№7/2, 2011 - 18 июля 1932 года родился Евгений Александрович Евтушенко, прозаик, режиссёр, сценарист, публицист, актёр
Евгений Евтушенко
БАБИЙ ЯР Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.
Мещанство -
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется -
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
"Бей жидов, спасай Россию!"-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! -
Я знаю -
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя "Союзом русского народа"!
Мне кажется -
я - это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны -
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я -
каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
"Интернационал"
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому -
я настоящий русский!
1961
ДРОБИЦКИЕ ЯБЛОНИ
Лепесточек розоватый,
кожи девичьей белей,
ты ни в чём не виноватый,
на рассвете слёз не лей.
Улетевший с ветки, вейся,
попорхай – ну хоть чуток,
украинский и еврейский,
общий божий лепесток.
Что за слёзы, Рувим Рувимович!?
В мае Дробицкий яр так хорош!
Быть евреем – и быть ранимейшим::
невозможно – не проживёшь!
Если в землю, убитым дарованную,
вы воткнёте в этом яру
вашу палочку полированную –
станет яблоней поутру.
Понад яром Дробицким – яблонные
лепесточечки-лепестки,
словно платье воздушное свадебное,
всё разодранное в клочки.
Человечество, слышишь, видишь –
здесь у сестринской кровной криницы
Сара-яблонька шепчет на идиш,
Христя-яблонька – по-украински.
Третья яблонька – русская, Манечка,
встав на цыпочки, тянется ввысь,
а четвёртая – Джан, армяночка.
Все скелеты в земле обнялись.
Кости в спор под землёй не вступают,
у костей нет грязных страстей,
нет здесь членов общества «Память»,
нет антисемитов – костей.
Расскажи нам, Рувим Рувимович,
как подростком, в чём мать родила,
весь в кровище, в лице ни кровиночки,
выползал, разгребая тела.
Для того ли ты выполз на солнце
и был сыном полка всю войну,
чтоб когда-нибудь в жидомасонстве
обвинили твою седину?!
Все мы – выпавшие
из своих колыбелей – в расстрел.
Все мы – выползшие
из-под мёртвых идей и тел.
Мертвецами мы были завалены.
Труп – на труп, ну а сверх всего
придавило нас трупом Сталина,
еле выбрались из-под него.
Понад Яром Дробицким осенью,
когда листья горят, как парча,
эту яблонную Колгоспию
охраняют овчарки, ворча.
Мне дороже, чем власть начальничья,
лёгкость яблонного лепестка.
Не люблю я ничто овчарочное –
спецсады
или спецвойска.
Что за слёзы, Рувим Рувимович?
Жизнь – чернобылей череда.
Неужели мы все – под руинищем,
и не выползем никогда?
Выползаем. Задача позорная,
но великая! Лишь бы опять
не смогла бы лопатка сапёрная
выползающих добивать!
Лепесточек розоватый,
кожи девичьей белей,
ты ни в чём не виноватый,
на рассвете слёз не лей,
улетевший с ветки, вейся,
попорхай – ну, хоть чуток,
украинский и еврейский,
и тбилисский, тоже близкий,
тоже божий лепесток…
