№7/1, 2010 - 2.07.1925 родился Марк Азов - драматург, прозаик, поэт, сценарист, сатирик и юморист
Михаил Лезинский
Серьёзная дама по имени Жизнь пишет предисловие к книге Марка Азова "И смех, и проза, и любовь": "... Я все годы была с тобой, ты это знаешь. Даже распоследняя "халтура" писана кровью сердца. Особенно трудно было ужимать любой сюжет до анекдота. Но вот ты уже вошёл во вкус: всё, что мы с тобой натворили и сотворили, нажили и пережили, ты ужал вот до этой книжицы из трёх частей: И смех, и проза, и любовь. А что ещё было, если оглянуться? Есть такая заморочка: "Крокодил от хвоста до головы короче, чем от головы до хвоста". А тут заморочки нет: жизнь от начала до конца представляется куда длиннее, чем смотришь с конца. Уж я-то знаю!" И подпись: "Твоя единственная жизнь".
О ТОМ САМОМ МАРКЕ АЗОВЕ
На одном из литературных семинаров, что проходят чуть ли не каждый год в одном из израильских киббуцев, наслушавшись под самую завязку умных речей наших же товарищей по литцеху, ждём-не дождёмся когда наступит ночь, а с нею и ночные бдения.
Под бутылочку, которую припас Гриша Фридберг, под гитарочку и песни талантливых Дани Мирошенского и Бори Рабкина, под баечки Марка Азова - на ночные посиделки собираются, как талантливая молодёжь, так и талантливые старики. "Нет большей роскоши на свете, чем роскошь человеческого общения", - вот девиз недосыпов.
Я сговорился с Марком Азовым, что он встретит меня ровно в час ночи у того здания, в котором я поселился.
Но, когда я вышел в условленное время в ночь, подслеповато прищурился, и понял, что маячившая фигура у моей двери - не Азов, а Марьян Беленький, тоже для Израиля фигура знаковая, но не мой Марк.
- Марьян, - спросил я, - ты случайно Азова не встречал около моей двери?
Марьяма надо было видеть в эту минуту! Это напомнило мне картину, никак не могу вспомнить фамилию художника, - а картина тут же всплыла в сознании! Ну, та самая, на которой благородная русская гончая застыла перед деревом, из ветвей которого, вот-вот должна была вылететь птица. И охотник, подняв к небу, ствол, вот-вот бабахнет по ней - только перья полетят!
- Как, - воскликнул Марьян, это тот самый Азов, который классик? Он - жив!?.
И столько в этом "он жив?" было изумления и восторга, что я даже на секундочку усомнился - действительно, тот ли?!
- Два часа тому назад был жив!
- Познакомь!.. Я на его пластинках, на которых Райкин записан, подрастал и чуть ли не с пеленок заучил наизусть азовские, то бишь райкинские монологи и сценки... Нет, ты меня разыгрываешь, ты уверен что это ... тот Азов...Ты уверен?..
- Более чем!
И в темноте, когда нас осветил азовский фонарь, я увидел с радостный блеск марьяновских глаз - так может радоваться только по-настоящему Талантливый человек при виде другого, ещё более Талантливого собрата по перу ...
Много хороших слов написал Марк Азов "за жизнь", а с точки зрения литературы - это именно тот случай, когда "колиКчество слов переходит в "каКчество".
Заковыченное слово из бессмертных райкинских интермедий, автором которых и был Марк Азов - Марк Айзенштадт.
На этих интернетовских страницах мне ещё предстоит "открыть полного" Марка Азова, а сейчас из неопубликованного - стихи довоенных и фронтовых лет, которые никогда и ни при какой погоде он не печатал.
Стихи, написанные давным-давно, молодым человеком и молодым фронтовым офицером. Подготавливая к изданию своё "ИЗБРАННОЕ", Марк намеревался их включить в свою книгу. Но, когда вышел сигнальный номер, я не нашёл в них этих стихотворений - в толстющем томе "ИЗБРАННОГО" для них не нашлось места.
Я спросил:
- Марк, ты пожертвовал хорошим во имя лучшего?
- Нет! Если и есть в них что-то хорошее, так это даты.
Я согласился - сейчас пишут лучше, но... это стихи Мастера, так много сделавшего для кино, сцены и литературы и ещё кое для чего: львиная доля "народных" анекдотов о Рабиновиче, написана им, о котором в будущем будут писать книги и собирать по крупицам всё, что он написал. Доберутся и до нашего сайта и прочтут - стихи с датами!
* * *
Я по жизни прошел немного,
Не изведал пинков и ударов,
Но судьба мне готовит дорогу
Непонятных тяжелых кошмаров.
В книге жизни чисты страницы,
Но рассудок уже исковеркало.
Я гляжу сквозь пустые глазницы
В запыленное, мутное зеркало.
Это мыслей обрывки рваные,
Искаженные и непонятные,
И виденья какие-то странные:
Перевернутые и обратные.
Вижу дыма клубы сизоватые,
А под ними змеится улица,
Поднимает мосты горбатые
И коробится и сутулится.
Чьи-то страхи чужие вмешаны
И вопросы свои нерешенные.
В галерее теней повешенных
Силуэты скользят казненные.
Привидения с серыми лицами
Переходят мосты горбатые.
Над домов тяжелыми шпицами
Неподвижно торчат распятые...
Если ты меня понимаешь
И не надо будить тебя,
Ты увидишь и сразу узнаешь
В этих трупах меня и себя.
Ты узнаешь улицу эту
И увидишь, что в ней живешь.
Ты поверишь, что выхода нету,
И его никогда не найдешь...
Так зачем же она сутулится,
Поднимает мосты горбатые?
И куда нас ведет эта улица?
И куда заведет, распроклятая?!..
1941 год
* * *
Все тот же остров,
На камнях мшистых
Голые сосны торчат, как пики,
Все тот же луч луны серебристый,
Все та же команда:
"Самый тихий"
Все тот же рейс, один, неизменный,
И так всегда: с волнами не споря,
По лунной дорожке корабль пленный
Меряет долю огромного моря.
Все тот же груз, и все тот же остров,
И море, пахнущее пивною.
И все понятно и очень просто.
А мне мечталось совсем иное...
Парус, косо повисший в крене,
Крики "Земля!" в незнакомых водах:,
Белый корабль в ноздреватой пене,
Идущий навстречу любым непогодам...
В обжитом кубрике пахнет солью,
И волны о стенки стучат неустанно.
Когда защемит неизъявленной болью,
Дышу через люк, улыбаясь, как пьяный.
Меня капитан к рулю не пускает,
Коричневый лоб недоверчиво хмуря.
Я знаю, что я ничего не узнаю,
Вовек не увижу ни солнца, но бури.
Меня похоронят на камнях мшистых,
Где голые сосны торчат, как пики.
Корабль уйдет путем серебристым
По той же команде:
"Самый тихий!
1941 год
* * *
Чей-то плач и гармошка, и ропот колес,
Тихий шорох дождя за окном,
И тоска на плечах, и гудит паровоз
Бесконечным тоскливым гудком.
Убегает назад грязный брошенный мир,
С рваным дымом и мутной тоской ...
Под ветлою краюху жует дезертир,
Мокрый хлеб прикрывая рукой...
Не облапила нас гробовая гроза,
Наши души еще не грубы,
А дорожная дрожь залепляет глаза
И угрюмо колышет чубы.
Ты, Россия, к вокзалу меня подвела,
Помахала костлявой рукой,
Ты овчинным туманом своим облекла
И своей изжевала тоской .
А в дверях часовые не спят у штыков,
Но не знают, кого убивать.
Мы погибнем, Россия, а ты без сынков
Где приклонишься, нищенка-мать?
Чей-то плач и гармошка, и ропот колес,
Тихий шорох дождя за окном,
И тоска на плечах, и гудит паровоз
Бесконечным тоскливым гудком
1942 год
* * *
Визг колесный на уклоне.
Застывает переезд:
Приседающие кони,
И хвосты - из задних мест.
Неустанно, горько, жарко,
Перегарный жар струя,
Что ты смотришь, санитарка,
Подчиненная моя?
Льется песни хор хмельной,
Сотрясающий вагон,
Бьется в кружке жестяной
Неподдельный самогон...
Все забыто, шито-крыто,
Вся страна пьяным пьяна...
И поэзия убита,
И окончилась война.
1945 год
* * *
КАМБАЛ
Это мой конь, худой и понурый,
Досель неизвестной породы.
Один лишь глаз и на ребрах шкура -
Рыба мужского рода.
Один знаток, разобравшись и поняв,
Конской науке верен,
Сказал, что бывают кровные кони,
А ваш - малокровный мерин.
Затем, извинившись улыбкой умильной,
Засунул градусник глубже под хвост
И сделал вывод: " Медицина бессильна.
Спасителен только овес".
Я сам нуждаюсь в каше овсяной,
Да хоть бы и без заправки,
Я сам шатаюсь, от солнца пьяный,
Как лошадь на тощей травке.
Я слез не выдал. Разбитый, но гордый,
Я наш приговор прослушал...
А Камбал, приблизив горячую морду,
Сказал :
- Не горюй, Маркуша!
Бежим, мой товарищ, туда, брат, туда,
Где высится сочного сена скирда.
Где нет ни побоев, ни брани, ни слез,
Где, словно песок, золотится овес.
Где нет ни вожжей, ни седелок, ни шлей,
Где нет ни ездовых, ни пут, ни цепей.
1945 год
* * *
ОСТРОВА
Я хотел увидеть в океане
За лиловой сеткою дождей
Острова Несбывшихся Желаний,
Острова Невстреченных Людей.
Там не надо хлеба и одежды,
Но зато для жизни там нужны
Наши ненадежные надежды,
Наши не приснившиеся сны.
Там живут не жившие на свете,
Потому они так далеки,
Наши не родившиеся дети,
Наши не прозревшие щенки.
Пароходы роются в тумане,
И гудки бессильны, как слова...
Острова не только в океане,
Мы с тобою - тоже острова.
1946 год
Когда писались эти слова, книги ещё не было И вот она передо мною - добротный четырёхсотстраничный том "Избранного" под шикарным названием " И СМЕХ, И ПРОЗА, И ЛЮБОВЬ ", с надписью, лестной для меня.
- Марк! Обещай мне, что первую презентацию ты проведёшь в Хайфе?
- Согласен, - ответил Марк, - договаривайся, Михась...
Книжний магазин "КОЛИЗЕЙ", что в Хайфе - притягательная площадка для многих поэтов и прозаиков, как живущих в Израиле, так и залётных из бывшего Советского Союза, но предоставляют её не всем, а лучшим из лучших.
И, когда я сказал Мише Гольдбергу, директору "КОЛИЗЕЯ" - между прочим, моему земляку-севастопольцу! - что неплохо бы было, чтобы у него выступил и мой товарищ, тот несколько замялся, но, когда услышал, о ком я ходатайствую, воскликнул:
- Какие разговоры могут быть! В любое удобное для него время! Да было б тебе известно, я Марка Азова очень даже хорошо помню - ещё с райкинских времён ! Так что - зелёная ему улица...
А потом появилось объявление в витрине "КОЛИЗЕЯ" и объявления по радио...
А потом... потом пошёл дождь!..
"Сорвалось выступление"! - подумал я и ...ошибся!
Уютный верхний зал "Колизея", где обычно проходят выставки художников, был полон... Пришли не только из хайфочане, но и приехали из многих других городов.. Ни расстояние, ни дождь не помешали!
И - Марк Азов был в ударе! Выступил старейшина сатирического, юмористического и трагикомического цеха (в театре "ГАЛИЛЕЯ" несколько месяцев тому назад была поставлена заключительная пьеса его трилогии "ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ СОДОМА" ) седобородый Марк Азов.
Действительно, все нюансы написанной им книги присутствовали в его выступлении - и смех, и проза, и любовь! И были встречены смехом, слезами и аплодисментами.
А когда Марк Азов, - он же действующий актёр театра из Нацерет-Иллита! - привесил себе жирный, красно-чёрный нос-картошку и начал читать свои юмористические рассказы, и те, что впервые прозвучали из уст Аркадия Райкина и написанные недавно, зал просто взорвался аплодисментами.
Но пора заканчивать свой рассказ на мажорной ноте. То есть песней Дана Мирошенского, которую он посвятил своему старшему другу Марку Азову. Тому самому, которого любим мы все, собравшиеся в зале "КОЛИЗЕЯ", тому, кого любил Аркадий Райкин и множество женщин...
Если вы не верите,
Что весело в Нацерете
Зачем вы приезжали из дали?
Хочу сказать я сразу вам,
Что вместе с Марком Азовым
Мы жизнь свою до смеха довели...
Вот так я и закончу свой рассказ о друге моём Марке Азове.
Счастья тебе, Марк и... новых книг!
