№3/2, 2010 - О книгах и людях

Шуламит Шалит
«Самый сильный из поколенья»
(Борис Слуцкий, 1919 – 1986)



Он был похож только на самого себя. Еще на свои стихи. Или стихи – на него? На первый взгляд – простой, понятный, доступный. На второй – серьезный, жесткий, внимающий, все замечающий.

Надо думать, а не улыбаться,
Надо книжки трудные читать,
Надо проверять – и ушибаться,
Мнения не слишком почитать.

Мелкие пожизненные хлопоты
По добыче славы и деньжат
К жизненному опыту
Не принадлежат.


Сказал как будто все, но не договорил. Устанавливал стих как мину, взрывайте сами. Думайте! Многие любили его за то же, за что другие едва терпели. Или завидовали. За честность, за цельность, за совесть. За то, что был настоящий. С ним рядом трудно было кривить душой. Взрезал себя сам и вырезал, что в себе не любил, чем гордиться не мог.

Где-то струсил. Когда – не помню.
Этот случай во мне живет.

Он не должен был выступать на писательском собрании, где обсуждали и осудили Бориса Пастернака в связи с выходом за рубежом "Доктора Живаго" и после присуждения ему Нобелевской премии. Как хотелось бы обойти этот горький факт в биографии Слуцкого, оставить его без внимания, но очень уж трагически он обернулся для самого поэта. Об этом рассказал покойный Семен Липкин, переводчик и хороший, но долго не печатавшийся поэт в книге "Квадрига" (М., 1997. С. 506 – 512).

Именно Слуцкий, их связывала и большая личная дружба, помог ему, 56-летнему, издать в 1967 году первую книгу стихов "Очевидец"... А в тот день Липкин, как и другие, "считавшие себя порядочными людьми", на собрание не пошел, сказался больным. А вечером он узнал по телефону, что на собрании выступил Слуцкий. Через несколько дней тот пришел к нему без звонка. "Он был небрит, его обычно бесстрастное, командирское лицо налилось краской... " Защищался и оправдывался "зло, как ребенок", пишет Липкин. Напомню, что осуждал Слуцкий не Пастернака, а Шведскую академию: Толстому, мол, Льву Николаевичу, Нобелевской премии не дали, а Пастернаку – дали. Несправедливо! И вообще он Пастернака не любит. Суть была не в словах, а в самом факте участия в позорном судилище. Позднее Слуцкий напишет: "Уменья нет сослаться на болезнь, / таланту нет не оказаться дома. / Приходится, перекрестившись, лезть / в такую грязь, где не бывать другому". Близкие друзья отвернулись. Все обдумав, осознав, назовет свой поступок позорным.

Где-то струсил. Когда – не помню.
Этот случай во мне живет.
А в Японии, на Ниппоне,
В этом случае бьют в живот.

Бьют в себя мечами короткими,
Проявляя покорность судьбе,
Не прощают, что были робкими,
Никому. Даже себе.

Где-то струсил. И этот случай,
Как его там ни назови,
Солью самою злой, колючей
Оседает в моей крови.

Солит мысли мои, поступки,
Вместе, рядом ест и пьет
И подрагивает, и постукивает,
И покоя мне не дает.

Прошедший войну "от звонка до звонка", награжденный тремя боевыми орденами, в том числе болгарским орденом "За храбрость", он струсил, да еще не на фронте, а в мирное время. Он страдал, болел, безжалостно себя осудил...
Мы верили ему, когда он говорил "от имени России", поверили и когда признался, что созрел "прозреть в себе еврея".
Евреи выделяли Слуцкого ... за редкую смелость выступать в их защиту. В защиту своего несправедливо унижаемого и обижаемого народа. Не было другого такого поэта, который бы еще в 1941 году написал: "Убьют меня – скажут – чудак был еврей! / А струшу – скажут – норма... " Или: "Я снова услышу погромный вой / О том, кем Россия продана". Привязанность к своим корням, своему происхождению у других была, может быть, даже сильнее. Рискну сказать, что не национальное самосознание, не еврейство Слуцкого послужили главным толчком к написанию стихов против антисемитов, а его культурные и нравственные ориентиры. Антисемитизм позорит человечество. Сердце и мозг его не переносили несправедливости. О разгуле антисемитских гонений его стихотворение "В январе":

Я кипел тяжело и смрадно.
Словно черный асфальт в котле.
Было стыдно. Было срамно.
Было тошно ходить по земле.
Было тошно ездить в трамвае.
Все казалось: билет отрывая,
Или сдачу передавая,
Или просто проход давая
И плечами задевая,
Все глядят с молчаливой злобой
И твоих оправданий ждут...

Глотать оскорбления в адрес евреев и продолжать тихонечко жить в страхе? Он так не мог. Он ведь был политрук, первым поднимавшийся в атаку, и после войны он, тогда единственный! – возвысил голос, подставляя свою грудь, свою жизнь.

Другие поэты, в частности, его друзья-фронтовики говорили то же, возмущались не меньше, но укромно, тет-а-тет или на кухне, в тесном еврейском кругу. Они точно знали, что такие стихи опасны, в один миг сломают биографию. Архивы разобраны. Найдите еврейскую тему в стихах Самойлова, Левитанского? ... Слуцкий понимал, что опасно затрагивать темы запретные, и что глупость – лезть на рожон, но и не идти напролом не мог. Сжимал ли он при этом кулаки, как преодолевал страх, как спал по ночам, не знаю, но произносил:

А нам, евреям, повезло.
Не прячась под фальшивым флагом,
На нас без маски лезло зло.
Оно не притворялось благом.
Еще не начинались споры
В торжественно глухой стране.
А мы – припертые к стене –
В ней точку обрели опоры.

Развернутый комментарий к "злу под маской и без маски", когда мы были "приперты к стене", может дать каждый, сохранивший память. Мы этих стихов в той России не знали, но поэт писал о нас. "Требую у жизни совсем немного – / только свободы".
... У Бориса Слуцкого, прижизненно и пожизненно приписанного к поколению русских поэтов военных лет, множество стихов на еврейскую тему, причем некоторые десятилетиями ходили по рукам безымянными. О евреях на войне и об антисемитизме он написал и в прозе, да никто не печатал. Можно ли поэтому называть Слуцкого еврейским поэтом? Я не рискну. Да, идиш он понимал, правда, украинским и немецким владел лучше, а из иврита знал отдельные слова и выражения. ... Он не был еврейским поэтом, но он был достойным сыном еврейского народа: с нежностью и болью писал о закате еврейского местечка, оставил свой реквием по погибшим в большой Катастрофе, дал смелый отпор антисемитам.
... Стихи и проза Бориса Слуцкого на еврейскую тему впервые собраны под одной обложкой Петром Залмановичем Гореликом – другом Слуцкого со времен его харьковской юности, полковником в отставке, кандидатом военных наук.
Сборник "Теперь Освенцим часто снится мне...", составленный П. Гореликом, с его же вступительной статьей и комментариями, вышедший в Санкт-Петербурге в 1999 году, издать было трудно, а сейчас достать практически невозможно.

...
Созреваю или старею –
Прозреваю в себе еврея.
Я-то думал, что я пробился.
Я-то думал, что я прорвался.
Не пробился я, а разбился,
Не прорвался я, а сорвался.
Я, шагнувший ногою одною
То ли в подданство,
То ли в гражданство,
Возвращаюсь в безродье родное,
Возвращаюсь из точки в пространство.

Обходить еврейскую тему в творчестве, в самой жизненной философии Слуцкого после таких стихов, казалось бы, невозможно. А ведь обходят. И это после того, что почти все, писанное в стол, ходившее по рукам и до чужих рук не дошедшее, любовно издано верным другом Юрием Леонардовичем Болдыревым. Саратовский филолог, вдумчивый, интеллигентный, в высшей степени благородный человек, он давно уже следил за творчеством Слуцкого, любил его. И придя к Слуцкому в труднейшую пору депрессии после смерти любимой жены Тани в 1977 году, он оставался с ним до конца. Все последние девять лет Слуцкий болел. ... Юрий Леонардович, не давая никаких интервью, почти неизвестный в литературных кругах, годами разбирал огромный архив поэта, его рабочие тетради и с удивлением обнаружил массу неопубликованного. Он пережил любимого поэта и человека всего на семь лет и заслуженно похоронен рядом, в одной с ним ограде. Но он успел главное: разобрать архив, подготовить и издать новые книги, снабдить их предисловиями и комментариями.
...

Слуцкий родился в 1919 году в небольшом украинском городке Славянске. В Харьков семья переехала, когда мальчику было три года. ("В эпоху НЭП'а, в дни его разгара, / я рос и вырос на краю базара"). Горелик пишет: "Для детей улицы, для детей городской бедноты... Борис был маленьким чудом из другой жизни". Почему? Он был невероятно начитан и охотно рассказывал о прочитанном. Через десятки лет его фантастическая начитанность поразит Илью Эренбурга. Раньше никогда не писали так много и подробно о личности Бориса Слуцкого, как в последние годы. Благодаря этому мы многое узнали о его жизни, семье.

Отец, Абрам Наумович, был человек малообразованный, грубоватый, правда, не без чувства юмора. Но про деда, учившего детей русскому языку, Слуцкий говорил с большим пиететом. А мать, Александра Абрамовна, преподавала музыку. О его детстве рассказали родные: о ранней тяге к чтению, об открытии мира поэзии, и сам он – в стихах.

...Мать, бывало, на булку дает мне пятак,
А позднее – и два пятака.
Я терпел до обеда и завтракал – т а к,
Покупая книжонки с лотка...
Полки в булочных часто бывали пусты,
А в читальнях ломились они
От стиха,
от безмерной его красоты.
Я в читальнях просиживал дни.
Весь квартал наш
меня сумасшедшим считал,
Потому что стихи на ходу я творил,
А потом на ходу, с выраженьем, читал,
А потом сам себе: "Хорошо!" – говорил...

Послушный еврейский мальчик, он для мамы поступил в Музыкальную школу имени Бетховена в Харькове. "Я был бездарен, весел и умен, / И потому я знал, что я – бездарен". Его отчисляли. Но приходила мать: "Она меня за шиворот хватала / И в школу шла, размахивая мной". А для папы, хотя и сам, и все, близко знавшие его, понимали, что его призвание – поэзия, поступил в юридический институт, правда, уже в Москве.
...
В первую же летнюю сессию на юридическом, в 1938 году, он решил параллельно учиться в ИФЛИ (Институт философии, литературы и истории). А через год, по рекомендации Павла Антокольского, поступил сразу на третий курс Литературного института. Занимался в семинаре Ильи Сельвинского вместе с Павлом Коганом, Давидом Самойловым (тогда Кауфманом), Михаилом Львовским и другими талантливыми поэтами. В 1941 году ушел на войну. Одним из первых. Был тяжело ранен, контужен. С тех пор – мучительные головные боли. Валялся по госпиталям, но возвращался в строй. "Жизни, смерти, счастья, боли / Я не понял бы вполне, / если б не учеба в поле – / не уроки на войне. / Объяснила, вразумила, / Словно за руку взяла, / И по самой сути мира, / По разрезу провела". Был следователем дивизионной прокуратуры, мучительная должность: "Кто они, мои четыре пуда / мяса, чтоб судить чужое мясо? / Больше никого судить не буду. / Хорошо быть не вождем, а массой... " В 1942 году – политрук, замкомбата. С 43-го, оценив его эрудицию, знание немецкого, начальство отправляет его на агитацию среди войск противника. Он все время на передовой. И после войны его еще не сразу демобилизовали. Его военные дороги пролегли через Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию, Австрию. Об этом у него много стихов. Заметим только, что в отличие от других своих сверстников и современников, будучи в этих европейских странах, Слуцкий получил возможность читать то, что в СССР уже давно было запрещено – литературу русской эмиграции. Тогда-то, еще в армии, не написав за войну ни одного стихотворения, он пишет прозу – "Записки о войне", в частности, об евреях на фронте, в оккупированной Восточной Европе и особенно впечатливший меня "Рассказ еврея Гершельмана". Талант и личность Слуцкого открываются нам с новой, незнакомой стороны. Читая снова, после этой прозы, стихи Слуцкого о войне, понимаешь, что многие темы, детали, ситуации перешли в них прямо оттуда. Но об этом надо писать отдельно.

Хочу описывать зверей,
Хочу живописать дубы,
Не ведать и не знать дабы,
Еврей сей дуб иль не еврей...

Мы говорили о том, что Борис Слуцкий не прятал от страха свое еврейство подальше, как многие другие, а настойчиво, возможно, и не без страха, декларировал его. Это вызывало и вызывает не только уважение, но и, в какой-то мере, удивление – сфера его интересов лежала как будто бы в стороне от еврейской – и языковой, и житейской, и литературной среды. Он не держался, скажем так, еврейской массы, как писавшие на еврейском языке. Но в нем еврейское было любимо. Больно. Близко. Да, он пропел свой гимн мужеству российского солдата, оплакал погибших ("Лежит солдат – в крови лежит, в большой, / А жаловаться ни на что не хочет. ), как старший брат сочувствовал нелегкой юности девчонок ("Слишком тяжко даются вам войны") и мальчишек ("И отдали отечеству / Не злато-серебро – / Единственное детство, / Все свое добро"). Не по лживым учебникам истории, а по стихам Слуцкого можно было изучать хронику советской жизни за полстолетия ("Даже если стихи слагаю, / Все равно – всегда между строк / Я историю излагаю... "). Но, повторю вслед за Давидом Иоффе, приславшим мне "еврейский" сборник стихов и прозы Слуцкого: "как человек и как поэт Борис Слуцкий прошел тот же путь, что и большая часть советского еврейства рождения 20 – 30-х годов XX века – от советского (русского) интернационализма, исповедуемого очень искренне, ... до еврейской национальной идеологии". Медленно, но верно он шел от русского советского менталитета к еврейскому. Излагая историю своего времени, Слуцкий подробно отобразил и нашу в ней еврейскую судьбу. И конец местечка ("Черта под чертою. / Пропала оседлость: / шальное богатство, веселая бедность"), и гибель своих родных ("Как убивали мою бабку? / Мою бабку убивали так... / Юные немцы и полицаи / бодро теснили старух, стариков / и повели, котелками бряцая, / за город повели, далеко. / А бабка, маленькая, словно атом, семидесятилетняя бабка моя, / крыла немцев, / ругала матом, / кричала немцам о том, где я. / Она кричала: – Мой внук на фронте, / вы только посмейте, только троньте!.. "). Но не только его бабушка Циля погибла, погиб народ, погиб его язык ("Я освобождал Украину, / шел через еврейские деревни. / Идиш, их язык – давно руина. / Вымер он и года три как древний. / Нет, не вымер – вырезан и выжжен".) А после войны? Когда фронтовику еще в диковинку казалось, что не принят на работу "по пятому пункту": "Не понравился, не показался - / в общем, не подошел, не дорос". А потом более отчетливо: "Да, в угол был я загнан... " Это не только личная беда, это общая еврейская судьба. И вот ведь странно: даже его стихи, где о евреях, казалось бы, нет ни слова, воспринимаются нами как еврейские. Полукровки могут быть и русско-татарские и какие угодно, но, читая стихотворение с тем же названием, мы не сомневаемся, о ком речь: "Что ж вам делать в этом море гнева, / Как вам быть в жестокой перекройке? / Взвешенные меж земли и неба, / Смешанные крови. Полукровки". Или стихотворение "Хозяин": "Таких, как я, хозяева не любят".

Недавнему фронтовику Слуцкому невероятно трудно жилось после войны: без постоянной работы, без постоянного жилья – быт бедный и неустроенный. "Когда мы вернулись с войны, / я понял, что мы не нужны". Подумать только, что целых двенадцать послевоенных лет он, сложившийся поэт, не мог напечатать своей первой книги. Впрочем, он не зацикливался на своих еврейских бедах. Всегда был окружен молодыми поэтами, видевшими в нем неформального лидера. Зарабатывал рецензиями, композициями на радио, переводил стихи. Петр Горелик вспоминает рассказ Слуцкого, исполненный грусти и иронии. Он познакомился с девушкой. Та рассказала маме, что встретила интересного человека. "А кто он такой? – Никто. – Где работает? – Нигде. – Где живет? – Нигде". И так было долгие годы со дня мобилизации. Но какая глубинная внутренняя работа при этом свершалась. Когда Слуцкий писал "Надо думать, а не улыбаться", он прежде всего говорил это себе. Он думал. Объем невидимой работы был колоссален. Трагическим, постепенным и бесповоротным, за несколько лет до официального развенчания культа личности Сталина, было развенчание его самим поэтом, прежде всего для самого себя: "Мы все ходили под богом. / У бога под самым боком..." ("Бог"). Или упомянутое стихотворение "Хозяин": "А мой хозяин не любил меня – / Не знал меня, не слышал и не видел, / А все-таки боялся как огня, / И сумрачно, угрюмо ненавидел. / Когда меня он плакать заставлял, / Ему казалось: я притворно плачу. / Когда пред ним я голову склонял, / Ему казалось: я усмешку прячу. / А я всю жизнь работал на него... " Когда Ахматову убеждали не показывать редакторам своей поэмы "Реквием", предостерегая от последствий, она утверждала, что стихи Бориса Слуцкого о Сталине гораздо сильнее разят сталинскую Россию, чем ее "Реквием". Речь шла именно о стихотворениях "Бог" и "Хозяин"…
… Многие страницы исписали литературоведы, чтобы разобраться и объяснить нам сущность творческой и человеческой судьбы Слуцкого. Многие поэты посвящали и посвящают свои стихи Борису Слуцкому. Юлия Друнина сказала о нем короче и точнее всех, странно, что никто не подумал выбить эти слова на памятнике Поэту: "Сам себя присудил к забвенью, / Стиснул зубы и замолчал / Самый сильный из поколенья / Гуманистов - однополчан

Опубликовано в сокращении.
Полностью текст можно прочесть здесь:
http://berkovich-zametki.com/2005/Starina/Nomer6/Shalit1.htm


>>> все работы aвтора здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"