обменять можно лишь по чеку магазина. Тогда меня послали купить новый термос. Чтобы я чек взял. На чек этот мы поменяли… взяли новый термос. Стало два термоса. И оба они лопнули сразу. Советские термосы, чего от них ждать. Жалко стало денег, решили: купим еще термос, возьмем чек, тогда на этот чек дадут новый взамен разбитого. Я тебе на спичках покажу: вот у нас два термоса разбитых, вот мы купили новый, на чек – обменяли, убираем спичку… Поняла? Ну чего тут не понять: эти две сломанные спички – два сломанных термоса, а вот новая спичка – значит, купили. И этот третий термос тоже лопнул! Я покупал, а родичи меняли. Мы бы и до бесконечности так меняли, разорились бы, но тут в магазине кончились термосы!
Даша! Уот ду ю хошь? Завтра твою Настю выпишут, завтра. Из-за нее и так ссорятся две команды а классе на физкультуре: «Каша» и «Простокваша». «Каша» говорит: себе берите Настю, а «Простокваша»: нет, вы ее себе берите! Но после желтухи, может, ее вооще освободят от физры! Меня бы освободили от музыкалки, я бы пол каждый день мыл.
Жаль, что нет уже Безымянки, ты бы ее гладила и молчала. Соседка Нина ее выбросила из-за лишаев, хотя я только кошку налеопардил йодом! Нина недавно пнула маму на кухне, мама подала в товарищеский суд, а я говорю: «Извини, мама, но я не видел, как она тебя пнула! И не могу быть свидетелем!»
А вот и Соня! Соня! Даша теперь послушает, как ты ей читаешь, а я уже устал, ду ю поняла?

Х

Дашенька, я шла, а звездочки сказали: пусть Даша спать ложится, мы ей сегодня сказку будем во сне показывать, да, да, они просили это передать тебе, Антоша устал, он к Темному ездил, мясо увозил, у парализованных пенсия маленькая, жена у него еще студентка, когда он женился, Дороти сказала: «Сволочи мужики! Баба бы в таком парализованном состоянии никогда не вышла замуж, а мужик – пожалуйста!» Просто тетя резкая…
Ложись, Дашенька, мы скоро к бабушке поедем, там сад, яблони, груши, жаль, что Дуплю зарезали воры, они всех щенят зарезали насмерть, а Дупля еще полдня жила, скулила, а я села рядом и за нее переводила маме: «Вот разбойники шли воровать цветы в саду, а я на них залаяла, они меня зарезали, и теперь я умираю, а мои щенята останутся без меня». Она ведь не поняла, что щенят тоже убили. А мама махнула рукой и убежала. Куда? Наверно – отдельно поплакать по собаке.
Ложись, Дашенька, ну, что тебе еще рассказать? Как я высиживала цыпленка? Я тебе уже рассказывала… Была у нас кошка Безымянка, стала она беременная, мы с Настей сделали ей в коробке гнездо, а я решила там вывести из яйца цыпленка, стала греть яйцо настольной лампой. Безымянка полюбила это теплое гнездо, там целыми днями лежала перед родами. Я думала: родятся цыплята и одновременно вылупится цыпленок, они подружатся. Но котята родились и разбили яйцо мое… А котята выросли и стали ночами мышковать, спать нам не давали. Мама сказала: надо их продать! Антон заплакал: неужели мы, как работорговцы, будем разлучать мать с детьми! А папа написал ему на трех языках плакат: «Купите гениальных котят!» И на немецком, и на английском. Но мы пошли с Антоном и с Настей, говорили так: «Купите котят! Мама у них иранская высокогорная, папа – сибирский, морозоустойчивый!» Всех купили по пять копеек…
Спи, Дашенька, спи, маленькая! Скоро Новый год, и я сделаю костюм тайны… все хочу спросить: если подарки приносит Дед Мороз, то почему с мам деньги берут?.. Завтра Настю выпишут, я придумала, что сделаю: выложу на столе из вишневых косточек три слова: «Настя, поздравляю с выздоровлением!» Только хватит ли косточек – варенья уже мало осталось… Представляешь, Даша, в программе «Время» по ЦТ показывали картины нашей Насти, да, да!
А мы с Леной ехали на трамвае, решили из школы одну остановку прокатиться, бабушка-старушка вошла, деревенская, она не знает, что делать с абонементом, спросила у парней, а они ей: «Воткните сюда абонемент, скажите свое имя-отчество, нажмите!» Она так и сделала. А ведь бабушка без крайней нужды бы в город не поехала, правда, Даша, а они… Но мама говорит, что все равно жизнь идет вперед благодаря хорошим людям… Ну, зачем ты ломаешь прутья в кровати? Антон, сделай этот прут! Давай я математикой с тобой буду заниматься! Чего у нас на теле по два? Уши, глаза, щеки, так… руки, ноги, молодец, Даша! Еще? Губы. Так, все. Не все? А что еще-то? Точки? Какие? В носу дырки? Нет? А что? Какие точки? Из которых груди вырастут, а, это соски называются, Дашенька, молодец, внимательно в зеркало смотришься, спи сейчас, завтра гулять пойдешь, на проспекте деревья побелили, ну, как мы гольфы белые надеваем… Мама с папой скоро придут, а ты не спишь, Даша, нас же и ругать будут, спи, Дашенька! Папа и так часто плачет, как представит, что в будущем надо будет запоминать всех мужей и жен своих детей, плюс их родственники, я уж ему схему нарисую, у входной двери в коридоре повешу: кто есть кто, кружочки всякие, в них имена. Звонок в дверь, папа сразу: «вы кто?» Тот в схему ткнет. «А, брат жены Антона, очень приятно!» Нет, в каляку я играть не хочу, а давай играть в документы, я тебе сделаю свиделку о рожделке, когда в самолете летишь, надо брать с собой, а то вдруг они подумают, что ты не родилась. Заснула, что ли? Умница, спи, наша маленькая! Антон, кончай играть, Даша спит уже.


ХI

Когда Настя убежала во двор по своим Настиным делам, а Света ушла в магазины по своим Светиным делам, Миша лег на диван по своим Мишиным делам. По телевизору показывали грузинский танец: хоровод из мужчин, а на плечах у них – еще хоровод из мужчин.
- Папа, папа, смотри: на плечах танцуют!
- Горы научили их, - пояснил отец, не поднимаясь с дивана. – Это подтянулось к вашему чтению книг о Пиросмани: когда что-то делаешь, всегда действительность подтягивает такое же – грузинское что-то…
И в самом деле действительность подверстала приезд грузинки Натэллы из Тбилиси, из музея детского творчества. Она вошла, как солнце: в черном плаще, а сверху – желтая шаль с кистями, кисти как лучи струились по плечам ее.
- У вас сверчок? – спросила Натэлла.
- У нас счетчик так сверчит, - отвечал Миша, помогая гостье раздеться.
- А я думала: у вас сверчок.
- Вам жалко – жалко Пиросмани, что он умер под лестницей? – чуть не в слезах вышла встречать Натэллу Сонечка.
- А чего его жалеть: дай Бог каждому так умереть – оставив столько шедевров. – И Натэлла подняла глаза, словно прислушиваясь к мнению самого Пиросмани – правильно она о нем?
- У нас тут шумно, - крикнул Миша, выключая телевизор.
- Почему шумно? – криком спросила Натэлла.
- Здание напротив, - крикнул Антон. – Разрушается, в окно видно… камни падают.
- Что? – спросила Натэлла.
- Билдинг, а еще над подъездом сделали крышу, чтобы не убить, камни долго по крыше скатываются, грохочут.
- А где Настя?
- О, если она выживет, то придет домой с прогулки, - сказал Миша. – Представляете…
- Что-о?
- После желтухи, - криком пояснил Миша, - взяла и съела ящик грецких орехов… мои родные прислали посылку, а она всю съела. Ей после желтухи строго нельзя, но разве Настя слушает…
Натэлла опять подняла глаза, словно прислушиваясь, может, к мнению Пиросмани о непослушании художника… хорошо ли?
- Мы увидели по ЦТ ее картины на досках… фигуры так влиты, что не сдвинуть ни вправо, ни влево ни на сантиметр… Чудо!
Натэлла достала из сумки бутылку шампанского, Миша поставил бокалы, и тут пришла Света. Пока она раздевалась, а Миша распаковывал сумки с продуктами, оказалось, что Натэлла уже поит шампанским… Дашу.
- Что вы делаете! – закричала Света.
- А что? У нас всех детей поят немного…
Так вот почему они такие задумчивые, разом подумали Света и Миша. А с другой стороны, на рынке иные грузины очень уж вертлявые и быстрые…
- Что вы на меня так смотрите? – спросила Натэлла у Миши.
Миша удивился: его блуждающий взгляд, может, и притормаживал на Натэлле, но не более, чем на всем остальном в этом мире. А Света сейчас мысленно всю Грузию в развалины превратит. От ревности.
- Мой взгляд! – крикнул Миша. – Это не я! Я в это время нахожусь… был… в другом месте!
Света успокоилась и стала заваривать чай. Она мысленно уже восстановила Грузию из развалин: Миша это понял по тому, как она щедро сыплет заварку.
Выпив шампанского, Натэлла рассказала, что она из рода грузинских священников, которые знают дорожки в море, да-да, те самые, по которым можно ходить пешком. Не все, конечно, дорожки, ибо все знает лишь сам Иисус Христос. Когда Святая Нина, покровительница Грузии, благословляла священников, она дала каждому по такой дорожке. Научила, как ее угадывать. И Натэлла, как наследница рода, может ходить по морю! Главное – уметь угадывать, где дорожка проложена.
- И вы можете нам показать, как ходить по морю? – поразился Антон.
- Ну… шампанского пить не надо было! Теперь вот три года не смогу показать. За грехи наказывают нас… Если живешь греховной жизнью, то не угадаешь ничего. – И Натэлла бросила на Мишу долгий, как действие грузинского вина, взгляд, видимо, не занося его в разряд грехов.
- Вы знаете: вообще выставки обычно после нас едут в Париж, - говорила Натэлла уже настолько громко, что шум камнепада удавалось преодолеть.
Париж для Ивановых тогда звучало точно так же, как «Марс», но Миша на всякий случай важно ответил: мол, уж во всяком случае он признает, как велика роль Грузии в культурной жизни страны и все такое прочее.
- Давайте мы посмотрим картины, составим список в двух экземплярах, а когда я дам телеграмму, вы пришлете картины багажом!
- Отлично!
- Но я не вижу того портрета женщины во весь рост… Его по ЦТ первым показали. Где он?
- Дороти? А он у нее… Но мы попросим, конечно, ради выставки. А вот и она сама! Знакомьтесь, Натэлла, это Настя, сестра молнии и племянница урагана. Ну чего ты так ворвалась? От кого-то спасалась?
- Лада… с… ком… идет! – крикнула Настя.
- Лада в исполком идет? – удивилась Света.
- Дорогая, тебе всюду чудится исполком… говорил я, не надо никакую комнату хлопотать, а то с ума сойти можешь! – Миша – например – сразу понял, что Настя сказала: «Лада с пауком идет».
Для Натэллы хватило одного камнепада бы, так слышного в квартире Ивановых, но Света, конечно, высыпала еще кучу тяжелых, невыносимых слов: райком, исполком, жалоба в ЦК, жилищная проблема. Хорошо, что пришла Лада с огромным пауком-семилапом (одну лапу он потерял в битвах, может, тоже из-за жилищной проблемы), и Света не стала рассказывать, как она упала в обморок прямо на руки Насте, а решила прокрутить другую историю: писатель К-ов посоветовал с магнитофоном ходить во все эти «комы», записывать обещания. Самое странное, что сие сработало: уже обещают Насте комнату. На этом месте рассказа Светы вдруг Настя побледнела и вся вытянулась – Миша и Света переглянулись. Они напряженно ждали, когда же Настю вырвет после жирных грецких орехов, а тогда уже можно буде расслабиться, ведь все окажется позади.
- А кусты меня узнают и кланяются, - заявила Настя серьезно.
- Надеюсь, ты им кланяешься в ответ? – не менее серьезно спросил Миша.
Натэлла завела глаза к потолку, сообщая духу Пиросмани: какая вот тонкая эта девочка-художница!
- Эта яичница, похожая на карту двух Америк, когда написана? – Натэлла в своем списке ставила даты, чем совершенно поразила Настю, ведь даты ставят у настоящих мастеров.
- Лада, ты иди, а я пока не выйду гулять, - сказала она и громко проглотила слюну, чем опять вызвала переглядывание Ивановых: вот-вот, сейчас ее вырвет и все: можно будет расслабиться.
Но ее так и не вырвало. Сияющее счастье будущей выставки, которая поедет в Париж, растопило все орехи. Когда Натэлла надела свой черный плащ, а сверху – шаль – солнце, Света вдруг сникла и простилась с гостьей неприлично рассеянно. Что случилось? – спросила у нее Настя.
- Видишь, как Натэлла одета! Прекрасно выглядит, а ведь она со мной одного возраста, тоже с сорок седьмого… А я-то…
- Так у нее всего один ребенок! Ты что: с одним Антошечкой хотела б остаться, да? Нет ведь! Ну и вот, - Настя выпалила это, ни секунды не раздумывая. – Вот Натэлла и выглядит островагантно, подумаешь.
- Экстравагантно, - поправила Света а про себя подумала: «Настя совсем уж моя. Пора удочерять». И она подняла глаза кверху, чувствуя, что благодарить за все нужно кого-то, находящегося высоко.


ХII

Здравствуйте, дорогие Цвета, Миша и Даша! Как поучила ваше письмо, сразу вам отвечаю
Особенно нам понравилось, что Даша спросила в гостях у Дороти: «Почему так мало зубных щеток?» Она привыкла, что у нас их много. Мы живем хорошо, только тетя Люся учит жить с мощностью двадцать Инн Константиновн… ов? И Вадик залимонил Антону в глаз – наглость выше Гималаев, сказал Антон. Но глаз уже заживает. Цвета, ты пишешь, что картины на выставку послала, завернув в пеленки, но во что мы будем заворачивать ребенка? Мы все хотим, чтобы родилась девочка. Бабушка говорит, что девочки у Цветы умнее. Мы бабушку слушаемся со второго раза, иногда даже с первого, а тетя Люся все недовольна, она хочет, чтобы мы слушались с нулевого. Мы играем в определение. Вчера определяли зеркало, пишу все ответы: кривое, хрупкое, старинное, волшебное, обличающее (это Антон победил). А Соня сказала: «из двух зайчиков». На этом кончаю, будем ждать от вас телеграмму о рождении дочери. Хочется, чтобы ее звали Лиза! Цвета, ты пишешь, что комнату дали, но ни слова про шкаф и люстру! Ведь Нина нам обещала, что оставит за то, что поедет в мою комнату? Срочно напиши, я так волнуюсь! Антон ходит на рыбалку, я написала портрет дедушки, в очках отражаются цветы из нашего сада. Он купил мне за это босоножки. На этом кончаю. Ваша мисс Жевательная резинка Настя. К сему Энтони Иванов, эсквайр. И мисс тургеневская девушка Соня. Целую всех!
Света прочла письмо и поглядела в свое не старинное, но хрупкое и обличающее: живот точно аж до Ленинграда. Скоро! И дети ждут девочку. Настю удочерим тогда. А то, что соседка не только не оставила обещанный шкаф, но и люстру вырвала с корнем, сделала замыкание по всей квартире – это вообще надо забыть.
- Мама, где купили конфеты? В магазине? А окно где купили, а свет? А где купили деньги? – спросила Даша.
- Все, - сказал Миша, - ребенок заинтересовался политэкономией. Пора ей на ночь «Капитал» читать.
В форточку залетел шмель, похожий на маленького Карлсона. Надо окно марлей затянуть, сказала Света. Как – уже снова пора марлей? Как летит время, не успел оглянуться – год прошел, а ведь кажется, только вчера он затягивал окно… И Даша тоже… Совсем недавно она спрашивала: мы Ивановы, а окно – тоже Иваново? Все – Ивановы? Она была в периоде матриархата и думала, что все вокруг родственники, мама всех родила. Потом, через месяц, спросила: стул кто склеил – папа? А окно кто сделал? Тоже папа? Она перешла в период патриархата: все папа создал… А сейчас собирает в свою сумочку: пробки, гвоздики, фантики. У нее период первоначального накопления.
- А откуда люди взялись? – не отставала Даша.
- Меня родила мама, твоя бабушка. А я родила тебя. И ты родишь…
- Поняла: кто рождается, тот и рождает! – Даша запрыгала на месте от эйфории понимания - еще один холерик растет.
Что ей-то купить в подарок? Света всегда брала в роддом подарки для детей – якобы от новорожденного. Так они скорее его полюбят. Деньги есть, но на люстру, взамен вырванной Ниной… комната в два раза меньше, она уехала в большую. Схватки начались, четвертые роды такие бурные, Господи, помоги вытерпеть, ой-ой…
- Миша, собирайтесь, проводите меня, началось… ой-ой… подарки сам выберешь, ладно? Ноги вымыть срочно! О! Ой!!!
- Мама, ты напишешь мне квадратное письмо?
Из Канады приходят такие – квадратные. Но мама словно не слышала Дашу, она схватила из корзины с бельем свое платье в ирисах и побежала к раковине. Вымыла ноги, с трудом закинув их по очереди в раковину, вытерла платьем и бросила его тут же: «Ой! Ой!»
Папа взял Дашу на руки, и они все побежали бегом по улице. Мама словно не мама была, но папа был по-прежнему папой, и это немного успокаивало Дашу. Папа говорил: доченька, помолчи, сейчас нам не до тебя пока. Так однажды с Дашей поступила Настя, когда в песочнице Даша зарыла один шнурок от ботинка – вдруг он в червяка под землей превратится, и Даша будет с ним играть. Но шнурок, видимо, в червяка-то превратился, но не знал, как играть с девочками и уполз играть с другими червяками. Его искали-искали – так и не нашли. И тут Настя стала молчать в ответ на Дашины вопросы, она искала глазами кого-то, нашла мальчишек, довольно больших, выше Антона даже, попросила у них спичек, пережгла на середине второй шнурок и половинками завязала кое-как оба ботинка. Вдруг мама стала мамой и сказала человеческим голосом:
- Даша, тебе ребенок напишет письмо: сестра или брат! Я обещаю! Миша, это и будет ей подарок, ты не хлопочи, а остальные дети пока приедут от бабушки, купим подарки! Ой, ой! Опять схватило! Только и отпускает – на минутку! Вот что: пол вымыть не забудь. Боже мой! О!
- А что ты хочешь, дорогая, четвертые роды – это четвертые, они бурно протекают.
- Сейчас рожу прямо на асфальт!
- Ты, мама, родилась, вот и рожаешь! – утешила ее Даша.
Когда они подошли к родильному дому, мама скрылась там с криками «ой-ой», а папа стал показывать Даше буквы на вывеске «Родильный дом». Даша знала уже буквы О, Д и М. Папа палочкой на земле писал ей слово «Даша», а потом вдруг «Агния». Она в этом слове знала лишь букву А. И тут им сообщили, что у мамы родилась девочка. Папа спросил: назовем ее Агния? Даша кивнула.
Старушки на скамейке спросили: кто родился. Даша важно ответила:
- Мама родила девочку.
Когда маму с девочкой выписали из больницы, Даше в руки сразу положилось само письмо: квадратное! На странице, вырванной из тетрадки. И там внизу было подписано: Агния. Даша уже знала в имени сестры почти все буквы. Это было послание новорожденной: «Даша, я тебя люблю!»
- Ну, что ты делала без меня, Даша? – спросила мама.
- Стеснялась.
Это было что-то новенькое, и мама вопросительно посмотрела на папу. Папа пожал плечами:
- Гости у нас. Приехал друг Василия из Москвы. Мы же всюду знамениты, я не шучу. Василий ездил в столицу и рассказывал о нас.
- Что, например, можно про нас рассказать? – удивилась Света.
- Про термосы, которые мы покупали… и все такое. Кореец, Пак. Он шьет здорово, обещает мне брюки сшить из того материала, что ты купила.
Брюки – это хорошо, но Свете сейчас совершенно не до гостя! Миша, как водится, совершенно не вник в смысл ее слов, он продолжал: Василий говорит, что Пак приговаривал – только б одним глазом взглянуть на этих Ивановых, кстати, Пак – это среди корейцев тот же Иванов. А когда он приехал, то оказалось, что у него в самом деле один глаз, но это незаметно под темными очками, ты не бойся, Даша вот привыкла, он всю столицу обшивает моднейшей одеждой, а пол я вымыл, как ты видишь, Света!
Света пошла сполоснуть руки и увидела под раковиной еще мокрую половую тряпку – она показалась ей странно знакомой. Ба, да это же ее платье с ирисами, единственное, нарядное, а муж им пол вымыл!
- Как ты мог? И оно же шелковое, не впитывает влагу…
- А я откуда знаю? Лежало под раковиной, вот я и…
- Но я им во время схваток вытерла ноги, а ты! Если б у меня пять нарядных платьев было, а то одно, и то не запомнил… эх! Кто там? Уже гости? А мне совершенно сейчас не до этого.
Но это была цыганка, которая продавала мед. Света пальцем попробовала, осталась довольна и купила банку. Скоро Агнешка проснется, срочно чай пить и кормить. От меда хорошо молоко в груди прибавляется. Но что это? Под тремя ложками меда в банке оказался сироп.
- Сколько стоило платье? – спросил Пак. – И сколько мед?
- Двадцать пять и двадцать пять, а что?
- Бровь в бровь! Рубль в рубль идете! – Гость сползал с дивана от смеха, потом забирался на него и опять сползал: не зря приехал.
- Мне совершенно не до этого, - в который раз заявила Света. – Я там уговорила одну женщину… молодую… это… не оставлять сына в роддоме. Ее жених бросил. Я сказала: «Женщины, уходим отсюда! Мы не будем с этой фашисткой лежать. Когда я Настю взяла, то целый месяц она под кроватью плакала, если кто обидит во дворе. Заберется и скулит. Ей и в голову не приходило мне под мышку нырнуть… Своего сына оставить без матери!» Стала я подушку и одеяло собирать, другие женщины тоже: мол, уходим. И тогда заплакала эта девочка, ей семнадцать лет: нет у нее пеленок! Но я пообещала собрать все: коляску, пеленки, одеяло, ползунки! И она согласилась кормить мальчика. Но еще кочевряжилась: а покажите мне его! А разверните! А почему у него такой нос? А нос всегда будет курносый? Да, кричу, потому такой, что ты такой ему родила!
………………………………………………………………………………………………………
Как развивались события далее, соавторы вспоминали за завтраком: Пак снял размеры с Миши, выжидательно глядя на Свету, он серьезно думал, что она после четвертых родов будет еще блистать для него остроумием. Ивановы отдали ему альбом, Дюрера (немецкий), Миро (итальянский) и несколько болгарских открыток Шагала. Ну и, конечно, отрез для брюк. С тех пор прошло десять лет, но ни брюк, ни Пака они никогда больше не видели.
Автор. Странная история. Почему он так поступил?
Соавтор. Запиши (диктует).
Автор записывает на первой странице газеты «Пермские новости».
Автор. Помедленнее!
Соавтор. Сегодня мне сон приснился, что жабы подали на Джеральда Даррелла в суд за книгу «Гончие Бафута». Требовали компенсации за моральный ущерб. Адвоката наняли…
Автор. Не бойся! На нас в суд никто не подаст. Мы же все фамилии изменили. Где то, что я записала?
Соавтор. Ты записала, а я должен знать, где!
Автор. Дети мусор вынесли, этой газетой я и закрыла ведро… Придется идти на помойку.
Соавтор. С ума сошла! Тебя здесь все знают, а ты будешь в мусорном баке рыться!
Автор. Хорошо, вспомни, что ты говорил про Пака?
Соавтор. Не помню.
Автор. Пойду на помойку! Хотя дождь… Но что делать!
Соавтор. Как ты можешь?
Автор. Ради романа – могу все. Хоть на помойку.
Соавтор. Я пойду с тобой. (Медленно собирается, долго ищет рубашку)
Автор. Галстук цвета пьяной вишни, сэр?
Даша. Я пойду с вами и покажу, не бойтесь: газету сдуло возле бака – она чистая там валяется.
Идут к мусорным бакам.
Даша. Уже нет ее.. Вот здесь валялась. Сдуло… Или кто-то в бак ее закинул?
Берут палки, копаются в баках. Ничего не находят.
Даша. Мама! Вон она валяется: к дереву унесло. Папа, сюда!
Поднимают размокшую газету и бережно несут ее домой.
Автор. Все. Садимся писать. Ну, чего ты ковыряешь в носу?
Соавтор. Это, может, мне нужно для раздражения активных точек…
Автор (читая надписи на мокрой газете). Все размокло. «Пердяева читаешь?» Это к чему было?
Соавтор. Это к монологу отца Миши, он звал так Бердяева..
Автор печатает: «Вам, женщины, нужны только деньги, а кто их зарабатывает? Я. Надо вам деньги – вот вам деньги! Надо вам мясо? Вот вам мясо! А кто ж его принес? Я его принес, Иван Иванович Иванов… А я тоже могу смеяться. Смейтесь, смейтесь, пока не выступит сикельная влага. Что такое женщина? Женщина – это всемирный сикель. А революции вам не совершить. Революции совершают мужчины. Кто таков Иван Иванович Иванов? Это мужчина. Возьмите ручку и запишите. Да! И я тоже коммунист, хотя у меня нет книжечки, но я понимаю в смысле материи. Говорите, говорите обо мне плохо, на каждый роток не накинешь платок».
Автор. А Пак тут при чем? Глава-то о том, как Ивановы отдали отрез дорогого материала, альбомы – за работу, а их обманули. Какая здесь связь?
Соавтор. Надо вам связь? Вот вам связь: Миша Паку рассказал, к чему-то… Размокло! Ну…
Автор. Опять ты ушел вглубь самого себя, все глубже и глубже, так насквозь можно пройти – до дырки…
Соавтор. А там бесконечность.


ХIII

Прежде, чем описывать Великое Безразличие, придется перечислить, чего не было в новой комнате Ивановых, из которой выехала соседка Нина. Но, впрочем, легче упомянуть, что в ней было: этюдник, мольберт, кусок загрунтованного холста, кружка с кистями, бутылка растворителя и пельменные доски, на которых Настя писала сразу три картины: семейный портрет с Солнцем, натюрморт с черными гладиолусами и автопортрет в виде дикарки. На юге Настя сделала себе ожерелье для пляжа – дикарское: на шее красиво болтались ракушки, разноцветные тряпочки и косичка из обрезков замши, которая торчала вбок.
- Цвета, ты блины решила печь? Окей! А Нисский – хороший художник? Вот в учебнике… Нет? Я и то смотрю: все слова отскакивают от картины, ушли слова, не идет энергия. Нечего сказать и ничего не чувствую. Вся каменею от этой картины, по-нехорошему.
- Да, от картины должно идти струение… Учи английский-то!
- Я сходила в магазин, написала пол-автопортрета, прогуляла Агнешку!
- И таким образом английский выучился сам собой? А кто обещал, что в этом году будет учить язык до тех пор, пока английский текст не покажется родным?
Взрывная жестикуляция Насти показала Свете, что обещать-то она обещала, но… Думаешь вдоль, а живешь поперек, как говорит бабушка с Тобиком. А Свете еще нужно было составить отчет для Инны Константиновны: какие теплые вещи куплены Насте на зиму, какие оздоровительные мероприятия проведены в текущем году – всего восемь пунктов. Поездку на юг можно считать мероприятием или нет? После желтухи у Насти долго была бледнуха и прозрачнуха, как говорил Антон. А исчезнуха бывает? – спрашивал вчера писатель К-ов. Дороти вообще в восторге от Настиной внешности: какая она загорелая, ресницы так (пальцы у глаз веером). Но дорого обошлась поездка к бабушке, опять нужно печь, чтобы экономить, а блины на большую семью – это час-два у плиты.
Света так устает, а Лев Израилевич в ответ на ее жалобы пишет: это ваше лучшее время! Пусть трудно, но зато вы ощущаете сильнее жизнь, даже в смысле пищи – всего хочется. Свету возмутило его письмо. Если так рассуждать, то годы, проведенные Настей у матери – лучшие ее годы, ведь ей все время остро хотелось всего, правда, слух, зрение и обоняние у нее развиты более, чем у других детей, но…
- Мама, пришел Игорь, я выйду на минутку? – спросил Антон.
- А музыка? Ну, если дело идет о спасении от смерти, то выйди…
- Да, мама, дело идет о жизни и смерти, - сказал сын, взял две батарейки, моторчик и проволоку – видимо, для спасения чьей-то жизни именно они понадобились срочно!
Одна Соня счастливо мыла пол, сообщая матери: красоты вокруг столько! Налила в синее ведро воды, в пластмассовое, а вода колышется, такая игра бликов, круги и полукруги, светомузыка.
- Мама, скоро блины? – пришла на кухню Даша. – А почему мы не пользуемся туалетной бумагой, которая в диване лежит? Полный диван там!
- Это обои, доченька, для Настиной комнаты.
- А я думала, что это туалка, и ты опять не пользуешься, потому что любуешься опять. Помнишь, папа купил, а ты любовалась, потому что папа сам впервые купил что-то для дома.
- Настя, почитай десять минут Даше, я пеку-пеку, все мешают!
- Мама, я хочу опять «Лев и собачку!»
- Цвета, а почему лев не полюбил другую собачку-то? Я бы полюбила, и все. – Настя подумала секунду и взяла другую книжку. - Даш, я тебе «Алису» почитаю – там часы такие… которые дни показывают. Уже японцы изобрели такие, да!
Назавтра Света вспомнит про эти часы. Но со слезами. Однако, пока ничего не зная о завтра, она печет-печет. Пришел в гости Василий – сразу на кухню:
- Какой запах от твоих блинов – прямо вся не могу!
Света, голубиная натура, в очередной раз стерпела его остроту.
- Звонят, я открою сам, наверное, это йог, йог-его-перейог! Как много я у вас говорю, ездил к родичам, там произносил только одно слово: опять. Мать зовет очередную серию смотреть, я: «Опять!» Она: «Вася!» - «Опять!»
Это был не йог, а Тата. Она принесла деньги: Света просила в долг. А копейки на столе откуда?
- Антон сдал пушнину, - устало перевернула блин Света.
- Посуду?
- Ну да, пушнину… А вот и похороны таксиста, слышите эти протяжные гудки? Когда-то тетка Насти говорила, что ее муж таксист, а их когда хоронят, все машины гудят…
- Это не похороны таксиста - Антон на виолончели играет, - вкрадчиво сказал Василий, раздумывая: доносить или нет, что Антон механически пилит гамму, а сам в это время читает Даррелла.
- Святая Цецилия, покровительница всех музыкантов, помоги ребенку закончить музыкальную школу! – Света налила очередной блин.
Опять звонок в дверь. Но и это был не йог Андрей. А тетка Насти.
- А мы вас вспоминали, - поникла Света, – только что.
- Настенька, родненькая! – запричитала тетя, одновременно зорко оглядывая обстановку Ивановых. – Скучаю я без тебя! Просрацца! Просрацца…
В течение десяти минут она еще пару раз повторяла «просрацца»: то ли считала, что слово «прострация» происходит от глагола «просраться», то ли сам глагол так произносила (говорят же в народе: «Усцаться можно!»).
- Квартирешечка махонькая. Тележка на площадке ваша стоит? – спросила тетя у Насти.
- Какая тележка? – Настя выглянула за дверь. – Коляска? Наша. А что?
- Беспрокие вы! Проку у вас нету. Детей сколько нарожали! Пошли, Настя, в гости нам, увидишь, какие хоромы там… У-у! Мы живем хорошо.
Настя решительно сказала: конечно, в гости! Миша в этот выходной был на сутках (он все еще работал на двух работах: в издательстве и в сторожах). Света не смогла с ним посоветоваться. Утром у Насти камень вышел из почки: застрял в мочеиспускательном канале, она испугалась и разбудила Свету. Когда его достали, он оказался, как большое семечко апельсина – только мягче. Арбузы бабушкины – много на юге их ели, вот и камни выходят. Завтра надо к врачу, рано придется отнести анализы, а в гостях Настю накормят чем-нибудь соленым…Но она так рвется, что все равно не удержать. И Света махнула рукой, ладно, иди.
- Эта приземленность сплошная, - спросила Тата, - родная тетя Насти?
- Там все такие, они когда-то приходили: две приземленности…
С визгом, высасывающим душу, пронесся сверхзвуковой самолет. За ним – другой. Вскоре – третий. Почему они именно над кухней летают? Потому что у них здесь гнездо, - сказал Василий.
- Ну, как там в ВПК - связь делаете? – спросила у него Тата, чтобы перевести разговор на другие рельсы.
- Без дела не сидим. Разработали такое, что по многим параметрам превосходит американцев! Начнется ядерная война, человек будет сидеть в бункере, у него испарятся кольца и браслеты, а связь с Москвой останется.
- С Москвой, которой уже не будет? – удивилась Тата. – Зачем? Эти технари меня убивают… Вдумайся, что ты сказал! Уцелеет связь с Москвой, которая не уцелеет.
- А кольца и браслеты у Настиной тетки в большом количестве! Вы заметили? – въедливо произнесла Света, протянув Тате большое блюдо с горкой блинов. – Кариатидой будешь?
Вечер прошел в напряженном ожидании Насти. Что-то запеклось у Светы в сердце.
- Не идет! Знает, что утром в больницу, рано вставать, но не спешит. Распуста! Бабушка распустила их всех. Распусточка моя…
- Да ну ее в печенку, в селезенку и в большой морской загиб! – Василий был полон энергии после блинов и крепкого чая.
- Вчера дети играли в определения. Кофта новая, польская, красивая, теплая, ласковая, Антон сказал наконец: тупая! Так Настя его чуть не съела: для нее вещи всегда… всегда… Где вот она, где! – Света окончательно сникла.
Ночью, Настя, конечно, не могла прийти. А утром пришел Миша. Света – словно вся превратившись в одно огромное ухо и прислушиваясь к шагам на лестнице – бормотала, как сумасшедшая, что-то явно трагическое:
- Под кем лед трещит, а под нами – ломается! Ломается… Правильно говорила моя мама: У Бога выслужишь, у людей – никогда. Никогда.
Миша устал. Он сутки сторожил, а тут вместо того, чтобы поспать часок, надо искать эту дуру! Зачем Света ее отпустила?
Весь в инкрустации семечками, вылез из детской Антон. Семечки были на коже спины. Зачем только бабушка послала мешок семечек: дети их повсюду сыплют! Миша закричал на него, потом на Дашу: почему проигрыватель с вечера не выключен – горит лампочка в нем? Даша с ее врожденными клоунскими способностями поползла к проигрывателю на четвереньках и носом нажала кнопку. В отца вся. Миша уже подошел к Агнешке:
- А ты чего хнычешь? Настя ушла из дому, ты тоже думаешь уползти из дому?
Света нервно захохотала: боюсь старости, муж будет так смешить, а у стариков уже недержание. Вот придется ходить все время мокрой!.. И вдруг снова вспомнила про Настю:
- Такое отчаяние порой охватывает. Накатывает, и все!
Миша хлестко заметил: оно уже натерпелось от тебя – это отчаяние! Впустила отчаяние в душу, оно свило там гнездышко, а ты его гонишь.
- Ты не понимаешь меня! – закричала Света.
- Ну и разведись со мной…От тебя все разбегаются, все!
- Хорошо. Давай разведемся, - сдавленным голосом ответила Света.
- Выпускниками Пермского университета не нужно бросаться, - пошел на попятный Миша и скрылся в туалете. (Там он увидел выброшенные ноты. Называются: «Выбор жены». «Не женись на умнице – на лихой беде, не женись на золоте – тестином добре»). – Что поесть?
- У меня пусто в холодильнике, пусто в кармане и пусто в душе, что самое страшное. – Света легла на диван и отвернулась к стене, совсем забыв, что Тата вчера принесла деньги.
- Поведу Дашу в садик, – Миша строго поглядел на Антона и Соню: - А вы быстро прогуляйте Агнешку, пусть мама поспит немного.
Засыпая, Света смотрела на красные цветы, что расцвели на подоконнике. В народе их называют «разбитое сердце». В самом деле – в форме сердца, и из него капает что-то… кровь… Только заснула: звонки. Настя!
- А где все, Цвета?
- Ушли по моргам. Точнее: Миша – в милицию, Антон – морги обзванивать, а Соня сидит у бабушки с Тобиком и больницы обзванивает. Тебя ищут.
- А ты что дома?
- Я осуществляю общее руководство.
Настя прошла в детскую, увидела, что нет Агнии, и спросила:
- Но на самом-то деле – где все?.. А мне часы подарили – японские! Они дни показывают. И джинсы купят. Тетя. Берет. Меня. К себе!
- На день - джинсы купить?
- Цвета, они меня берут навсегда!
- Из-за комнаты, - сказала равнодушно Света – у нее словно что-то онемело внутри – никаких чувств и эмоций не было (она ведь не знала, что началась эпоха Великого Безразличия, и ждала: вот-вот прорвутся слезы или крик).
- Не из-за комнаты, а полюбили! Скучали-скучали, а увидели, и все: не могут со мною расстаться. Тетя ждет меня внизу, я вот только забежала сказать вам…
Неделю Света не вставала с дивана, не варила обеды, не кормила Агнешку. У нее пропало молоко. Врач выписал Агнешке кефир с молочной кухни. На восьмой день под вечер из подъезда донесся душераздирающий детский крик: «Ма… ма!» В нем слышалось страдание, какое-то даже нечеловеческое. И снова: «Ма… ма!» Света и Миша переглянулись. Настя? Вернулась? Довели или сама поняла, что она совершила… они побежали открывать дверь. А там стоял сиамский котенок и кричал: «Ма-ма!» Потерялся. Страдает. Кто-то родной ему нужен… Миша закричал:
- Ага! Тебя возьмешь, вырастишь, а ты потом в богатство захочешь?! Нет уж! Знаем… брали мы…
Света прислонилась к мужу, как к дереву прислоняется пьяный, не в состоянии идти дальше. Миша погладил ее по голове:
- Антон сегодня мусор без напоминания вынес. Жить надо… Своих детей довольно. Я сам-то… Сегодня иду мимо книжного: в витрине там выставлена роскошная книга о растениях, цветочки нарисованы - в росе, грозовая свежесть так и льется. Подумал: надо купить – Настя будет использовать в своей работе это… Тренироваться рисовать цветы. Потом сразу вспомнил.
Света подошла к зеркалу: посеревшее лицо, упертый взгляд, я ли?
- Страшная, как моя жизнь, пробормотала она, но пошла на кухню, захлопала холодильником. Захлопотала над тазом с бельем. В детской девочки читали на два голоса Чуковского:
- Мы же тебе не чужие,
Мы твои дети родные!
Даже для глупой овцы
Есть у тебя леденцы…


>>> все работы авторов здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"