№4/1, 2010 - С праздником 1 апреля нас поздравляют
победители и лауреаты юмористического конкурса «Жизнь прекрасна»
БОльшую часть жизни провел в Минске, где и родился.
С 1997 года обретается в пригороде Бостона, США.
Любовь к стихосложению - давняя и стабильная, в последнее время и вовсе неуемная.
Многие серьезные и юмористические стихи опубликованы в различных периодических изданиях по обе стороны Атлантики.
С октября 2005 года автор является членом Международной Ассоциации Писателей и Публицистов (МАПП).
Член писательского союза "Новый Современник".
Лауреат поэтического конкурса "Пушкинская Лира" (Нью-Йорк, 2005 год, первое место в категории "Любовная лирика"), победитель Первого Международного поэтического конкурса МАПП в марте 2007 года, лауреат нескольких интернет-конкурсов на портале litkonkurs.ru.
На международном конкурсе юмористов и сатириков "Чем черт не шутит!" (февраль 2006 г.) занял второе место в номинации "Стихи", первое - в номинации "Афоризмы" и наделен членами жюри титулом Вице-Короля Юмора начала ХХI столетия.
Финалист Гумилевского поэтического конкурса "Заблудившийся Трамвай-2007" (Санкт-Петербург, Россия, итоговое 6-е место).
Победитель конкурса "Золотое Перо Руси" (Москва, 2008) в категории "Поэзия".
В сентябре 2006 года в издательстве "Водолей" вышла первая книга стихов "Искусство одиночества".
Александр Габриэль
Подборка иронических текстов
Орден
Когда всё будет спето и исхожено,
и все, кто были "против", станут "за",
и этот мир, досмотренный таможенно,
приветливо заглянет нам в глаза,
когда нам разрешат любые выходки -
иди себе в цари или в ворьё, -
когда уйдут логические выкладки
в забытое ненужное старьё,
когда польется с неба дождь из олова
по воле неземного волшебства,
когда перевернутся с ног на голову
привычный быт, привычные слова -
когда всё в мире станет обесценено -
Господь усмешку спрячет в бороде,
и мне вручат тевтонский орден Ленина
за неуспехи в жизни и труде.
Скандал
И вот стоишь ты, руки-в-боки, и мечешь молнию и гром,
порвав мой парус одинокий в тумане моря голубом;
и я тону дырявой лодкой - ненужной, как металлолом.
Ты раскалилась сковородкой. Вулканом. Адовым котлом.
Сгустился в доме воздух влажный. Твой норов яростен и дик.
Я б заплатил суду присяжных за оправдательный вердикт.
Но я расплющен силой Слова; виновен в том, что был рождён,
виновен, что под Ватерлоо был побеждён Наполеон.
Ты светоносна, как эпиграф; логична, словно Птолемей -
укоротительница тигров. Запеленательница змей.
Ты пригвождаешь спичем острым меня к позорному столбу...
В недобрый час с подобным монстром связала ты свою судьбу.
А я молчу, совсем не грубый, себя в понурый кокон скрыв,
и жду, когда пойдет на убыль твой наступательный порыв,
когда настанет монологу конец. Когда спадет жара.
И я воскликну: "Слава богу!"
Поскольку ужинать пора.
Антисемит
Живу без счастья, без идиллий
в тоскливой, безнадежной драме...
Меня соседи обложили,
как волка - красными флажками.
Сосед мой сверху - некто Розен
(вот мразь, здоровался хотя бы!)
Он так скандален и стервозен,
что, право, хуже всякой бабы.
Брожу по комнате, угрюмый,
меня в дугу сгибает ломка:
соседи снизу, Розенблюмы,
хрустят мацой излишне громко.
Соседи справа - Розенштерны,
столь нелюбимые в народе...
Они - хозяева таверны.
Воруют, гады, как Мавроди.
Эх, быть бы прочным, как из стали!
Жить - и не чувствовать обиду...
Но как?! - соседи Розентали
так омерзительны по виду.
Мне быть бы к лесу ближе. К вельду.
Жить, в одиночестве старея...
Куда мне деться, Розенфельду,
когда вокруг одни евреи?!
Провинциал
Над городом сияло солнце ало,
в гранитных берегах текла река...
На бабки развели провинциала,
в наперсток обыграли дурака.
Зачем он влез в сомнительное дело?!
Ведь вряд ли он обманываться рад...
Но очень уж семья его хотела,
чтоб он узрел Москву и Петроград.
На землю льются слезы, как водица -
такие вот неважные дела...
Хотел он к двум столицам приобщиться,
но, как назло, остался без бабла.
Забыты любознательность и смелость,
сменился на депрессию восторг...
Ну что ж тебе на месте не сиделось,
провинциал из города Нью-Йорк?!
Крым
Я больше не хочу в Тмутаракань; нет жизни для меня в Тмутаракани. В лубочную малиновую рань меня не затащить и на аркане. Мне больше это всё не по плечу - одноколейки да нескорый поезд... Но я и в мегаполис не хочу. Глаза бы не видали мегаполис. В деревне буду слишком на виду; везде - от Сахалина и до Бреста... Моей душе не близок Катманду: в его названье слышу непотребство. Жить в Польше? - но меня не любит лях, арабов до хрена в Александрии. На кампучийских рисовых полях всё дуже гарно, кроме малярии. Во Франции - заносчивый халдей, в Израиле кругом одни евреи. А в Эритрее кушают людей, я лучше обойдусь без Эритреи. В Гренландии - неприхотливый быт, на Кубе слово молвить запретили... В Бангкоке наводнения и СПИД, на Амазонке - перебор рептилий. Фекалии легли на вечный Рим; южней его - сплошная "Коза Ностра"...
Поэтому мне ближе остров Крым (хоть он, по мненью многих, полуостров).
Здесь не полезет в голову Монтень, не тянет слушать оперу "Эрнани", здесь торжествует сладостная лень, не тронутая жаждою познаний. Здесь очень хорошо депрессий без, здесь далеки война и мирный атом... Здесь, разбивая лоб о волнорез, летит волна стремительным домкратом на шумный пляж, где тучные тела соседствуют с модельными телами, где радостным знакомствам несть числа (и прочим отношеньям меж полами). В песок зарылись люди, как кроты; им отпуск - и надежда, и отрада... Им просятся в иссушенные рты беременные гроздья винограда; забыт любой континентальный криз, забыты дом, заботы и поступки, пока с ума сводящий легкий бриз летит от Феодосии к Алупке. И здорово средь этой красоты, на этом ослепительном просторе вовсю кидать эвксинские понты, как камни в зеленеющее море.
Писателям здесь тоже ничего, и даже - не поверите! - поэтам. А то, что не бывал здесь Ивлин Во - так он и сам не раз жалел об этом. Качает шевелюрой кипарис, погодным соответствуя канонам, и вдохновенье, словно главный приз, является к нуждающимся в оном. Поэт в Крыму сверкает, как рубин; фантазиям его открыты двери, и создает он всяких черубин; придумает - да сам же в них поверит. И я б хотел сидеть на берегу, как многие Великие сидели, и убеждать себя, что я могу, и этот факт доказывать на деле созданием невероятных строк, что станут для людей небесной манной... А чуть поздней, когда наступит срок, я звучно их прочту своей желанной; и для нее взыграют краски дня от мощи поэтического слова...
Увы, но без стихов она меня не любит. Как Волошин - Гумилёва.
Но дело в том, что нет меня в Крыму, и горизонт мой слишком редко ясен. И в Бостоне я грустен, как Муму, которую несет к пруду Герасим. Сижу, на всех и каждого похож. Обжил отменно жердочку насеста... А кто-то всё твердит, что это ложь - считать, что человека красит место, что, дескать, всё как раз наоборот, что человек сильнее обстоятельств... Но лучше б он закрыл на время рот и с глаз свалил долой, по-рачьи пятясь. Мы все, пока свободою горим, о дальних странах сочиняем песни...
Сегодня мне опять приснился Крым. И будет сниться завтра. Хоть ты тресни.
Двухстопный ямб
Люблю красивых слов фонтан,
их страсть и жар:
Самед Вургун. Уруз-Мартан.
Вазир-Мухтар.
Себя бессмыслицей кормлю,
звучаньем пьян:
Виктор Гюго. Альбер Камю.
Мишель Легран.
Слова стоят прочнее стен,
со всех сторон:
Жюстин Энин. Жискар д'Эстен.
Шарлиз Терон.
И смотрит грустно, как Гомер,
на век, в толпу
не попадающий в размер
Владимир Пу...
Любовь поэта
Он был влюблён. Влюблен в Неё
душой горячей и нетленной.
Забыл футбол, кино, йо-йо,
светился, жил в другой Вселенной.
Бродил у речки, у ольхи,
с надеждой уравнял печали
и начал сочинять стихи
бессонно-звездными ночами.
Сверкал жемчужно легкий слог,
был каждый звук хрустящ и лаком...
В гробах заволновались Блок
и Заболоцкий с Пастернаком.
А он пронзал стихами тьму -
да так, что восхищались боги.
Любовь торила путь ему
и освещала все дороги.
Стыл у любимой, как всегда,
диван с обивкою из плюша...
Она давно сказала "да".
А он не слышал.
И не слушал.
Двустишия
Испытывал чувство стыда,
поскольку нет-нет, да и да.
На водопой явился Козодой,
застенчиво болтая ерундой.
Когда подходит Бык к Овце,
Овца меняется в лице.
Оставшись с Ней наедине,
Он осознал, что лучше б не.
Он пошел с утра на пляж,
потому что ну куда ж.
В стайке осетров плыла Муму,
плохо понимая, что к чему.
Не кляните времена,
наступив ногою на.
Баллада о номерах
При разуме, душе и нервах,
хорош собою и здоров,
он был всегда из самых первых,
из самых первых номеров.
Он плыл по жизни шустрой рыбкой,
не знал тревоги и тоски,
и гардеробщицы с улыбкой
ему вручали номерки.
И было всё ему по силам:
родил детей, построил дом,
являясь признанным светилом
в НИИ престижном номерном.
К нему отменно благосклонна
была судьба ещё вчера:
он лучших женщин региона
водил порою в нумера.
И вдруг однажды взял да помер,
банально ткнувшись носом в стол...
Жить вечно - это дохлый номер.
И этот номер не прошёл.
Поэт из Гондураса
Истории моей немало лет:
превозмогая беды и напасти,
жил в Гондурасе как-то раз поэт
и был он не вполне лоялен к власти.
Он внешне был застенчив. Даже тих.
И с уругвайским говорил акцентом...
Но слишком часто он в стихах своих
критиковал парламент с президентом.
Поэт боролся, не жалея сил,
чтоб у сограждан было вдоволь мяса,
за что он для беседы вызван был
секретной страшной службой Гондураса.
С ним обошлись довольно строго там:
раздели и оставили в исподнем,
потом лениво били по щекам,
крича: мол, на кого ты руку поднял?!
крича: мол, каждый твой стишок - навет,
а сам ты - ворог правящего класса!
крича: мол, никакой ты не поэт,
и потому - чеши из Гондураса!
Поэт в ответ заплакал горько: "Вай!
Я больше так вести себя не стану!..
Я завтра же уеду в Уругвай,
а коль туда не пустят - так в Гайану!
Я очень виноват! Я буду нем!"
Меняются эпохи, нравы, расы...
Но мы, поэты, пред лицом проблем
нет-нет, а всё же чешем гондурасы.
Ахиллес и Айболит
Ахиллес был древним сказочным героем,
много раз входил он в греческий Drеаm Tеаm.
Знал кун-фу и не любил хожденье строем,
а с мечом и вовсе был непобедим.
Он вперед глядел уверенно и шало,
не боялся даже молнии и гроз.
Лишь одно ему до боли жить мешало -
что-то с пяткой. Видно, остеохондроз.
"Что же делать?" - вопросил он Айболита
как-то в приступе неведомой тоски.
Айболит ответил кратко и сердито:
"Сын Пелеев! Это, право, пустяки!"
Верный слову, был искусен доктор строгий,
Гиппократовый влача тяжелый крест...
Ахиллесу ампутировали ноги.
Больше нет у Ахиллеса слабых мест.
История стиха
Ты написал прекрасный стих -
прозрачный, как кристалл.
И ветерок за дверью стих,
и дождик перестал.
Царил над миром добрый свет,
и был парад светил,
когда ты вышел в Интернет
и стих свой разместил.
По водам радости скользя,
ты ждал. И неспроста! -
на сайт пришли твои друзья,
сказали: "Красота!
С какой написано душой!
Нам очень, очень нра!
Аудитории большой
узнать тебя пора!"
Ополоснув ментолом рот,
неся благую весть,
в итоге вышел ты в народ
стихи свои прочесть.
Когда ж смущенно замер зал,
сраженный на корню,
ты осознал, что написал
полнейшую фигню.
Митинги
Растения пахнут пьяняще-душисто;
резвятся детишки, покончив со школой...
На площади - митинг. Идут секс-меньшинства -
мужчины, фанаты любви однополой.
Навстречу - экологи шумной толпою...
Они как лесные, но мирные, братья,
твердят, что важны нам сегодня с тобою
природоохранные мероприятья.
Шагают колонны, народные массы...
А чуть в стороне, под раскидистым клёном,
припомнил строку ветеран седовласый:
"Всё стало вокруг голубым и зелёным".
Вослед Смелякову
Когда-то, мечтаниям вторя,
с весенним томленьем в груди,
я имя твое на заборе
дрожащим мелком выводил.
Удачи сменяли невзгоды,
ветвились дороги-пути...
Любя тебя годы и годы,
я так и не смог подойти.
Утратив надежду и веру,
тянул глупой жизни канат...
Хорошую сделал карьеру,
был трижды удачно женат.
И, вбитый в землицу по пояс,
судьбе говорю я: "Прости
за то, что стоял бронепоезд
всю жизнь на запасном пути".
Лысею. Теряю либидо.
Свисает к коленям живот...
Прости меня, девочка Лида,
что в доме напротив живёт.
Инцидент
Три отъявленных злых хулигана,
погасив самогоном тоску,
прикопались на улице пьяно
просто так к одному мужику.
Три бандита, три мерзкие рожи,
трое выродков, трое верзил...
А мужик был с портфелем из кожи
и от "Гуччи" ботинки носил.
Он был явный сквалыга. Сутяжник.
И в аллее, среди тополей
он не отдал бандитам бумажник,
полный евро и просто рублей.
Он косил ненавидящим глазом
и сражался, плюясь и грубя...
Ведь печатку с немалым алмазом
он оставить решил у себя.
Ускользнул он, почти невредимый,
потирая ушибленный бок...
И пошли они, солнцем палимы,
повторяя: "Суди его Бог!"
