№11/1, 2010 - 1 ноября исполняется восемьдесят лет Дмитрию Сухареву, известному поэту и ученому, автору книги "Авторская песня. Антология". (Екатеринбург, У-Фактория, 2002).
Стихи Сухарева, емкие, глубокие и не такие уж легкие, как может показаться, положенные на музыку композиторами, звучат везде, где понимают русскую речь
Дмитрий Сухарев
Избранные стихотворения из книги ПРИ ВЕЧЕРНЕМ И УТРЕННЕМ СВЕТЕ
МЕНУЭТ
Ах, менуэт,
менуэт,
менуэт,
К небу взлетающий, будто качели!
Ах, эта партия виолончели!
Годы минуют, а музыка — нет.
Мамка доходит в тифозном бреду,
Папка в болоте сидит с миномётом,
Я, менуэт раздраконив по нотам,
С виолончелью из школы иду.
Гордо гремят со столба имена,
Золотом полнится ратная чаша,
Встану как вкопанный:
бабушка наша!
Бабушка наша — при чём тут она?
Чем же ты, бабушка, как Ферапонт,
Обогатила наш Фонд обороны?
Что за червонцы, дублоны и кроны
Ты отдала, чтобы выстоял фронт?
Бабушка скалкою давит шалу,
Дует в шалу,
шелуху выдувая,
Тут её линия передовая —
Внуков кормить в горемычном тылу.
Бабушка, пальцы в шале не таи,
Имя твоё прогремело по свету!
Нет перстенька обручального, нету, —
Знаю я, бабушка, тайны твои!..
...Что за война с тыловой стороны,
С той стороны,
где не рыщет каратель?
Всё же — скажу про народный характер
И про народный характер войны.
В том и характер,
что дули в шалу
Или под пулями падали в поле,
Только бы в школе порхали триоли,
Как на беспечном придворном балу!
Ах, этот бал,
эта быль,
эта боль,
Эти занятья по классу оркестра,
Нежные скрипки, прозрачный маэстро,
Музыка цепкая, как канифоль.
Ах, этот Моцарт,
летящий вдали,
Эта тоска по его менуэту!
Бабушки нету, и золота нету,
Нового золота не завели.
ВСПОМНИТЕ, РЕБЯТА
Вспомните, ребята, поколение людей
В кепках довоенного покроя.
Нас они любили,
За руку водили,
С ними мы скандалили порою.
И когда над ними грянул смертный гром,
Нам судьба иное начертала —
Нам, непризывному,
Нам, неприписному
Воинству окрестного квартала.
Сирые метели след позамели,
Все календари пооблетели,
Годы нашей жизни как составы пролетели —
Как же мы давно осиротели!
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята, —
Разве это выразить словами,
Как они стояли
У военкомата
С бритыми навечно головами.
Вспомним их сегодня всех до одного,
Вымостивших страшную дорогу.
Скоро, кроме нас, уже не будет никого,
Кто вместе с ними слышал первую тревогу.
И когда над ними грянул смертный гром
Трубами районного оркестра,
Мы глотали звуки
Ярости и муки,
Чтоб хотя бы музыка воскресла.
Вспомните, ребята,
Вспомните, ребята, —
Это только мы видали с вами,
Как они шагали
От военкомата
С бритыми навечно головами.
К ПОЭТУ С. ПИТАЮ ИНТЕРЕС
К поэту С. питаю интерес,
Особый род влюблённости питаю,
Я сознаю, каков реальный вес
У книжицы, которую листаю:
Она тонка, но тяжела, как тол,
Я семь томов отдам за эти строки,
Я знаю, у кого мне брать уроки,
Кого мне брать на свой рабочий стол.
Строка строку выносит из огня,
Как раненого раненый выносит, —
Не каждый эту музыку выносит,
Но как она врывается в меня!
Как я внимаю лире роковой
Поэта С. — его железной лире!
Быть может, я в своём интимном мире,
Как он, политработник фронтовой?
Друзей его люблю издалека —
Ровесников великого похода,
Надёжный круг, в который нету входа
Моим друзьям: ведь мы не их полка.
Стареть им просто, совесть их чиста,
А мы не выдаём, что староваты,
Ведь мы студенты, а они — солдаты,
И этим обозначены места.
Пока в пекарне в пряничном цеху
С изюмом литпродукция печётся,
Поэт грызёт горбушку и печётся
О почести, положенной стиху:
О павших, о пропавших и о них —
О тех, кто отстоял свободный стих,
В котором тоже родины свобода, —
Чтоб всяк того достойный был прочтён,
И честь по чести славою почтён,
И отпечатан в памяти народа.
Издалека люблю поэта С.!
Бывает, в клубе он стоит, как витязь.
Ах, этот клуб! — поэтов политес
И поэтесс святая деловитость.
Зато в награду рею гордым духом,
Обрадованно рдею правым ухом,
Когда Борис Абрамыч С., поэт,
Меня порой у вешалки приметит
И на порыв души моей ответит —
Подарит мне улыбку и привет.
О СЛАДКИЙ МИГ
О сладкий миг, когда старик
Накрутит шарф по самый нос
И скажет псу: «А ну-ка, пёс, пойдём во дворик!»
А во дворе идёт снежок,
И скажет псу: «Привет, дружок!» —
Незлобный дворник, дядя Костя, алкоголик.
У дяди Кости левых нет доходов,
Зато есть бак для пищевых отходов,
Зато у дяди Кости в этом баке
Всегда найдутся кости для собаки.
Я рассказать вам не могу,
Как много меток на снегу,
Их понимать умеет каждая собака.
Над этой лапу задирал
Боксёр по кличке Адмирал,
А здесь вот пинчер — мелкий хлыщ и задавака.
Мы дружим со слюнявым Адмиралом,
Он был и остаётся добрым малым,
А пинчера гоняли и гоняем
За то, что он, каналья, невменяем.
Увы, бывают времена,
Когда, криклива и дурна,
Во двор выходит злая дворничиха Клава.
Она не любит старика,
Она кричит издалека,
Что у неё на старика, мол, есть управа.
Нам дела нет до бабы бестолковой,
Но к ней гуляет Вася-участковый,
И Вася вместе с ней не одобряет,
Когда собачка клумбу удобряет.
Как хорошо, о боже мой,
Со стариком идти домой,
Покинув двор, где ты как вор и правит злоба
Старик поближе к огоньку,
А пёс поближе к старику,
И оба-два сидим и радуемся оба.
Старик себе заварит чёрный кофий,
Чтоб справиться с проблемой мировою,
А пёс себе без всяких философий
Завалится на лапы головою.
В ПОСУДИНЕ ОДНОЙ
Я женщине прелестной
Два слова недодам
И твари бессловесной
Скажу их по складам,
И тварь наставит уши,
И тварь поднимет взор,
И вступят наши души
В душевный разговор.
«Ах, тварь, в одной посуде
Творились ты и я,
Я тоже тварь по сути,
Да выбился в князья, —
За то ли, что конечность
К труду годна вполне,
За то ль, что бесконечность
Дана на муку мне...»
И тварь меня немного
Полижет — в знак того,
Что разумом убога,
Но это ничего.
И тотчас же в контакте
Сольются две души
В ликующей кантате,
Не слышимой в тиши.
Мы к женщине прелестной
Примчимся, я и тварь,
Чтоб в муке бесполезной
Зубрить её словарь, —
Чтоб все мы сговорились
И спелись под луной,
Не зря же мы варились
В посудине одной.
ДВЕ ЖЕНЩИНЫ
Две женщины проснулись и глядят —
Проснулись и глядят в окно вагона.
Две женщины умылись и сидят —
Друг дружку наряжают благосклонно.
Две тайны примеряют кружева,
Им так охота выглядеть красиво!
Одна из них пять платьев износила —
Она пять лет на свете прожила.
Одна пять лет на свете прожила
И повидала разного немало.
Другая — пять смертей пережила
И пятый свой десяток разменяла.
Две ясности, две хитрых простоты
Играют в дурачка на нижней полке,
А сам дурак лежит на верхней полке,
Заглядывая в карты с высоты.
Там на заход валетик желторотый,
Там на отбой четыре короля,
Там козырями черви под колодой,
Там за окном летучая земля.
И карты сообщают так немного,
И так земля летучая легка,
И так длинна, так коротка дорога,
Что можно спать, не слушая гудка.
ПОМНЮ, В ДОМЕ НА НЕГЛИННОЙ
Помню, в доме на Неглинной жили Визбор и Адель,
Дом был сумрачный и длинный, неуютный, как отель:
Дверь к начальнику культуры (он всё время на посту),
А другая дверь к Адели, третья вовсе в пустоту.
Оттого ль, что без начальства нам культурно жить нельзя,
Приходили очень часто на Неглинную друзья.
Гостя парочка встречала и к столу его вела,
И гитарочка звучала над клеёночкой стола.
Пели чисто, жили просто — на какие-то шиши,
Было — жанра первородство, три аккорда, две души,
На Неглинной у Адели, где игрушки на полу,
Пили, ели, песни пели, дочь спала в своем углу.
А теперь живёт богато Визбор, вечно молодой,
Не с Аделью, как когда-то, — с молодой кинозвездой.
До того мила — учтива, что на что уж я хитёр,
А взглянул на это диво — только лысину утёр.
Я присел на стуле чинно и услышал: «Ну, дела!
Адка, ай да молодчина, снова дочку родила!»
Родила — и взятки гладки! Если так, то всё по мне,
Всё в порядке: дочь у Адки, три аккорда, ночь в окне.
Нам, хозяюшка, до фени, что рассвет ползёт к окну,
Визбор бодро и без лени лапой дёргает струну.
Плоть, умри, душа, воскресни, пой нам, Визбор, старый дед,
Ведь от песенной болезни нам не выздороветь, нет.
КОГДА СТРОКУ ДИКТУЕТ ЧУВСТВО
Адель, падучая звезда,
Ты ярче прочих звёзд горела,
Они мерцают постарело,
А ты умолкла навсегда.
Критерий истинности — смерть.
Адель, погибшее светило,
Тебя надолго не хватило, —
А мы всё крутим круговерть.
Когда строку диктует страсть,
Она рабыню шлёт на сцену.
Адель, какую платим цену
За счастье петь! —
Звездою пасть,
Сгореть, скатиться с небосвода.
Адель, какая несвобода,
Когда строку диктует страсть!
АИОИ
В японском странном — языке
Есть слово, хрупкое до боли:
Аиои.
В нём сухо спит рука в руке,
В нём смерть уже невдалеке,
И нежность в нём — не оттого ли?
А в странном русском языке
Есть выражение: пуд соли.
И двое съели соли пуд,
И одолели долгий путь,
И все свои сыграли роли.
А если двое — я и ты,
Так это вдвое теплоты.
Переругаемся — и в путь
И без согласных как-нибудь
Свой пуд беззубо дожуём,
Глядишь, вдвоем и доживем.
В том ангельском письме,
В тот давний Новый год
Меня в своей тюрьме
Возлюбленная ждёт.
О, как бы я хотел
Ворваться в дом пустой,
Я вихрем бы взлетел
По лестнице крутой —
Припасть к твоим ногам,
Мой ангел во плоти:
Прости меня, прости!
Прости меня, прости!
Попросим у небес —
Нам прошлое вернут.
Ах, времени в обрез,
Осталось пять минут.
Нальём с тобой вина,
Включим с тобой Москву,
И будет всё не так,
Как было наяву.
КУПЛЮ ТЕБЕ ПЛАТЬЕ
Куплю тебе платье такое,
Какие до нас не дошли,
Оно неземного покроя,
Цветастое, недорогое,
С оборкой у самой земли.
Куплю тебе, кроме того,
Кассеты хорошего звука,
Кассетник включить не наука,
И слушай и слушай его.
Но ты мне скажи: отчего,
Зачем эти тяжесть и мука?
Зачем я тебя и детей
Так тяжко люблю и жалею?
Какою печалью болею?
Каких содрогаюсь вестей?
И холод зачем неземной
Меня неизменно пронзает,
И что мою душу терзает —
Скажи мне, что это со мной?
С обложкой весеннего цвета
Куплю тебе модный журнал,
Прочтёшь три-четыре совета,
Нашьёшь себе платьев за лето —
Устроишь себе карнавал.
С оборкой у самой травы,
С оборкой у палой листвы,
С оборкой у снега седого.
С оборкой у чёрного льда...
Откуда нависла беда?
Скажи мне хоть слово, хоть слово.
ОТЕЛЬ «ФЬОРД»
Истомился я, пёс, по своей конуре,
Истерзался я, лис, по вонючей норе,
Не обучен я жить вхолостую.
В свиминг-пуле 1бабули ногами сучат,
Фрайера в полподвале шарами стучат,
А я трезвый на койке бастую.
Я на койке лежу и гляжу в потолок,
Я наш гимн бессловесный мычу, как телок,
Такова моя нынче платформа.
А на баб не гляжу, берегу божий дар,
А то жахнет меня с перестоя удар
И оставлю лисят без прокорма.
Порезвился я, хрыч, да пора и к теплу.
Поизвёлся я, сыч, по родному дуплу,
По сычатам своим и сычихе.
Хорошо, что в кармане билет до Москвы,
Вот я гимн домычу — и умчался, а вы
В свиминг-пуле ногами сучите!
______________
1 Плавательный бассейн
ИЗ ДРЕВНИХ ЭПИТАФИЙ
Я никуда не опоздал,
Везде поспел, всему воздал
И всё, что сердцем возлюбил,
Воспел сердечно.
На диво трезвый человек,
Я понимал, что в трезвый век
Не сохранишь сердечный пыл
Навек, навечно.
Огонь, коснувшийся меня,
Был частью общего огня,
Я жил средь вас, я не сидел
В своей халупе.
И плод познанья — кислый плод
Не прежде всех, но в свой черёд
Я получил, — не в свой удел,
Но с вами вкупе.
Я норовил прожить без лжи.
Меня рвачи, меня ханжи
И те, которым всё равно,
Тянули в сети.
Но вот что важно было мне:
Не выше быть, а — наравне,
Сказать, когда молчать грешно,
И быть в ответе.
ПАСПОРТНЫЙ КОНТРОЛЬ
Юных пограничников фигуры
В аэропорту.
Лица проницательны и хмуры,
Страшно за версту.
Страшно за версту, хоть и невинен.
О моя страна,
Минем мы с тобою иль не минем
Эти времена?
Страшно человеку под прицелом,
Тяжко под ружьём.
Тягостно и страшно миру в целом
Жить с тобой вдвоём.
Сколько ж это времени продлится,
Годы иль века?
Страшны твои замкнутые лица,
Клацанье замка.
ПОЧТАЛЬОНКА
— Почтальонка, почтальонка,
Тяжела ль тебе сума?
— Тяжела моя сума.
Всё газеты да газеты,
Дотащу ли их сама...
— Почтальонка, почтальонка,
Далеко ль тебе тащить?
— Тяжела моя сума.
Всё журналы да журналы,
Стопудовые тома.
— Почтальонка, почтальонка,
Обошла ли все дома?
— Обошла я все дома,
Разнесла газеты-письма.
Тяжела моя сума.
— Почтальонка, почтальонка,
Ты снимай свою суму.
— Не могу снимать суму.
Там на донце похоронка —
Не могу читать, кому.
Похоронка, похоронка,
Серый камень на груди,
Стопудовый на груди.
Говорила баба Настя:
В почтальонки не ходи...
