№2/3, 2011 - 23 февраля 1685 года родился Георг Гендель, немецкий и английский композитор и органист эпохи барокко, известный своими операми, ораториями и концертами. Творческое наследие Генделя составляют около 40 опер, 23 оратории, множество церковных хоралов, органных концертов, камерной вокальной и инструментальной музыки.

Ромен Роллан
Портрет Генделя

Его называли большим медведем. Он был гигантского роста, широк, дороден; большие руки, большие ноги, огромные предплечья и бедра. Его руки были так жирны, что кости исчезали среди мяса, и образовывались ямки1). Ходил он, расставив ноги аркой, походкой тяжелой и раскачивающейся, держась очень прямо, с откинутой назад головой под обширным белым париком, локоны которого тяжело струились по его плечам, У него было длинное лошадиное лицо, с годами сделавшееся бычьим и утопавшее в жире, с двойными щеками, тройным подбородком, толстым, большим, прямым носом, с красными длинными ушами. Он смотрел прямо в лицо со смеющимся огоньком в смелом взгляде, с насмешливой складкой в уголке большого тонко очерченного рта2). Вид он имел внушительный и веселый. «Когда он улыбался, — говорит Берни, — его тяжелое и суровое лицо блистало светом ума и знания, словно солнце, выходящее из-за облака».

Он был полон юмора. У него была «мнимая лукавая простота», заставлявшая хохотать самых серьезных людей, в то время как сам он удерживался от смеха. Никто не умел так хорошо рассказывать разные истории. «Удачная манера говорить о самых обыкновенных вещах иначе, чем принято, придавала им забавный оттенок. Если бы он владел английским языком так же хорошо, как Свифт, его остроты отличались бы таким же изобилием и характером». Но «для того чтобы оценить то, что он говорил, нужно было почти в совершенстве знать четыре языка: английский, французский, итальянский и немецкий, которые он смешивал воедино»3).

Это рагу из языков объяснялось столько же его бродячей жизнью в юности во время скитаний по западным странам, сколько и его природной пылкостью, из-за которой он в своих ответах употреблял все слова, бывшие в его распоряжении. Он походил на Берлиоза: музыкальное письмо было для него слишком медленным; ему нужна была бы стенография, чтобы поспевать за своей мыслью; в начале своих больших хоровых произведений он полностью выписывал мотивы во всех партиях; по дороге он опускал одну партию, потом другую, а под конец сохранял лишь один голос или даже заканчивал одним басом; он пробегал начатую вещь одним взглядом, откладывая приведение всего целого в порядок, и на другой день по окончании одного произведения принимался уже за другое, а иногда писал по две, а то и по три вещи зараз4).

У него никогда не могло бы быть терпения Глюка, который, прежде чем писать, начинал с того, что «продумывал насквозь каждый из актов, а затем всю пьесу», что «стоило ему обычно, как он говорил Корансе, целого года и чаще всего тяжелой болезни». Гендель сочинял один акт, не зная еще о продолжении пьесы и иногда раньше, чем либреттист мог успеть написать ее5).

Потребность в творчестве была у него настолько тираничной, что в конце концов он отмежевался от всего остального в мире. «Он не допускал, — говорит Хокинс, — чтобы его прерывали пустыми визитами, а нетерпение освободиться от идей, все время наводнявших его мозг, держало его почти взаперти». Его голова не переставала работать, и, весь погруженный в дело, он не замечал ничего из того, что его окружало. Он имел привычку говорить сам с собой так громко, что всякий знал, о чем он думает. А какая экзальтация, какие слезы во время творчества! Он рыдал, создавая арию Христа: «Не was despised» («Он был презираем»). «Мне рассказывали, — говорит Шильд, — что когда его слуга приносил ему утром шоколад, то часто бывал поражен, видя, как Гендель плачет и смачивает слезами бумагу, на которой пишет». По поводу «Аллилуйи» из «Мессии» Гендель сам цитировал слова св. Павла: «Был ли я во плоти или вне плоти, когда писал это, не ведаю. Бог ведает».

Эта огромная туша сотрясалась вспышками ярости. Он чертыхался почти в каждой фразе. В оркестре, «когда видели, что начинает раскачиваться его большой белый парик, музыканты принимались дрожать». Когда хор проявлял рассеянность, он имел обыкновение кричать «Chorus!» чудовищным голосом, заставлявшим вздрагивать публику. Даже на репетициях своих ораторий у принца Уэльского в Карлстон Хоузе, когда принц и принцесса не являлись вовремя, он нисколько не старался скрыть свой гнев. А если придворные дамы имели несчастье затеять болтовню во время исполнения, он не только ругался и изрыгал проклятия, но свирепо призывал их к порядку, называя по именам. «Шш! Шш! — шикала тогда принцесса со своим обычным благодушием. — Гендель сердится».

Но сердитым он вовсе не был. «Он был строгим и решительным, — говорит Бёрни, — но совершенно чуждым недоброжелательства. Наиболее резкие проявления его гнева получали такой оригинальный поворот, который в связи с его плохим знанием английского языка делал их просто забавными». У него был дар повелевать, как и у Люлли и у Глюка; и так же, как и они, он смешивал с силой гнева, не допускавшей возражений, такое остроумное добродушие, которое умело залечивать раны, нанесенные чужому самолюбию. Из смеха он создал себе самое могучее оружие. «Во время репетиций он был человеком властным, но его замечания и даже выговоры были в высшей степени исполнены юмора». В ту эпоху, когда лондонская Опера представляла собой поле битвы между приверженцами Фаустины и Куццони и когда обе примадонны ; вцеплялись друг другу в волосы в самом разгаре представления под улюлюканье зала, где первое место занимала принцесса Уэльская, — фарс Колли Сайбера, изобразивший на сцене эту историческую потасовку, рисует Генделя как единственного из всех сохранившего самообладание среди гвалта. «Я того мнения, — говорил он, — чтобы дать им подраться спокойно. Коли хотите покончить с этим, подлейте масла в огонь. Когда они устанут, их ярость спадет сама собой». И для скорейшего окончания битвы, он поощрял ее громкими ударами в литавры6). Даже когда он выходит из себя, чувствуется, что в глубине души он смеется. Так, когда он схватывает за талию вспыльчивую Куццони, отказывающуюся спеть одну из его арий, и тащит ее к окну, угрожая выбросить ее на улицу, он говорит шутливо: «Ох, сударыня! Отлично знаю, что вы настоящая дьяволица, но я заставлю вас узнать, что я — Вельзевул, предводитель бесов»7).


* * *

Всю свою жизнь он сохранял удивительную свободу. Он ненавидел всякие цепи и пребывал вне официальных обязанностей: нельзя ведь причислить к ним его титул учителя принцесс; больших придворных музыкальных должностей и крупных пенсий ему никогда не предоставляли даже после того, как он перешел в английское подданство; бок о бок с ним их удостаивались посредственные композиторы8). Он не старался угодничать перед ними; о своих английских коллегах он говорил с презрительным сарказмом. По-видимому, малообразованный вне музыки9), он относился с пренебрежением к академиям и академическим музыкантам. Он не стал оксфордским доктором, хотя ему и предлагали этот титул. Ему приписывают следующие слова:

«Как, черт возьми, мне пришлось бы потратить свои деньги, чтобы сравняться с этими идиотами?10) Да никогда в жизни!»

А позднее, в Дублине, когда на одной афише его поименовали «доктор Гендель», он рассердился и заставил быстро восстановить в программах «мистер Гендель».

Хотя он был далек от пренебрежения к славе и в своем завещании позаботился о выборе места своего погребения в Вестминстере, тщательно определив сумму на постановку себе памятника, он вовсе не считался с мнением критиков. Маттезону так и не удалось получить от него сведений, необходимых для написания его биографии. Его выходки в духе Жан-Жака Руссо возмущали придворных. Светские люди, всегда имевшие привычку докучать артистам, не встречая со стороны последних протеста, раздражались высокомерной грубостью, с помощью которой он их держал на расстоянии. В 1719 году фельдмаршал граф Флемминг писал мадмуазель де Шуленбург, ученице Генделя:

«Мадмуазель!.. Я хотел поговорить с господином Генделем и высказать ему несколько любезностей по поводу вас, но к этому не представилось возможности; я воспользовался вашим именем, чтобы призвать его к себе, но то его не было дома, то он был болен. Мне кажется, он немного взбалмошен, чего, однако, не должно было бы быть по отношению ко мне, раз я музыкант... и раз я имею честь быть одним из верных слуг ваших, мадмуазель, а вы ведь самая милая из его учениц. Мне захотелось рассказать вам обо всем этом, чтобы вы в свою очередь могли дать несколько уроков вашему учителю...»11)

В 1741 году анонимное письмо в «London Daily Post»12) упоминает о «явном неудовольствии стольких знатных и влиятельных господ» отношением к ним Генделя.

За исключением одной лишь оперы «Радамисто», посвященной им королю Георгу II, — что было сделано с достоинством, — Гендель отказался от унизительного и выгодного обычая отдавать свои творения под покровительство какой-либо особы; и только в последней крайней нужде, подавленный нищетой и болезнью, он решился дать один концерт в виде бенефиса — «одной из форм, — по его словам, — просить милостыню».

С 1720 года вплоть до своей смерти в 1759 году он вынужден был постоянно бороться с публикой. Как и Люлли, oн стоял во главе театра, управлял Академией музыки, старал реформировать, или, скорее, сформировать, музыкальный вкус нации. Но у него никогда не было таких возможностей, как у Люлли, который являлся абсолютным монархом французской музыки. И если подобно ему он и опирался на благосклонность короля, — этой поддержке недоставало многого, чтобы иметь то же значение, какое она имела для Люлли. Он жил в стране, не повиновавшейся приказам свыше, в стране не укрощенной государством, а свободной, с фрондирующим настроением и, за исключением элиты, весьма негостеприимной и враждебной к иностранцам. А он как раз и был иностранцем, точно так же, как и его король — ганноверец, покровительство которого, скорее, компрометировало его, чем приносило ему пользу.

Он был окружен прессой из бульдогов с ужасающими клыками, антимузыкальными писателями, тоже умевшими кусаться, ревнивыми коллегами, заносчивыми виртуозами, труппами комедиантов, поедавшими друг друга, светскими партиями, женским коварством, националистическими лигами. Он был добычей денежных затруднений, со дня на день становившихся все более и более безвыходными; и ему приходилось без передышки писать новые произведения для удовлетворения любопытства публики, которую ничто не удовлетворяло, которая ничем не интересовалась, для борьбы с конкурировавшими арлекинадами и медвежьими боями, — писать не по опере в год, как это спокойно делал Люлли, но часто по две, по три за зиму, не считая пьес других композиторов, которые ему приходилось репетировать и исполнять. Какой другой гений занимался когда-либо таким ремеслом в течение двадцати лет?

В этой вечной битве он никогда не прибегал к уступкам, сомнительным соглашениям, ухаживаниям не только за актрисами, но и за их покровителями, вельможами, памфлетистами и за всей кликой, которая ворочает судьбой театров, создает славу или причиняет гибель артистам. Он не склонял голову перед лондонской аристократией. Война была упорной, неумолимой, бесчестной со стороны его врагов. Не было таких, даже самых ничтожных средств, которые не пустили бы в ход, чтобы привести его к банкротству.

В 1733 году, в результате кампании в печати и в салонах, в концертах, на которых Гендель давал свои первые оратории, воцарилась пустота; их удалось убить; уже повторяли с ликованием, что обескураженный немец готов вернуться на родину. В 1741 году дело дошло до того, что представителе высшего общества наняли уличных мальчишек, чтобы срывать со стен домов афиши о концертах Генделя; и эта клика «прибегала к тысяче других столь же мерзких способов, чтобы нанести ему вред»13). Гендель, весьма вероятно, и покинул бы Англию, не встреть он неожиданно симпатии к себе в Ирландии, куда уехал на год. В 1745 году, после всех его шедевров, после «Мессии», «Самсона», «Валтасара», «Геракла», интрига против него приняла другие формы, усилившись, как никогда. Боллингброк и Смоллет сообщают, как некоторые дамы с остервенением задавали чаи, праздники, спектакли, — что было не принято в пост, — в дни, назначенные для концертов Генделя, чтобы отвлечь от него слушателей. Гораций Уолпол находит забавной моду посещать итальянскую оперу тогда, когда Гендель давал свои оратории14).

Короче говоря, Гендель был разорен; и если позднее он кончил тем, что победил, это произошло по причинам, посторонним искусству. В 1746 году с ним случилось то же, что и с Бетховеном в 1813 году, когда последний написал свою «Битву при Виттории» и патриотические песни для Германии, поднявшейся против Наполеона: после битвы при Куллоденеi) и двух патриотических ораторий, «Оратории на случай» и «Иуды Маккавея», Гендель внезапно сделался национальным бардом. С этого момента дело его было выиграно, и травлю пришлось прекратить; он стал частью английского достояния: британский лев стоял рядом с ним. Но, если Англия больше не торговалась с ним из-за его славы, она дорогой ценой заставила его приобрести ее, и если Гендель не умер в середине своего пути от горя и бедности, то в этом повинна не лондонская публика. Два раза он терпел крах15); он был разбит параличом, словно пораженный молнией на развалинах своей антрепризы16). Но он всегда поправлялся и никогда не уступал. «Для восстановления своего благосостояния ему стоило только пойти на уступки; но его природа противилась этому...»17) «Он питал отвращение ко всему, что могло стеснить его свободу, был неуступчив во всем, что касалось чести его искусства. Своим благосостоянием он хотел быть обязанным только самому себе»18). Один английский карикатурист изобразил его в виде «Зверя-обольстителя», топчущего ногами свиток, на котором написано: «Пенсия», «Бенефис», «Знатность», «Дружба». И перед лицом бедствий он хохотал своим смехом корнелевского Пантагрюэляii). При виде пустого зала на одном из своих вечерних концертов он сказал: «Моя музыка будет звучать от этого лучше».


* * *

Эта могучая натура, эти буйные выходки, эти вспышки гнева и гения сдерживались высочайшим самообладанием. В нем царил тот мирный покой, который отражается в натурах сыновей, происшедших от крепких и поздних браков19). Всю жизнь он сохранил в своем искусстве эту глубокую невозмутимость. В те дни, когда умерла его мать, которую он обожал, он писал «Поро», эту беззаботную и счастливую оперу20). Ужасный 1737 год, когда он умирал, погруженный на дно нищеты, обрамлен двумя ораториями, бьющими через край радостью и телесной силой, — «Празднеством Александра» (1736) и «Саулом» (1738), — равно как и лучезарными операми — «Джустино», нежного пасторального характера (1736), и «Ксерксом», где заметна комическая жилка (1738).

...La calma del cor, del sen, dell'alma...
(...Спокойны сердце, грудь, душа...)

поется в конце спокойного «Джустино»... И это в то время, когда голова у Генделя трещала от забот. Есть от чего торжествовать антипсихологам, утверждающим, что знание жизни артиста не представляет интереса для понимания его творчества. Но пусть они не торопятся, потому что как раз для понимания искусства Генделя существенно то, что это искусство могло быть независимым от его жизни. Когда такой человек, как Бетховен, облегчает свои страдания и страсти в творениях, полных страдания и страсти, — это нетрудно понять. Но то, что Гендель, больной, осажденный неприятностями, создает произведения, полные радости и ясности духа, — это заставляет предполагать почти сверхчеловеческое душевное равновесие. Как же естественно, что Бетховен, готовясь писать «Симфонию радости», был заворожен Генделем21). Он должен был смотреть с завистью на этого человека, достигшего господства над вещами и над собой, которого он жаждал для себя и которого должен был достигнуть усилиями пламенного героизма. Мы восхищаемся именно этими усилиями: они действительно, возвышенны. Но разве спокойствие, в котором Гендель пребывает на своих вершинах, не отличается тем же качеством? Слишком привычен взгляд на эту ясность духа как на флегматичное безразличие английского атлета:

Наевшись ростбифом кровавым до отвалу,
Наш Гендель радостно поет и мощь и славу22).
(Перевод Н. Н. Шульговского)

Никто не подозревал о том напряжении нервов и сверхчеловеческой воли, которое было необходимо для поддержания этого спокойствия. В некоторые моменты машина сдает. Великолепное здоровье тела и духа Генделя расшатывается до основания. В 1737 году его друзья думали, что разум его навсегда потерян. Такой кризис не был исключительным в его жизни. В 1745 году, когда враждебность лондонского общества, обрушившаяся на его шедевры, «Валтасара» и «Геракла», разорила его во второй раз, его разум снова готов был померкнуть. Случайно найденная и недавно опубликованная переписка дает нам соответствующие сведения23). Графиня Шефтсбери пишет 13 марта 1745 года:

«Я была на "Празднестве Александра", получив печальное удовольствие. Я заплакала от горя при виде великого и несчастного Генделя, разбитого, осунувшегося, мрачного, сидевшего у клавесина, на котором он не мог играть; мне стало грустно при мысли, что его разум угас на службе музыке».

29 августа того же года достопочтенный Уильям Харрис пишет своей жене:

«Встретил Генделя на улице. Я остановил его и напомнил ему, кто я такой. Если бы вы были на моем месте, вы, наверно, позабавились бы при виде его странных жестов. Он много говорил о непрочном состоянии своего здоровья».

Такое состояние тянулось семь или восемь месяцев. 24 октября Шефтсбери пишет Харрису:

«Бедный Гендель выглядит немного лучше. Надеюсь, что он вполне поправится, хотя мысли у него были совсем расстроены».

Он поправился совсем, ибо в ноябре написал свою «Ораторию на случай», а немного спустя «Иуду Маккавея». Но мы видим, над какой пропастью он постоянно висит. Он висит над ней на руках, на грани безумия — он, самый здоровый из гениев. И, повторяю, об этих временных изъянах в организме мы узнаем только благодаря случайно открытой переписке.

Конечно, существовало много и других таких писем, о которых мы ничего не знаем. Подумаем об этом и не будем забывать, что спокойствие Генделя прикрывало огромную трату страстной энергии. Гендель равнодушный, флегматичный — это фасад. Кто его видит только с этой стороны, тот никогда его не понимал, никогда не проникал в эту душу, взлетающую в порывах энтузиазма, гордости, гнева и радости, в эту душу, порой охваченную, — да, это верно, — почти галлюцинациями. Но музыка была для него невозмутимым миром, в который он вовсе не желал допускать житейские волнения; когда он отдается ей всецело, это происходит помимо него, ибо он увлекается безумием духовидца, — например, когда ему является бог Моисея и пророков в его псалмах и ораториях, где сердце выдает его переживания в моменты жалости и сострадания, но без тени сентиментальности24).

В своем искусстве он был человеком, взирающим на жизнь очень издалека, с большой высоты, так, как смотрел на нее Гёте. Наша современная чувствительность, которая выставляет себя с нескромной угодливостью, сбита с толку этой высокомерной сдержанностью. Нам кажется, что в этом царстве искусства, недоступном капризным случайностям жизни, царит иногда чересчур ровный свет. Это — Елисейские поля: в них отдыхают от жизни; в них часто сожалеют о ней. Но разве нет какой-то трогательности в образе этого мастера, полного ясности среди скорбей и остающегося с челом без морщин и с сердцем без забот?


* * *

Подобный человек, живший исключительно для своего искусства, был малопригоден, чтобы нравиться женщинам; и он об этом едва ли заботился. Они, однако, были его самыми горячими поклонницами и наиядовитейшими противницами Английские памфлеты потешались над одной из его обожательниц, пославшей ему, под псевдонимом Офелии, в эпоху его «Юлия Цезаря» лавровый венок вместе с полной энтузиазма поэмой, в которой изобразила его не только самым великим музыкантом, но и самым великим современным английским поэтом. С другой стороны, я только что сослался на светских дам, с остервенелой ненавистью старавшихся его разорить. Гендель шел своим путем, безразличный как к тем, так и к другим.

В Италии, когда ему было двадцать лет, он имел несколько мимолетных связей, след которых остался в ряде его Итальянских кантат25). Рассказывают об одном его увлечении, которое якобы было у него в Гамбурге, когда он занимал место второго скрипача в оркестре Оперы. Он увлекся одной из своих учениц, молодой девушкой из хорошей семьи, и хотел жениться на ней, но ее мать заявила, что никогда не согласится на брак своей дочери с каким-то пиликалыциком на скрипке. Позже, когда мать умерла, а Гендель стал знаменитостью, его известили, что препятствий к браку больше не имеется; тогда он ответил, что время уже прошло, и, как рассказывает его друг Шмидт, которому, как романтическому немцу, нравилось приукрасить историю, «молодая дама впала в уныние, положившее конец ее дням». Спустя некоторое время в Лондоне возник новый проект брака с одной дамой из элегантного общества: это опять была одна из его учениц, но эта аристократическая особа потребовала, чтобы он отказался от своей профессии. Гендель в негодовании «порвал отношения, которые могли быть помехой его гению»26). Хокинс говорит: «Чувство общительности было у него не очень сильным, и этим, несомненно, объясняется то, что он провел всю жизнь холостяком: уверяют, что он совсем не знался с женщинами». Шмидт, знавший Генделя гораздо лучше Хокинса, опровергает его необщительность, но говорит, что его бешеная потребность в независимости «заставляла его бояться измельчать и что он страшился неразрывных пут».

За недостатком любви он знал и верно хранил дружбу. Он внушал к себе трогательные чувства, как это, например, было со Шмидтом, покинувшим свое отечество и родных в 1726 году, чтобы последовать за ним, и не оставлявшим его до самой смерти. Некоторые из его друзей принадлежали к наиболее благородным душам того времени: таков доктор Арбетнот, умный человек, за внешним эпикурейством которого скрывалось стоическое презрение к людям, написавший в своем последнем письме к Свифту следующие восхитительные слове «Мир не стоит того, чтобы ради него оставлять дорог добродетели и чести». Гендель питал также глубокие и благоговейные семейные чувства, никогда не изгладившиеся в нем27) и переданные им в нескольких трогательных образах, например — доброй матери в «Соломоне» или Иосифа*.

Но самое прекрасное чувство, самое чистое, которое только было в нем, — это его пылкая благотворительность. В стране, где в XVIII веке проявилось великолепное движение за человеческую солидарность28), он был одним из людей, наиболее преданных заботам о несчастных. Его щедрость изливалась не только по отношению к тем, кого он лично знал, как, например, к вдове его бывшего учителя Цахау, — нет, она постоянно широко распространялась на все благотворительные учреждения и особенно на два из них, близких его сердцу: «Общество помощи бедным музыкантам» и «Помощь детям». Первое из них было основано в 1738 году группой крупнейших артистов Лондона, без различия партий, с целью оказания помощи нуждающимся музыкантам и их семьям. Музыкант преклонного возраста получал от этого общества 10 шиллингов в неделю, вдова музыканта — 7 шиллингов. Следили также, чтобы они были прилично погребены. Гендель, как бы стеснен он ни был в средствах, был более щедрым, чем другие. 20 марта 1739 года он дирижировал в пользу Общества, оплатив все издержки, «Празднеством Александра» и исполнял новый органный концерт, специально написанный для этого случая. 28 марта 1740 года, в самые свои трудные дни, он дирижировал «Ацисом и Галатеей» и маленькой «Одой св. Цецилии». 18 марта 1741 года он дал очень обременительный для себя гала-спектакль «Праздничный Парнас» («Parnasso in Festa») с декорациями и костюмами, и, кроме того, еще пять concerti soli исполнялись самыми знаменитыми инструменталистами. Он завещал Обществу самый большой дар, какой оно когда-либо получало: 1000 фунтов.

Что касается Foundling Hospital («Убежища для найденышей»), основанного в 1739 году одним старым моряком, Томасом Корамом, «для призрения и воспитания брошенных детей», то, «можно сказать, — как пишет Мэнуоринг, — что это заведение было обязано Генделю своим устройством и воспитанием»29). Гендель написал для него в 1749 году свой прекрасный «Anthem for the Foundling Hospital». В 1750 году он был избран «правителем» (governor) этого убежища, после того как принес ему в дар орган. Известно, что его «Мессия» исполнялся впервые, да и предназначался впоследствии почти исключительно для исполнения с благотворительной целью. Первое его исполнение в Дублине, 12 апреля 1742 года, состоялось в пользу бедных. Доход с концерта целиком был разделен между «Обществом помощи узникам долговой тюрьмы», «Больницей для бедных»30) и «Приютом Мерсера». Когда успех «Мессии» утвердился в Лондоне — и не без труда — в 1750 году, Гендель решил давать его ежегодно в пользу «Убежища для найденышей». Даже ослепнув, он продолжал дирижировать ораторией. С 1750 по 1759 год, год смерти Генделя, «Meссия» принес убежищу 6955 фунтов стерлингов. Гендель запретил своему издателю Уолшу печатать что-либо из этой оратории, первое издание которой появилось только в 1763 году; он завещал убежищу копию партитуры со всеми партиями. Другую копию он отдал «Обществу помощи узникам долговой тюрьмы» в Дублине «с правом сколько угодно пользоваться для нужд Общества».

Эта любовь к беднякам внушила Генделю некоторые из самых задушевных интонаций — как, например, на некоторых страницах «Foundling Anthem», полных трогательной доброты, или патетическом воззвании сирот и бесприютных детей, тоненькие и чистые голоса которых возносятся, отдельно выделенные, посреди торжественного хора в «Погребальном антеме», чтобы свидетельствовать о благотворительности усопшей королевы.

Целый год, почти изо дня в день, перед смертью Гендель списках Приюта упоминается имя маленькой Марии-Августы Гендель, родившейся 15 апреля 1758 года. Это была девочка-найденыш, которой он дал свое имя.


* * *

Благотворительность была для него настоящей верой. В бедняках он любил Бога.

В остальном он был малорелигиозен в строгом смысле это слова, за исключением конца своей жизни, когда потеря зрения лишила его людского общества и оставила почти одиноким. Хокинс видел его тогда, в три последние года его жизни, усердным посетителем служб в приходской церкви св. Георгия в Ганноверском Сквере, где он «стоял на коленях, выражая своими жестами и позой самую усердную набожность». Во время своей последней болезни он говорил: «Мне хотелось бы умереть в святую пятницу, потому что тогда надеялся бы соединиться с моим Богом, с моим сладостным Господом и Спасителем в день Его воскресения»31).

Но в течение своей жизни, когда он был полон сил, Гендель почти не исполнял религиозных обрядов. Лютеранин по розждению, иронически отвечавший Риму, когда его хотели обратить в католичество, что «он решил умереть в том вероисповедании, в каком родился, будь оно истинно или ложно»32), он тем не менее не стеснялся приспособляться к английскому богослужению и слыл за довольно-таки неверующего.

Но, какова бы ни была его вера, он обладал религиозной душой и имел высокое представление о моральных обязанностях искусства. После первого исполнения «Мессии» в Лондоне он сказал одному вельможе: «Мне было бы досадно, милорд, если бы я доставлял людям только удовольствие; моя цель — делать их лучшими»33).

При жизни «его моральные качества были признаны всеми», как гордо писал Бетховен о самом себе34). Даже в период наибольших споров о нем его прозорливые поклонники чувствовали моральную и социальную ценность его искусства. Стихи, печатавшиеся в 1745 году в английских газетах, превозносили чудодейственную силу, с которой музыка «Саула» смягчала скорбь прославлением скорби. В одном письме от 18 апреля 1739 года в «London Daily Post» говорится, что «народу, который способен почувствовать музыку "Израиля в Египте", нечего опасаться когда бы то ни было самого мощного нашествия, направленного против него»35).

Ни одна музыка в мире не излучает такой силы веры. Это вера, движущая горами, исторгающая, подобно жезлу Моисея, источник вечности из скалы ожесточенных душ. Таковы некоторые страницы оратории, этот вопль воскресения, это живое чудо, Лазарь, исходящий из гроба. Таково в конце второго акта «Теодоры»36) громоносное повеление бога, разражающееся посреди унылого сна смерти:

«Восстань!» — был глас его. И юноша восстал.

Или еще — в «Погребальном антеме» опьяненный крик, почти болезненный от радости, крик бессмертной души, освобождающейся от телесной оболочки и протягивающей руки к Богу37).

Но ничто по своему нравственному величию не приближается к хору, заканчивающему второй акт «Иевфая». Ничто лучше истории этого творения не может помочь проникнуть в героическую веру Генделя»

Когда он начал писать его, 21 января 1751 года, он находился в полном здравии, несмотря на свои шестьдесят шесть лет. Он одним взмахом, за двенадцать дней, сочинил первый акт. Никакого следа забот. Никогда еще его дух не был более свободен и почти равнодушен к трактуемому сюжету38).

При создании второго акта его зрение внезапно меркнет. Почерк, такой ясный вначале, становится нечетким и дрожащим39). Музыка также принимает скорбный характер40). Он только что приступил к финальному хору второго акта: «Как неисповедимы пути твои, Господи!» Едва записал он начальный темп, largo с патетическими модуляциями, как принужден был остановиться. Он отмечает в конце страницы: «Дошел до этих пор в среду 13 февраля. Не мог продолжать из-за моего левого глаза». Он делает перерыв на десять дней. На одиннадцатый день он отмечает в своей рукописи: «23 февраля. Мне немного лучше. Возобновил работу».

И он кладет на музыку следующие слова, в которых содержится трагический намек на его собственное несчастье:

«Наша радость переходит в страдание... как день исчезает в ночи».

С трудом, за пять дней, — и это он, для которого еще недавно пяти дней хватало для написания целого акта, — он дотягивает до конца этот мрачный хор, освещаемый среди окутывающей его ночи одним из возвышеннейших утверждений веры над скорбью. После страниц угрюмых и полных муки несколько голосов (тенора и басы) тихо шепчут в унисон:

«Всё существующее...

Они колеблются одно мгновение, словно набирают дыхание, а затем все голоса вместе с непоколебимым убеждением утверждают: ... — благо».

Весь героизм Генделя и его бесстрашной музыки, дышащей доблестью и верой, сведен воедино в этом возгласе умирающего Геракла.

__________________________________________
1) Когда он играл на клавесине, говорит Бёрни, его пальцы были так согнуты и склеены вместе, что нельзя было заметить в них никакого движения, и самое большее, что можно было различить, — это самые пальцы.

2) См. его портрет, награвированный У. Бромлеем по картине Хадсона. Он сидит, расставив ноги и положив кулак на бедро; он держит нотный лист; с высоко поднятой головой, горящими глазами, очень черными бровями под белым париком, затянутый в камзол так, что тот вот-вот лопнет, он пышет здоровьем, гордостью, энергией.

Не менее интересен, но гораздо менее известен его прекрасный портрет, гравированный Я. Хубракеном из Амстердама по картине Ф. Кайта в 1742 году. На нем Гендель выглядит необычно, только что выздоровев после тяжелой болезни, едва не унесшей его в могилу и оставившей след на его лице. Он одутловатый, усталый, с тяжелым взглядом, с массивной физиономией; силы его кажутся иссякшими: он напоминает толстого кота, спящего с открытыми глазами, но все тот же насмешливый огонек мерцает в его уснувшем взоре.

3) Этот портрет набросан по живописным работам Торнхилла, Хадсона, Деннера, Кайта, по памятнику работы Рубильяка в Вестминстере и по описаниям современников, таких, как Маттезон, Бёрни, Хокинс и Кокс. См. также биографии Генделя, составленные Шельхером и Кризандером.

4) Приведу в качестве примера этой творческой лихорадки два года, 1736-1738, когда Гендель был болен и едва не умер. Вот сводка:

В январе 1736 года он пишет «Празднество Александра». В феврале — марте дирижирует серией ораторий. В апреле пишет «Аталанту» и «Свадебный антем». В апреле — мае дирижирует оперным сезоном. С 14 августа по 7 сентября пишет "«Джустино»" [ опера была полностью завершена 20 октября — прим. ред. ], с 15 сентября по 14 октября — «Арминио». В ноябре дирижирует оперным сезоном. С 18 ноября по 18 января 1737 года пишет «Беренику»" [ опера сочинялась с 18 декабря 1736 года по 27 января 1737 года — прим. ред. ]. В феврале — марте дирижирует двойным сезоном опер и ораторий.

В апреле его разбивает паралич; все лето думают, что он безнадежен. Ванны в Ахене исцеляют его. Он возвращается в Лондон в начале ноября 1737 года.

15 ноября он начинает «Фарамондо»; 7 декабря начинает «Погребальный антем» [ Теперь достоверной датой окончания этого сочинения считается 12 декабря 1737 года — прим. ред. ], который исполняется в Вестминстере 17 декабря; 24 декабря он заканчивает «Фарамондо»; 25 декабря начинает «Ксеркса» [ опера была начата 26 декабря 1737 года — прим. ред. ], которого завершает 14 февраля 1738 года. 25 февраля дает первое представление нового пастиччо — «Алессандро Северо». И несколько месяцев спустя мы видим, что он пишет «Саула» — с 23 июля по 27 сентября 1738 года [ эта оратория была написана в июле–сентябре 1738 года, но крайние даты ее создания вполне точно не установлены — прим. ред. ]; начинает «Израиля в Египте» 1 октября и кончает его 28 октября [ 1 ноября 1738 года — прим. ред. ]. В том же октябре он выпускает в в свет свой первый сборник органных концертов и передает издателю сборник из семи трио-сонат для двух партий с басом, опус 5.

Повторяю, что этот пример относится к тем двум годам жизни Генделя, когда он был тяжко болен, почти при смерти; думаю, никто не найдет ни малейшего следа болезни в его творениях.

5) Поэт Росси говорит в своем предисловии к «Ринальдо», что Гендель едва ; дал ему время написать либретто и что вся вещь — и слова и музыка — была сочинена в две недели (1711). «Валтасар» писался по мере того, как Ч Дженненс посылал Генделю стихотворные акты, — слишком медленно, по мнению композитора, который не переставал подстегивать его и, махнув рукой, чтобы не терять времени, написал в то же лето (1744) своего великолепного «Геракла».

6) «The Contre Temps, or the Rival Queans» («He в такт, или Дамы-соперницы»), представлено 27 июля 1727 года в Друри-Лейн.

7) В тексте, цитированном Мэнуорингом [ Ссылка на книгу: Mainwaring J. Memoirs of the life of the late G. F. Handel. - London, 1760 — прим. ред. ], слова эти приведены по-французски. Гендель охотно употреблял французский язык, который знал очень хорошо и которым преимущественно пользовался в своей переписке, даже семейной.

8) Он был учителем музыки принцесс королевской семьи с жалованьем в 200 фунтов, которое, по сообщению Кризандера, было ниже жалованья учителя танцев Антони д'Аббе, получавшего 240 фунтов и всегда именуемого в списке первым. Морис Грин, органист в Вестминстере и доктор музыки, для которого в 1735 году были объединены две большие музыкальные должности — управление придворной музыкой и управление королевской капеллой, до того занимавшиеся Джоном Эккльсом и доктором Крофтом, — получал 400 фунтов.

9) По сообщению Хокинса, он все-таки получил хорошее образование. Отец предназначал его для юриспруденции, и в 1703 году Гендель состоял еще в списке юридического факультета в Галле [ в то время университет в Галее не имел разделения на факультеты — прим. ред. ], где его учителем был знаменитый Томазиус. Только после восемнадцати лет он окончательно посвятил себя музыке.

10) Со своими коллегами Пепушем и Грином.

11) 6 октября 1719 года, Дрезден. Текст французский.

12) 4 апреля 1741 года. — См. у Кризандера. [ Ссылка на первую капитальную монографию о Генделе: Chrysander F. G.F.HÄndel. Bd. 1-3.-Leipzig, 1858-1867. — прим. ред. ]

13) Письмо от 4 апреля 1741 года в «London Daily Post».

14) См. у Шельхера [ Ссылка на документально-биографическую работу: Schoelcher V. The life of Handel. - London, 1857. — прим. ред. ].

15) В 1735 и 1745 годах.

16) В 1737 году.

17) В «Gentleman's Magazine», 1760.

18)  Кокс [ Ссылка на книгу: Coxe W. Anecdotes of G. F. Haendel and Smith. - London, 1799. — прим. ред. ].

19) Отцу Генделя было шестьдесят лет, когда родился Георг Фридрих.

20) Вот даты смерти и погребения его матери: 27 декабря 1730 года и 2 января 1731 года. Сопоставляю с ними следующие даты, проставленные Генделем на рукописи «Поро»:

«Кончил писать первый акт "Поро": 23 декабря 1730 года.

Кончил писать второй акт: 30 декабря 1730 года.

Кончил писать третий акт: 16 января 1731 года».

21) Бетховен писал в 1824 году: «Гендель — величайший композитор из когда-либо живших. Мне хотелось бы преклонить колено на его могиле». Про его музыку он говорил: «Вот где истина!» («Das ist das Wahre!»). Известно, что после Девятой симфонии он намеревался писать большие оратории по образцу Генделя.

22) Морис Бушор. — Постоянная трата энергии, труд без передышки объясняют болезненную прожорливость Генделя. Современники самым оскорбительным образом высмеивали этого обжору, который заказывал себе обеды на троих и на вопрос, где же его компания, отвечал: «Я сам себе компания». Но этому неутомимому труженику было необходимо восстанавливать свои истощенные силы, и в конце концов этот режим, по-видимому, нисколько н вредил ему: и это потому, что такой режим и был ему необходим. Как говорит Маттезон, «было бы столь же неуместно сравнивать еду и питье Генделя пищей обыкновенных людей, как требовать, чтобы у лондонского купца и швейцарского крестьянина стол был одинаковым».

23)  Barclay-Squire William . Handel in 1745. — In: Hugo Riemann Festßchrift, Leipzig, 1909.

24) В «Погребальном антеме», «Антеме для убежища найденышей» («Foundling Anthem») и на некоторых страницах его последних произведений  — «Теодоре», «Иевфае».

25) Например, в кантате, озаглавленной «Отъезд из Рима» (Partenza di G. F. HÄndel, 1708).

26) См. у Кризандера и у Кокса (Сохе F. Anecdots of Haendel and Schmidt).

27) Особенно большую любовь он питал к сестре, умершей в 1718 году, и к матери, умершей в 1730 году. Позднее он перенес это чувство на дочь сестры, Иоганну Фридерику, урожденную Михаэльсен, которой завещал все состояние.

28) Основание госпиталей и благотворительных обществ. Это превосходное начинание, имевшее место в Англии, в середине XVIII века нашло особо усердную поддержку в Ирландии.

29) В «Musical Times» от 1 мая 1902 года можно найти много сведений и документов, относящихся к Foundling Hospital и к участию Генделя в его управлении.

30) Бесплатная больница, основанная в 1726 году шестью хирургами.

31) Он умер утром в святую субботу.

32)  Мэнуоринг .

33) Приведено Шельхером.

34) Письмо муниципалитету Вены от 1 февраля 1819 года.

35) Точно в тексте так «Когда бы вся мощь папизма поднялась против нас»

Сдается, Гендель сам был поражен этими строками Семь лет спустя, когда Англию наводнили папистские войска и армия претендента Карла Эдуарда доходила до ворот Лондона, Гендель, создавая «Ораторию на случай», этот великий эпический гимн, обращенный к отечеству, находившемуся в опасности и защищаемому Богом, повторил в третьей части этого произведения самые прекрасные страницы «Израиля».

36) Хор «Он увидел спавшего юношу».

37) Хоры «Но его слава вечна», чередующиеся с похоронными хорами: «Его тело ушло на покой в могилу» Мотив для них заимствован Генделем из мотета одного старого немецкого мастера XVI века, его однофамильца Хандля (Якоба Галлуса): «Ессе quomodo montur justus» Простого изменения ритма было достаточно, чтобы придать крылья старому хоралу и создать из него порыв экстаза, который вдруг прерывается от волнения, не в силах вылиться в словах. Восемь раз повторяется этот вскрик по ходу пьесы. [ "Галлус" - один из латинских вариантов фамилии композитора словенского происхождения Якоба Хандля или Хендля (Handl, HÄndl). Так же, как и фамилия Гендель (HÄndel), эта фамилия происходит от немецкого слова "Handel" ("торговля") — прим. ред. ]

38) Многие арии Ифизы построены на ритмах танцев: в первом акте «The smiling dawn» — на ритме бурре; во втором действии «Welcome as the cheerful Light» — на ритме гавота.

39) Можно в точности проследить за ухудшением болезни по автографу, факсимиле которого было издано Кризандером в большом собрании Брейткопфа в 1885 году. [ То есть в полном Собрании сочинений Г. Ф. Генделя под редакцией К. Ф. Кризандера, опубликованном в 1858-1902 годах издательством "Брейткопф и Гертель". — прим. ред. ]

40) Изменение настроения начинается во втором акте с крика ужаса, испускаемого Иевфаем, заметившим дочь, вышедшую ему навстречу. Сначала идет ряд скорбных арий Иевфая, потом квартет, в котором родители Ифизы соединяют свои стенания. На этот плач отвечает чистый голос Ифизы, утешающей родителей, — речитатив, от которого, кажется, должны разверзнуться небеса, а затем следует очень простая ария, полная мужественной покорности, скрывающей в глубине своей горе и страх. Волнение усиливается. Иевфай поет речитативную арию, напоминающую такие же арии Агамемнона в «Ифигении в Авлиде»; в конце рассказ прерывается, замедляется, слабеет от скорби и ужаса; некоторые фразы кажутся написанными Бетховеном. В заключение дается хор, во время работы над которым болезнь поразила Генделя.

Примечания редактора
i) 16 апреля 1746 года в битве близ северо-шотландского селения Куллоден английские войска разбили ополчение претендента на престол Карла-Эдуарда, вторжение которого, поддержанное Францией и отчасти шотландцами, вызвало у англичан волну национально-патриотического энтузиазма.

ii) Этим своеобразным вольтеровским определением автор очерка хотел, по-видимому, охарактеризовать сочетание в натуре Г. Ф. Генделя мощного жизнелюбия героя ренессансного сатирико-фантастического романа Франсуа Рабле с высокой героикой классицистской драматургии Пьера Корнеля.
По кн. Ромен Роллан. Музыкально-историческое наследие, т.3 - М.:Музыка, 1988



http://www.youtube.com/watch?v=jfVo17vP14c&feature=player_embedded#at=12
http://www.youtube.com/watch?v=lG6qx-CAIzA&feature=related
Ambrosian Singers, Menuhin Festival Orchestra & Yehudi Menuhin
http://www.youtube.com/watch?v=inyjlTsQd7Q






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"