Прочитав стихотворение «Памяти Андрея Вознесенского» Евгении Босиной, я поймала себя на неосознанном движении – глаза искали томик Вознесенского на моей «поэтической» полке. Никогда ничто не отзывалось в моей душе от его стихов, а эпитафии по поводу кончины Поэта казались мне чересчур выспренними. И вот - сюжет классический – «новенький»: по Ту Сторону Бытия «те же и Вознесенский» – «Общество Мёртвых Поэтов. И неожиданно, благодаря не только своеобычному вИдению автора, но, в еще большой степени, ее поэтическому дарованию, «открывается тайна». Нет, не жизни после смерти, но - места Поэта там, где уже нет его бренного тела. «Смертельно влюбленный в жизнь» Большой Поэт, все знавший о Смерти и призывавший мое поколение ни на миг не расставаться с любимыми, занял свое место в Пантеоне. Да, так оно и было, встречали «как своего», налили-выпили и...«жалели живых». Как точно, как верно...
(...) Свечи пылают, собранье в разгаре.
Кто-то в сторонке дописывал стих.
Кто-то негромко играл на гитаре.
Спорили, пили, жалели живых.
В шуме и гаме, в цветной круговерти,
С добрым вином поднимая бокал:
«Где всё же грань между жизнью и смертью?» -
Спрашивал он и ответа не знал.
Что-то вскипало в небесных ретортах,
Звёзды срывались и падали вниз,
В тёплые руки, и не было мёртвых -
Только смертельно влюблённые в жизнь!
Спрошено, сказано, выпито, спето...
Ветер июньский к рассвету затих.
Ночь напролёт принимали поэта
В тайное Общество Вечно Живых.
***
Что проку мне от оберега?
Не сбережёт и не поможет...
Ты привези немного снега,
пока он чист и не исхожен,
пока подстреленная птица
в него комочком не упала,
пока он весел и искрится,
другим, большим снегам начало.
А ближе к сумеркам он - синий
и светит ласково и ровно.
Он сладко пахнет спелой дыней,
он дыней пахнет, я же помню!
Что обереги, амулеты?
Какая здесь от них подмога?
Здесь слишком, слишком много лета,
Здесь слишком, слишком близко к Б-гу,
и через край беды и боли,
и жарко дышат ночью звёзды?!
Привёз бы ты... позёмки, что ли,
дымок над хатой в день морозный,
над ледяною, лубяною,
в глуши завьюженного рая,
где нас когда-нибудь укроют
снега, которые не тают...
И кажется, что это стихотворение Босиной сыграно в той же тональности, оно светится неземной, потусторонней холодной белизной. В него пробивается запах дыни, чужой в этой морозности, но от этого еще более желанной. Само это стихотворение – оберег-амулет для душ чистых, способных согреться жарким дыханием холодной звезды.
* * *
« Долгов мной наделано в жизни немало....»
Никогда еще мое сердце, чуть живое от чувства вины, не отзывалось на поэтический текст таким приливом тепла и благодарности. Родная душа просияла мне в этом стихотворении и согрела, и дала надежду. А неожиданная кода,остроумная и женственная?
«Не отдано мной ни единого долга,
В долгах, как в шелках... Сколько чудного шёлка!
Вот взять бы его да нашить себе платьев!
Ах, до смерти было бы что надевать мне…»
Здесь спасительная и наивная безгрешность, не невинность, но презумпция невиновности.
ЭВЕЛИНА РАКИТСКАЯ
Тревожным ожиданием беды, надеждой, но и готовностью покориться судьбе, сквозит от стихотворения Эвелины Ракитской
«ДИКИЕ ЛЕБЕДИ»
(...)Когда Эвелина рубашки сплела,
страна, словно крылья,
сложила границы.
Над Красною площадью таяли лица
безумных... В костре остывала зола...
Элиза промолвила: “Богу хвала,
ни дыма, ни чада, ни глада, ни мора...”
А мне-то что делать?
Сгореть от позора
в стране, моим гневом спаленной дотла?
Я чуда такого, увы, не ждала.
Рубашки плести я уже не умею.
Я только немею и молвить не смею
всю правду – откуда погибель пришла,
когда Эвелина рубашки сплела...
Интересный стилистический прием – зачин почти каждой строфы: «Покуда Элиза рубашки плела, “Пока Эвелина рубашки плела – создает временнОе пространство, заряженное нервно-судорожной, почти бессмысленной, но спасительной в данный момент деятельностью. Неравное количество строк в строфе – словно неровный, частящий от волнения пульс. Кто не помнит эту сказку братьев Гримм? Сколько мне ее ни читали в детстве, я всегда замирала:“Успеет, не успеет...», хотя давно знала, да, свяжет сестрица 12 крапивных рубашек, лишь рука одного из спасенных братьев останется крылом. Почти незаметно на месте сказочной Элизы появляется ее Alter ego (лат.«другое я») - современная Эвелина, на лобном месте внезапно изменившейся страны, и ее вечного символа - вершителя судеб – ОВИРа. Мастерски сделанная пьеса – композиция, содержание и форма – все необходимые составляющие скомпонованы в яркое и выразительное полотно, которое по достоинству оценит внимательный читатель.
А. Б.
(...) «Отпусти, я тебя умоляю...»
Оживешь без меня, оживешь...
Я никто, я лишь ветка сухая,
Я пустыня, я всё это знаю...
Пусто, милый, чего же ты ждешь?
Будешь жить – как там, лучше ли, хуже –
Нет такого понятья, прости.
Я вас спутала: Бога и мужа,
Потому я сижу теперь в луже,
Потому-то и сбилась с пути.
... Отпустите, я больше не ваша.
Я про вас не писала стихов.
Так легко – переполнена чаша
До веселия, до эпатажа,
До ушей, до костей, до краев...
Оживешь без меня, оживешь...
Я никто, я лишь ветка сухая,
Я пустыня, я всё это знаю...
Пусто, милый, чего же ты ждешь?
Будешь жить – как там, лучше ли, хуже –
Нет такого понятья, прости.
Я вас спутала: Бога и мужа,
Потому я сижу теперь в луже,
Потому-то и сбилась с пути(...)
Живая, трепещущая душа на жестоком крючке недонаполненной, но и недопитой любви . Стихотворение А. Б. исповедально искренне, но это не плач, не молитва , а выстраданный, наболевший диалог героини с Любовью.Трагическая тона льность этого «разговора» не вводит читателя в заблуждение. Героиня выходит победителем , хотя бы только потому, что пытается услышать в себе голоса как разума, так и сердца.
Маленькая наша синагога,
(...) Словно и не движется тут время –
В этих странных маленьких домах.
Ходят темноликие евреи
поутру в цицитах и кипах.
Двери открывает синагога,
Словно не прошло две тыщи лет.
Здесь иного не признают Бога –
Даже если рухнет белый свет.(...)
Я ни разу не была в Израиле, где живут все мои двоюродные тети и троюродные братья и сестры – родные ребята, говорящие на веселой смеси иврита и русского. И сколько не зазывают меня в гости – не еду: далеко, жарко, словом – не тянет. Не тянуло. До тех пор, пока не прочитала я стихотворение Ракитской
«Маленькая наша синагога». Такой вдруг соткался-вышился узор, что воскресла из Небытия моя генетическая память, подумалось – я там уже была. Как в рассказе Дины Рубиной, когда она поняла, что когда-то, 500 лет назад она уже ходила по этой длинной брусчатке города Толедо. Я «узнала» маленькую синагогу, узкие улочки Тель-Авива,и этот его «самый бедный на земле район». Только очень хорошая поэзия способна на такой «гипноз». Ведь внимание в этом случае не отвлекают погрешности в стопе или шероховатости ритма.
«Могла ли Биче словно Дант творить?
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить...
Но, Боже, как их замолчать заставить!»
Ахматова научила не женщин - говорить, а читателей - слушать. Голос «женской» поэзии обретает силу не в том, что становится похож на мужской. Его проникновенные обертоны слышны тем лучше, чем женственнее они звучат. А последняя строка эпиграммы все больше становится, в этой связи, всего лишь остроумной фигурой речи.
