№7/2, июль, 2009 - Вeрнисаж

«Эпохалки. Записки жены художника»
Отрывки из книги
Ларисa Сысоевa

Продолжение. Начало в №№6/3, 7/1
В библиотеке сайта книга Л.Сысоевой представлена без сокращений.


* * *

В 91-м году в Берлине по немецким меркам была суровая зима. Мы только что получили квартиру, и я решила утеплить окна и купить прокладки. Я пришла в “Баухаус” и растерялась - ходила полчаса и не могла найти то, что мне надо. У меня был такой растерянный вид, что проходивший мимо продавец спросил, чем он может помочь. Я ему ответила:
- Я не знаю, как это называется по-немецки, но у меня цвишен ванд унд фенстер винд шпацирт. (Буквально: между стеной и оконной рамой гуляет ветер). Мне говорили, что у немцев с чувством юмора не все в порядке, но мой продавец смеялся так, что вокруг начали собираться любопытные. Он нашел мне прокладку, поблагодарил за покупку, и добавил, что он этот “винд шпацирт” никогда не забудет, и мы довольные друг другом расстались. А я так и не знаю, как будет прокладка по-немецки.


Я поехала в Москву за сыном, который заканчивал десятый класс, и спросила Сысоева:
- Что будем делать с твоей мамой?
Сысоев сказал, что мать на чужбину не поедет.
Я приехала в Москву, пошла в больницу, где лежала Екатерина Дмитриевна, и сказала:
- Ваш сын в Москву в обозримом будущем не собирается. Мы сейчас живем в Берлине в общежитии. Мы не работаем, и денег у нас пока нет. Я могу вам обещать только одно: я вас никогда не обижу и куском хлеба всегда поделюсь.
Екатерина Дмитриевна сказала:
- Если ты меня возьмешь, то я еду.


Славина мама очень сильно заболела в Москве, ухаживать за ней было некому, и мне пришлось привезти ее прямо в лагерь. Это был лагерь беженцев в Рехане, в бывшей школе для террористов при Штази. Условия там были замечательные, как в подмосковном доме отдыха на Клязьме. Но так как Славиной маме было уже за 80, и она только что перенесла инсульт, у нее на немецкую речь была одинаковая реакция - она выпрямляла спину, поджимала губы, вся напрягалась, глаза смотрели в одну точку и, видимо, ждала, что ее поведут на допрос или сразу на расстрел.
Когда ее спрашивали, как ей живется в Германии, она отвечала сквозь зубы - вода не вкусная, соль не соленая, клубника ничем не пахнет. Мы переехали в свою квартиру, немецкие врачи быстро поставили мать на ноги, да и время сделало свое дело. Она совершенно освоилась, ходила с удовольствием по магазинам, а меня заставляла давать ей уроки немецкого - неудобно же, все со мной здороваются, что-то говорят - ома, ома, (бабуля)- а я ответить не могу.


У нашей мамы, как это часто бывает у старых людей, плохо работал желудок. Я пошла в аптеку за слабительным. Пока шла, помнила, как оно называется, а встала перед продавщицей - и не знаю, как объяснить:
- Понимаете, - сказала я, - у моей бабушки проблема - шайсе гейт нихт. (буквально - говно не идет). Продавщица от смеха побежала в туалет, ну, а слабительное я получила.


Екатерина Дмитриевна - Славина мама - была очень больная женщина. Уже живя в Берлине, часто лежала в больницах. Немцы всегда находили кого-то из персонала, кто говорит по-русски, а то и русских врачей. Меня всегда вызывали, если нужно было ее куда-то сопровождать на обследования, чтобы я переводила. Один раз мы вернулись в отделение, когда время обеда давно закончилось. Нам и в голову не пришло попросить есть. Вдруг подбегает медсестричка и говорит мне:
- Спросите, пожалуйста, бабушку, она подождет, пока я ей обед разогрею, или принести сразу что-нибудь перекусить?
Тут у меня комок к горлу подкатил, и я ничего сказать не могу. Вспомнились все советские больницы сразу: где умерли все мои близкие, последняя больница, где я буквально голодала. Так я ничего и не ответила, а медсестричка сама все как надо сделала.

Славина мама пожаловалась мне на боль в колене.
Я ей отвечаю:
- Было бы странно, если бы у вас в таком возрасте не болело.
На что она резонно замечает:
- Но вторая коленка у меня ведь не болит.


В общежитии мы жили вместе с семьей Л. Ире плохо давался немецкий. Мы с ней часто ездили по разным делам, и по дороге учили немецкий. Я проверяла ее, говорила - скажи 20, 30 40, и т.д. Ира прилежно отвечала:
- Цванциг, драйциг, фирциг.
Когда дошло дело до ста, она подумала и сказала:
- Хуйциг. (А правильно хундерт).


У наших друзей родился сын. С. рассказывал:
-У нас много лет не было детей. Где мы только не проверялись, и что мы только не делали. Все нам говорили, что оба здоровы, но была, видимо, какая-то несовместимость. Наконец, нас в первый раз выпустили за границу. Мы жили на стипендии в Фелдофинге, маленьком городке под Мюнхеном. Поехали в Мюнхен в кирху, к знаменитой мадонне с младенцем, поставили ей свечку. Мы сфотографировали мадонну с младенцем на руках - на память. Вскоре родился Васька. Я сфотографировал жену с ребенком. После этих слов С. вытащил из бумажника две фотографии и показал их мне. Сын и младенец выглядели буквально близнецами.
С., довольный произведенным эффектом, сказал:
- Я, как истинно русский человек, в неволе не размножался.


Женя Попов приехал к нам в гости, и мы пошли покупать подарки его жене Свете, которая только недавно родила Ваську. Пришли на крытый рынок, таких в Берлине сохранилось только три. Женя ходил по рынку, внимательно все рассматривал, потом говорит:
- Это музей материальной культуры.


Мы пожаловались Жене Попову, что здесь невозможно купить “толстые” литературные журналы - приходят с большим опозданием, да и стоят очень дорого. Женя подумал и сказал:
- А вы свой журнал сделайте, а я помогу.
Так начался наш журнал “Остров”.
Нашим главным спонсором была Нина, владелица книжного магазина “Радуга”.


Андрей Битов долго рассматривал рисунки Сысоева, потом сказал:
- Не могу больше, страшно устал. Вот мы, писатели, когда пишем, отдаем свою энергию, а вы, художники, ее забираете.


Как-то раз Андрея Битова пригласили выступить в Берлине с лекцией на заданную тему. Набился полный зал. Битов долго рассуждал о вещах, не имеющих отношения к данной лекции. Наконец, из зала пришла записка, в которой просили рассказать о том, что было объявлено. Андрей прочитал записку и гневно воскликнул:
- Вы мне будете указывать, о чем говорить?
И продолжил дальше, как ни в чем не бывало.


Натан Федоровский, владелец известной галереи “Авангард”, разглядывая Славины работы, сказал:
- Твои картины должны стоить дорого, ведь ты продаешь не только произведения искусства, но и свою биографию.


Натан Федоровский мне сказал:
- Жена Сысоева не должна работать, а должна обеспечивать ему условия для творчества.


Мы сидели в гостях у Тины, подруги Натана. Там же был Отар Иоселиани. Натан расхваливал проходившую у него выставку жены Кости Звездочетова Ларисы. Выставка состояла, в основном, из бархатных ковриков, которые раньше висели в деревнях на стенах, а на ковриках были пришпилены большие круглые значки с перестроечными лозунгами, типа: «Ты не прав, Борис». Сысоев бесился, но молчал, я вообще помалкивала, а Иоселиани с грузинским темпераментом закричал на Натана:
- Что ты нам эту х...ню за искусство выдаешь!
Больше Натан не хвалил эти коврики.


Отар Иоселиани сказал нам:
- В Париж хорошо приехать, отдохнуть, повеселиться и уехать, а в Берлине хорошо жить и работать.


Отар Иоселиани как-то заметил:
- Есть нации, которые умеют делать кино, а есть совершенно не созданные для этого.


Писатель Леня Гиршович, живущий в Ганновере, перед тем, как дать нам в журнал отрывок из романа, долго и нудно ставил мне по телефону условия:
- Не должно быть никаких сокращений, изменений, редактирования; должны быть присланы гранки.
Я покорно со всем соглашалась. Леня прислал отрывок, я выполнила все условия, кроме одного - гранки на вычитку не прислала. Через какое-то время звонит Гиршович и вежливо спрашивает, как дела. Я с радостью отвечаю, что журнал уже в типографии. Гиршович начинает дико кипятиться, ругаться и говорить, что я его обманула. Я расстроено произношу какие-то умные слова - корректор, файнридер, сроки, спонсор. Гиршович сердится еще сильнее:
- Ну, зачем вы обещали, я вам поверил.
Тогда я не выдерживаю и говорю:
- Леня, неужели вы не знаете, что женщинам верить нельзя?
И Гиршович сразу успокоился.


Спонсор двух первых номеров нашего журнала, Виктор Светиков - подполковник в отставке, занимавший в армии генеральский пост, будучи директором радиостанции “Волга”, постоянно опаздывал на встречи со мной. Я его спросила:
- Виктор, как же ты служил в армии, если ты такой необязательный?
Светиков засмеялся:
- Я ведь начальником был, так что мне все было позволено.


Сысоев спросил Сергея Каледина:
- Сережа, кого ты видишь на месте Ельцина?
- Аллу Пугачеву, - ответил он. - У нее поклонников полстраны, да и вообще, баба компанейская.


Я пришла с работы домой. Сысоев испугано посмотрел на меня, приложил палец к губам и тихо сказал:
- Мамочка, там у нас пьяный классик спит.


У нас живет персидский кот. У него замечательная родословная - в немецком паспорте, выданном ему, четыре поколения "фон баронов". Единственный член семьи, у которого есть настоящие немецкие документы. Я всем говорю, что мы по нашему коту будем получать немецкое гражданство.
По паспорту у него соответствующее родословной имя - Атос Флауэрс. Мы его зовем просто Котька.


Когда я принесла кота в дом, Сысоев был страшно против:
- Ты сошла с ума, нам только кошку не хватало.
Я настояла на своем:
- Мне тоже нужны положительные эмоции.
После этого я называла кота «положительной эмоцией», а когда он меня чем-то допекал, то рыжим фашистом.


Я рассказала моей немецкой подруге, что в войну всех немцев называли фрицами. Теперь она всегда обращается к нашему коту:
- Ну что, Фрицхен, каково тебе в русской неволе?


Сысоев научил кота разным трюкам. Мы этим гордились и считали его очень умным. Одна моя подруга, каждый раз, когда звонит мне, спрашивает:
- Ну что, кот еще не заговорил?


Моя берлинская подруга Ина Шафир носит фотографию Атоса в своем портмоне. После ухода особо тяжелого посетителя, она достает фотографию кота, смотрит на уморительную физиономию и успокаивается. В последнее время фотография заняла место на рабочем столе, рядом с фотографией сына.


Сысоев научил кота забираться на кофеварку. Рядом клал мелочь, подставлял руку и говорил:
- Давай сдачу.
Кот лапой смахивал мелочь на руку Сысоева. Слава хвалил кота:
-Молодец, настоящий немец.
Если кот промахивался, и монетки оставались лежать на кофеварке, Сысоев комментировал:
- Ну, ты прямо как советская продавщица, не можешь не обмануть.



Женя Попов прислал из Москвы материалы для первого номера нашего альманаха “Остров”, в том числе и свои ранние, нигде не опубликованные рассказы. Олег Юрьев по "Свободе" разругал в пух и прах все литературные материалы; досталось и Ахмадулиной, и Сосноре, приложил и Женины рассказы. Не тронул лишь Свету Васильеву, о чем я Жене с удовольствием и поведала. Женя философски заметил:
-Ты ведь Свету с продолжением пустила, вот будет окончание - и ее обосрут. Кто такой Юрьев, я понятия не имею, а вот альманах хороший получился, будем его и дальше выпускать.


Самое любопытное, что во второй номер нашего «Острова» Олег Юрьев дал нам прекрасное эссе. Мы его опубликовали и с тех пор поддерживали дружеские отношения.
В седьмом номере альманаха должна быть напечатана глава из нового романа Олега, но наш спонсор отказался дать деньги.
Позвонил Юрьев и спросил, что с журналом. Когда я ответила, что, по всей видимости, «Остров», как Атлантида, погрузился на дно океана, Олег сказал:
- Было бы жаль, журнал действительно, очень хороший.
А я подумала:
- Вот тебе бабушка и Юрьев день!


Олег Юрьев прислал книгу стихов своей жены - поэтессы Ольги Мартыновой. Стихи мне понравились.
Я позвонила, похвалила книгу, а потом спрашиваю:
- Олег, признайся, это ты за Ольгу так хорошо пишешь?
- Да, нет, - отвечает тот, - это она за меня пишет.


Многие друзья помогали нам абсолютно бескорыстно, просто из доброго отношения к Славе, собирать материалы для альманаха. В пачке, присланной для второго номера, были два рассказа Межибовского. Нам эти рассказы понравились, и мы решили их напечатать. Мы были уверены, что автор живет в Москве, и с ним все обговорено. Когда я набирала на компьютере текст этих рассказов, кто-то из знакомых, бывших у нас, заметил, что Межибовский живет во Франкфурте, и спросил - знает ли тот, что его рассказы будут у нас напечатаны. Сысоев обзвонил всех московских друзей, от которых мы получили тексты, но каждый поклялся, что рассказы Межибовского нам не посылал. Макет второго номера был уже готов. Жалко было выкидывать эти рассказы. Слава позвонил на "Свободу", и добрейший Володя Тольц пообещал достать координаты автора. Правда, добавил он, я слышал, что Межибовский разбился на машине, но это непроверенные данные, и я тебе позвоню. В этот же вечер у нас была встреча с читателями первого номера (не люблю слово презентация), и я рассказала историю с рассказами Межибовского, отметив, что смысл в них довольно потусторонний, и попали они к нам непонятно откуда, да и автора мы найти не можем. В перерыве ко мне подошла знакомая и дала телефон Межибовского. Приехав домой, сразу позвонила ему. Представилась и объяснила ситуацию. Наступило долгое молчание, потом голосом прокурора Леня спросил:
- Откуда вы знаете мой телефон?
Я, не сообразив сослаться на Тольца, честно сказала, что наша общая знакомая Варя дала мне его телефон. Опять молчание:
- Откуда вы знаете Варю?
Я начала путано объяснять, откровенно говоря, совсем забыв - откуда я знаю Варю. Потом стало совсем горячо, когда он спросил, откуда у нас его рассказы. Совсем запутавшись, я начала говорить, что вообще-то нам их прислали из Москвы, но кто - неизвестно, так как никто не признается. Межибовский сказал, что из Москвы его рассказы могли дать два человека. Он назвал имена, которые нам не были известны. Я чувствовала себя преступницей. Тогда я спросила: может быть, это вообще не его рассказы? Рассказы оказались его. Я сказала:
- Леня, мы хотим напечатать ваши рассказы, они уже в макете. Скажите, даете ли вы на это разрешение.
Межибовский долго молчал, потом сказал, что ему нужно подумать, через пару дней он мне позвонит. Я рассказала Славе о нашем разговоре, заметив, что рассказы у него оригинальные и сам он, по-моему, тоже не от мира сего. Через час звонит Межибовский и совершенно нормальным голосом говорит:
- Лариса, извините, что я с вами так разговаривал, я просто очень растерялся, со мной вечно такие странные истории случаются, но все-таки не перестаю удивляться.
Что самое интересное, мы так и не знаем, кто нам прислал рассказы Межибовского.


Когда у нас в гостях был Леня Гиршович, я рассказала историю про Межибовского. Он внимательно выслушал, а потом сказал:
- Это что, вот с ним действительно была интересная история.
И рассказал следующее:
Межибовский с друзьями ехал на машине домой во Франкфурт. Друзья сидели впереди, а Межибовский сзади. В то время, когда машина подъехала на заправку, Межибовский спал, друзья вышли, решив его не будить. Потом сели в машину, увидев в ней все еще спавшего Межибовского, хлопнули дверьми и поехали. Каково же было их удивление, когда через какое-то время, обернувшись, они никого не увидели сзади. Что было делать? Возвращаться обратно бессмысленно, очень уж много они проехали, и они поехали дальше. Во Франкфурте, они подъехали к дому Межибовского, с ужасом думая, что скажут его домашним. Каково же было их удивление, когда дверь им открыл сам Межибовский. Когда все успокоились, Межибовский рассказал:
- В то самое время, когда вы подходили к машине, я проснулся и решил выйти в туалет. Получилось так, что наши двери хлопнули одновременно, и вы не заметили, как я вышел. Вернувшись, я не нашел машину. Видочек у меня, видимо, был еще тот, когда я стоял посреди автозаправки без пальто, без денег, в полной растерянности. В это время на заправку подъехал роскошный автомобиль и водитель, узнав, что со мной случилось, сказал, что тоже едет во Франкфурт; мало того, живет где-то поблизости и, естественно, возьмет меня с собой. Таким образом, я не только добрался до дома, но еще и перегнал вас.


Володя Тольц узнав, что я нахожусь в Русском доме на Friedrichstrasse, ехидно заметил:
- Сидишь в гэбэшном гнезде?
- А ты от цэрэушного привет передаешь? - обиделась я.


Я ехала в лифте с замдиректора Русского дома Виктором Митряевым. Он прекрасно знает немецкий, и я для поддержания разговора спросила его, где он так хорошо выучил язык.
- В школе, - ответил он.
- Феликса Дзержинского, - подумала я и выразительно посмотрела на него. А он засмеялся, как будто прочитал мои мысли.


Я рассказала нашему знакомому Саше историю с лифтом. Саша говорит:
- Да чтоб ты знала, он главный резидент в Берлине.
- Не может быть! - изумилась я.
Тогда Саша рассказал:
- В Восточном Берлине была фирма “Гжель”. Зашел я туда, а сотрудники тихо празднуют присвоение начальнику полковника. А поздравлять этого начальника пришел именно Митряев.


Саша забрел в Русском доме на седьмой этаж (а для справки, там только шесть этажей для посетителей). Открыл дверь одной комнаты, а там сидят серьезные мужчины в наушниках и чего-то быстро пишут.
- Шифровальщики, - сделал вывод Саша.
- Врет, - подумала я. - Но врет красиво.


Андрей Мальгин был у нас в гостях в Берлине со своим молодым сотрудником Эдуардом Дорожкиным. Эдик, умный и образованный юноша, очень грамотно и эмоционально возражал Мальгину. Когда у Мальгина не нашлось больше аргументов, чтобы ему ответить, он сказал:
- Все. Молчать. Уволю.
Эдик обиженно замолчал, правда, ненадолго.


Когда Аида Сычева узнала, что Сысоев занялся изданием журнала, страшно разгневалась:
- Такой замечательный художник, а занимается совершенно не своим делом. Его нужно обратно в совдепию отправить, да чтобы КГБ преследовало, вот тогда он перестанет дурака валять и снова возьмется рисовать.
Сысоев, который очень хорошо относится к Аиде, задумчиво отметил:
- Может она и права, но пусть лучше сама туда едет.


Аиде одна ее подруга пожаловалась на знаменитого поэта: какой он гадкий тип, бросил ее и т.д. Аида холодно выслушала, потом сказала:
- С хорошими поэтами надо не спать, их лучше читать.


Риммочка Снурникова поступила работать в немецкую организацию, которая знакомила немцев с историей и обычаями еврейского народа. После этого она с гордостью говорила:
- Я теперь еврейкой работаю.

Моя знакомая, стопроцентная еврейка, пожив в общежитии, где были в основном ее соплеменники, с ненавистью сказала:
- После общения с ними хочется вступить в общество "Память".


Мы с Эльфи разговариваем сразу на двух языках. Когда я не знаю какое-то немецкое слово, я его просто вставляю на русском языке, также поступает и Эльфи. Я научила Эльфи крепким русским выражениям. Она что-то быстро рассказывала на немецком, вдруг четко сказала "твою мать" и продолжила дальше на немецком.


Наш сосед, пожилой, интеллигентный немец, проработавший всю жизнь учителем в школе, когда узнал, что мы русские, начал вдруг долго оправдываться, рассказывать, что во время войны он служил писарем в штабе, а потом добавил - "простым зольдатом". Сысоев потом прокомментировал:
- Все они простыми солдатами были, да писарями.



Виктор Ерофеев был в Берлине и подарил нам первый том из своего трехтомника; остальные тогда еще не вышли. Сысоев с удовольствием разглядывал отлично изданную книгу, потом задумчиво сказал:
- Бунина откроешь - "Темные аллеи", Куприна возьмешь - "Олеся", а у Ерофеева - сразу "Говнососка".


После выхода второго номера “Острова” позвонил Гиршович и похвалил нас за содержание. Я в напряжении ждала подвоха, т.к. дождаться от Гиршовича похвалы, по-моему, также трудно, как от Сысоева. Потом, естественно, он сказал:
- Как же вы могли сделать такое ужасное качество, у вас же уникальные материалы, это все равно, что Пруста в лаптях читать.
Ему я ничего не возразила, а про себя подумала:
- Пруст же от этого хуже не становится.

Мы познакомилась с Ниной Садур на чтениях Владимира Сорокина и Дмитрия Пригова. Она любезно предложила что-то из своих рассказов в "Остров", я поблагодарила, мы обменялись телефонами, и я думать про это забыла. Проходит какое-то время, в воскресенье вечером раздается звонок:
- Лариса, здравствуйте, это Нина Садур. Мне здесь в Берлине так одиноко, не могу ничего делать, не с кем пообщаться.
Я, конечно, сразу же пригласила ее к нам, встретила на полпути на машине, привезла домой и говорю:
- Сейчас будем ужинать.
Она посмотрела на меня нетерпеливо и говорит:
- Я есть не хочу, я выпить хочу.
Тут бы мне и врубиться в ситуацию, но я была как завороженная. Сысоев вышел поздороваться и хотел сразу уйти, но не тут-то было. Нина настояла на присутствии хозяина. Мы сели за стол. Она стала заливать в себя алкоголь в неимоверных количествах, при этом абсолютно не пьянея. Беседа текла гладко, я с ужасом думала, что от такой дозы умерла бы сразу. Вдруг, в один момент, она залила в себя очередную порцию и буквально сошла с катушек. У нее появился безумный взгляд и дикая агрессия в глазах. Она с ненавистью обратилась к Сысоеву:
- Я вижу, что ты плохой е..рь, у тебя явно сперматозоидов не хватает.
Бедный Слава просто лишился дара речи, а я спокойно сказала, что в нашем доме такие “заявления” не потерплю, а уж о моем муже тем более. Тогда она заявила, что мое место на кухне. Она поднялась, и я подумала, что она сейчас начнет все бить и крушить, и вдруг вспомнила, как один приятель, приехав в Берлин, и придя к нам в гости, сказал мне:
- У вас здесь Садур на стипендии, не вздумай с ней иметь дело, она сумасшедшая и алкоголичка. - Как у меня это вылетело из головы, ума не приложу.
После этого визита мы долго не могли придти в себя, а когда я рассказала это одной подруге, к которой я отвезла пьяную Нину, подруга сказала:
- Это что, мне ее пришлось просто выставить. Моя интеллигентная армянская мама не могла перенести, когда она разделась догола и стала трясти сиськами.
А я подумала, что ее дочка с натуры мамочку списывала, когда описывала пьяных теток, тех, что пришли со своими детишками в лес и напившись, разделись и голыми бегали.


Один писатель сказал про Нину Садур:
- Ей нужно к фамилии мягкий знак прибавить, и будет ее характеристика.


Женя Попов сказал Сысоеву:
- Вам нельзя знакомиться с Горенштейном, вы через пять минут подеретесь.
Сысоев выслушал и добавил:
- Нам хамы не нужны, мы сами хамы.


Ина Шафир с друзьями отдыхала в Испании. Они познакомились с парой симпатичных немцев. Эти немцы никак не могли запомнить имена ее спутников. Ина объяснила:
- Смотрите, все очень просто: - это Володя, так звали Ленина.
- О, понятно, - закивали они.
- А это Никита, так звали Хрущева.
- Ну, теперь все ясно, - сказал он.
Немка подумала и сказала:
- Что же нам говорить, у нас обоих отцов Адольфами звали.


Женя Попов как-то заметил, что у Виктора Ерофеева эротическое чувство к пельменям.
Я спросила, что он имеет в виду?
Женя объяснил:
- Ерофей всегда очень занят. Его трудно куда-то вытащить. Но если позвонить и сказать, что будут пельмени, - приедет обязательно.


Женя как-то заметил:
- Мы с Ерофеем выступали всегда в паре: я в роли пьяницы, а Витя в роли бабника.


Сергей Каледин очень любит давать советы и учить жить. Как-то раз он напился и сломал замок от подъезда, за который были заплачены огромные деньги. Чтобы починить этот замок, нужно вызывать представителей фирмы, где у каждого замка свой определенный код и номер. Починка должна была стоить почти столько же, сколько сам замок. Женя Попов позвонил наутро Каледину и спрашивает:
- Сережа, я вот по какому поводу хотел с тобой посоветоваться.
Каледин обрадовался и приготовился слушать.
- Как ты думаешь, что нужно делать в такой ситуации: люди с большим трудом достали сложнейшей конструкции замок, заплатили за него большие деньги, тратили свое личное время, чтобы по-человечески организовать жизнь, и тут один гад напивается и одним движением ломает этот замок. Что бы ты посоветовал с этим мерзавцем сделать, - елейным голосом спросил Попов.
Каледин тут же ответил:
- Да убить этого мудака мало. Ну, прости засранца, виноват, я все сделаю, что от меня зависит, исправлю и заплачу.
На короткое время он перестал давать всем советы и всех учить жить.


К нам в гости пришел Борис Мессерер со своей ассистенткой Мариной, очень интересной женщиной. Он приехал знакомиться с выставкой Берлин-Москва, которую впоследствии как главный художник, должен был делать в Москве. Ассистентка все время смотрела в рот Борису и восхищенно произносила:
- Мастер абсолютно прав.
Или:
- Мастер так устал от всего.
После того, как они собрались уходить, она подошла ко мне и спросила:
- Как вам тут на чужбине живется? Я вчера с уличными музыкантами говорила, они страшно тоскуют, я им пять марок подала.
Я ей ничего не ответила и подумала:
- Как же редко бывает, чтобы женщина была одновременно и умная, и красивая.


В следующий раз Мессерер пришел без ассистентки. У нас в это время гостил Женя Попов. Борис как следует выпил и говорит:
- Где проститутки и гомосексуалисты? Ведите меня к ним. Хочу познакомиться с ночной жизнью Берлина.
Я им объяснила, где ближе всего от нас стоят проститутки:
- Поедете на трамвае, как увидите золотой купол синагоги, так сразу и выходите.
Мессерер насторожился, а Женя сказал:
- Как правоверные евреи, сначала в синагогу сходим, а потом все остальное.


Ина Шафир посмотрела рисунки Сысоева и сказала:
- Теперь я понимаю, почему ты ни на одного мужчину не смотришь. После Сысоева все мужики кажутся такими пресными, что хочется их подсолить и поперчить.


Я подарила Людмиле Стефановне Петрушевской сысоевскую иллюстрацию к ее пьесе "Мертвая зона". Она долго смотрела, потом говорит:
- Ленин должен криво улыбаться, так по тексту.
Я робко заметила, что, по-моему, он криво улыбается.
Петрушевская строго посмотрела и сказала:
- Не так криво, как бы хотелось.


Людмилу Стефановну Петрушевскую спросили, как она работает с режиссерами, когда ставят ее пьесы. Она ответила:
- Нормально работаю, вот Виктюк десять лет назад поставил мою пьесу, с тех пор я с ним и не разговариваю.


Людмила Стефановна Петрушевская рассказывала:
- У меня есть знакомая пара бомжей. Они работают слепыми. Как-то вечером я вижу, они идут домой с работы, палочка за ненадобностью под мышкой, идут себе под ручку. Вдруг мимо собака пробежала, он обернулся и закричал:
- Смотри, гуляш побежал.


Мама Ольги Завадовской настаивала, чтобы я сходила на "Евгения Онегина" на немецком языке. Я бешено сопротивлялась, мотивируя тем, что боюсь испортить впечатление об опере. Просто страшно Пушкина на немецком слушать.
Ина Шафир, выслушав эту историю, философски заметила:
- Мне теперь ничего не страшно, я "Порги и Бесс" на латышском слушала.


Ина подарила мне красивую кожаную сумку, которую нужно носить подмышкой. Сысоев увидел меня с этой сумкой и воскликнул:
- Ты прямо как домоуправ с папочкой.


Я купила новую машину. Поздно вечером Саша Галюс помог ее пригнать, мне было страшно ехать в темноте без страховки. Утром я поехала в полицию ее регистрировать и страховать. Доехала до полиции благополучно, ищу место для стоянки. Вдруг, прямо с противоположной стороны выезжает машина, и я с радостью въезжаю на свободное место. Но так как улица была узкая, да и водитель я, мягко говоря, не Шумахер, я сразу уперлась носом перпендикулярно в тротуар, перегородив всю улицу. С обеих сторон моментально образовались два хвоста, каждый из пяти-шести машин. Все смотрят на меня. Мне нужно подать назад, а потом встать на стоянку. И тут-то началось: я не знаю, как в этой машине переключиться на задний ход. Перевожу ручку в нужное положение, как на ней нарисовано, но она упорно едет вперед. Народ начинает нервничать. В Москве меня бы уже вместе с машиной выкинули на тротуар или еще похуже, здесь даже никто не бибикает. Я понимаю, что застряла навсегда. Навстречу идет молодой парень в рабочем комбинезоне и жует булку. Я открываю окно и спрашиваю:
- Извините, пожалуйста, Вы понимаете что-нибудь в фольксвагенах?
Услышав утвердительный ответ и забыв от волнения, как будет по-немецки переключение скоростей, я продолжаю:
- Вы не можете посмотреть, я потеряла задний ход и не могу его найти.
Парень засмеялся и моментально припарковал машину, научив меня, что надо сначала нажать на ручку, а потом все так же, как у других машин. Пробка, которую я создала, моментально рассосалась, а я еще раз подивившись немецкому долготерпению, пошла регистрировать машину.


Мы были на концерте с Таней Форнер и с ее мамой. Концерт проходил в общине на Фазаниенштрассе. Замечательно играл дуэт "Паганини" - скрипач и гитарист. После концерта мы пошли в кабинет Ины немного пообщаться, просто не хотелось сразу уходить. Муж Ины, Володя Вайсберг, врач и вполне интеллигентный человек, вдруг, ни с того ни с сего, рассказал препохабнейший анекдот. Мама Тани, пожилая женщина, музыкант, проработавшая всю жизнь в Большом театре, была страшно шокирована, но мужественно сказала, что у врачей всегда была специфическая лексика, а когда я с возмущением рассказала об этом Сысоеву, он заметил:
- Мама, ну что ты хочешь от Вовы, он человек простой, ему после классической музыки разрядиться надо было.
Позже я спросила Володю, зачем он при пожилой, незнакомой женщине, да и при Тане, которую он тоже, в общем-то, плохо знает, рассказал такой анекдот, он растеряно сказал:
- Они мне так понравились, что захотелось им что-нибудь приятное сделать.


В Берлине живет потрясающая женщина - Сун Комарова. Вообще-то ее зовут Ира, и ее девичья фамилия Ким. Она кореянка. Когда она вышла замуж и взяла фамилию мужа, - то получилось бы смешно, как она сказала, – «с моей внешностью быть Ирой Комаровой».
Друзья называли ее ласково Sun (солнышко). Так она себя переименовала на восточный лад: Сун.


Родной дядька Сун - замечательный писатель Анатолий Ким, который, с ее слов, оказал большое влияние на ее развитие.
Сун разносторонне талантливый человек. Она пишет прекрасную прозу и стихи по-немецки, рисует и прекрасно поет. Работает в музыкальной школе и преподает вокал.
В двух номерах «Острова» были напечатаны ее повести.


Нам позвонил Леня Гиршович и спросил:
- У вас опубликована удивительная вещь - «Пятый олень». Автор - Сун Комарова. Я не верю, что женщина могла написать так хорошо. Признайтесь, кто скрывается под этим именем.
Я побожилась, что это действительно женщина.
- Мало того, - сказала я, - что это талантливая женщина, так она еще и необыкновенной красоты кореянка.
Гиршович притих. Потом осторожно спросил, могу ли я дать ее телефон. Я с удовольствием продиктовала.


Проходит какое-то время. Выходит третий номер «Острова». На презентацию журнала пришло много наших авторов. В то время в Берлине на стипендии жили Толя Гаврилов и Вася Димов, из Геттингена приехал наш дебютант Витя Шнейдер. Приехал из Ганновера и Леня Гиршович.
Все авторы должны были выступать. Я с ними договорилась заранее. И только Гиршович отказался, сославшись на то, что его в третьем номере нет.
Вдруг приходит Сун и тоже садится на сцену. Гиршович оживился.
Вечер идет своим чередом. Вася читает свои ранние стихи, Толя - последние берлинские рассказы, Витя приехал с гитарой и спел несколько песен. Вдруг я получаю записку от Гиршовича: он тоже хочет выступить. Я с удовольствием даю ему слово.
Выходит Гиршович и начинает долго рассказывать, какой ему приснился сон, в котором он по каким-то причинам должен петь a capella, и что петь он не умеет и не любит - и, вдруг, Гиршович как запоет! Да так здорово и громко, что наши пожилые читатели, уже подремывавшие от этого долгого рассказа, вздрогнули. Сун даже не моргнула глазом.
После вечера я видела краем глаза, как Леня что-то рассказывает Сун, а она с непроницаемым восточным лицом поглядывает на него сверху вниз.


Я делала передачу на радио о Сун Комаровой. Мы договорились встретиться в метро. Три раза мы перезванивались с Сун и меняли по ее желанию время передачи. Потом в последний раз договорилась, и ей было сказано, что в студию звукозаписи опаздывать нельзя. Время расписано по минутам. Сун сказала, что она поняла.
Мы условились встретиться в метро. Я пришла заранее. Сун еще не было, и я глазела по сторонам. Было начало апреля, но в Берлине стояла очень теплая погода. Многие немцы ходили уже без пальто. Публика была довольно уныло одета. Я вспомнила выражение одного знакомого, который сказал:
- Когда я еду в метро и смотрю на сидящих напротив людей, они напоминают мне «Едоков картофеля» Ван Гога.
Я посмотрела на часы. Сун опаздывала уже на пятнадцать минут. Я начала психовать. В метро несколько выходов, и она могла перепутать. Прошло еще десять минут. Я уже вся в мыле, бегаю с платформы на платформу и от выхода к выходу. Еще через десять минут появляется Сун, как всегда в сопровождении Бори, своего мужа. Сцена точно как из того анекдота, где все в говне, а некто появляется в белом фраке, на белом коне.
Сун - красавица, в роскошной шубе нараспашку, в длинном вечернем платье. Волосы блестят и видно, что они только что вымыты и уложены; ногти длиннющие, покрыты свежим лаком. Все на нее оглядываются и внимательно смотрят. В 12 часов дня такое редко увидишь.
Мне стало обидно, и я сказала, что еду домой. Сун почему-то накинулась с руганью на Борю. И я поняла, что если записи не будет, то неизвестно что она с Борей сделает.
Борю Сун прогнала. Он покорно ушел, а мы пошли в студию.
Идем и молчим. Я еле сдерживаю бешенство и не знаю, - найдется ли в студии свободное время. Ко всему еще, мы заблудились, и блуждаем по коридорам радио. Вокруг ходят серьезные немцы и поглядывают на экзотическую женщину. Она, чувствуя, что привлекает внимание, выбрала место, где наилучшая акустика, да как запоет. Выдала настоящую оперную руладу. Я от неожиданности уронила сумку, немцы замерли, а Сун, как ни в чем не бывало, продолжала распеваться.
Моя злоба мигом прошла, и я спросила:
- Я у тебя интервью как у писателя буду брать, или ты хочешь спеть?


Педагог по вокалу Сун Комаровой сказала ей:
- А сейчас мы займемся главным.
Сун не поняла и подумала:
- Генделя выучили, все отрепетировали, слова помню, что же главное?
И тогда учительница сказала:
- А главное, подобрать хорошую обувь. Потому что у певицы самое важное - это что? Ноги!


У Сун с Борей сложное положение в Германии. Они просили политическое убежище, но им отказали. Обычно, людям, которые прожили в Германии больше пяти лет, не были замечены ни в каких нарушениях, да еще и работают, как Сун, дают вид на жительство. Но только не Сун. Она приходит в полицейское управление одетая как примадонна, ни одной просительной нотки в голосе, на лице написано нескрываемое презрение к служащим, сидящим там. И они мстят ей тем, что отказывают в продлении вида на жительство. Сысоев ей сказал:
- Ты бы хоть прикинулась серенькой мышкой, а то ходишь, как королева. Чиновники любят, чтобы перед ними унижались.


К нам в гости пришли Сун с Борей. Мы прекрасно общались, а потом Сун предложила попеть. Поет она классику, русские романсы, джаз. Слава попросил джаз. Она потрясающе запела. Наш кот внимательно посмотрел на нее, подошел и начал подпевать, да так ладно попал в тональность, что все не выдержали и засмеялись.
Я рассказала Ине про кошачий концерт. Ина, которая очень любит нашего кота, сказала:
- Я же говорила, что это дворцовое животное.
А Слава заметил:
- Когда пела Олина мама, кот не подпевал.


Продолжение следует.


Продолжение в следующем выпуске.

>>> все работы Ларисы Сысоевой здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"