№2/1, 2012 - 5 февраля Марии Каменкович (Трофимчик), безвременно ушедшей поэту, критику, переводчику исполнилось бы всего 50 лет
Римма Запесоцкая Мария Каменкович, какой я ее знаю
Путь в небеса не отягчен возвратом... Но время с местом помнят всё, что было... Мария Каменкович
Через 20 лет мы снова познакомились, на этот раз по-настоящему. Это было на Новый 2003 год, в баварском городе Регенсбурге, у входа в храм.
В первый раз я увидела Машу Трофимчик в январе 1983-го, в ленинградском Дворце молодежи, в студии поэтического перевода, которую вел В.Топоров. Стройная девушка с симпатичным и серьезным лицом и с длинными вьющимися золотистыми волосами невольно обращала на себя внимание: она была нестандартная – словно не из нашего времени. Я запомнила ее облик и то, что она переводила Блейка.
И вот Германия, старинный город на Дунае Регенсбург (его крепостные стены существовали уже при римлянах). Я гостила там у своей подруги, которая была с Марией знакома. И когда мы встретились, у меня с Машей как-то легко завязался разговор. Она тут же пригласила меня в гости и, буквально настояв на немедленной реализации своего приглашения, повезла к себе: как видно, хотела не откладывая продолжить наш разговор. Вероятно, ей не хватало общения, а я была одновременно и старой, и новой знакомой – свежим человеком, с которым можно было о многом поговорить. Она жадно меня расспрашивала, и мы, перескакивая с темы на тему, говорили о литературе и о наших творческих планах, вспоминали общих знакомых, которых оказалось у нас довольно много. Это и немудрено: хоть я и старше ее на полпоколения, но ходили мы теми же маршрутами, работали в тех же издательствах: допожарном «Северо-Западе» и послепожарной «Азбуке». Я видела Машу в «Северо-Западе» в 1992 году, незадолго до того, как огонь уничтожил помещение издательства вместе со всеми внутренностями питерского Дома писателя. Она тогда начала делать полный комментированный перевод «Властелина колец» Д.Р.Р.Толкина, и работа эта продолжалась многие годы.
Внешне Мария, конечно, изменилась: исчез золотистый оттенок волос, а на лице ее с обострившимися чертами отпечаталось пережитое страдание.
О своей болезни Маша заговорила сама. До этого я знала только, что она перенесла тяжелую операцию на мозге. И вот Маша еще по дороге сообщила мне, что, как ей кажется, она совсем поправилась. Ведь после операции прошло уже семь лет, и она чувствует себя неплохо. Но даже если болезнь вернется, эти семь лет ей удалось прожить полноценно и многое сделать. И всё это она говорила с улыбкой. И о том говорила, как благодарна Всевышнему за это чудо, а Германии - за хорошее лечение. И в этих ее словах, и в интонации было такое смирение перед Волей Божьей и такое внутреннее достоинство...
Я узнала, что у Марии замечательная семья: муж Валерий, близкий по духу человек, и двое сыновей: Карик и Даня. В тот же день я увидела всех ее домочадцев: Валерия, Карика, подростка с незаурядными музыкальными способностями, и Даню, умненького и чрезвычайно подвижного пятилетнего малыша. Вообще же он ни на минуту не давал забыть о своем присутствии: перебивая наш разговор, задавал множество вопросов, всячески требовал внимания. Маша при этом не выказала никакого раздражения, ни разу не сделала ребенку замечания и в ответ на все его выходки только улыбалась. Было видно, как она любит своего малыша и гордится им. Она мне даже сказала, что ей прислали для лечения некую живительнуюиродительную лекарственную травку, от которой и получился такой чудесный мальчик.
И то, что Маша родила ребенка после такой операции, и то, как она говорила о своей болезни и как держалась, и то, что продолжала писать и стихи, и эссе, и статьи, и еще переводить и редактировать тексты – всё это произвело на меня соответствующее впечатление. Я увидела сильного и в то же время хрупкого и ранимого творческого человека. Творенье Божье и творца в одном лице.
Мария творила не только литературу, но и мир вокруг себя. Вся обстановка ее дома, немного богемная, носила отпечаток ее яркой индивидуальности. А еще ей удавалось благотворно влиять на судьбы человеческие, а значит, в какой-то мере соучаствовать в сотворении этих судеб. Людей с общими интересами Маша знакомила и радовалась их плодотворному общению. Думаю, многие благодарны ей за это. Мое сотрудничество с Борисом Марковским, главным редактором литературно-художественного журнала «Крещатик» (где Маша печаталась и одно время была членом редколлегии), тоже началось с ее рекомендации. Благодаря этому появились у меня новые знакомые, общением с которыми я дорожу. А в начале этой цепочки была Мария, ее горячее желание свести людей, необходимых, на ее взгляд, друг другу.
Когда в тот раз, у нее дома, речь зашла о Вячеславе Иванове (Маша написала о нем статью и даже участвовала в проходившей в Риме международной Ивановской конференции), я рассказала ей о своей хорошей знакомой из Тамбова, Светлане Ф., серьезно занимающейся творчеством Иванова и работающей уже над докторской диссертацией, но не имеющей достаточных научных контактов. Маша сразу же загорелась идеей познакомить Светлану с хранителем архива Иванова в Риме, которого она хорошо знала. И слово у нее не разошлось с делом. Хотя здоровье ее стало резко ухудшаться из-за рецидива болезни, Маша начала осуществлять задуманное. Летом 2004 года эти два специалиста по Иванову наконец встретились, и у Светланы появились хорошие перспективы для продолжения работы. И это стало возможным благодаря творящей добро воле Марии Каменкович, уже стоявшей на переходе в иное измерение.
В тот, первый, раз мы говорили в основном о литературе. Маша показала изданные тома «Властелина колец»; этот, по сути академический, перевод она делала совместно со своим мужем Валерием Каменковичем. В связи с этим она упомянула, что сохранила свою девичью фамилию - Трофимчик, а Каменкович - ее литературный псевдоним.
Потом Мария дала мне посмотреть сборник (который издала наша общая знакомая), где были напечатаны мои стихи, и в одном из них я увидела грубую опечатку, искажающую смысл стихотворения. Я расстроилась, конечно, даже хотела в связи с этим что-то предпринять, но Маша отсоветовала. Она лучше меня знала литературную кухню, всю эту грызню и возню, и старалась держаться от всего этого подальше.
На прощание Мария подарила мне свою вторую книгу стихов «Михайловский замок», дала интересующие меня тексты. Расстались мы в тот раз, как говорится, на полуслове, не договорив, и после этого начался у нас период переписки (в основном по электронной почте) и телефонного общения.
По телефону мы обычно говорили о наших актуальных литературных и редакторских делах, но иногда обсуждали и дела давно минувших дней, свидетелями или участниками которых были. Как-то раз мы с Машей даже коснулись темы, задевающей ее авторское самолюбие, но я расскажу об этом, может быть, в другой раз. Здесь же просто хочу отметить, что Марии были присущи и авторское самолюбие, и некоторая элитарность. При этом ее элитарность была высочайшей пробы и подкреплялась высоким уровнем образования, знаниями и талантом. В ней не было снобизма, и аристократизм духа сочетался у нее с простотой и демократичностью поведения. А что касается авторского самолюбия, то у кого из творческих людей нет этого так называемого «недостатка»...
Однажды Маша рассказала мне печальную историю о своей попытке написать венок сонетов к 300-летию Петербурга, которая закончилась драматически, а точнее, трагически (ведь стихи поэтов – это их дети): незаконченный венок пропал у нее в римском метро (вместе с пакетом, где он находился), фактически – погиб, так как текст восстановить она не смогла.
Когда у нее вышла третья поэтическая книга «Дом тишины» (последняя прижизненная), Маша тут же прислала ее мне. Многие стихи из этой книжки (как и предыдущие) мне понравились, о чем я с удовольствием ей сообщила. Вообще ее внутренний мир был мне близок, и нас объединяли не только воспоминания и поэзия, но и мировоззрение.
Закончив отделение математической лингвистики, Мария была филологом не только по образованию, но и по призванию. Она тонко чувствовала слово, божественную его природу и красоту, все его семантические и фонетические возможности, игру смысловых оттенков. Насколько я могу судить, именно филология и духовное Откровение были теми источниками, которые сформировали ее личность и питали ее творчество, образовав ту корневую систему, из которой выросло древо ее поэзии.
По электронной почте Маша присылала мне тексты своих публицистических работ, а также эссе и статей из своей будущей книги о Д.Р.Р.Толкине, который был знаковой фигурой и в ее жизни, и в истории культуры ХХ века в целом. Некоторые ее работы на эту тему посвящены защите Толкина от нападок критиков из лагеря постмодернистов. Мария с открытым забралом бросалась в бой, защищая те нравственные принципы, которые провозгласил Толкин в своей эпопее «Властелин колец» и которые так раздражают нравственных релятивистов, так противоречат их философии относительности Добра и Зла, культу Эго, оправданию самовыражения любым путем, когда всё позволено и цель оправдывает средства.
Между тем страшная болезнь, отпустившая, казалось, свою жертву, вновь набросилась на нее. Начался рецидив, а значит – новые обследования, еще одна операция, химиотерапия. И Маша, и Валерий надеялись, кажется, до конца, что это ошибка, что вновь произойдет чудо.
Увы, чудо в земной ее жизни не повторилось, но Мария верила, знала (вера и была тем знанием, которое держало ее, помогало нести свой крест), что дух не умирает со смертью тела. Вечная Жизнь и есть то Чудо, которое прорастает в нашей временной жизни. И Маша остро чувствовала это чудесное прорастание, была настроена на эту духовную волну. Предчувствие раннего ухода посетило ее еще в юности, и она гордо и в то же время смиренно несла в себе это знание. Лишь в стихах оно постоянно прорывалось. Уже в 20-летнем возрасте ей не хотелось уходить «много прежде, чем избыто / всё, с чем суждено прощанье...» Через три года: «колыбель и могила моя, слепое прозренье»... И потом, до конца, постоянный возврат к этой теме: «...я почти готова к тому, что сейчас увижу ... я проснулась на шаг от бездны»... «Я трепещу, лечу, на ветру сгораю. / Я поднимаю чашу на вечной тризне»... Мария силой духа побеждала человеческий страх смерти и принимала предначертанный ей путь. Вот как выразила она это в стихотворении «Размышления по поводу опасной болезни» (1997-1998):
..............................
Как же уйти, о Господи?
Я еще не готова.
Я созвездий не выучила,
Не видела океана.
Я никого не выручила,
Не вывела из тумана.
...........................
Надо грехи замаливать,
С блудным мириться братом...
Но как же рук не заламывать
В страхе перед закатом?
..............................
...И ровный мне голос чудится,
Который – и смысл, и суть:
Это и это – сбудется,
А это – не обессудь.
В апреле 2004-го мы снова увиделись, как оказалось, последний раз в этой трехмерной реальности. В Германии были пасхальные каникулы, и я опять гостила в Регенсбурге у своей подруги. Хотя Маша чувствовала себя уже очень неважно, она настояла, чтобы я приехала к ней. Я увидела тяжелобольного, но не сломленного человека. Мария уже с трудом ходила, сама, по ее словам, не узнавала свой голос. Ее лицо потемнело от болезни, но еще больше, чем в прошлый раз, меня поразили ее глаза, завораживающий острый и глубокий взгляд. Мне было больно смотреть на нее, но я всеми силами старалась этого не показать: она явно давала понять, что мое сочувствие не должно быть выражено словами или даже выражением лица. И хотя она была слаба, мы опять много говорили – о литературе, о делах насущных, о человеческом предназначении. Мария повторяла снова и снова, как много она еще должна сделать, и если она поправится, как в прошлый раз... А если не суждено, ей нужно постараться успеть хотя бы самое необходимое. Она очень надеялась закончить книгу о Толкине, считала это своей самой актуальной задачей. В перерывах между больницей и приступами боли она садилась за компьютер, используя для этого каждую возможность, и приводила в порядок свои записи, работала над текстами.
Когда я стала прощаться, Маша вдруг сказала, что хочет проводить меня до остановки, и настояла на своем. Каждый шаг давался ей с трудом, она опиралась на палочку, но шла вперед, качаясь, как на ветру, и сама же иронизировала по этому поводу. Я поняла, что она поставила перед собой цель: проводить меня, суметь это сделать, несмотря ни на что. Это была явная демонстрация силы духа, который побеждал немощь плоти. И еще, наверное, ей хотелось оттянуть момент прощания.
Потом мы опять говорили по телефону. Звонила в этот период в основном я, конечно. Когда Маша не могла подойти, потому что лежала или находилась в больнице (а она еженедельно бывала там в определенные дни), я узнавала о ее состоянии у Валерия. Последний раз мы с ней разговаривали в октябре, причем Маша сама мне позвонила. Она извинилась за свой «чужой» голос (в который уже раз!) и за то, что прервет разговор, когда у нее не будет больше сил. Мы разговаривали довольно долго, и больше говорила Мария, вероятно, предчувствуя, что это в последний раз. Она дала мне понять, что готова к любому исходу и смиряется перед Волей Божьей... С конца октября моим постоянным собеседником стал Валерий: Маша не могла уже подходить к телефону, а в начале декабря ее увезли в больницу. 16 декабря, когда я вновь позвонила, трубку взял Валерий и сказал: «Маша вчера тихо отошла в мир иной. Значит, она должна была уйти именно сейчас».
Вот отрывок из текста, напечатанного в журнале «Крещатик» (№ 1 (27) 2005), в котором я попыталась выразить многое в немногих словах:
«ВМЕСТО НЕКРОЛОГА
Мария Каменкович (Мария Владимировна Трофимчик) родилась 5 февраля 1962-го в Санкт-Петербурге (так сейчас называется ее родной город) и покинула этот мир 15 декабря 2004-го в Регенсбурге (Германия). Даже названия городов, где началась и закончилась ее земная жизнь, рифмуются. Рифмы и ритмы, стихия языка, прежде всего русского и английского, – вот что было ее достоянием. В слове нашла она свое призвание и через слово смогла выразить свой талант. Поэт, эссеист, переводчик, филолог, она была полна творческих замыслов. Редкостная человеческая доброкачественность и нравственный императив, берущий энергию из духовного источника, были сердцевиной этой яркой личности. Так рано, на высоком взлете, она ушла от нас! ...»
«Мария Каменкович, какой я ее знаю» – так решила я назвать этот рассказ о нашем недолгом, но не поверхностном общении. Глагол не случайно стоит здесь в настоящем времени, опровергая формальную логику и выражая мою убежденность, что я Машу знаю сейчас, а не знала раньше. Я ее знаю – пока живу на этом свете, и, надеюсь, в будущей жизни это знание не исчезнет, а только очистится и углубится. И закончить я хочу словами: до свидания, Мария, до встречи!
