В прошлые века Дон Жуан был единогласно признан великим обольстителем и бесстыдным соблазнителем. Судьба этого аморального типа была заранее предопределена, и никто его не пожалел, когда он был наказан карающей десницей Командора!
Пушкин, Байрон, Мольер и многие другие увлеченно описывали похождения этого неутомимого бабника, порхающего из одного супружеского гнезда в другое с единственной целью – насладиться, надругаться и, отряхнув перышки, отправиться на поиски следующей жертвы.
Ни у легкомысленных, ни у суровых не сквозило и тени сомнения в чистоте помыслов соблазненных Дон Жуаном прелестниц – все они нисколько не интересовались мужчинами, ни чужими, ни своими. Им были отвратительны радости секса – именно за это и ценили их мужья, удовлетворяющие свои низменные потребности у продажных женщин, недостойных уважения. Так, из века в век шагал по страницам очаровательный бесстыдник, оставляя на своем преступном пути растоптанные цветы и оскверненные супружеские постели.
Однако, добредя до наших дней, он угодил в объятия воинствующего феминизма, который потребовал для женщины равенства с мужчиной во всем – и в бизнесе, и в постели. Неожиданно выяснилось, что женщины сексуально озабочены ничуть не меньше, чем мужчины. И не знают удержу в стремлении свои эротические вожделения удовлетворить.
В свете этих откровений как-то невнятно замутился хрестоматийный образ соблазнителя Дон Жуана - может, это вовсе не он своих многочисленных дам соблазнял, а они его?
Ведь привычный образ безнравственного бабника был создан в те времена, когда женщины не смели рассказывать миру о своих желаниях и нуждах. Все писатели были мужчины, а если попадались женщины, то они, как Жорж Занд, прикрывались мужскими псевдонимами. Но к середине двадцатого века царство мужчин дало течь – по крайней мере, в христианском мире, и на литературные подмостки высыпала толпа пишущих женщин.
Они начали переписывать историю человечества с женской точки зрения, откровенно делясь с читателем своими эротическими фантазиями. Не осталось и тени от тех прелестных скромниц, которых совращал коварный Дон Жуан, - их место заняли похотливые амазонки, без стеснения затаскивающие в постель всех встречных-поперечных.
Русская литература, как обычно, слегка поотстала, стыдливо прикрываясь образами тургеневских девушек и бедных Лиз, пока Людмила Улицкая не создала в романе «Искренне ваш Шурик» совершено новый образ Дон Жуана.
Дон Жуан Улицкой вовсе не похотлив и уж никак не аморален – у него и мысли нет кого-то соблазнить и коварно покинуть. Напротив, он добросовестно служит утешителем полчища несчастных женщин, терзаемых непрестанным эротическим зудом.
Шурик мил, привлекателен и добр. Женщинам не требуется специального поощрения – они бросаются на него, как ночные бабочки на свет настольной лампы. Они мгновенно угадывают слабость Шурика и атакуют его сплоченным фронтом. И он не отказывает ни одной, ни пожилой художнице Матильде, ни калеке-начальнице Валерии, ни карлице Жанне. И со всеми у него получается,– его палочка выручалочка работает безотказно!
Шьет и перешивает свои жалкие одежки невзрачная Светлана, ловко заманивает его в свои сети колченогая красавица Валерия, пишет для него курсовые работы трудолюбивая киргизка Аля, плачет на его груди брошенная мужем пышнозадая Алла, и все это с одной-единственной целью – «запустить в действие его бесценное орудие».
Не похоть и не тщеславие навязывают Шурику его непрерывные амурные похождения, его приводит в действие чувство более властное - жалость, одна только жалость!
«Чувство горячей жалости, ...просто облило Шурика. А от жалости ко всему этому бедному, женскому, у него у самого внутри что-то твердело. Он давно уже догадывался, что это и есть главное чувство мужчины к женщине — жалость».
Господи, как они в нем нуждались, эти бедные женщины «заплаканные, все сплошь несчастные... С их бедными безутешными раковинами...»! Он просто обязан был всех их утешить и спасти!
«Шурик запер дверь, снял с неё трико и начал производить оздоровительную процедуру. Других средств в его арсенале не было, единственное, ему доступное, подействовало».
Так он стал целителем женских немощей и безудержных желаний:
«... она подняла к нему своё заплаканное лицо, шмыгнула носом. Жалость, опускаясь вниз, претерпевала какое-то тонкое и постепенное изменение, пока не превратилась во внятное желание, связанное с ее прозрачными слезами».
Шурик вовсе не соблазнитель. Ни одна из его пассий не ждет, пока он намекнет, что желает ее, - каждая целеустремленно заманивает его в свои жаждущие объятия, пользуясь мелкими хитростями и простейшими уловками, известными женщинам с начала веков:
«...она с вечера сказала себе: завтра у меня опять начнётся ангина… Он сразу же понял, какое именно лекарство ей нужно. Вынутая из свитерочка, шарфика и маечек, она оказалось ещё более жалостной в своей голубоватой гусиной коже, трогательно безгрудая, с белёсыми куриными перышками между ног...
Выполнив лечебную процедуру, он сходил в аптеку за полосканием и принёс ей три лимона из гастронома».
И даже воспитанница его матери, десятилетняя Мария, едва выбравшись из пеленок, еще неосознанно, но уже целеустремленно, принимается за выполнение главной женской задачи.
«Под утро ей опять стало хуже, начался сильный зуд, и Шурик взял её на руки. Она сказала:
- Давай, ты будешь меня чесать.
Она указывала пальцем, где больше всего чешется, и Шурик нежно почесывал ухо, плечо, спинку... а она, вцепившись … жаркими пальцами, тянула его руку под ситцевую рубашку, … чтобы он коснулся пальцами детской складочки».
И только однажды Шурик оказался не на высоте – когда ему подарили ночь любви с валютной проституткой, красавицей Эгле.
Конечно, не безнравственность профессии Эгле отвратила Шурика, а отсутствие в ней этой мучительной потребности в его непритязательном утешении.
Эпизод с Эгле подчеркивает исключительную моральную высоту образа созданного Улицкой Дон Жуана – он стремтся не совратить, а утешить. Его похождения – бескорыстное служение и благородная миссия! Стоит ему услышать женскую мольбу о помощи, как он спешит на призыв, вооруженный своей безотказной палочкой-выручалочкой.
Людмиле Улицкой удалось разрушить хрестоматийный образ, отработанный веками культурной традиции, и взамен ему предложить новый его вариант, полностью ему противоположный.
