Стихотворения из цикла «Ветхозаветные напевы» Михаил Юдовский
Иаков
И вот, один оставшись у ручья,
Вернее, небольшой и мелкой речки,
Чья бурная холодная вода
Не доходила даже до колен,
Иаков думал: «Раз земля – ничья,
Ничьи верблюды, овны и овечки
И коз, коварно нажитых стада.
Пусть брат на плечи взвалит этот тлен.
Исав, я виноват перед тобой.
Мне нравилось быть дерзким и лукавым,
Смеяться над твоею простотой
И даже ревновать тебя к отцу.
Я ловко завладел твоей судьбой –
Благословеньем, первородства правом.
Но если мир – не больше, чем постой,
Не всё ль равно, с чем подойти к концу?
И есть ли – если вдуматься – конец?
И было ли – когда-нибудь – начало?
Не видимость одна ли человек,
Стремящаяся к участи иной?
Обмануты биением сердец,
Плывем мы к незнакомому причалу
Вслепую, словно запертый в ковчег
Послушный и лояльный Богу Ной.
Таков ли я? И если нет – каков?
Лукавый? Вероломный? Похотливый?
Не верящий ни другу, ни врагу
И прочих почитающий за пыль?
Но я не избегал земных оков,
Умел любить и женщину счастливой
Любовью сделать. В этом я не лгу –
Ты знаешь это, нежная Рахиль.
Как странно всё. Мне кажется порой,
Как будто два несхожих человека
Во мне живут. А, может, сто, пятьсот
На мне срослись, как рыбья чешуя?
И те, что у горы, и за горой,
Из прошлого и будущего века?
Я – необъятный улей, полный сот.
Я – это все. И все на свете – я.
Да, это так. Иного не дано.
Я чувствую взаимное врастанье.
Я – и Рахиль, и Лея, и Исав,
Я плоть свою пытался распороть.
Спасибо, Боже, – глупо и смешно
Насиловать борьбою мирозданье.
Но тьму в себе лучами искромсав,
Достаточно себя перебороть».
Бежал реки стремительный поток,
Врезаясь в даль темнеющую слепо
И унося сегодняшнюю быль
В небытие. Заканчивалась ночь.
Слегка смущенно розовел восток.
Иаков всал с земли. Взглянул на небо.
С улыбкой отряхнул с одежды пыль
И от реки побрел, хромая, прочь.
М.Юдовский "Иосиф в доме Потифара"
Иосиф. Египетский дневник
1
Египет – небывалая страна,
Смешение культур и суеверий.
Он может стать примером: в нем видна
Заведомая слабость всех империй –
Зависимость от каждого звена.
Сломается одно – порвется цепь.
Откажут два – развалится на части.
Непрочна и порочна эта крепь.
Цветущий сад, являвший символ счастья,
В одно мгновенье превратится в степь.
И – Боже мой! – кругом одни рабы,
И даже знать – холопы фараона.
Им не дано переломить судьбы.
Царит бесправье в облике закона,
Обрушиваясь подданным на лбы.
Но женщины здесь любят всей душой,
Хоть в их любви заключено проклятье.
Для удивленья повод не большой –
Когда с тобою вероломны братья,
Что ожидать от женщины чужой?
Она сказала (лучше без имен):
«К тебе добры здесь. Будь и ты добрее.
Хорош собой, к тому ж еще умен –
Не много ли для одного еврея?»
А далее – распалась связь времен.
Наверно, от нее бежал я зря,
Сочтя, что поступаю благородно.
От женской страсти, честно говоря,
Возможно ожидать чего угодно –
От нежных ласк до жертв у алтаря.
Застенчивость в таких делах смешна.
Всё вышло, как в комедии бездарной:
Потоки слез, спадает пелена –
Насильник, вор, холоп неблагодарный
И верная супружеству жена...
Ну, что ж, в тюрьме есть миска и кровать,
Здесь можно жить, не думать об обиде,
На пыльных стенах пальцем рисовать
И собственных, как прежде, снов не видя,
Сокамерникам сны их толковать.
Ко мне тут подселили двух хмырей –
Какой-то виночерпий с хлебодаром.
Они, узнав о том, что я еврей,
Сочли, что наделен я свыше даром
Витать среди небесных эмпирей,
И попросили разъяснить их сны –
Как говорится, в знак тюремной дружбы.
Их мучили кошмары с той весны –
Возможно, вследствие дворцовой службы,
А, может, под воздействием луны.
Я не был никогда поклонник лжи,
Но тут уже не мог остановиться.
Все средства от безделья хороши.
Средь братьев слыл я раньше за сновидца,
А нынче – веселился от души.
Я так растолковал им под конец:
«Друзья, вас здесь надолго не оставят.
Из тесной клетки вырвется птенец.
Тебя – прости за грубость – обезглавят,
Тебя ж вернут обратно во дворец».
И что же? Так и вышло на беду.
Когда наглец решит от скуки с Богом
Играть – хотя бы в мыслях – в чехарду,
Последнее ему вылазит боком –
Он может оказаться на виду.
Я мог бы безмятежно жить в тюрьме,
На пыльных стенах рисовать рукою,
Не думая о внешней кутерьме,
Ни прочих, ни себя не беспокоя,
Пока не повредился бы в уме.
Случилось по другому. Фараон,
Вполне возможно, что и с перепою,
Увидел ночью нехороший сон –
Нето коровы бегали толпою,
Нето в казну его забрался слон.
Владыки суеверны. Им венец,
Должно быть, давит чересчур на темя.
Но, к сожаленью, ни верховный жрец,
Ни прочие к столь деликатной теме
Ключи не подобрали. А ларец
Открылся просто: бывший мой сосед
По камере, проклятый виночерпий,
Шепнул, что я пролить сумею свет,
Что не спасую там, где даже черти
Не сыщут вразумительный ответ.
3
Дворцы я ненавижу. Вряд ли есть
На свете власти тягостней вериги.
Здесь правят безнаказанность и лесть,
Плетя такие козни и интриги,
Которые немыслимо расплесть.
Тюрьма куда приличнее дворца.
По крайней мере, люди здесь честнее.
Почувствовав всю замкнутость кольца,
Они порой сидят за ахинею,
Но не теряют своего лица.
Однако – ближе к делу. Из тюрьмы
Меня препроводили к фараону.
Я слышал, даже лучшие умы,
Почувствовав внезапно близость к трону,
Готовы петь властителю псалмы.
Но фараон был слишком нездоров
И жаждал одного: сорвать покровы
Со сна во избежанье катастроф.
Ему приснились тощие коровы,
Пожравшие упитаных коров.
Ну, думаю, спасите, небеса,
Хоть дерзостью и заслужил я кару.
Сейчас меня повесят в полчаса –
Немыслимо царю, как хлебодару,
Пускать, не опасаясь, пыль в глаза.
И небо подсказало мне ответ,
Который ожидать я был не вправе:
Семь тощих лет пожрут семь тучных лет.
И, дабы голод избежать в державе,
Вели запасы сделать – мой совет.
Тут фараон, от радости чумной,
Едва не заключил меня в объятья
И думая, как дальше быть со мной,
Не подыскал мне лучшего занятья,
Чем сделать управляющим страной.
Как странен мир. Вчерашние рабы
Становятся любимцами владыки,
Поддерживая рабство, как столпы.
Воистину, причудливы и дики
Круговороты колеса судьбы.
Египет – непонятная страна,
По крайней мере, для меня, еврея.
Ее издревле держат три слона:
Жрецов безумье, власти гонорея
И рабства изнуренная спина.
Я стал всевластен, но мне душно здесь,
На берегах стремительного Нила.
Мне кажется отравой эта смесь –
Немыслимая фараона сила
И жречества язвительная спесь.
Страна трещит вдоль собственных границ
По швам, желая вырваться наружу,
Соседей послабей повергнуть ниц
И спрятать завоеванную сушу
Под своды необъятные гробниц,
Под пирамид гигантских острие.
По мне – так хоть под параллелепипед.
Порою я впадаю в забытье,
Не зная сам, что для меня Египет –
Чужое или чуточку свое.
Я вспоминаю старого отца
И даже братьев, что ругал я всуе.
В пределах ненавистного дворца
Я их черты по памяти рисую,
Но я не помню своего лица.
В моих воспоминаниях исчез
Навеки мальчик, проданый в чужбину.
Становится всё ближе свод небес,
И пройден путь земной наполовину,
И за спиною вырастает лес.
Проснувшись, как обычно, поутру,
Я озираюсь одиноким волком,
Забравшимся в собачью конуру.
Я ничего уже не знаю толком.
Я знаю только то, что здесь умру.
