№4/2, 2010 - 10 апреля 1937 года родилась Белла Ахмадулина, советская и российская поэтесса, писательница, переводчица, одна из крупнейших русских лирических поэтесс второй половины XX века
В газетных статьях и телевизионных выступлениях друзья и окружавшие ее мужчины до сих пор наперебой признаются ей в любви – и нынешней, и той, давней. Белла Ахмадулина с юности была заметным, ярким человеком. И таким же было все, что она делала или к чему прикасалась - стихи, рассказы, роли в кино. Ей повезло, что она как поэтесса родилась в шестидесятые годы – особые годы в истории ХХ века России, они были временем ее рассвета. Из Литературного института Ахмадулину исключили за подпись под письмом в защиту Бориса Пастернака. Кто знает, как сложилась бы ее жизнь после такого поступка в 70-е годы… И позже она участвовала во многих рискованных затеях, – от “Синтаксиса” до “Метрополя”. Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Рождественский, – их слава в 60-е годы была сравнима разве что со славой первых советских космонавтов. Прошедшие годы не жалели для Ахмадулиной премий и наград. Бывало, что в один год она получала по несколько премий. Книга стихов “Сад” в 1989 году была удостоена Государственной премией СССР в области литературы.
Интервью
- Белла Ахатовна, всем, конечно известно такое учебное заведение, как Литературный институт. Как, по-вашему, могут там научить человека стать поэтом? - Если меня чему-то научил Литературный институт, так это тому, как не надо писать и как не надо жить. Моя юность как раз пришла на то время, когда травле подвергался Пастернак, и я видела, что потом происходило в душах тех людей, которые приняли в ней участие. Они медленно изнутри самоуничтожались. Я поняла, что жизнь - это отчасти попытка отстоять суверенность души: не поддаться ни соблазнам, ни угрозам.
- У вас, говорят, особое отношение к птицам? - Не только к птицам, вообще к животным. Душевная щедрость, которая распространяется на все живые существа, обязательно входит в устройство совершенной человеческой личности. Себя я не отношу к таковым, но в этом вопросе я полностью солидарна с Анастасией Ивановной Цветаевой, которая говорила: слово "собака" пишу большими буквами. Взаимоотношение с живыми существами обязательно для человека, хотя оно причиняет много страданий: всю жизнь с детства меня преследует боль за бездомных животных, и вечно я кого-то подбираю и приношу домой, а теперь вот еще и дочерям отдаю...
- Есть какие-то человеческие качества, которые Вы могли бы отнести к определяющим доброго человека? - Юмор всенепременно присутствует в правильно устроенных людях. Я не говорю о юмористах и о вульгарных попытках смешить. Мне вспоминается Булат Окуджава. У него было замечательное чувство юмора. Он был из тех избранников человеческих, которые умеют смеяться над собой. Он, например, рассказывал, как во время выступления от приступа скромности начал с того, что стал публике объяснять, что никакой он не музыкант, и нот он не знает, и на гитаре он играет примитивно, и стихи сейчас как-то не пишутся, и что начал было писать прозу, а она тоже не идет... "Так вот, - заливаясь хохотом, продолжал Булат, - мне вдруг с заднего ряда кто-то кричит: "И зачем ты тогда сюда пришел?" У него был чудесный смех. Могие видели Булата строгим, но он был очень добрым. И он никогда не рассказывал, как помогал людям, потому что полагал, что если ты что-то хорошее сделал, и об этом упомянул, это уже не считается.
- У вас есть какое-нибудь собственное мерило таланта? - Я уверена, что обязательная черта талантливого человека - это немедленно чувствовать и любить талант другого человека. Я уверена, что все злопыхатели бездарны. У Венички Ерофеева, автора книги "Москва-Петушки" было очень своеобразное мерило таланта. Он был необыкновенно ироничный человек, и писательский талант оценивал своеобразно. Он говорил, "этому я налил бы рюмку, а вот тому - полстакана, а уж вот тому - целый стакан". Ко мне он был очень благосклонен и говорил: "Уж кому-кому, а Ахатовне я стакан бы налил".
- У Вас было когда-нибудь, чтобы Вы особо ощутили, что такое глобальность судьбы? - Мне пришлось пережить то, что называется клинической смертью.
- Вы испытали те ощущения, о которых так часто говорят, рассказывая о клинической смерти? - Нет, ничего у меня такого не было. Почти неделю врачи меня спасали, а когда я пришла в себя, то ничего не соображала, ничего не помнила, и видимо, сильно обидела врачей, потому что, когда я очнулась, еще в полубессознании моими первыми словами были: "Угодила-таки в подвалы КГБ". Потом я, конечно, очень извинялась.
