«Эпохалки. Записки жены художника» Отрывки из книги
Ларисa Сысоевa
Продолжение. Начало в №№6/3, 7/1, 7/2, 7/3
В библиотеке сайта книга Л.Сысоевой представлена без сокращений.
Я решила научиться водить машину. Пришла в школу вождения и говорю:
- У меня технический кретинизм. Дайте мне, пожалуйста, самого опытного учителя.
Дали мне симпатичного немца, который много лет возил французского посла. Жил с ним во многих странах, в том числе и в Союзе.
- Не иначе, как полковник Штази, - думала я.
По-русски он помнил одно слово. Когда я делала что-то не так, он орал:
- Японский городовой!
Меня он спрашивал:
- Ты что, встречных машин вообще не боишься?
- Пусть они меня боятся, мы ведь на учебной машине, - отвечала я.
Я сдала на водительские права под Новый год. Со второго раза. Для Германии это очень неплохо. Обычно, сдают по нескольку раз. Приятель моего сына - одесский Шурик сдавал, например, четыре раза.
В это время у Галюсов гостила подруга с сыном. Я им в тот же день позвонила и гордо сказала, что везу их по магазинам. Гордые и довольные мы поехали на Вильмерсдорферштрассе. Я встала не на ту полосу, и выехала на Зигезойле. Это площадь с памятником посередине, с круговым движением и без светофоров. Нормальные люди ее стороной объезжают, а я случайно заехала. И, конечно же, сразу нарушила. Как рояль в кустах, стояла полицейская машина и нас, и еще машин пять, остановили. Подруга сидела рядом со мной и страшно побелела.
- Ну, все, - прошептала она, - теперь у тебя отнимут права.
- Не боись, - сказала я, - смотри какой капитан симпатичный, а мужики во всем мире одинаковые.
Я подошла к полицейскому и без предисловия говорю:
- Я бы, таким как, я вообще права не давала. Я же не могу, как они, с такой скоростью гонять, они меня зажали, вот я и не смогла нормально проехать, пришлось вместе с ними нарушить.
Капитан расчувствовался и говорит:
- Это действительно, безобразие, женщине проехать не дают.
- Я ведь отсюда и выехать не смогу, так как вы меня на тротуар загнали.
- Езжайте осторожно, а выехать я вам помогу.
Он перекрыл все движение на Зигезойле, пожелал мне счастливого пути, и все ждали, пока я уеду. Подруга спросила:
- Ну что?
- Пожелал всего хорошего мне и моим спутницам, - сказала я, и мы, веселые и счастливые, поехали дальше.
Мы решили справить русское рождество у наших друзей на даче. Должен был приехать Гия Канчели со своей женой.
Лева мне сказал:
- Ольга уже на даче. А ты приезжай на машине ко мне, потом пересядешь в мою машину, заедем за Канчели и поедем на дачу.
Я поехала к Леве. Карту забыла дома на столе, за рулем всего второй раз, уже стемнело, до Левы ехать минут пятнадцать, а я уже полчаса катаюсь и чувствую, что заблудилась окончательно. Вдруг увидела полицейскую машину, подъезжаю к ней и спрашиваю:
- Скажите, пожалуйста, где тут Альвенслебенштрассе?
Полицейские начинают говорить: «Налево, направо, налево, направо». Я говорю:
- Я здесь уже полчаса налево направо езжу, а меня десять человек ждут русское рождество справлять. Не могли бы вы впереди меня поехать и дорогу мне показывать.
Полицейские удивились, но согласились. Тогда я сказала:
- Только, пожалуйста, езжайте не быстрее 50-ти, а то мне нельзя нарушать, у меня пробное время.
Полицейские от смеха долго не могли придти в себя, а потом поехали впереди меня и довезли до Левы.
Звонок из бывшего Союза из военной части, закупившей компьютеры у Саши Галюса:
- Позовите, пожалуйста, генерала Манагера.
К телефону подошла Наталья, секретарша Саши:
- Но у нас частная фирма, и нет никаких генералов.
- Здесь стоит подпись генерала Манагера.
Наталья, привыкшая ничему не удивляться, когда дело касалось звонков из Союза, разузнала, за какое число бумага и с каким текстом. Когда поняла в чем дело, все присутствующие несколько минут рыдали от смеха. На бумаге стояло по-английски: «General Manager» и подпись.
К нам в гости пришел начинающий писатель Олег Файнштейн. Он подарил свою книжку и просил сказать, понравилась или нет. Я прочитала и говорю ему:
- Написана книга так, как будто это сценарий фильма, переведенного с английского - время глаголов везде употребляется будущее в прошедшем, не свойственное в русском языке.
Олег обиделся, помолчал, а потом сказал:
- Фолкнера тоже сначала не понимали, а потом нобелевскую премию дали.
Рада Полищук сказала про общих знакомых:
- Они зубные врачи, с ними можно два раза пообедать, потом больше не о чем говорить.
У Юры Шпакова, собкора «Московских новостей», в бюро висят сысоевские работы, в том числе и «Семья палача», на которой мужчина держит в руках отрубленную голову своей жены. Он мне рассказывает:
- Приду утром на службу, посмотрю на этот рисунок, заряжусь энергией и сажусь за работу.
К нам в Берлин приехал на гастроли бард Вадим Егоров. Мы с ним знакомы много лет. Познакомились мы так. Звонит мне мой приятель и зовет в гости к своему другу - посидим, поболтаем, попоем.
Приехали, познакомились, сидим, выпиваем, я и начала рассказывать:
- Представляете, была вчера на вечере песни, все уже деградируют, ничего интересного не пишут. Я без всякого удовольствия слушала, а когда один мудак вышел и спел: «Шукшин, мой милый», я встала и ушла.
Наступила гробовая тишина. Мой приятель повернулся к хозяину дома и сказал:
- Вадик, я ведь тебе тоже говорил убрать эту фразу.
Сысоев мне сказал:
- Ты в этой Германии совсем одурела. Ничего не делаешь, выпятишь свои коровьи глаза в телевизор и базед зарабатываешь.
Позвонил Леня Межибовский, мы болтаем о разных вещах. Спрашивает, что у нас нового. Я отвечаю:
- Бреннер купили (по-немецки - прожигатель компакт-дисков).
Межибовский начинает дико смеяться. Оказывается, на днях в Берлин приехал Александр Бреннер, его выпустили из тюрьмы, и он умудрился уже испортить две картины на Берлинской стене. Его снова посадили, и Межибовский решил, что мы его выкупили.
К Межибовскому в Праге на радио «Свобода» подошел Гриша Забельшанский, отвел его в сторону и заговорщеским голосом спросил:
- Слушай, я переезжаю жить в Германию, как у вас там с бабами?
Леня Межибовский позвонил мне и хвалится:
- Были в Москве в бане вместе с Андреем Битовым.
Буквально через несколько дней встречаю случайно в Берлине в метро на Александрпляц Битова. Андрей похвалил публикацию о Сысоеве в Красноярском журнале «День и ночь». Попросил поздравить Славу с юбилеем. Сысоеву исполнилось шестьдесят лет.
Я для поддержания разговора говорю:
- Звонил недавно Леня Межибовский, рассказывал, как вы с ним в Москве в бане парились.
Битов посмотрел на меня и спрашивает:
- А кто это такой?
Я часто вспоминаю эту историю и думаю, как осторожно нужно упоминать известные имена всуе.
К нам в гости пришел Митя Волчек с Ярославом Могутиным. С Митей мы познакомились еще в Москве, он мне очень симпатичен. Ярослав, красивый молодой человек, вел себя очень скромно. Оказалось, что он еще и прекрасно образован. В это время у нас гостила Дина Рубина. Она сначала к ним очень хорошо отнеслась, но потом, узнав, что они гомосексуалисты, очень расстроилась. А когда прочитала книгу Могутина, которую он нам подарил, то и вовсе ругалась. Я спросила, не все ли ей равно, с кем они спят?
Дина спросила:
- Вот если бы твой сын был гомосексуалистом, как бы ты это восприняла?
- Я бы не повесилась, - ответила я.
Через какое-то время приезжает Дина. Я показываю ей эту запись. Она смеется и рассказывает:
- У меня в Америке появился новый переводчик. Он известный американский писатель. Я когда была в Бостоне, то жила у него. Его друг - профессор, специалист по Лопе де Вега.
Помолчала, а потом добавила:
- Вот видишь, меня за тот случай Бог наказал.
Я сказала Дине:
- Если бы я была мужчиной и жила в Европе, я бы точно стала гомосексуалистом. Редко встретишь просто симпатичную девушку, не говоря уже красивую.
Я внимательно прочитала книгу Могутина. Талантливые стихи. Пишет о том, что его волнует. Правильно он заметил:
- Не всем о вагине писать.
Могутин был составителем двухтомника Евгения Харитонова и отозвался там весьма нелестно о составителях «Метрополя». Женя Попов был на стипендии в Берлине, когда к нам должны были придти Митя Волчек с Ярославом Могутиным. Сысоев позвонил Жене и пригласил в гости. Женя страшно разгневался, узнав, что будет Ярослав:
- Думайте о том, кого в дом пускаете, - и не пришел.
Губерман спросил меня, дружу ли я с Вероникой Долиной. Я ответила, что мы не знакомы. Тогда он говорит:
- Что-то я не пойму, о чем она поет. Слушаю, а в голове крутится: не помню я его лица, а помню только два яйца.
Позвонил Губерман, и я спросила у Игоря, как дела в Израиле.
Губерман отвечает, что вроде как их бомбить собираются, во что он, сразу оговорился, не верит. Я ему отвечаю:
- И правильно, Израиль жил, жив и будет жить.
К нам в гости должна была придти Татьяна Толстая. Как раз в это же время гостил Губерман. Когда Игорь узнал, что придет Толстая, он говорит:
- Давай ее разыграем, скажи, что я ваш приятель, зубной врач из Израиля.
Я на него посмотрела и говорю:
- С таким жутким зубным протезом тебе никто не поверит, что ты зубной врач.
Но договорились, что я Толстой не скажу, кто у нас гостит.
Я привезла Таню, она входит в дом, знакомится с Сысоевым и выходит Игорь.
Она улыбнулась и говорит:
- А вот и Губерман.
- А ты боялся, что тебя не узнают, - сказала я.
Сысоев взял и без моего разрешения показал эти записки Губерману. Игорь сидел, внимательно читал, даже смеялся, потом очень сильно похвалил.
Я прокомментировала:
- Не верю, как Станиславский, тебе не выгодно мне правду говорить.
На что Губерман сказал:
- Да нет, если бы я тебя просто не хотел обидеть, то сказал бы примерно так: «Это забавно».
И добавил:
- Ты напиши два раза столько, а я тебе предисловие напишу и опубликовать помогу.
Сысоев слушал и произнес:
- А я картинки нарисую.
Тут уж я не удержалась и подвела итог:
- Тогда мои тексты и не нужны, у вас и без меня хорошая компания.
Когда Губерман прочитал мои записки, он сказал:
- Включи побольше высказываний о мужчинах, это так интересно.
А я подумала:
- Женщины так редко говорят про мужчин что-то хорошее.
Но кое-что “нейтральное” решила записать.
Игорь Губерман на концерте обычно спрашивает:
- Поднимите, пожалуйста, руки те, кто уже был на моем концерте.
Поднимается лес рук - почти все присутствующие. Губерман довольно говорит:
- Ну, я вижу, что почти никто не был.
И повторяет прошлогоднюю программу.
В «Русском доме» должна была состояться выставка Сысоева под эгидой «Московских новостей». Помогала красавица Наташа Голицына - вешали работы в ее галерее и по всему периметру в фойе. Мы развесили уже почти все работы, в том числе несколько нелицеприятных коллажей с Ельциным. Смотрим: какой-то маленький серенький, как мышонок в сереньком костюмчике - второй раз встретишь и не узнаешь, - рассматривает внимательно работы и осуждающе качает головой. На пальце крутит по-хозяйски ключи и говорит, указывая этим пальцем:
- Эти работы с Ельциным снять немедленно.
Я говорю, что не сниму, а сама спрашиваю Голицыну:
- Кто такой?
Она поясняет, что это новый зам. директора по хозяйственной части - т.е. завхоз по-нашему.
Потом пришел директор и грустно сказал:
- Мне очень нравится творчество Сысоева, но если эти работы не снимут, то снимут меня.
И я убрала три работы с Ельциным.
Так Сысоев доказал, что он не ко двору ни при одной власти.
Я спросила у Голицыной, почему она мужу не хочет дать свою фамилию?
Наталья со смехом ответила:
- Если я всем своим мужьям буду давать фамилию Голицына, знаешь, сколько князьев разведется?
У Людмилы Улицкой была презентация книги, изданной по-немецки. Я была с Левой Рубинштейном и попросила меня представить Улицкой. Прошу дать что-нибудь для «Острова». Улицкая отвечает неприязненно:
- У меня все забирает «Новый мир».
Потом в беседе, когда пришлось к слову, говорю, что закончила биофак МГУ. Улицкая оживляется, находим общих знакомых. Тут же меняется на глазах и дружелюбно говорит:
- У меня здесь есть один рассказ, могу дать для вашего журнала.
Так мы напечатали рассказ «Колыванова». А я подумала, что люди, учившиеся в одном институте - одной крови.
Дина прочитала эту “эпохалку” и приписала: “Вы с Улицкой действительно одной еврейской крови”.
Я случайно купила лягушачьи ноги в китайском магазине. В Германии это большая редкость, так как разведение лягушек здесь запрещено. Я пошла к знакомому владельцу ресторана, который научил меня, как их готовить. Каждая пара ножек лежала в отдельном пакетике. Ножек было много и я методично, как китаец, вынимала ножки из целлофана. Сысоев смотрел, смотрел, потом говорит:
- Мамочка, ты бы не могла их от костей отделить, а то они мне женские ноги напоминают, очень неприятно.
Смехов Веня сказал:
- Я по жене русский.
Сысоев услышал и задумчиво произнес:
- А я, выходит, чистокровный еврей.
Я сказала Губерману, что боюсь больших машин. С тех пор он во всех письмах пишет: «Ларисочка, води машину осторожно, вокруг большие машины!».
Когда в общине узнали фамилию моего дедушки, они сразу оживились. Такая же фамилия у председателя Всемирного еврейского конгресса. Он, действительно, мой родственник. Они предложили написать ему письмо.
- Зачем ему бедная родственница? - спросила я.
Лену Тихомирову представили Фридриху Горенштейну:
- Доктор литературоведения, литературный критик, печатается в толстых московских журналах.
По мере представления, лицо у Горенштейна вытягивалось, а глаза белели и затуманивались. Рядом с Леной стояла красивая молодая немка-переводчица Барбара. Когда взгляд Фридриха перешел на Барбару, лицо в той же последовательности начало приходить в нормальное состояние, а глаза стали оживленно-игривыми.
Я Лене Тихомировой сказала:
- Надо тебя с Виктором Ерофеевым познакомить.
Она расстроено ответила:
- У меня уже есть печальный опыт с Горенштейном, где уж мне Ерофееву понравиться.
Мы сидели в Панкове у Жени Попова в гостях. Все это происходило на бывшей вилле Отто Гротеволя, которую отдали для приезжающих стипендиатов. Была хорошая компания: Лена Тихомирова, писатель Вася Димов и мы с Сысоевым. Женя, который замечательно готовит, накрыл прекрасный стол. Потом Женя сказал:
- Могли ли мы, еще 10 лет назад подумать, что будем сидеть в объединенной Германии, в Берлине, на вилле бывшего вождя гэдээровского государства и выпивать в такой замечательной компании?
Я встретила в Берлине мамину знакомую по имени Сима. Мы не виделись много-много лет. Эта женщина была настолько красива, что ее портрет украшал фотоателье N1 на улице Горького. Сейчас Симе 70 лет, но она по-прежнему хороша собой. У Симы потрясающее чувство юмора, которое она сохранила, несмотря на нелегкую жизнь. Она меня встретила, как родную. Собрала всю свою родню - показать Ларисочку. Я пришла с сыном. Когда мы ушли, Сашка сказал:
- Мама, какие они приятные люди, но Сима лучше всех.
Сима эмигрировала в 70-е годы, сначала жила в Америке. О честности Симы ходили легенды. Она была одна из немногих, которой можно было доверить свои ценности и потом получить их назад.
Ее пятилетнюю внучку Флорочку спросили, почему она не идет купаться, а сидит возле дома.
Ребенок ответил:
- Я не могу, бабушка ушла и оставила чужие ценности под подушкой, я их караулю.
Я пригласила Симу на мой пятидесятилетний юбилей.
Сима прекрасная кулинарка, испекла мне “наполеон” размером со столешницу.
Она позвонила, чтобы спросить мой адрес, так как ни разу не была в восточной части (для справки: после объединения прошло семь лет):
- Ларисочка, а у вас там не опасно ходить по улицам?
Я отвечаю:
- Симочка, у нас как в Бронксе: повсюду стоят негры с дубинками и отнимают кошельки.
Сысоев говорил своей матери:
- Готовишь, как в советской столовой - несолено, не перчено, и невкусно.
Смехов Веня спросил Сысоева по телефону:
- Я на автобане в 30-ти километрах от Берлина. Как лучше всего въехать в Берлин?
Сысоев, не задумываясь, ответил:
- Лучше всего на танках.
Глаша, жена Смехова рассказала:
- Я принесла домой котенка, но Веня сказал:
- Или я, или котенок.
Я заметила:
- Я бы тоже выбрала Смехова.
Глаша сказала про фильм «Кубанские казаки», что он гениально сделан, и поэтому она проходит со студентами этот фильм.
Я отреагировала:
- Доктор Геббельс тоже гениально владел искусством риторики.
Веня Смехов позвонил и предупредил, что они опаздывают.
Я ответила:
- У меня все готово, мы вас ждем, приезжайте.
- А у тебя не пересохнет? - озабоченно спросил Веня.
Когда должен был придти в гости Веня Смехов с женой Глашей, я просила Сысоева не говорить Вене, как зовут нашего кота. Славик не выдержал и в конце вечера выдал Смехову. Веня, который брезгливо относится к животным, сказал:
- Придется сделать фото двух Атосов на память.
Когда сын Ины Шафир, Харди был маленький, и Ина хотела что-то сказать маме, чтобы Харди не понял, они говорили по-латышски. Ребенок родился в Германии, в садике говорил по-немецки, а дома по-русски, и латышского не знал. Как-то мама в очередной раз заставляла ребенка что-то съесть, Ина на латышском строго сказала Раечке, чтобы она оставила ребенка в покое. Раечка не унималась. Тогда Харди без акцента, на чистейшем латышском языке сказал:
- Бабушка, тебе мама сказала, чтобы ты меня оставила в покое.
Игорь Губерман увидел у нас в гостиной экзотическое растение и восхитился им. Сысоев ему объясняет:
- Это растения-паразиты из Мексики. Мы их собственноручно к этому дереву приклеили клеем «Момент».
Губерман посмотрел на Славу и грустно сказал:
- А я знаю евреев, которые могут и без клея прицепиться и еще крепче держаться.
Игорь Губерман был в Италии в отпуске, в Вероне было много русских туристов. Какие-то женщины узнали Игоря и попросили разрешения сфотографироваться с ним на память. Попрощавшись с ними, он услышал, как одна другой сказала:
- Видишь, не зря в Верону съездили.
Я рассказала Сысоеву про Верону, а Слава меня высмеял:
- Да это Губерман сам про себя эти истории придумывает.
Губерман пригласил Сысоева выпить. Слава начал стыдить Игоря:
- Вот говорят, что евреи споили русский народ. Во-первых, лично меня никто не споил, а во-вторых, пока они русский народ спаивали, сами тоже спились.
Губерману так понравилась эта мысль, что он тут же на эту тему “гарик” написал.
У Ины на кухне стерильная чистота. Мы собираемся пить чай. Она достает из стеклянного шкафа английский фарфор и начинает яростно протирать полотенцем. Я ехидно спрашиваю:
- Ина, у тебя там что - мыши, тараканы?
Я пришла к Ине в первый раз в гости. Она угощает меня чаем. Ставит на стол свою гордость - английские чашки с нарисованными фруктами. Это целая серия, страшно дорогущая, и она эту серию собирает. Чашки фаянсовые и довольно толстые. Я, как настоящая московская чаевница, люблю пить чай из тоненького фарфора. Увидев у нее в шкафу такие чашки, прошу дать фарфоровую. Ина вытаращила глаза и говорит:
- Ну, знаешь, ты единственная, кто не захотел пить из этой английской серии.
На следующий день к ней зашла мама. Ина рассказывает Раечке вчерашнюю историю. Мама, такая деликатная, боящаяся крутого Ининого нрава, тихо говорит:
- Вообще-то, я бы лучше тоже из фарфора попила.
Вечером приходит Инина подруга. Она родом из Питера, из интеллигентной учительской семьи. Шафир пересказывает уже обе истории. На что подруга сказала:
- Мне тоже больше фарфор нравится, просто я тебя обидеть не хотела.
Теперь, когда собирается большая компания, Ина спрашивает, кому во что налить, и только мне наливает, не спрашивая.
Одно время в Риге было такое правило: в трамвай можно было входить только в переднюю дверь. Если ты входил в другую, то тебя уже поджидал контролер со штрафом. Раечка, Инина мама, ехала с рынка с тяжелыми сумками, вошла в заднюю дверь, и нарвалась на контролера, который потребовал штраф.
Раечка ему говорит:
- Вы знаете, я еду с рынка и истратила все деньги. Я тут краковской колбаски купила, возьмите, она очень свежая.
Питерский поэт Сергей Давыдов, по словам Губермана, был страшный любитель женщин. Он живет в большой старой квартире, в которой все стены завешаны картинами.
Игорь посмотрел на стены и спросил приятеля:
- Как ты думаешь, если со стен этой квартиры снять картины и повесить фотографии всех твоих любовниц - поместились бы они?
Сергей подумал и задумчиво сказал:
- Ну, если только паспортные.
Сергея Давыдова разбил инсульт. Он долго и тяжело оправлялся после болезни. Вдруг он узнал, что его приятель, живущий на одной с ним лестничной клетке, тоже лежит с инсультом. Давыдов встал и с огромным трудом доковылял до соседа. Сказал ему:
- Инсульт-привет!
И пошел обратно домой.
Сысоеву позвонил художник Виталий Комар из Америки и сказал:
- Сысоев, ты уже можешь умереть, о тебе написали в Американской энциклопедии политической карикатуры. Из советских художников там представлены только Кукрыниксы и Сысоев.
Слава выслушал и сказал:
- Это несправедливо, есть много других художников, и вообще, американская энциклопедия - это не истина в последней инстанции.
Одна женщина уговаривала сына пойти на концерт Губермана. Ребенок ответил:
- Если бы я понимал по-русски, я бы сходил на этого Добермана.
Гоша, сын Завадовских, заметил:
- У меня одна учительница плохо видит, а другая плохо слышит.
Ольга пошла с Гошей в магазин, покупать какие-то нужные вещи, а Гоша ходит и ноет: «Купи это, купи то». Ольга ему все время отказывает. Наконец, ей надоело его нытье, она говорит:
- Слушай, тебе на день рождения подарили 50 марок, вот и покупай на них что хочешь.
Гоша посмотрел вокруг и говорит:
- Да тут нет ничего такого, пойдем отсюда.
Лёва Завадовский мне пожаловался:
- У меня такое чувство, что я сломал не ногу, а голову.
После того, как ему в ногу вставили штифт, Лёва поставил себе на крышу аж две спутниковые тарелки и смотрит только русское телевидение.
У журналиста Славина спросили, знает ли он Сысоева. Тот ответил:
- Сысоев - замечательный художник, - и, не удержавшись, добавил:
- А жена у него страшная стерва.
Как-то я спускаюсь по лестнице вниз, и слышу, как сверху бежит мой сосед, молодой симпатичный парень. Он хотел, чтобы я его пропустила, и, пробегая мимо, сказал:
- Шнель, шнель.
У меня подогнулись колени, и я поняла, что такое генетическая память.
Митя Хмельницкий, будучи сам стопроцентным евреем, выбрал себе образ борца с евреями. Один раз я пришла с работы домой и слышу, как Слава говорит ему по телефону:
- Митя, отстань от евреев, ну что они тебе плохого сделали?
Как-то Хмельницкий сказал мне:
- Все евреи, живущие в Берлине - идиоты.
Я спросила его:
- Ты кого имеешь в виду: себя, меня или своих родителей?
А потом добавила:
- Ты сначала выйди из общины, убери детей из еврейской школы, сделай так, чтобы твоя семья не пользовалась льготами общины, а потом борись с евреями.
А Митя на меня обиделся и написал, что я лью воду на мельницу черносотенцев.
У меня разыгралась страшная мигрень. Мне от нее помогает только сон. Я лежала и тщетно пыталась заснуть. У Сысоева в комнате громко играл магнитофон, и пела певица необыкновенно высоким и пронзительным голосом. Я с ненавистью слушала и тихо стонала. Наконец не выдержала и закричала:
- Папа, что это у тебя за мандавошка там верещит?
Это оказалась прекрасная певица Анастасия Вяльцева.
Мне позвонил немецкий журналист и говорит:
- Я пишу статью о русских женщинах, живущих в Берлине, и хочу взять у вас интервью.
Я спросила, для какого журнала. Он ответил, что для журнала мод «Elle». Мало того, там еще должна быть моя фотография. Я сказала, что не люблю журналы мод, да и вообще не фотогенична.
После этого мне звонит Ина и спрашивает, как дела. Я рассказываю про журнал мод. Ина безапелляционным тоном заявляет:
- Это очень хороший журнал, обязательно дай интервью, а для фото я тебе мою шубу выдам. Пусть от меня хоть шуба в таком журнале поприсутствует.
Я Ину слушаюсь. Сказано - сделано.
Прошло довольно много времени. Ина уехала отдыхать в Турцию, сидит на пляже. Соседи разглядывают журнал, и Ина видит мое фото в ее шубе. Ина купила журнал и всем показывала:
- Это моя подруга, а это моя шуба.
Наташа Бретшнайдер увидела меня в Ининой шубе и сказала:
- Шафир теперь должна подарить тебе эту шубу, тебе она очень идет.
Я передала этот разговор Ине, а она взяла, да и подарила мне шубу.
Пришли наши знакомые Миркины в гости. Они были в Америке и купили там для Сысоева компакт-диск: «Атлас всех улиц США». Тамара вежливо спрашивает:
- Вам это для работы нужно?
Славик отвечает:
- Да, если бы я шпионом работал.
У нас в Берлине есть приятели Тамара и Миша Маневичи. Их родственник по фамилии Кац общается в Израиле с Губерманом. Раз в год Губерман приезжает в Берлин, и методично из года в год происходит следующий ритуал: Валера Кац передает письмо через Губермана Маневичу. Тот в ответ тоже передает письмо и иногда добавляет батон колбасы. Мы с Сысоевым удивляемся, может у них пароль такой?
К Мише Маневичу приехал родственник из Донецка. Вышел на улицу и воскликнул:
- Да у вас тут одни иномарки ездят!
У нас гостила Дина Рубина. Позвонила женщина и начала мне объяснять, что я должна сказать Дине, и куда мне нужно позвонить и что-то передать. Я ответила, что сейчас дам трубку Дине и пусть сама ей объяснит. Женщина гневно возразила:
- Ну что вы, сейчас ведь шабат, Дине нельзя набирать номер телефона.
Я спросила:
- А ваш голос слушать можно? Я ей трубку к уху приставлю и рассказывайте, что хотите.
Любимые шутки наших эмигрантов:
- Выглянул в окно, а там немцы в городе.
Все хорошо в Германии, если бы еще немцев не было.
Я на коммунистов не работал, а на фашистов тем более не буду.
В Германии есть такая традиция - встречать Новый год хлопушками, фейерверком и салютом. Всю новогоднюю ночь стоит невообразимый шум. Наши эмигранты, когда первый раз услышали этот грохот, повыскакивали с криками на улицу:
- Караул, немцы стреляют!
У Ининой мамы Раечки немцы уничтожили в войну всю семью. Как-то она приходит домой и говорит:
- Такой вежливый немец попался, чтобы они все сгорели.
Я собиралась в Москву, и друзья меня спрашивают:
- Неужели Сысоев будет сам ходить в магазин?
- Зачем, - ответила я, - куплю ему все, как на дрейфующую льдину, и перезимует без меня.
Сережа Каледин очень похож на Довлатова. Он пришел в дом к Довлатовым вскоре после смерти хозяина. Собака, первый раз увидевшая Каледина, радостно к нему подбежала и начала ластиться.
Дина Рубина, когда узнала, что я предпочитаю русских мужчин, назвала меня “половой антисемиткой”.
Александр Городницкий рассказывал Губерману:
- Подошла ко мне после концерта девица и попросилась в номер. Мне страшно не хотелось ее брать с собой, но и обидеть не мог. Тогда я спросил ее:
- А вы сумеете меня одеть, если я умру? У меня что-то с сердцем неважно.
Городницкий страшно напился, и жена стала его раздевать, чтобы уложить спать. Когда она начала расстегивать ширинку, он очнулся и произнес:
- Это не тронь, это святое.
К Марине Крутоярской один знакомый подвел женщину и представляет ее:
- Знакомьтесь, это К., музыкант.
Женщина гневно посмотрела на него и сказала:
- Я музыкант высшей категории.
Я привезла Ольге учебник русского языка Розенталя. Оля только что вернулась из Бостона, где гостила у друзей, увидела учебник и говорит:
- Смотри, как интересно, а в Бостоне у моих друзей учебник английского - Левенталя.
Про Лину Мкртчан Саша Зайцев сказал:
- Она поет влагалищем.
А про свою жену Марину Крутоярскую:
- У нее эрогенные зоны вот здесь.
И потер палец о палец характерным “денежным” жестом.
Марине Крутоярской для какого-то фильма нужна была музыка венгерских цыган. Пришел знаменитый скрипач Якулов, и играет ей расхожий цыганский набор.
Марина говорит:
- Извините, но музыка венгерских цыган отличается от той, которую вы играете.
Якулов вскипел и отвечает:
- И это вы говорите мне, таборному цыгану!
Марина отвечает:
- Ну, если вы таборный цыган, то я балерина, а вообще-то мы оба евреи.
Марина рассказала, как знаменитый балетный дирижер Файер репетировал с оркестром «Ромео и Джульетту». У оркестра не получалось место, где Джульетта - ее играла молодая Уланова - бегала по сцене в томлении любви.
Файер выставил руку вперед и сказал:
- Ша, сейчас объясню, как надо играть: она еще девочка, ни с кем не трахалась. А ей ведь хочется. Вот и сыграйте так, как ей хочется.
Сысоев прочитал в газете, как Валерия Новодворская назвала всех эмигрантов протоплазмой. Слава послал копию этой статьи Буковскому, и он ответил Сысоеву: «Наш старый принцип - умри, но дело сделай - она поняла по-своему, и у нее осталось - умри».
Сысоев спрашивает меня:
- Мама, какая разница между гугнивым депутатом и гунявым?
Я работала на компьютере, и чтобы отвязаться сказала:
- Гугнивый говорит - гу-гу-гу, а гунявый - гня-ня-ня.
Как-то раз у меня сломалась машина, я поехала к автомеханику - это был наш русский немец, мастер - золотые руки. Поломка была небольшая, он быстро что-то там подтянул, и когда я спросила, сколько с меня, он посмотрел оценивающим взглядом, и сказал: «Дай за сиську подержаться».
Мне нужно было пройти техобслуживание. Машина вроде в порядке, но необходимо ее все-таки проверить. Я поехала к другому знакомому механику. Он все посмотрел, выровнял фары, проверил тормоза, и так далее. «Ну», - говорит, - не машина, а просто «лялька». Я спрашиваю, - сколько должна.
Он наклонился и тихонечко говорит:
- Да, ладно, может, дашь когда.
