На скудные доли я сердце мое не дроблю,
Россия, Россия, отчизна моя золотая:
Все страны вселенной я сердцем широким люблю,
Но только, Россия, одну тебя больше Китая.
У мачехи ласковой — в желтой я вырос стране,
И желтые кроткие люди мне братьями стали;
Здесь неповторимые сказки мерещились мне
И летние звезды в ночи для меня расцветали.
Лишь осенью поздней, в начальные дни октября,
Как северный ветер заплачет — родной и щемящий, —
Когда на закате костром полыхает заря,
На север смотрю я — все дольше и чаще, и чаще.
Оттуда — из этой родной и забытой земли —
Забытой, как сон, но во веки веков незабвенной —
Ни звука, ни слова — и осенью лишь журавли
На медленных крыльях приносят привет драгоценный.
И вдруг опадают, как сложенные веера,
Улыбки и сосны, и арки... Россия, Россия!
В прохладные эти, задумчивые вечера
Печальной звездою восходит моя ностальгия.
1943
РОК
Все рассчитано, взвешено, сжато;
Неусыпно тебя берегут
Календарные верные даты,
Расписанья часов и минут.
Пароходиком, втиснутым в шлюзы,
Ты вдоль жизни судьбою несом,
Но под голос то ветра, то музы
Ты тоскуешь совсем об ином.
Ах, ты жаждешь концы перепутать,
Обмануть календарную власть,
Отступить, ошибиться в минутах,
Опоздать, оступиться, упасть,
Чтоб тотчас же совсем по-иному
Закружил в опрокинутый век
На планете досель незнакомой,
Незнакомый себе человек.
Нет, забудь об отрывах и скатах!
Ведь уж издавна так повелось:
У таких безупречных вожатых
Не летят поезда под откос.
Грохотал ли ты, выл ли под голос
Обезумевших вьюг или муз,
Изнывала ль душа иль боролась —
Все равно, запирается шлюз.
И от этого званья ты плачешь,
Что мы движемся, как поезда,
Что ни с кем не бывало иначе
И не будет ни с кем никогда.
Что ты будешь шагать, как бывало,
В ту страну, где поглотят твой век
Многолюдные белые залы
Академий и библиотек,
Где холодные мертвые славы,
Расселившись в просторных углах,
Добродетельно и величаво
В металлических стынут венках.
Ах, от мысли, что все неуклонно
— мы как пленники, мир как тюрьма, —
Короли оставляли короны
И Кассандра сходила с ума!
1935
ЛЕТО
Земля безветренной жарой
Весеннюю простуду лечит,
И солнце, в ступе золотой
Стремящееся ей навстречу,
Висит над самой головой,
Над выжженными облаками,
И тает твердь за их крылами,
Лазурный плавится базальт...
Внизу под теми же лучами
Дымится стоптанный асфальт,
Внизу по площади соборной
Ты — с кожей темной на плечах
И на руках почти что черной, —
Под зонтиком огнеупорным
В пунцово-выцветших цветах
Проходишь зорко и задорно,
И нежится в твоих глазах
Июльский зной изнеможденный
И так колышется, плененный
В безостановочных шелках,
И каждое твое движенье
И каждый мимолетный жест
Так помнят о грехопаденьи,
Что даже голуби в смущеньи
Взлетают на соборный крест.
1934
Последние сонеты
Оскару Уайльду
Уже не те для дел богоугодных
В наш обиход прокрались имена:
Вот и моя охочая жена
Уступлена за банщиков бесплодных.
Прошли века заветов старомодных:
"Наполните..." - земля давно полна,
И как еще вращается она
Под тяжестью несметных толп голодных?
Теперь мы Вас сумели бы сберечь,
Мудрейшего из праведных предтеч,
Достойного хваленья, а не брани.
Пройдет еще пятнадцать-двадцать лет,
И будет Ваш поруганный скелет
Обмыт, одет - и принят в орден Бани!
НА БАЗАРЕ ХУДОЖНИКОВ
Paulo Cesar Costa Lima
Здесь хорошо: не хочется домой -
Давно статьи и рифмы надоели,
И кажутся сонеты и рондели
Поделками с дешевой бахромой.
На выставку и Павел-Цезарь мой
Привез резьбу, и скоро опустели
Его щиты: раскуплен труд недели,
Труд мастера, а он - глухонемой.
Поют его холмистые пейзажи,
Базилики звонят, кричат рапажи,
Ревут быки (погрузка на плоты).
Как это так? Мы вовсе не стыдимся
Неравенства, а сетуем и злимся:
Глухонемой - без глухонемоты?!
19 мая 1982
НА ПОЛПУТИ
Не лгали нам избранники-рапсоды,
Что к ним сходил ясновельможный Феб,
Чьи спутницы несли насущный хлеб:
То новый строй, то замысел для оды.
Но с той поры явились коноводы,
Вкусившие, что древний миф нелеп
И что нужней бранить постылый склеп,
Где с голоду кощунствуют народы.
Пусть ветрогон, смотря на облака,
Размера ждет и рифмы с потолка,
А труженик (и стихоплет построчный)
Привык потеть с восьми до десяти,
А я и в час, обидно неурочный,
Приветствую гостей на полпути.
24 декабря 1982
ТОЧКА
Где сходятся свеченье благодати,
Нездешний блеск полуденных высот -
И мутная испарина болот,
И поздняя расчетливость некстати,
Где сплетены сверхчувственные рати,
Создателя незыблемый оплот -
И полумрак, и юношеский пот,
И духота испаханной кровати, -
Там горд зенит, но так же прост надир,
Там Божий мiр и мой противомiр
Уравнены в одной двузначной точке,
Устойчивой до первого толчка.
И я молюсь плаксиво об отсрочке
Беспомощной молитвой старика.
4 января 1983
ТРЕТЬЯ ГОДОВЩИНА
Крест, памятник. Две бабочки над ним,
А выше всех - стрекочущие галки.
Бессонные, в могилах души жалки:
Почтеньем ли утешатся одним?
Условные обряды совершим
Подтянуто, сурово, без развалки -
И, рассадив по холмику фиалки,
В себе самих смущенье заглушим.
Что я принес от сердца в дар любимой?
От жгучих слез - лишь след неуловимый,
От прошлого - что мог бы принести?
... Как, три часа? Бегу до перекрестка
И уношу задевший по пути
Несмелый взгляд могильщика-подростка.
10 января 1983
ЖДУ ПЯТНИЦЫ
Я новый день встречаю, как врага,
А под вечер сбегаю за ворота:
На западе багрец и позолота
И месяца янтарные рога.
Жду пятницы, - но как она долга,
Седмичная трясучая работа
В автобусе! Вот проползла суббота,
Прошла среда. Вот нет и четверга.
Еще одной переболеть бы ночью,
А к завтраку увидеть бы воочью
Изгибы губ и темных глаз игру,