№11/2, 2009 - 15 ноября 1925 года родился Юлий (Юда) Маркович Даниэль (псевдоним Николай Аржак)
ЮЛИЙ ДАНИЭЛЬ – НИКОЛАЙ АРЖАК – Ю.ПЕТРОВ
До 1965 г. выступал под собственной фамилией - Даниэль, печатался много и «без дискриминации», но в 1965 году вместе с Андреем Синявским стал персонажем позорного процесса и получил пять лет за четыре напечатанных на Западе рассказа под псевдонимом Николай Аржак.
www.antology.igrunov.ru
Отбыв срок, получил нечто вроде права печататься: в молодежной рижской газете были помещены два стихотворения латышского поэта Кнута Скуениека в переводе Даниэля за его подлинной подписью. Интересно, что Скуениек перед этим тоже отбыл свои семь лет «за попытку отторгнуть Латвию от Советского Союза». Однако это был лишь прецедент: в дальнейшем Даниэль мог печататься где угодно как переводчик, но лишь под псевдонимом «Ю. Петров», притом старые, допосадочные переводы не могли быть переизданы ни под каким видом.
За полтора десятилетия «Ю.Петров» напереводил европейской классики на немалый том: редакторы «Художественной литературы» считали своим долгом давать Даниэлю работу, но, увы, достать «работу» можно было не всегда. Незадолго до смерти Булат Окуджава признался, что перевод книги западноармянского классика Д. Варужана, вышедший в 1984 году в Москве, на самом деле выполнен не им, а Даниэлем – Булат Шалвович по-дружески одолжил свое имя пропадавшему без работы другу. В экземпляре из собрания Виктора Сербского Окуджава написал: «Эту книгу в трудные годы перевел Ю. Даниэль, взяв напрокат мое дозволенное имя. Виктору Сербскому Б. Окуджава 08.09.88», а в экземпляре книги Гийома Аполлинера (1985) из того же собрания, на стр. 189, – «В трудные годы под моей фамилией зарабатывал Ю. Даниэль Б. Окуджава 8.9.88».
Есть основания предполагать, что в «Антологии финской поэзии» 1986, где немало переводов «Ю. Петрова», переводы, подписанные именем Булата Окуджавы, также принадлежат Даниэлю… но доказательств нет. Возможно, они еще найдутся, а пока что эти переводы можно прочесть на нашем сайте на странице, посвященной Булату Окуджаве. Лишь перед смертью Даниэля в Москве стали появляться в печати его оригинальные стихи, о переводной же его деятельности немедленно и совершенно по-свински забыли.
АДЕЛЬБЕРТ ФОН ШАМИССО (1781-1838)
ПАРОВОЙ КОНЬ
«Кузнец, поживее! Подкуй мне коня,
Чтоб ночь не застигла в дороге меня!»
«Как пышет паром твой конь чудной!
Куда ты скачешь, о рыцарь мой?»
«Кто сможет, спеша, земной шар обогнуть,
Держа с востока на запад путь,
В награду, согласно науке, тот
На сутки раньше в свой дом войдет.
Конь мой железный непобедим,
Не может время поспеть за ним,
И если я нынче помчусь на закат –
Вчера с восхода вернусь назад.
Я времени самую суть ухватил,
Его от вчера до вчера раскрутил,
За сутками сутки я мчусь по годам,
Покуда не встретится мне Адам.
Не чудо ли? Я посетил мою мать
В тот миг, как она меня стала рожать;
Я принял себя, пред собою возник,
И сам я услышал свой первый крик.
Сто раз обгонял я солнечный бег,
Маршрут пролагая в минувший век;
Сегодня взглянуть я примчался верхом
На деда, ставшего женихом.
Дедушкин выбор – превыше похвал:
Милее девицы я не знавал,
Но дед мой, ревнивый и вздорный юнец,
Выгнал меня – и визиту конец.
Кузнец, поживее! Давно мне претит
Время бумажное! В громе копыт
Вспять сквозь него пролетаю, вспять –
Наполеона хочу повидать.
Остров Святой Елены! Там
Правнуков пылкий привет передам,
Съезжу на Эльбу – предостеречь...
Только б дошла до него моя речь!..
Кузнец, получай золотые. Вот –
Ровно тысяча девятьсот.
Вперед! На запад! Мне в путь пора:
Опять проеду я тут вчера».
«Мой рыцарь, ты пересек рубежи,
К которым мы только идем. Расскажи,
Как с маркою будет? Поведай о том,
Что с денежным курсом станет потом?
Одно словечко: открой секрет,
Акции Ротшильда брать или нет?..»
Но рыцарь пружину нажал до конца –
И мигом исчез из глаз кузнеца.
ТЕОФИЛЬ ГОТЬЕ
(1811-1872)
ЦВЕТОЧНЫЙ ГОРШОК
Малыш нашел зерно – и вот, пленившись сразу
Сокровищем своим, взрастить его готов;
Берет он яркую фарфоровую вазу
В драконах голубых и в золоте цветов.
Росток стремится вверх упорно, неуклонно,
Выходит из земли, растет, дарит цветок –
И лезет вглубь, пока фарфоровое лоно
Не лопнет от толчков его мохнатых ног.
И видит, возвратясь, ребенок изумленный
Зловещий стебля взмах над грудой черепков,
Он вырвал бы его – но зол тиран зеленый
И режет руки в кровь кинжалами шипов.
Так проросла в душе любовь – растенье злое;
Я думал, что цветок лелею полевой –
Но вдребезги разнес неистовый алоэ
Фарфоровый горшок с узорной синевой.
ГИЙОМ АПОЛЛИНЕР
(1880–1918)
ЧТО ПРОИСХОДИТ
Я охраняю склад пороховой
Есть в будке милый прелюбезный пес
Есть кролики что скачут через пустошь
Есть раненые в нашей караулке
Есть ревностный капрал который будит
Хватая за нос бедных храпунов
Есть горная уступами дорога
Идущая над красотой долин
С деревьями цветущими которым
Расцвечивать назначено весну
Есть старики бубнящие в кафе
Есть медсестра которая склоняясь
Над раненым мечтает обо мне
Есть корабли-гиганты в бурном море
Есть сердце у меня есть сердце
Мятущееся словно дирижер
Есть цеппелины что проходят низко
Над мирным домом матери моей
Есть женщина садящаяся в поезд
Идущий в Баккара есть батарейцы
Сосущие как дети леденцы
Есть лагерь где в раскинутых палатках альпийские стрелки
Есть пушки девяностого калибра гремящие вдали
Есть столько близких всё время умирающих вокруг
* * *
А вспоминаешь ли о Лу об апельсинах ты
О тех что как-то зимним днем ты мне прислала в Ним
Сладчайших словно наша страсть со всем ее былым
Прекрасны в блеске золотом небесные плоды
Я их берег я так хотел их вместе съесть с тобой
Я ждал тебя и верил я что ты приедешь в Ним
Трофеи прожитой любви когда мы их храним
Гниют рука дрожит я ждал гнездится в сердце боль
И лишь один остался цел один лишь не загнил
Я взял его когда пришлось нам ехать шестерым
И он хранился у меня напоминая Ним
Но ссохлась кожура его и очень мал он был
Я ем его пока вершат снаряды свой полет
И он изыскан как любовь что озарила Ним
Настою солнца он сродни и рифмам золотым
О несравненный вкус любви о крошечный мой плод
Воспоминанье это плод былого вкусный дар
Я съел и уничтожил всё что слито с ним одним
Иначе ль мог бы я забыть любовь и бедный Ним
Я съел и плоть и кожуру весь золотистый шар
Лу вспоминай хоть иногда об апельсине ты
Что был как бедная любовь как благодатный Ним
Сладчайший словно наша страсть со всем ее былым
Мне остается апельсин и странные мечты
* * *
Взгляд предавшей любовницы нежный и пылкий
Словно странный снаряд
Знала б ты как зовут верховую кобылку
У которой похоже твой взгляд
Помни Лу что Лулу имя славной лошадки
Масти рыжей она
Зад как спелое яблоко круглый и гладкий
Для езды под седлом создана
Я хочу чтобы ты свою мерку прислала
Мерку пальца точь-в-точь
Для тебя изготовлю кольцо из металла
Чье название ужас и ночь
КЁССИ АХМАЛА
(1889-1918)
КОЗЫРИ
Была вся жизнь картежною игрою –
Кто победил, тот, стало быть, и прав,
Кто карту сверху козырем покроет,
Живет, других как липку ободрав.
Так жили баре, заплывая салом:
"Мы – короли, мол, мы – имущий класс!"
Пока народ спокойно не сказал им:
"Взгляните-ка, а козыри – у нас!
Эй, господа, на стол кладите карты,
Пора кончать дурацкую игру;
Пройдохи, толстосумы, бюрократы,
На свалку вас! Вы нам не ко двору.
Мы были врозь – вы били нас вчера,
Теперь мы вместе – баста, шулера!"
ТАТУ ВЯАТЯЙНЕН
(1898-1937)
РАЗДУМЬЯ ПРОХОЖЕГО
Жизнь уныла,
Жизнь убога,
Монотонна,
Как дорога.
Тяжек, странен
Жизни шорох,
Как похож
Умалишенных.
Путь сужая
Постепенно,
Пешеходов
Давят стены.
Цели, где вы?
Где вы, цели?..
Видишь – звезды
Заблестели.
Лишь оттуда
Свет сигналит
В мир, который
Мраком залит.
Здесь мечтаю
Лишь о звездах,
К ним стремлюсь я
В светлый воздух!
Собираю
Неба дань я –
Малый отблеск
Их сиянья,
Чтобы звезды
Улыбнулись
Тем, кто смотрит
В темень улиц.
ХЕЛЬВИ ХЯМЯЛЯЙНЕН
(1907–1998)
ЛИРА
Как сердце ореха, белеет луна.
Звезды поблекли.
Дорога трудна.
Женщины в селах детей несут,
Полные ведра несут с молоком,
Я свою лиру тащу на весу,
Грубо сколоченную молотком.
Рядом кружатся, струны клюя,
Незрячие птицы Небытия.
Бремя меда носит пчела,
Цветы согнулись под сладкой ношей,
Я лиру несу – ведь не женщина я из села,
Не июльская женщина с бронзовой кожей.
Деревянную, тяжкую, грубую лиру
По дороге поэта я тащу торопливо.
Задыхаясь, бреду, и одежда пылится,
Словно зерна, звуки бросаю я,
И струны клюют златоглавые птицы,
Незрячие птицы Небытия.
