№6/3, июнь, 2009 - Вeрнисаж

«Эпохалки. Записки жены художника»
Отрывки из книги
Ларисa Сысоевa

Когда рухнула стена, мы жили в западном Берлине. К нам приехала знакомая и сказала, что в восточном Берлине принимают евреев, то есть дают вид на жительство. Сысоев выслушал и воскликнул:
- Мамочка, ты же у нас еврейка!

Эта знакомая сказала:
- Я вас отвезу к своей подруге еврейке, она в курсе всех дел. Если вы ей понравитесь, то она вам поможет остаться.
Мы со Славой переглянулись. Рекомендация из уст данной знакомой могла сослужить медвежью услугу. Это была хорошая, порядочная женщина, но любившая поддать.
Она повезла нас к подруге. Это была Ольга Завадовская. Мы вошли в квартиру. Сысоев посмотрел на Олю и сказал:
- Я не знаю, что вы обо мне думаете, а вот я совсем не пью и две книги написал.
С Ольгой мы с тех пор дружим, а когда вспоминаем наше знакомство, то всегда смеемся.

Мы переехали в лагерь, а затем, почти сразу, в общежитие для переселенцев.
Когда мы жили в общежитии на Кётенерштрассе в Аренсфельде на окраине Восточного Берлина, у всех было очень подавленное состояние - серые, убогие немецкие хрущoбы, коммунальные квартиры, несовместимость с соседями, чужой язык, хождение по мукам, т.е. по немецким организациям, я уже не говорю про ностальгию. Я, оптимист по натуре, развлекала, как могла своих новых товарищей по несчастью, рассказывала анекдоты или истории из своей жизни и из жизни своих друзей. Одна симпатичная женщина, Дора Шехтер посоветовала мне записывать мои байки. Я отмахнулась, сославшись на то, что машинку оставили в Москве. Прошло какое-то время, мы купили компьютер. Я потихоньку записывала свои истории. За это время происходило что-то новое, мы знакомились с разными интересными людьми, приезжали наши старые друзья. Записки пополнялись все новыми историями, смешными и грустными.

Сысоев прочитал мои байки и воскликнул:
- Это же эпохалки!
Так мы стали называть мои истории.

* * *

Моя мама была необыкновенно красивая женщина. Очень часто она жалостливо смотрела на меня и говорила:
- Господи! Ну, до чего же страшненькая, просто лягушонок, ладно хоть умненькая.


А папа добавлял:
- До того умная, что аж дурная.


Мама была очень больная женщина, часто лежала в больницах, со мной сидели домработницы, которые периодически менялись. Как-то одной домработнице я сказала: «Катька дура». Она пожаловалась отцу, и он сказал, что отдаст меня цыганам. От страха у меня отнялись ноги, и я несколько дней не вставала.


Наша домработница повела меня в мавзолей. Мы так долго стояли в очереди, что меня вырвало. И мы пошли домой. Мама нас отругала - зачем ребенку на покойника смотреть? С тех пор у меня рвотный рефлекс к очередям, а в мавзолей я так никогда и не попала.


Моей любимой нянькой была Анна Ивановна Сметанникова. Я называла ее тетей Нюрой. Она была членом нашей семьи. Жила Анна Ивановна, как она говорила, «в людях», у многих известных людей. А у нас она жила в перерывах “между хозяевами”. У нее были чудовищные запои, из-за которых, собственно, она и меняла хозяев. Я помню Всеволода Иванова, Эдуарда Колмановского и Петра Тура.
Тетя Нюра была необыкновенной кухаркой. Она мне хвасталась:
- Сам Арагон мне ручки целовал, когда поел моих пирогов.
В то время она жила у Всеволода Иванова.
Однажды - мне было лет десять - она хотела взять меня с собой в Переделкино, но я сказала:
- А вдруг они меня назовут «кухаркиной дочкой»?
И не поехала.


Когда мне было года три, маме подарили красивую коробку с духами, пудрой и кремами. Меня очень долго не было слышно и когда нашли, увидели, что я сижу перед зеркалом, вылила все духи, смешала их с пудрой, кремами и помадой, и все намазала на себя. Мама отругала меня. Я обиделась и сказала:
- Пойду искать другую маму.
Мама одела меня в тяжеленную шубу, выставила за дверь и сказала:
- Иди.
Я спустилась вниз и не смогла открыть дверь подъезда. Она была тяжелая и примерзла от мороза. И тогда я села на ступеньки и заплакала. Как потом выяснилось, тетя Нюра плакала, хотела сразу побежать за мной, но мама не разрешила. Меня обнаружил папа, который шел с работы домой. После этого попало всем, а косметику я на всю жизнь разлюбила.


Включая на кухне радио, мама каждый раз говорила:
- Послушаем, что эти гуси гагагают.
Сталина ненавидела, называла бандитом.
Увидев Хрущева по телевизору, сразу выключала:
- Опять порося врет.


В детстве я занималась гимнастикой. Наша группа должна была выступать на спортивном параде на Красной площади. Я с гордостью принесла красивый белый костюм и показала маме. Когда мама узнала, для чего костюм, она рассердилась и сказала:
- Еще чего, много чести перед этими дураками выступать.
Это был 60-й год.


Когда вышел «Один день Ивана Денисовича», мама дала мне «Новый мир» и сказала:
- Прочти обязательно, это настоящее.


Мамина родня спаслась от немцев в последнюю минуту. Семья была большая, бросили все, погрузились на подводу - дед с бабушкой и четверо детей. У мамы уже был сынишка, хотя ей было 20 лет. Выехали из города, вдруг старшая сестра сказала, что сейчас вернется, она забыла закрыть форточку. Ее отговаривали, но она сказала, что мигом обернется. В это время в город въехали немецкие мотоциклисты, сестра не смогла убежать из города и погибла.
Когда нужно принять какое-то важное решение, я вспоминаю форточку.


Мама умерла, когда мне было 17 лет. Отец стал сразу выдавать меня замуж за "богатых и старых", как мне тогда казалось, евреев. Это были деловые и энергичные мужчины лет под сорок, нажившие капитал, нагулявшие животы и лысины, желающие остепениться. Я в то время под чутким руководством моих лучших школьных друзей Штерна и Рабиновича изучала Шопенгауэра и Ницше, читала Гессе и, естественно, ни о каком замужестве не помышляла. После очередного, по-видимому, самого "крутого" отвергнутого мной жениха, у отца случился микроинсульт. Он быстро пришел в себя, но мне этого не простил, и уволил, как он говорил, “без выходного пособия”.


Когда отец смотрел, как я ем, всегда говорил со вздохом:
- Мы в свое время тюрю хлебали, а вы вон как живете.


Отец говорил мне:
- Ты - сберкнижка со срочным вкладом. В тебя все вкладываешь, вкладываешь, а ни копейки не снимешь.


Когда я говорила отцу что-нибудь неприятное, он мне отвечал:
- Что-то у меня сегодня радикулит. Плюнь мне на спину. Говорят, змеиный яд хорошо помогает.


С 17 лет я жила одна. Отец приходил ко мне только зализывать раны между очередными неудачными женитьбами, а их после мамы было “штук” пять. Но он никогда не отчаивался и не унывал и довольно быстро отчаливал. Отец не давал мне ни копейки, искренне полагая, что он для меня сделал все, что мог. У меня была стипендия 35 рублей и масса друзей, которые у меня дневали и ночевали. Они-то и не дали погибнуть, за что им всем огромное спасибо.


С каждой дамой сердца отец считал своим долгом расписываться. Я как-то сказала ему, что можно сначала и так пожить, посмотреть что к чему, а там видно будет. Отец закричал:
- Они, в отличие от тебя порядочные, без росписи с мужчиной не спят.
Через какое-то время, вернувшись ко мне после очередной неудачной женитьбы, говорил:
- Как ты была права, это последний раз, чтоб я так был здоров...
Собственные ошибки его ничему не учили, через короткий срок он снова регистрировал брак с очередной невестой.


Как-то раз я спросила, чем ему не угодила одна женщина, вроде всем хороша.
- Она меня обманула, - грустно сказал папаша.
-Что, изменила? - испугано спросила я
- Нет, хуже, она сказала, что она еврейка, а она полька.
- Ну и что, она знала, что ты только на еврейке женишься, вот и скрыла от тебя. Какая тебе разница?
- Нет, - сказал папаша, - обманула один раз, значит, обманет еще.
И не стал с ней жить.


Как-то раз звонит мне Юра Штерн и спрашивает - как дела? Я мрачно отвечаю, что нет ни копейки денег, и не на что купить хлеб. Юра приехал через полчаса и привез маленький сверток - передачу от бабушки: несколько кусочков хлеба, намазанных маслом, куриная ножка и кусочек шейки. Я давилась слезами и ела ножку, а Юра передавал бабушкины наставления и учил меня, как надо вести хозяйство:
- Покупаешь курицу, отделяешь белое мясо, делаешь из него котлеты, потом фаршируешь шейку и варишь бульон, а из остального можешь сделать жаркое. Таким образом, у тебя из одной курицы получается на несколько дней обед из трех блюд. Бабушка так в войну прокормила всю большую семью.
Тогда, конечно, я никаких шеек не фаршировала, было нам по 18 лет, а эту куриную ножку по сей день вспоминаю.


Отец обладал своеобразным юмором. Юра Штерн любил быть в центре событий и всегда боялся пропустить что-то важное. Однажды Штерн позвонил нескольким друзьям, но, ни у кого телефон не отвечал. Наконец, напал на моего отца:
- Ларисы нету дома, - грустно ответил тот, - она ушла в поход.
Юра страшно расстроился. Как это - в поход, и без него?
- А куда, может быть, вы случайно знаете? Какое направление?
Отец обиделся:
- Конечно, знаю, по Столешникову, далее свернешь на Петровские линии, перейдешь Неглинку и упрешься в Сандуны, у них с Катей каждую субботу поход в баню.


Катя была необыкновенно красивая девушка. Она каждый день ходила на работу мимо нашего дома. Отец каждое утро, высунувшись из окна, ждал Катю, когда она пройдет и поздоровается с ним. Как-то раз он ей говорит:
- Ты бы зашла ко мне, Катюша.
- Ничего не выйдет, - сказала Катя.
- Как войдет, так и выйдет, - ответил папаша.


Катя нравилась всем без исключения юношам, но если кто-то начинал ухаживать за другой девушкой, Катя говорила:
- Я не ревную, но зло берет.


Поздно вечером Паша Грандель со Штерном решили зайти ко мне в гости. На ступеньках парадного сидел отец и рубил топором тушу; было полное впечатление, что человечью. Друзья испугано спросили:
- А Лариса дома?
Отец грустно ответил:
- Нет и больше не будет.
Они долго ждали меня, чтобы убедиться, что я жива.


Мы поехали на Белое море на зимние каникулы. Ездили на оленях по разным поселкам с концертами. Паша Грандель с Юрой Штерном играли сцену из спектакля “Стряпуха”. Мальчики играли хорошо, и сцена пользовалась успехом. Штерн надевал мою юбку, брал в руки половник и изображал стряпуху. А Паша играл ее поклонника и приставал к стряпухе с ухаживаниями. После очередного настырного ухаживания, Юра не выдерживал и ударял Гранделя половником по голове. Один раз Штерн вошел в такой раж, что ударив Пашу, сломал поварешку. Павел рассердился и полез в настоящую драку. Зрители думали, что так надо по пьесе, и долго хлопали. Сцену пришлось прервать. Юра уполз со сцены на четвереньках и валялся на полу весь в слезах от хохота.
Самое смешное, что уже объявили следующий номер, в котором я должна была выступать в этой самой юбке. Я бегала вокруг Юры и кричала:
- Отдавай юбку, мне в ней гопак танцевать.


Шел урок литературы. Литераторша Галина Ивановна не любила наш класс. Все были “шибко умными”, но обязательную программу никто учить не хотел.
Она сказала:
- Сегодня разбираем роман Толстого “Анна Каренина”. Кто хочет выступить?
Гробовое молчание. Вдруг Юра говорит:
- Ну, ладно, я роман не читал, но все про эту женщину знаю, давайте я вам расскажу.


Юра очень любил свою бабушку. Однажды он по ее поручению купил тапочки. Забрел с тапочками ко мне, а там уже сидела вся веселая компания. Пришлось задержаться. После каждой выпитой рюмки Юра грустно говорил:
- Я должен ехать, бабушка ждет тапочки.
В этот день бабушка тапочек так и не дождалась.


Я шла как-то по Столешникову переулку и у книжного магазина увидела Штерна. Он стоял и стрелял деньги. Ему нужен был рубль. Я спросила: “Зачем?”.
Юра сказал:
- Там такая хорошая книга продается, что пока я домой съезжу, книга кончится.
Рубль мы стрельнули, книгу купили, а потом Юра говорит:
- Давай теперь тебе на книгу настреляем.


Мы сидели и писали сочинение. Это была репетиция выпускного экзамена. Я сидела с подругой на предпоследней парте, а позади нас сидел Юра с Вовой Масловым. Юрику нравилась моя подружка, и он всячески нас развлекал. В какой-то момент Штерн сладострастно зашептал:
- Что-то курочкой жареной запахло!
Через две минуты опять:
- Так хочется есть, что просто курочкой жареной пахнет.
Мы с подружкой хихикали, а Штерну только это и нужно.
Вдруг Вова Маслов с криком “Горим”! распахнул пиджак, и мы увидели, что пахло не курочкой, а горелым пиджаком. Мальчики курили в туалете, и директор их спугнул. Вова сунул окурок в карман, да не загасил до конца. Вот и получилась шерстяная курочка.


На выпускном экзамене по литературе Юра сделал ошибку, которая стоила ему золотой медали. Сам Штерн рассказывал это так:
- Я взял свободную тему и решил написать эпиграф. Пишу я слово эпиграф с заглавной буквы и думаю: “Ай, да Юрик, ай да молодец! Какую красивенькую заглавную букву написал”.
А буква эта была Е, т.е. он написал слово Епиграф, да еще с большой буквы, чтобы заметнее было.
Сочинение было написано без единой ошибки, кроме этого злосчастного Е. Все понимали, что это описка, возили сочинение на консультацию в гороно, но там посмотрели на фамилию юноши и сказали: считать ошибкой.


Как-то раз мы справляли веселый праздник в синагоге. Пели, плясали, настреляли много денег, купили дешевого вина и пошли домой к нашей школьной подруге Лене, которая жила неподалеку, и продолжали веселиться.
Штерн пошел искать туалет, перепутал дверь и попал в ванну. Там мылся Ленин папа. Юра извинился и вышел.
Папа закричал, сразу прибежала Ленина мама и стала нас выгонять. Она в ужасе кричала:
- Юра зашел к голому папе в ванну!
Мы долго потом цитировали Ленину маму. Она это произнесла таким тоном, будто Штерн “папу” расчленил.


Юра вернулся с летней практики, позвонил мне и говорит:
- Я по-настоящему влюбился и хочу тебя познакомить с этой девочкой.
Мы договорились встретиться в “Арфе” - кафе в Столешниковом переулке, месте наших встреч.
Я надела черное платье, сделала строгую прическу, которая меня старила на несколько лет, купила газету английских коммунистов “Morning Star” (за неимением других иностранных и эта сойдет), вставила сигарету в длинный мунштук, заказала у знакомой официантки тети Тонечки графинчик вина - она давала нам в долг - и стала ждать. Скоро появился Штерн. Он вел за руку очаровательную девочку. “Совсем ребенок”, - подумала я.
Девочка все время краснела и без повода улыбалась. На щеках у нее показываались ямочки. Мне она сразу понравилась, о чем я Юрику с удовольствием и сказала. Девочку звали Лена Крейцина.
Прошло много лет. Два года назад я была в гостях у Штернов. Мы с Леной вспомнили этот эпизод из нашей жизни. Лена мне сказала:
- Если бы ты знала, как я тебя тогда боялась. Мы приходим, сидит строгая дама вся в черном и смотрит на меня. Я от страха онемела.
Штерн с Леной поженились. Я была свидетелем на свадьбе.


Мы сидели в компании друзей и рассуждали о судьбах отечества. Все нам было плохо и не так. Я сказала Юре:
- Когда ты станешь президентом, назначишь меня министром культуры.
Штерн согласился.
Прошло много лет. Юра еще не стал президентом в Израиле, но я с надеждой этого жду. По-моему, осталось не так долго.


Моя девичья фамилия армянская, ее придумал наш прадед, и так это и пошло, хотя национальность стояла: еврей. Когда мне было 16 лет, я пошла получать паспорт. Паспортистка, простая русская женщина, жалобно посмотрела на меня и сказала:
- Хочешь, я тебе напишу в графе “национальность” армянка?
Я ответила:
- Нет, мне и так легче, чем другим евреям живется, по фамилии сразу не поймешь, это не честно.


Моя подруга Лена, когда мы учились в 6-м классе, пришла домой из школы и сказала маме:
- Учительница нам сказала, что мы должны остаться после школы, и в классе поднялся такой х..й...
Мама побежала за папой. Интеллигентный Ленкин папа объяснил дочке:
- Леночка, в классе поднялся хай, а х..й - то, чем писают мужчины.


Со мной в начальных классах училась девочка по имени Зина. Ее отец был сапожник. Они жили на Пушкинской улице в коммуналке, в глубочайшем подвале. Отец, дядя Ваня, на финской войне потерял ногу, ходил на протезе. Работал он дома, шил отличные сапожки, в которых мы с Зиной тоже щеголяли. Такие в те годы в магазинах не продавались. Жена его, тетя Шура работала на обувной фабрике и воровала оттуда заготовки. Самое страшное слово в доме было “финны”. Я сначала думала - те финны, которые дяде Ване ногу прострелили. Но это оказались фининспекторы. Если во двор входил кто-то подозрительный или просто незнакомый, мы бежали сломя голову в подвал, и все пряталось к соседям.
Пил дядя Ваня по черному, а матерился, точно - как сапожник. Дома всегда пахло кожей и клеем.
По вечерам все соседи собирались на кухне, пили водку, играли на гармони и пели.


У Зины в красном углу висела большая икона. Зина говорила, что до нее дотрагиваться нельзя, боженька покарает. Я и не собиралась дотрагиваться до русского бога, как я про себя его называла. А наша общая подружка Танюшка выслушала Зину, молча влезла на стол, дотянулась до иконы, взялась за нее обеими руками и деловито спросила:
- До какого места дотрагиваться нельзя?
Нам было по 9 лет.


Вдруг где-то в году 59-60-м приходит письмо из международного Красного Креста, где черным по белому написано, что у дяди Вани нашлись два сына. Они живут в Швеции и много лет разыскивают его.
Оказывается, у дяди Вани в финскую войну пропала без вести жена с двумя детьми. Женщина умерла, а мальчиков спасли, и они попали в Швецию. Сыновья выросли, один стал летчиком, а второй фабрикантом.
Дядя Ваня получил приглашение в Швецию. Собирали его всем колхозом. Приехал довольный, навез подарков. Мне запомнился бордовый бархатный коврик с двумя огромными голыми летящими ангелочками. Они его повесили над кроватью.


Больше всего его потрясла следующая история:
- Идем мы с сыном по улице. Смотрю - на скамейке лежит настоящая золотая брошка. Я говорю сыну:
- Смотри что я нашел!
И в карман.
А сын мне сказал:
- Нет, папа, пусть лежит, тот, кто потерял, придет и возьмет ее.
- Ну, бля, и честность, - добавил дядя Ваня..


Прошло какое-то время, и сыновья захотели приехать посмотреть, как их папа живет в Москве. Семья много лет стояла на очереди на квартиру, но тут власти всполошились и быстро без всякой волокиты дали дяде Ване квартиру.


Я в молодости писала рассказы, сказки, но больше всего стихи. У меня была подруга Ольга - тонкий ценитель всего прекрасного. Ей я показала несколько самых, по моему мнению, хороших стихов.
Ольга была сильно близорука. Она одела очки и долго, внимательно читала. Потом вынесла приговор:
- С Цветаевой не сравнить.
Я взяла и уничтожила все свои «гениальные» произведения.


У моей подруги была страшно злая бабка. Когда мы были маленькие, она все время нас пугала:
- Будете себя плохо вести, я сегодня ночью умру.
Мы утром с затаенной надеждой и страхом пробирались к бабке в комнату, а она, увидев нас, подпирая руки в боки, смеялась:
- А вот взяла, да и не умерла!


Наш друг Олег Попов (однофамилец знаменитого клоуна) позвонил Юре Штерну, подошла бабушка к телефону и сказала, что Юры нету дома. Олег говорит:
- Передайте, пожалуйста, что звонил Олег Попов.
На что бабушка ответила:
- Ну, тогда я Пушкин.


Мы в молодости дружили с Андреем Г. - он очень любил красивых девушек. У него была красавица-жена Люся: вылитая Жанна Болотова. Как-то на вечеринке Андрей повис на одной девушке. Люська подошла к ним и залепила девушке пощечину. Ее начали укорять, что ударить надо было Андрея. Люська ответила:
- Чтобы остальным девушкам неповадно было.


На первом курсе я, одна из немногих девушек, курила в открытую, остальные прятались в туалете. Я подошла к Кешман, которая тоже не скрывалась, и попросила у нее спички. Она посмотрела на меня и ехидно спросила:
- Милая моя девочка, а тебе мамочка разрешает курить?
- У меня нет мамы, она умерла, - ответила я.
Кешман подошла ко мне, обняла и сказала:
- Прости меня, пожалуйста, я тебя больше никогда не обижу и буду всегда защищать.


Я всегда говорила Лене Кешман:
- Я за тобой, как за каменной стеной.


Лену университетские барышни страшно не любили: за ее менторский тон, за то, что все лучшие мальчики были ее. Она им платила тем же.
Я называла ее «мой генерал», нежно любила и спокойно переносила командирские нотки. Когда она уж совсем начинала выступать, я ей говорила спокойно:
- А не пошла бы ты, Алена, на х...
Ленка совсем не обижалась и продолжала командовать дальше.


Как-то мне звонит Кешман и спрашивает, почему я не на работе. Я умирающим голосом начинаю объяснять:
- Мне позвонила в 4 утра свекровь с дачи. У деда случился приступ. Я поехала за ними на такси в Жаворонки. Взяла Саньку и стариков, привезла в Москву, деда положили в Склифасовского, бабка осталась с ним. Я с Санькой приехала домой. Нас обоих укачало, и мы дико блюем. Ко всему у меня разыгралась мигрень. Дома нет ни крошки хлеба и, вообще, я умираю. (Я жила в Москве одна: Гончаров, мой муж, был в армии, а Иринка, его сестренка, на картошке.)
Кешман молча выслушала и сказала:
- Все, молчи, я сейчас приеду.
Ленка приехала через полчаса, как будто на помеле. Привезла с собой авоську продуктов. Через несколько минут Санька был умыт, переодет, накормлен и уложен спать. Мне поставлен компресс, даны таблетки, заварен крепкий сладкий чай - все легко, без напряга, без рисовки. Больше всего меня потряс куриный бульон - чудесный, прозрачный, вкусный. Когда она успела его сварить? И я подумала:
- Какое счастье, что у меня есть такая подруга.


Мои московские соседи все время говорили мне, что я похожа на американскую актрису Шер, и что она сделала много пластических операций. Я посмотрела на актрису в роскошном журнале и сказала:
- Стоило ли терпеть такие муки, чтобы стать похожей на меня.


У нашего приятеля Рабиновича было прозвище Робинзон. Одна знакомая позвонила в дом, где, как ей сказали, должен был находиться Рабинович.
- Скажите, пожалуйста, Робинзон у вас?
- Здесь не необитаемый остров, - ответили ей.


У нас был приятель Олег Попов. Кто-то из друзей неправильно набрал его номер и попал не туда.
- Позовите, пожалуйста, Олега Попова.
- Позвоните в цирк, - ответили ему.



У моей подруги украли кошелек с зарплатой. Она страшно расстроилась и пожаловалась священнику. Он внимательно выслушал, а потом сказал:
- Ну, что ж ты, матушка, на Бога надейся, а сама не плошай.


Я выбрала себе очень романтическую специальность: морской зоолог. Мы поехали на практику на Белое море. Там вышли первый раз в открытое море, поднялось легкое волнение, и я поняла, что это была роковая ошибка. Меня укачивало даже при полном штиле.
Наконец мы дошли до места, где собирались закидывать планктонные сети - у нас их было три. Для этого остановили мотор. Корабль начал качаться, как скорлупка. Я стала синего цвета, меня положили на капитанскую рубку, и я тихо стонала. В какой-то момент я почувствовала, что умираю. И тогда я громко сказала:
- Господи, если ты есть, сделай пожалуйста, чтобы это закончилось.
В этот момент я услышала страшную ругань - вышли из строя все блоки, по которым спускались сетки, и мы вынуждены были прервать рейс и вернуться на биостанцию.
Капитан включил мотор, сказал, что мне повезло и полным ходом пошел домой.
В том что Бог есть, я больше не сомневалась, а в море, на всякий случай, больше не выходила и специальность поменяла.


Мы были в экспедиции на Каспии. Моя подружка должна была каждое утро вставать в 6 утра, набирать ведро свежей морской воды и менять воду морским беспозвоночным - балянусам. Нам было по 18 лет, до поздней ночи мы гуляли, и у нее не было никаких сил вставать так рано. Как-то вечером она, не долго думая, подлила им формалина и спит спокойненько. Ее руководитель - эмоциональный грузин, влетел к нам в комнату и с пафосом, достойным шекспировского театра, протянул руки и воскликнул:
- Оля! У нас такое горе! Балянусы сдохли!


Моя подруга написала мне письмо на Белое море:
- Дорогая Ларисочка! У меня все хорошо. В институт я не поступила, не добрала баллов. Еще я “залетела”, не представляю, что буду делать - нет денег на аборт; мой любимый как узнал про такие осложнения, сразу от меня ушел. А так все остальное в порядке.


Мой брат уехал в Америку в 75-м году. Позвонил мне из Лос-Анджелеса и сказал:
- И на Тихом океане свой закончил я поход.


Когда меня бросил мой первый муж, у меня второй раз отнялись ноги. Мой друг детства и замечательный врач Илюша устроил меня по большому блату в хорошую больницу, и меня там действительно поставили на ноги. От этой больницы у меня осталось одно воспоминание. Там ко всем без исключения обращались не иначе, как «больной». Звучало это так:
- Больные, обедать.
- Больной, на процедуры.
- Больная, к вам пришли.
После этого я иногда обращаюсь к Сысоеву, как в той больнице, особенно в тех случаях, когда это не лишено основания.


Женщина, которая увела у меня мужа, позвонила и сказала:
- Самое обидное, что я теперь не смогу с тобой общаться.


У меня в детстве была подруга, которая просвещала меня по сексуальным вопросам (нам было по 14 лет):
- Надо всегда выходить на улицу одетой так, чтобы быть готовой к тому, что тебя изнасилуют.
С тех пор, перед тем, как выйти на улицу, я принимаю душ, одеваю хорошее белье и вспоминаю слова своей подруги. Прошло больше тридцати лет, но меня так никто и не изнасиловал.


Другая подруга заметила:
- Один молодой человек подбивал под меня клинья, и несколько раз подчеркнул, как приятно иметь дело с неординарной женщиной. А я сказала ему: если бы я спала со всеми мужчинами, которые меня считают неординарной женщиной, я была бы дочерью полка.


У Лены, моей школьной подруги, был большой опыт общения с мужчинами. Как-то она переспала с одним юношей, про которого ходили легенды (которые, как я теперь понимаю, он сам о себе и распускал) и сказала:
- Х...шко так себе, ничего особенного.


Мама этой моей подруги была женщина без предрассудков. Мы знали, что у мамы есть любовники. Ленин папа был намного старше мамы. Лена так говорила про отца:
-Отец предпочитает есть пирог со всеми вместе, чем говно в одиночку.
Папа был профессор в Академии Жуковского и обожал свою Ларочку.
Как-то раз у Ларочки в паху вздулись вены. Она побежала к врачу, и та с отвращением сказала, что у Лары сифилис. Взяли анализы и велели придти завтра.
Вечером, когда отец пришел с работы домой, застал свою Ларочку в ужасном настроении. Он спросил в чем дело. Лара отвечает, что была у врача и у нее страшная болезнь. Папа в растерянности смотрит на нее.
- Возможно, у меня сифилис, -прошептала она.
- Боже, какое счастье, сифилис не рак, вылечим, - ответил папа.
Оказалось, что у нее был варикоз, а благородство Ленкиного папы помню по сей день.


Мой брат Слава Грановский был страшно ревнив. Все время шпионил за своей женой Ириной, думая что она ему изменяет со всеми подряд. Судил по себе.
Как-то раз Ира возвращалась домой на частнике. Слава решил, что это очередной любовник, начал их преследовать, злоба застила глаза, и он, не справившись с управлением, влетел в забор. Новая машина была разбита всмятку, да так, что страховка признала стопроцентное повреждение. На Славке не было ни царапины. Он тихо вышел из машины и сел на асфальт. В это время подъехала скорая и милиция. К нему подошел милиционер и спросил:
-Вы не знаете где труп?
Слава грустно посмотрел на него и ответил:
- Я труп.


Отец Славы Грановского, мой дядька, в начале шестидесятых поехал по приглашению в Америку, где у него жил родной брат. Дядька вернулся обратно и сказал мне:
- Лариска, в Америке негры живут лучше всех. Они одеты очень красиво, у них самые большие машины, и они прямо в парке с девушками трахаются.
Дядька мне казался таким старым, а ему тогда было чуть больше пятидесяти.


Дядька приезжал в отпуск в Москву, ходил по ресторанам и в оперетту. Брал бинокль и внимательно смотрел в него на сцену, когда там танцевали канкан.


Грановские жили в Ташкенте. Слава ненавидел этот город и называл Африкой. При первом удобном случае он оттуда уехал, женившись на москвичке Ире. Теперь они живут в Хьюстоне, штат Техас, и Слава мне с горечью написал:
- Поменял одну Африку на другую.


Хотя сама жила в Москве, ее родители родом из Одессы, и у мамы был местечковый говор. Сын Иры и Славы до школы воспитывался у бабушки, и несмотря на то, что он родился в Москве, говорил с жутким акцентом. Ира хотела отдать Антона в английскую спецшколу, в которой я когда-то училась. Тогда она была никакой не спецшколой, а просто хорошей школой N 170. Завучем там работала моя классная руководительница и любимая учительница. Так как Грановские жили в другом районе, то ребенка могли просто не взять. Я зашла в школу к Людмиле Фоминичне и сказала, что мой племянник хочет учиться в нашей школе. Она записала фамилию, сказала, что ребенок уже принят, но собеседование все равно нужно будет пройти.
Мы с Ирой повели Антона в школу. Ира работала на американской фирме и одела ребенка, как наследного принца. По дороге Ира долбила сына, чтобы он был вежливым и не забыл поздороваться.
Мы зашли в директорский кабинет. За столом сидела комиссия - человек пять учителей и завуч с директором. Все доброжелательно смотрели на Антона. Ребенок вышел на середину кабинета и с чудовищным местечковым акцентом, не выговаривая букву “эр” громко сказал:
- Здгаствуйте.
Потом раскинул руки, как в дешевом водевиле и добавил:
- Как поживаете?
Собеседование было сорвано. Рыдали от смеха все, включая серьезного директора.
Антон прекрасно учился в нашей школе, пока родители не уехали в Америку.


У меня был школьный товарищ Саша Грановский. Он был талантливый физик и необыкновенно образованный человек. Мне он очень нравился, а ему нравились длинноногие красавицы-блондинки. Они все были, как правило, страшные дуры. Я спросила:
- Неужели тебе не скучно с ними?
Он мне ответил:
- Зачем мне умная девушка, я сам умный. Целый день ворочаю мозгами, прихожу вечером к девушке в гости, хочу с ней отдохнуть, развлечься, а она мне про Ван-Гога.
Я расстроилась, но на вооружение взяла - ни слова о Ван-Гоге.


Меня спросили в молодости, какие мне больше нравятся мужчины - блондины или брюнеты?
Я ответила не задумываясь:
- Умные.


У меня была одна очень красивая знакомая, Таня. У нее не было отбоя он молодых людей. Она всегда приходила, и начинала свой рассказ словами:
- Ой, девочки, с каким потрясающим мужиком я сегодня познакомилась.
Ей все завидовали. Наконец, одна подруга спрашивает:
- Тань, ну почему тебе хорошие попадаются, а у меня, что не мужик, то ничего особенного.
Таня посмотрела на нее и успокоила:
- А ты чаще пробуй, и тебе обязательно хороший попадется.



Мы с моим сыном Санькой поехали в Новгород, Псков и Печеры. Дело было на пасху, и в Печерах одна старушка подарила ребенку, как она сказала, святое яичко. Сашка страшно обрадовался и сказал:
- Я его бабушке отвезу, ей будет приятно.
Приезжаем мы в Москву, Саша дарит бабушке святое яичко. Свекровь прослезилась от счастья - она Сашку любила больше жизни.
Почистила бабушка яичко, а оно оказалось тухлое.


Сашка был совсем маленький, а разговаривал сразу чисто, совершенно не картавил. У нас в доме, естественно, с ним никто не сюсюкал. К свекрови пришла соседка, Сашка сидел завтракал. Он ел яйцо. Соседка умиленно спросила:
- Любись ко-ко-шку?
Сашка посмотрел на нее и строго сказал:
- Я люблю яйца всмятку и по утрам.
Соседка потеряла дар речи, но больше не сюсюкала.


Сашка был с детства рассудительный ребенок. Его воспитывала свекровь, а мне оставалась «культурная программа». Ко мне он приезжал на выходные, и мы ходили по музеям, театрам, в цирк и консерваторию.
Как-то мы долго ходили по центру, я всегда была на высоченных каблуках, страшно устала и говорю:
- Санечка, давай возьмем такси, я страшно устала.
Ребенок мне отвечает:
- Ну, что ты мамочка, зачем тратить деньги, это же дорого. Поехали лучше на метро.


Сашка был очень прилежный ребенок. Даже в выходные умудрялся заниматься. Я ему говорила:
- Сань, да брось ты, все равно все не переделаешь, пойдем лучше погуляем.
На что ребенок с укоризной отвечал:
- Мамочка, я же бабушке обещал, пойди погуляй без меня.


Сашка учился в первых классах в школе, рядом с киностудией им. Горького. К ним в школу часто приходили отбирать детей для съемок. К Сашке всегда подходили помощники режиссеров и спрашивали:
- Мальчик, ты хочешь сниматься в кино?
На что он всегда отвечал:
- Мне мама сказала, что я должен учиться хорошо, а в кино пусть снимаются другие.


Сашку премировали путевкой в Артек. Мне позвонили из школы и торжественно объявили, что я должна заплатить за это 140 рублей - это была как раз моя зарплата. Я ответила, что у меня нет таких денег и пусть ищут другого ребенка. В школе переполошились, ведь кандидатура уже была утверждена. Тогда они позвонили свекрови, и бабушка нашла для любимого внучка деньги. Я страшно ругалась, но тщеславие бабушки было сильнее, и Сашка поехал в Артек.


Сашка учился в первом классе, когда их повели в мавзолей. Он шел в паре с белокурой красавицей Иринкой Громовой. Когда они поравнялись с саркофагом, Иринка громко сказала Сашке:
- Не бойся, это чучело, набитое соломой, мне мама сказала.


К нам пришли гости и просят Сашеньку рассказать стишок. Он серьезно посмотрел на просившего и сказал:
- Частушка из романа Зиновьева “Зияющие высоты”.
И выдал частушку из романа, который мы тогда читали и цитировали.


Моя первая свекровь была простая русская женщина. Она относилась ко мне очень хорошо. Анастасия Ильинична подошла ко мне, обняла и сказала:
- Я знаю, что ты сирота, а сироту обижать грех, я тебя никогда не обижу.
И относилась ко мне лучше, чем к своей родной дочери Ирине.
Когда я вошла в эту семью, Ирина заканчивала 10-й класс. Сейчас ей уже за сорок, но для меня она так и осталась шестнадцатилетним цыпленком.


Моя свекровь не простила собственному сыну, то, что он бросил нас с Сашкой, так и не разговаривала с ним до самой смерти.


Когда свекровь умирала, она сказала мне:
- Ты у Иринки одна осталась, ты уж ее не бросай, пожалуйста.
Прошло много лет, я живу в другой стране, а у нас с Ириной никого ближе нет.
Я сейчас еду в Москву и с любовью покупаю для Ирине подарки. Ина комментирует:
- Это кому рассказать - подарки для сестры бывшего мужа.


Моя подруга Катя вышла замуж за Шуру Шустера. Он в свое время пострадал за то, что был шурином Твердохлебова. Шустер написал блестящую диссертацию по физике, но ему ее не утвердили. После этого он начал сильно пить.


Шустер написал рассказ, и его напечатали в «Русской мысли». Несколько месяцев кряду Шустер носил во внутреннем кармане пиджака газету со своим рассказом. И если в компании был человек, который еще не знал про публикацию, Шура, как бы случайно, как рояль в кустах, доставал газету, показывал и читал рассказ вслух.
А рассказ был действительно хороший.


Шустер упал по пьяни и сломал себе руку. Катя приехала за ним в больницу. Медсестра посмотрела на нее и спросила:
- Это ваш дедушка? Забирайте его отсюда.



Во время московской олимпиады я была в Севастополе, мы смотрели закрытие по телевизору. Я с отвращением говорю:
- Такая пошлятина и безвкусица, стоит огромных денег, кому это надо?
Девушка, родственница хозяйки, наоборот, была в восторге от увиденного. Она посмотрела на меня с укоризной и ответила:
-Ради такого и поджаться можно!


В Отрадном у меня была соседка Марина. Она была на десять лет младше меня, и я ее опекала. Марине страшно не везло с мальчиками.
Как-то мне позвонил один юноша, сказал, что он младший брат моего старинного приятеля Саши Шипова, который уехал в Израиль, и что у него для меня письмо.
Мы встретились, разговорились. Миша оказался симпатичный молодой человек, который попал в отказ и не может нигде устроиться на работу, да и девушки от него шарахаются, как грустно заметил он, когда рассказывает, что состоит под гебешным надзором.
Я сразу подумала о Марине, и когда Миша спросил, нет ли у меня знакомой симпатичной девушки, я не задумываясь ответила:
- Есть.

Вскоре звонит Миша и говорит:
- У меня есть два билета на концерт Юлия Кима. Я хочу пригласить твою знакомую.
Я куда-то опаздывала и сказала Мише:
- Сейчас я позову Марину и договаривайтесь сами.
Бегу в соседнюю квартиру, зову ее к телефону и на бегу рассказываю про наш разговор.
Мы бежим в мою квартиру, и по пути Марина, воспитанная на американских видеофильмах, спрашивает:
- А кто это - Юлий Ким?
Я разозлилась, думая, что она не хочет идти, и закричала:
- Какая тебе разница, был бы человек хороший!


...Через тринадцать лет я, поехав в отпуск в Израиль, сидела в гостях у Миши с Мариной: они построили замечательный дом, Миша развел сад с экзотическими деревьями, у них прекрасные дети - мальчик и девочка, а Миша, когда выпивает, кричит на меня:
- Что за змею ты мне подсунула?


К нам в институт поступила на работу женщина. Она представилась:
- Александра Сергеевна.
Вскоре мы вышли покурить и я спрашиваю ее:
-Простите пожалуйста, откуда у вас такое отчество?
Она сразу поняла вопрос - у этой женщины была типичная семитская внешность - и стала рассказывать:
- У меня дедушка был раввин, семья очень религиозная. Мама строго соблюдает все обычаи. И имя-отчество мне досталось соответствующее - Шева Срулевна. Если бы вы знали, сколько мне пришлось пережить в школе! Я хотела стать врачом и понимала, что с такими данными мне ничего не светит. Один Бог знает, каких трудов мне стоило сменить и имя и отчество, я дошла до главного начальника в Моссовете. Только после этого поступила в медицинский институт.

У Александры было отрицательное биополе. У нас в комнате сидело шесть женщин. Каждой из нас на праздник дарили по одинаковой гвоздике. Цветок, который дарили Александре, вял немедленно.


Александра не ела свинину. Девчонки с работы решили подшутить над Александрой и накормили ее свиными отбивными, сказав, что это куриные шницели, и бедная Шура покрылась сыпью.


У нас в комнате сидела некая Надежда. У этой женщины был свой бзик. Что бы она ни купила, было обязательно с дефектом. Причем, зная за собой это, она особенно тщательно все выбирала. Наши лаборантки с утра выходили на охоту за дефицитом. И приносили по шести экземпляров того, что попадется. Например, пластинки, или французскую косметику. Всегда давали Надежде выбирать первой. Она скрупулезно все обнюхивала, ощупывала, а потом уже брали мы. Из раза в раз повторялось одно и то же. Пластинка заедает, тушь не закрывается, колготки уже “поехали”.
Один раз Надежда была в Италии по туристической путевке и привезла оттуда, в качестве сувенира, крышку от кастрюли. На кастрюлю у нее не хватило денег.


Я ждала места в хорошей больнице, в которую меня должен был устроить мой друг детства Илюша. Сидела на больничном, когда мне позвонила Александра и сказала:
- Если можешь, выйди сегодня на работу. Это все равно короткий день, посидим, закусим, выпьем, а этот день прибавится к отпуску.
Я взяла такси и поехала на работу. Села тихонько на свое место и помалкиваю. В это время прибегает Нинуля и держит на поводке белого щенка непонятной породы. Как сказала одна моя знакомая, помесь пуделя с балалайкой. Нина стала рассказывать, что щенка нашли в подвале, и не хочет ли кто-нибудь взять себе собачку?
В комнате было человек восемь женщин, все дружно обсуждали эту проблему и только я молчала, мне было не до собаки. Вдруг смотрю, собака тихо подошла ко мне, села рядом и положила голову мне на колени. Я ей тихо говорю:
- Ну что ты, глупый, хочешь от меня. Я больная, несчастная, у меня и без тебя проблем по горло.
Он меня внимательно слушал, прядал ушами и ласково смотрел на меня.
А я тихонечко продолжала:
- Вон, иди, например, к Аллочке, у нее дом полная чаша, будешь каждый день мясо лопать, и на «волге» на дачу ездить.
Собака еще доверчивее прижалась ко мне. Когда женщины огляделись, они увидели меня, тихо разговаривающей с собакой. Тогда ко мне подошла одна их них и спросила:
- Ты знаешь, что приблудная собака приносит счастье? Возьми ее, ты сейчас нуждаешься в удаче больше других.
Так у меня поселился Дик.


Дик был очень веселый и общительный щенок. У него была одна особенность. Он ненавидел людей в форме, причем неважно в какой. Особенно дико он начинал лаять, когда видел милиционеров. Как будто это я его настраивала. Я про себя думала, как хорошо, что гебешники в штатском ходят, а то бы меня точно в подстрекательстве уличили.


Один раз я гуляла с Диком. Подходит симпатичный мужчина, показывает на Дика и спрашивает, моя ли это собака?
Услышав утвердительный ответ, говорит:
- А мы с вами родственники.
Я посмотрела на него и на всякий случай отвечаю, что я сирота.
Тогда этот мужчина показал на хорошенькую карликовую пуделиху и сказал:
- У нас с женой нет детей. Наша Кити заменяет нам ребенка. Она у нас чемпион породы. На случку привезли из клуба лучшего кобеля. Он трудился часов пять, но все безрезультатно. Потом я пошел гулять с Кити и отвернулся на одну минуту, чтобы выбросить окурок. Ваш пес оказался рядом. За это время она забеременела.
Я разволновалась:
-Вы хотите, чтобы я приняла участие в судьбе наших внуков?
Он засмеялся:
- Что вы, щенок был один и очаровательный. Наши друзья его с удовольствием взяли. А мы волновались, что она не разродится, ваш пес намного больше нашей девочки.
После этого мы с ним часто болтали, а я прозвала свою собаку Дик-осеменитель.


Сысоев, когда вышел из зоны, посмотрел на Дика и заметил:
- У тебя собака ест лучше, чем мы там питались.


Мне было лет двадцать пять. Я захотела проколоть себе уши, тем более, что был хороший повод: жених моей подруги привез из Италии потрясающие сережки. Я пришла домой и говорю Гончарову (моему первому мужу):
- Я хочу проколоть себе уши.
Гончаров с иронией произнес:
- Ты себе еще в нос серьгу повесь.
Я обиделась, но уши по сей день так и не проколола.


Отец подарил мне замечательный японский зонтик, и у меня его буквально на следующий день украли.
Я позвонила папаше и сказала:
- Ты подарил мне зонтик не от души, вот его и украли.
Отец воскликнул:
- Не шей мне дело Бейлиса.


Я купила огромную индейку на Новый год, положила на противень, и думаю, что мне с ней делать.
Сашка был маленький, вошел на кухню и воскликнул:
- Мама, это что, орел?!


Моя школьная подруга Ольга - большая «белая» женщина, как я ее называла «помесь Гундаревой с Дорониной», любила мужчин кавказского типа и евреев. Они ее просто обожали. Как-то она мне говорит:
- Я не представляю, что можно делать с русскими мужчинами, мало того, что они не темпераментные, да еще не умные и пропившие мозги. Назови мне хоть одного достойного русского.
Я обиделась и сказала:
- Ну зачем так обобщать, вот, например, Сысоев (мы тогда еще не были женаты) - не пьет, талантливый, умный.
Подруга стала смеяться:
- Тоже мне, нашла русского, посмотри на него, он же типичный еврей.


Сестренка Рабиновича Наташа уехала в Израиль в 70-е годы совсем девчонкой. В первом ее письме были такие слова:
- Я сошла с трапа самолета и мне показалось, что я попала в рай. Я не понимала в чем дело, было ни с чем несравнимое ощущение. А это цвели апельсиновые деревья.
Через много-много лет я попала в Израиль весной, как раз, когда цвели все деревья и только тогда я поняла то, о чем писала Наташа.


В далекой молодости Рабинович пригласил меня в кино на какой-то очень тяжелый фильм. Я ему сказала:
- Не пойду, у меня и так много неприятностей.


Я лежала в Первой Градской больнице в отделении консервативной гинекологии. Попасть туда было очень трудно даже по блату. Больным вменялось в обязанность показываться студентам. У нас лежала молоденькая девушка, которая плакала и не хотела идти к студентам, она очень стеснялась. К ней подошла заведующая отделением и сказала:
- Я вас умоляю, пойдемте, у вас такая потрясающая эрозия, где они еще такую увидят?


В Москве я работала вместе с одной серьезной женщиной. Она была доцентом, специалистом по детским болезням. Как-то утром приходит на работу и жалуется на своего любовника:
- Сделала ему яичницу, минет, а он все равно не доволен.


Другая, - доктор наук, жена уважаемого человека, в сердцах сказала:
- У моего домкратом не поднимешь.
А вторая заметила:
- А моему уже и писать нечем.


Один юноша по имени Лёнечка добивался моей подруги. После долгих домогательств она уступила. Потом рассказывает: «У него все такое миниатюрное». Как-то приходит из магазина и говорит: «Яйца не купила, там только такие, как у Лёнечки».


В молодости я никому не нравилась. Один пожилой, как мне тогда казалось, фотограф посмотрел на меня и сказал:
- Ты относишься к тому типу женщин, которые с возрастом все больше нравятся мужчинам. И еще, в платье ты не смотришься, на тебя надо смотреть обнаженной. Умные мужики раздевают взглядом, проблем у тебя не будет.
Может, он хотел меня успокоить, но, я моментально избавилась от комплекса.
С тех пор, когда на меня пристально смотрит мужчина, мне всегда становится прохладно.


А другой мужчина вызвался погадать по руке и сказал:
- Во второй половине жизни ты разбогатеешь.
Я свято верю в такие предсказания. Честно, смирившись с долей, я ждала свой корабль. Мне скоро пятьдесят, и только сейчас я поняла, что богата выпавшей мне судьбой, которую ни на какие деньги не променяю.


В молодости я очень страдала из-за своей фамилии. В университете мальчики из группы написали мне эпиграмму:
В мире смятение - культ груди!
Куда красоткам теперь пойти?
Коль скоро есть среди них Грудьян,
У всех красоток один изъян.
Один из мальчиков - Андрей Смуров - стал заведующим нашей кафедрой на биофаке МГУ.


Мне было лет восемнадцать. Мой брат ухаживал за очень интересной манекенщицей Риммой, и мы пошли в Дом кино, где был показ моделей Вячеслава Зайцева. Я внимательно посмотрела, потом сказала:
- Эти все наряды сделаны для того, чтобы начисто отвратить мужчину от женщины.
Все на меня странно посмотрели и засмеялись. И только потом я узнала, что Зайцев принадлежит к сексуальному меньшинству.


У меня был начальник - маленький, трусливый еврей. Ко всему он был еще и секретарем парторганизации.
- Мне умные сотрудники не нужны, - говорил он, - нужны послушные.


У нас в институте работала Вера Алексеевна - профессор. Обычно, часов в 12 дня она проходила по коридору и, театрально прижимая руки к груди, восклицала:
- Уже полдня прошло, а для вечности ничего не сделано.
Она же как-то сказала:
- Я инфаркт по внешнему виду определяю.
Злые языки болтали, что докторскую, так же, как и кандидатскую, ей написали зеки в лагере, где ее муж Яшенька, как она его ласково называла, работал начальником, а она была врачом.


Другая сотрудница, по имени Серафима Львовна, занималась пропагандой здорового образа жизни женщин, в основном, писала о вреде абортов. Целыми днями она могла говорить о презервативах - как хорошо и приятно в них заниматься любовью. Дама она была очень экспансивная, страшно болела за своё дело. Как-то она ехала в троллейбусе по Садовому кольцу в самый час пик и увидела в другом конце вагона сотрудницу, которая только что вышла замуж. Сима закричала:
- Света, какими презервативами пользуется твой муж?


Она же переходила однажды Садовое кольцо между улицей Кирова и Орликовым переулком, а под мышкой у нее был муляж нижней половины тела женщины, с растопыренными ногами. На Садовой сбилось движение, все таращились на гениталии. Сима невозмутимо стояла на светофоре. К ней подошел милиционер и что-то возмущенно сказал. Сима начала читать ему лекцию о вреде абортов. Молоденький лейтенант стал малинового цвета, а когда она строго спросила его, пользуется ли он презервативами, он перекрыл Садовое кольцо и проводил Симу на другую сторону.



У моей подруги Кати был любовник ее начальник, по фамилии Елагин. Из столбовых дворян. На даче у Елагина стояла старинная мебель, а на кухне - ультрасовременный самогонный аппарат. Елагин работал заведующим лабораторией на почтовом ящике, где делали головки к ракетам “Земля-воздух”, поэтому аппарат был сработан из лучших материалов, и очистка проводилась по последнему слову техники. Елагин был очень умным и остроумным человеком. Катя была лет на двадцать его моложе. Эта связь тянулась много лет. И когда, наконец, он ушел от жены, явившись с чемоданом к Кате, она его выгнала.
Елагин был сочинитель разных интересных выражений:
жену называл соседкой; объяснял это так: сейчас мы с ней расписаны, живем в одной квартире - значит родственники, а если разведемся, то будем жить в одной квартире, но уже как чужие люди, то есть соседи.
Жил он в кооперативе на улице Народного ополчения. Дом заселяли сотрудники почтового ящика, многие такие же любители выпить. Из этого дома можно было неделями не выходить, переходя из квартиры в квартиру, и пить, есть и гулять. Елагин переименовал улицу в Народного ослепления.
Советскую власть называл хамской властью.
А запах изо рта после перепоя: авоськой. Когда мы попросили объяснить данный термин, Елагин сказал:
- Наутро после пьянки даже запах нести тяжело.


Катя жила в коммунальной квартире. У них было две комнаты в разных концах коридора. Мама умерла, сестра Ольга вышла замуж и ушла в тот самый кооператив, где жил Елагин, и Катя осталась одна в двух комнатах. Я иногда оставалась у нее ночевать. Комнаты выходили окнами на Пушкинскую улицу, прямо на театр Станиславского и Немировича-Данченко. Пушкинская улица шла под гору, и в комнате, в которой спала я, окна были ниже, чем в Катиной. В эту ночь Катина сестра Ольга опоздала на метро и попыталась попасть к нам в квартиру. Квартира была на первом этаже, и соседи запирали дверь на тяжеленную щеколду, цепочку и оставляли ключ в двери. Когда Ольга поняла, что в дверь звонить бесполезно, она начала бегать под окнами и кричать. Мы спали, как убитые. Ольга так кричала, что остановился рейсовый автобус, и водитель спросил, чем он может помочь. Ольга попросила ее подсадить. Ольга девушка пышной комплекции, тот самый гибрид Гундаревой с Дорониной, - и водитель чуть не надорвался. Он сначала влез в окно сам, а только потом смог втащить Ольгу. Они попили чаю, посидели, поговорили. Парень вышел через дверь, я не проснулась.
Наутро я увидела Ольгу, спящую на полу, и накрытую от холода ковриком. Я спросила ее, почему она не легла со мной - диван ведь большой?
Она ответила:
- Я так сильно шумела в комнате, а ты ни на что не реагировала, вот я и подумала, что ты умерла.
На это я обиделась:
- Как же так: ты даже врача не вызвала.
- Я так устала, - сказала Ольга, - что решила до утра подождать, покойнику ведь уже все равно.


Когда Ольга подсаживала водителя, он умудрился на нее упасть и сломать ей палец. Наутро она пошла в поликлинику. Там ее спросили, как это произошло. Ольга, вместо того, чтобы просто сказать, что упала, начала объяснять всю эту сложную историю.
Врач выслушал и записал: «Удар тяжелым предметом».


Ольга была очень образованная девушка. Она постоянно читала. Ей было абсолютно все равно, в каком состоянии ее квартира. Я про нее говорила:
- Сидит на куче говна и читает историю искусств.


Однажды Ольга угодила в сумасшедший дом. Случилось это так: она проходила на работе очередную диспансеризацию. Дошла очередь до психиатра. Он ей задает вопросы, а Ольга абсолютно искренне отвечает.
Диалог был примерно такой:
- Скажите, как вы живете с мужем?
- Очень плохо.
- В чем это выражается?
- Он такой зануда, все время пилит меня за все. Иногда мне хочется его убить.
- А еще кого-нибудь вам хочется убить?
- Когда я еду на работу в переполненном транспорте, я хочу убить всех, кто довел нас до этого.
Она и не заметила, как врач вызвал санитаров. Через какое-то время у меня на работе раздался звонок:
- Ларисочка, вызволи меня отсюда. Я дала санитарке рубль, и она разрешила мне позвонить. Здесь все сумасшедшие.
Когда я узнала, что произошло, я ей сказала:
- А ты нормальная? С советским психиатром разве можно говорить откровенно?


Мы с Ольгой, ее сыном Кириллом и с моим Сашкой ездили несколько раз отдыхать под Пицунду в третье ущелье. Более красивого места я еще не встречала. Когда мы познакомились поближе со многими отдыхающими, я заметила:
- Сюда со всего Союза слетается творческая молодежь, чтобы свободно почирикать.


Одна знакомая работала в издательстве редактором и делала книгу о наскальной живописи. На одном петроглифе был изображен голый мужчина с огромным стоящим членом. Работник Главлита посмотрел и велел член убрать. Моя знакомая побежала в обком и член отстояла.


У меня была подруга Нина, которая родилась в Париже. Она говорила:
- Я еще хуже, чем еврей. У меня в паспорте в графе “место рождения” стоит Париж.
Ее родители вернулись на родину, когда Нине было 5 лет. Ее первое впечатление по приезде:
- Мамочка, смотри, сколько эфелевых башен.


У Нининой мамы были всегда запасы хороших коньяков и виски. Мы выпивали, сколько могли, а потом Нина заваривала чай под цвет спиртного и подливала до горлышка, чтобы мама не догадалась.
Как-то раз мама стала угощать нас коньяком. Пришлось пить то, что мы в бутылку налили - спитой, невкусный чай - и нахваливать.


Как-то мы сидели у Нины и поддавали. У нее гостил племянник из Франции. Он тихонько сидел в соседней комнате, потом пришел с огромным томом в руках и спросил:
- Нина, как пишется ибаться или юбаться, я что-то не могу найти.


Муж Нининой сестры был печально известный Макс Леон. Он написал подметную статью про Солженицына. И, вообще, был лицемерный коммунист.
Однажды Нина гостила у них в Париже. Она сидела и болтала с сестрой. Вдруг вбегает Макс. Нина комментирует:
- У него был такой вид, что мы решили, будто началась атомная война. Он задыхался и ничего не мог сказать. Мы дали ему глоток вина, и он заорал:
- Нина, ты забыла заткнуть пробкой дырку в ванной! Там вытекает вода!


Мой первый муж был авиаконструктор, у него была какая-то сверхсекретность, и я успокаивала себя:
- Кто-то же должен остаться жить в этой стране.
Когда мы с ним развелись, я сказала себе:
- Больше меня ничего здесь не держит.
Я решила уехать. В это время моя подруга Нина собиралась в очередной раз в Париж. Ее старшая сестра вышла замуж за француза и жила во Франции. Нине с мамой разрешали по очереди ездить к сестре в гости. Она всегда спрашивала меня, что привезти в подарок. Я отвечала, - спасибо, у меня все есть. На этот раз я сказала, что у меня к ней огромная просьба. Нина обрадовалась, так как обычно едва знакомые люди заваливали ее неимоверными заказами, а тут хорошая подруга, и ни разу ничего не попросила. Я сказала:
- Нина, привези мне, пожалуйста, жениха, лучше, конечно, фиктивного.
Нинка чуть в обморок не упала, но жениха мне привезла.


У Нины была знакомая француженка Натали - она работала во французской редакции “Московских новостей”. Натали, родом из Нормандии, была членом ФКП. Пожив в России с полгода, она вышла из компартии и стала ярой антикоммунисткой. Внешне Натали была похожа на простую русскую девушку. Один сезон у француженок, живших в Москве, было модно ходить в ватниках. Натали, надев ватник, пошла в “Берёзку”. Её туда не пустили, Натали стала скандалить - она прекрасно говорила по-русски и чудовищно ругалась матом. Все кончилось милицией. Больше Натали не ходила в “Березку” без документов, а вскоре вообще уехала из России: “Московские новости” не нуждались в антисоветчиках - ей не продлили контракт.


Вскоре по приезде из Парижа, Нина подошла ко мне и сказала:
- Мы едем сегодня к Натали, знакомиться с фиктивным женихом.
Было католическое рождество, и, за не имением индейки, Натали приготовила курицу. Меня познакомили с присутствующими. За столом сидели трое мужчин - один француз - для меня, как сразу определила я, другой - красавец-блондин Слава, и невысокий, интеллигентного вида, мужчина, представившийся Рустамом.
Напротив меня за столом сидел Рустам. Мы славно болтали. В это время в Москве показывали ретроспективу фильмов Фасбиндера. Разговор естественным образом зашел о кино. Красавец Слава многословно и восторженно лопотал о гениальном режиссере, Рустам снисходительно слушал и молчал, потом тихим вкрадчивым голосом сказал несколько фраз, и я вытаращила глаза - так говорить мог только профессионал. У меня в голове заработал “компьютер”, и я его вычислила:
- Скажите, вы случайно не Рустам Хамдамов?
Это оказался он. Про Рустама в московских интеллигентных кругах ходили легенды - гений, гуру, сам Антониони просил Рустама работать у него, он дружит с Тонино Гуэрро.
Я забыла, зачем пришла к Натали и протрепалась всю ночь с Рустамом, ни разу не взглянув на жениха. Я подумала так:
- Жених-то все равно фиктивный, мне же ему глазки строить не надо, а встреча с Рустамом выпала раз в жизни.
Рустам нарисовал и подарил мне на память два рисунка - силуэты прекрасных незнакомок.
Как потом оказалось, жених и Рустам ухаживали за красавцем Славой, а жених меня с первого взгляда полюбил за то, что я к нему никаких притязаний не имела.
Я бы на месте Славы выбрала Рустама.


Через несколько дней жених переехал ко мне. Он привез с собой двух кошек и шесть канареек. Я читала ему вслух Пушкина, мы слушали его любимого Вагнера, и он рассказывал мне, как мы будем жить в Париже:
- Сашу отдадим в иезуитский интернат, там самое лучшее образование. Ты можешь иметь сколько хочешь любовников, но развода тебе я не дам.
Мне было трудно представить - Париж, иезуиты, любовники-французы, и я старалась не думать о будущем.


Мой французский “жених” был очень воспитанный юноша. Он вызвался сходить за продуктами в соседний универсам. Я сказала, что это занятие не для слабых нервов. Он не послушался и пошел со мной. Народу было очень много. После сцены выкидывания мяса из окошка, как для зверей, он притих. Потом мы долго стояли в очереди в кассу, люди нервничали, толкались, лезли без очереди и ругались. Мы прошли через кассу и хотели переложить продукты в сумку, но некуда было приткнуться. Это послужило последней каплей. Француз, который говорил без акцента, закричал:
- Если бы у меня был автомат, я бы их всех сейчас расстрелял.
Я его еле успокоила, а в магазин стала ходить одна.


Когда француз уехал домой, меня вызвали в КГБ и стали расспрашивать про жениха. Со мной беседовал симпатичный молодой человек примерно моего возраста. Я кокетливо спросила:
- Это вы меня вербуете, что ли?
На что красивый гебешник серьезно ответил:
- Нет, это надо заслужить.
А я обиделась - значит, я не заслужила? - и ничего ему не рассказала.


Мой сын Саша очень хорошо относился к жениху, но когда узнал, что Сысоева бросила жена, сказал:
- Мама, выйди замуж, пожалуйста, за Славу Сысоева, он такой настоящий, а не фиктивный.
Мы в то время с Сысоевым были просто друзьями.


Я позвонила своему любовнику Гарику и сказала:
- Гарик, у меня любовь с Сысоевым, так что с тобой все кончено.
Гарик, который очень нежно относился к Сысоеву, воскликнул:
- Бэби, да тебе за храбрость надо орден на левую сиську повесить!


Один Славин знакомый работает на Люфтганзе менеджером по культуре. Его родители - эмигранты первой волны, жили в Париже, где К. и родился. Потом его послали учиться в Англию, там он женился на немке Кристе и переехал в Германию. Говорит на русском, французском, английском и немецком, как на родных языках. Когда Сысоев был в бегах, К. устраивал выставки, помогал, как мог. К. очень общительный человек, но как многие русские люди, имеет один большой недостаток - сильно пьет. Сысоев считает, что К. работает на все разведки сразу. Мне кажется, что только на одну.


Сысоев, каждый раз заходя к своему приятелю Прудовскому, говорил:
- Ну, показывай свое полное собрание незаконченных произведений.


Мама Лени Прудовского пожаловалась Сысоеву:
- Леня у своей жены - просто белый раб.


Мама Лени Прудовского долго смотрела Славины рисунки, а потом заплакала и сказала:
- Боже мой, это же наша жизнь!


У Сысоева есть серия рисунков, изображающих жизнь “болванов”- людей с квадратными болванками вместо головы. На одном рисунке изображена “болванка”, сидящая к нам спиной: она смотрится в зеркало, прыскает на свою квадратную голову дезодорант и цитирует Чехова: “В человеке все должно быть прекрасно...”
Жена Славиного друга, корреспондента французского телевидения, красавица Гражина увидела этот рисунок и воскликнула:
- То я!


Мы с Сысоевым знали друг друга задолго до того, как стали жить вместе. Мы даже дружили семьями. Сначала распалась моя семья, и Сысоев в своих письмах из зоны утешал меня. Выйдя из лагеря, буквально за воротами зоны, его жена объявила ему, что теперь, когда он на свободе, она также хочет быть свободной от брака с ним. Я долго уговаривала эту женщину не бросать Сысоева, словно чувствовала, чем дело кончится, а потом, исчерпав все аргументы, сказала:
- Все, что ждет тебя в этой жизни - это климакс и одинокая старость. Подумай и измени свое решение.
Она заплакала, но решение не изменила. Впоследствии я страшно жалела о своих словах, потому что виноватой оказалась не она, совершившая поступок, а я, прокомментировавшая его.


Сысоеву позвонила художница Наташа Кузнецова и передала слова жены:
- Слава, Лена сказала, что ты ее на жидовку променял. Просила возвращаться, она тебя ждет. Поставила кочергу у входа. Побьет тебя за измену и обратно пустит.
Сысоев внимательно выслушал и сказал:
- Я предательства не прощаю.
Так, наверное, кочерга его до сих пор и ожидает.


У Сысоева был знакомый коллекционер Илья Маркович. Он попросил Славу найти ему жену - умную, красивую, порядочную, с хорошей фигурой. Сысоев слушал, слушал, потом сказал:
- Это только если я вам мою жену отдам, другой такой я не знаю.


Когда Сысоев сидел в лагере, про него часто говорили по “Свободе” и “Голосу Америки”. Как-то к нему подошел охранник-бурят и заговорщически сказал:
- Сисоев, Сисоев, нарисуй порнографию?!


Начальник лагеря, где сидел Сысоев, носил во внутреннем кармане пиджака фельетон про Славу, напечатанный в “Литературной газете, и при случае гордо показывал.


Когда к Сысоеву в лагерь приехал гебешник для беседы, там же присутствовал и начальник лагеря. Гебист привез французский альбом с рисунками Сысоева и листал, что-то доказывая Славе. Начальник лагеря увидел рисунок, на котором военный предлагает ребеночку поиграть в конструктор “Собери сам”, где в коробке разложены сторожевые вышки, бараки, колючая проволока и воскликнул:
- Да ведь это же наш лагерь!


После выхода из зоны многие приглашали Сысоева в гости, хотели с ним познакомиться. К нам домой приезжали художники, иностранные корреспонденты и дипломаты, писатели и искусствоведы. Я старалась всех принимать одинаково радушно. Как правило, пекла пироги с капустой и подавала чай. Многие иностранцы хотели купить работы.
Однажды пришел голландский консул. Он долго рассматривал работы, потом, наконец, выбрал серию из четырех работ. Сысоев назвал цену, естественно, в рублях.
Консул подумал и сказал:
- Я ведь беру целых четыре работы, а когда покупают оптом, то полагается скидка. Может, продашь на 10 рублей дешевле?


К нам в дом в самом начале перестройки пришел районный гебешник. Что-то ему нужно было разнюхать. Они с Сысоевым стали дискутировать, Слава нападал на советскую власть, работник органов защищал; потом, наконец, гебешник говорит:
-Ну, теперь уже все позади, вы на свободе.
На что Сысоев с пафосом воскликнул:
- А кто вернет мне загубленные годы и мою жену?!


Когда Слава был в бегах, он очень много рисовал. Многие свои рисунки он датировал годом Оруэлла: 1984. Сысоева посадили в 1983 году, и до 1985-го он сидел в лагере. В это самое время во многих западных газетах печатали сысоевские карикатуры, подписанные 1984-м годом, и органам в голову не могло прийти, что рисунки были нарисованы раньше на воле. Так они и не поняли - в чем дело, если бы Сысоев им сам не сказал. После выхода из зоны, Славу несколько раз вызывали на беседу в КГБ. Я не отпускала его одного, ездила в ним и ждала в коридоре. Последний раз, когда мы там были, Сысоев устроил им неимоверный скандал. Кричал на них так, что я слышала в коридоре каждое слово и боялась, что его оттуда не выпустят. Но все обошлось, и больше мы туда не ходили.


Ника Щербакова, известная в культурных московских кругах дама, держащая дома салон, была знакома с Сысоевым до его отсидки. Она устраивала что-то типа маленького домашнего фестиваля: выставку художников, а вечерами - чтения поэтов и писателей, или концерты. Слава тоже принимал участие. Ника невзлюбила меня с первого взгляда. Я ее мысленно называла “клоунессой”. Кривляющаяся, насквозь фальшивая пожилая женщина, изображающая из себя девочку. Только тряпки у нее были дорогущие и настоящие.


На вернисаже у Ники какая-то женщина уронила брошь, и Сысоев полез под диван ее поднимать. Над собой он услышал злобный голос Ники:
- Слава, того, что ты ищешь, там нет.


В салоне у Ники Слава встретился с Толей Брусиловским. Брусиловский бросился чуть ли не целоваться, а Сысоев отстранился и очень холодно спросил:
- Вот ты, Толя, всю жизнь рисуешь порнографию и имеешь мастерскую с видом на Кремль, а я никогда ничего подобного не рисовал, мастерскую у меня отняли и посадили за порнографию. Как ты объяснишь этот факт?
- Ну, старик, у тебя такая карма, - философски ответил Брусиловский.


Первая выставка Сысоева в Союзе была в Доме медиков. Выставку устроила на свой страх и риск наша подруга Лина, за что и пострадала. Ее после этого выгнали с работы. А выставку Сысоева закрыли на третий день под предлогом, что по улице Герцена проходит правительственная трасса. Все это происходило в самый разгар перестройки, в 1988 году.


Лена Кешман пригласила на Славину выставку известного генетика Эфраимсона. Владимир Павлович долго и внимательно изучал экспозицию, а потом сказал замечательную речь, из которой я запомнила только одну мысль, настолько она меня потрясла:
- Рисунки Сысоева нужно размножить миллионными тиражами и бесплатно опускать в почтовые ящики ежедневно на протяжении многих лет. И тогда, может быть к 2000 году в сознании людей что-то сдвинется в нужную сторону, и мы сможем постепенно восстановить наш генофонд.


На выставке в Доме медиков к Сысоеву подошла журналистка из газеты «Московская правда», как она представилась, и начала петь Сысоеву комплименты:
- Вы наш русский гений, такие замечательные работы, мы вам выставку устроим.
Сысоев, очень стеснительный человек, сказал ей, чтобы по всем организационным вопросам она обращалась к жене. Женщина подошла ко мне, увидела мою семитскую физиономию и с отвращением сказала:
- Ну, вот, опять жиды нашего русского гения опутали.


На выставке в Доме медиков читали свои рассказы Витя Ерофеев, Женя Попов и Володя Сорокин, а Таня Щербина читала стихи. Потом поехали к Тане Щербине отмечать событие, и Саша Градский потрясающе пел свои песни, Галича и Высоцкого.


У Сысоева на выставке в Доме медиков украли рисунок. Я расстроилась, а Слава обрадовался:
- Смотри какие у меня поклонницы, на преступление идут ради моих рисунков, значит нравится мое творчество.


На выставку в Дом медиков пришла наша знакомая Г. Она была замужем за австрийским «фирмачом». Миниатюрная, словно дюймовочка, Г. любила модно одеваться. В этот раз на ней был последний заграничный писк - кружевные перчаточки без пальцев. Сысоев посмотрел на нее и воскликнул:
- Да такими перчаточками только за х... держаться!


На выставку в Доме медиков пришел отставной партаппаратчик Петр Шелест. Он зашел платить партийные взносы и, заинтересовавшись экспозицией, ходил и смотрел работы. Мы узнали бывшего члена политбюро, подошли к нему и спросили, нравятся ли ему картины?
Его жена радостно воскликнула:
- Петруша, смотри как ты хорошо сохранился, если люди тебя узнают!
А на наш вопрос он так и не ответил.

Один художник подошел к Венидикту Ерофееву и спросил, что тот думает о современном искусстве. У Вени еще не было искусственного голоса.
Венедикт сделал жест рукой вперед ладонью, означающий "подожди", выпил рюмку и написал на бумаге: "А я о нем ничего не думаю".


Евгений Харитонов увидел по телевидению, как Брежнев с Хонекером целуются, плюнул и сказал:
- А меня педерастом называют.


В горкоме графиков должна была состоятся выставка карикатуристов. Это был год 86-87-й. Отбирать рисунки поручили некоему Володе Каневскому, тоже карикатуристу, но более известен был его отец Аминодав, рисовавший мерзкие советские карикатуры. Сын унаследовал потрясающую мастерскую в доме на Масловке. Сысоев отобрал самые безобидные рисунки, и мы поехали в мастерскую. Каневский принял нас доброжелательно, его распирало от собственной значимости, поглядывал он чуть-чуть свысока, хотя росточком был с меня.
Каневский очень внимательно рассматривал рисунки. На одном были нарисованы два динозавра, стоящие перед микрофонами и читающие друг другу приветственные речи. Рисунок был напечатан на Западе во многих газетах.
Каневский сказал:
-Знаешь, старик, в этом рисунке не отражена эпоха, его мы не можем взять.
Я боялась, что задохнусь от бешенства и вышла покурить в коридор. Через несколько минут в коридоре произошло самовозгорание и начался пожар.
Все произошло, как в романах Стивена Кинга, а я подумала, что зря он меня так рассердил.
Через какое-то время я купила «Крокодил», в котором был рисунок Каневского. Там были нарисованы стрекоза и муравей; под ними была дурацкая подпись. Так он отображал эпоху.


Когда Сысоев вышел из лагеря, художник и друг Славы Леша Немчинов пригласил нас пожить летом у него в доме на Шексне. Про домик и Шексну можно написать целую книгу, но запомнилось наше возвращение оттуда. Я оставила открытой форточку, думая, что на 10-м этаже ничего не случится. В форточку влезла соседская кошка и нагадила на нашу кровать.
Я потом кому-то рассказывала:
- Сысоев орал на меня так, как будто это я нагадила на кровать.
Сысоев услышал и страшно развеселился.



Когда мы начали с Сысоевым жить вместе, ему пришло анонимное письмо, в котором очень грамотно излагалось, что я использую его в своих целях и брошу, поэтому он должен поскорее от меня уйти. Расчет был на то, что Сысоев, страшно подозрительный человек, перестанет мне доверять.
Но все получилось наоборот. Они наш союз только укрепили, так как анонимка явно из «конторы» пришла. Больно уж там все грамотно и чисто было написано, ни к чему не придерешься.


Мы с Сысоевым встречаем Новый год дома вдвоем. Я сварила холодец, пошла погулять с собакой, и Дик убежал. Мороз был лютующий. Я очень переживала, что пес околеет. Несколько раз выходила за ним, но никого вокруг не было.
Сказала Славе, что если Дик найдется, дам ему тарелку холодца.
Встретили Новый год, я спустилась вниз, смотрю - сидит, как ни в чем не бывало. Вошли в квартиру, я кричу:
-В ванну, беглый каторжник, будешь наказан!
Сысоев услышал и говорит:
- Ты обещала ему дать холодец, а слово нужно держать.


Как-то фотограф Олег Мышкин приехал к нам со своей красавицей женой и с каким-то канадским бизнесменом. Открывается дверь - стоят роскошно одетые Олег с Натальей и потрепаный, жалкий на их фоне канадец.
Сысоев посмотрел на них и сказал:
- Не поймешь сразу, кто из вас иностранец.


Мы Мишей Рошалем поспорили: я говорила, что Олег Мышкин китаец, а Рошаль говорил, что японец. Победила дружба: оказалось, что он наполовину китаец, а наполовину японец.


Миша Рошаль сказал про Илью Кабакова:
- Он теперь на холст просто нассать может, и мудаки искусствоведы скажут, что это гениально.


Сысоев пожаловался карикатуристу Мише Златковскому, что у него часто воруют сюжеты.
На что Миша ответил:
- Ну, что ты старик, ведь сюжеты носятся в воздухе.


В Москве справляли день города. Сысоева уговорили принять участие. Все художники из объединения «Эрмитаж» пришли на Страстной бульвар, разложили свои работы на скамейках или расставили по дорожкам и ждали прихода москвичей. Больше всех запомнилась жена Олега Мышкина - Наташа, которая пришла в желтом фосфоресцирующем плаще. Она сидела на газоне, а вокруг нее стояли и сидели на траве художники - курили и пили пиво.
Вдруг из соседних кустов грянул духовой оркестр. Подбежали какие-то женщины и запричитали: не сидите на траве, не курите, не пейте пиво, не кричите. Но было поздно. Мы увидели толпу, двигающуюся по главной аллее - высоченные молодые мужики, и услышали шепот - Ельцин. Он тогда был первым секретарем МК и обходил свои владенья. Его было хорошо видно, он возвышался над всеми, было их человек 10.
Сысоев дает мне поляроид и говорит: «Снимай». Медленно подходит к этой толпе и на расстоянии громко спрашивает:
- Борис Николаевич, можно обратиться?
Ельцин посмотрел спесиво сверху вниз и говорит:
- Слушаю.
Сысоев медленно подходит, достает из кармана заранее приготовленную бумагу со своими координатами и говорит:
- Меня за правду исключили из горкома графиков.
Ельцин сказал помощнику:
- Возьмите и разберитесь.
Сысоев протянул бумажку, охрана его с ненавистью отпихнула, но бумажку взяла. Я успела сфотографировать и заметила брезгливое выражение лица у Ельцина. К сожалению, кадра не получилось, а я с тех пор Ельцина не люблю.


Сысоев отлучился с Тверского бульвара на короткое время. Вдруг прибегает куратор Сысоева из ГБ, подходит ко мне, радостно здоровается и спрашивает:
- Где Слава?
- А ваше какое дело? - грубо отвечаю я.
- Что это ты человеку ни с того ни с сего нахамила? - спросили присутствующие.
- Да это Славин гебешный куратор, - ответила я, и все сразу успокоились.


Когда у Сысоева начались неприятности с властями, и он уже был в бегах, случайно встретил своего одноклассника по фамилии Четырин. Сысоев начал ему рассказывать, что его незаконно преследуют. Четырин внимательно выслушал, потом сказал:
- Ты видел в трамвае табличку: «Не высовывайся»? Так вот, это и тебя касается, - и быстро ушел прочь.


Мы были на дне рождения у Славиной матери вскоре после выхода его из лагеря. Зашел разговор о его судьбе, и Любовь Ивановна, сысоевская тетка, сказала, что это его иностранцы до всего довели. Не встречался бы с ними и не посадили бы. Сысоев начал кипятиться и спрашивать, почему такая ненависть к иностранцам. Тогда Любовь Ивановна громко, как маленькому, прокричала:
- Слава, они же все шпионы!


Александр Сокуров увидел передачу «Пятое колесо», в которой рассказывали про Сысоева. Когда должна была состояться премьера его фильма «Дни затмения», он пригласил Сысоева сделать выставку. Так же в премьере принимали участие Лина Мкртчян, Валентина Пономарева, оркестр Пекарского, композитор Ханин. Сначала зрители осматривали выставку, потом слушали концерт и смотрели фильм. Выставка была размещена на сцене, на боковых занавесях и вглубь до конца на заднем полотне. Эффект был потрясающий. Сотни людей ходили и рассматривали работы, у многих возникали вопросы - кто такой художник, откуда взялся. Мне пришлось ходить и рассказывать краткую биографию Сысоева и объяснять некоторые работы.


Один человек смотрит на картину, где баба стоит посредине поля, на котором растут железные молоты и косит их серпами, и спрашивает: «Что это значит?». Я не успела рот открыть, как сзади кто-то отвечает: «А это все, что у Советской власти за 70 лет выросло».


Другой мужчина долго смотрел на серию повешенных и палачей, потом меня спрашивает:
- Интересно, какой это в жизни человек - наверное, с тяжелым характером.
Я подтверждаю, что мол, он очень непростой человек и жить с ним непросто.
- А вы что, знаете его? - испуганно спросил он.
- Я его жена, - ответила я.
Он быстро испарился.


У Сысоева брала интервью для телевидения Таня Ананьева. Она спросила:
- Скажите, а какой вы в домашней жизни человек?
- Очень тяжелый, и об этом знают мои домашние, - честно ответил Сысоев.


Объединение «Эрмитаж» устраивало выставку художников на Петровских линиях. Мы пришли вешать работы. Были Вадим Захаров, Саша Юликов и другие. Вдруг приходит пожилой человек и устраивает скандал - почему его работы висят не в самом центре и не на самой лучшей стене. Ему отдают лучшую стену, и он успокаивается. Потом к нему подошла девушка-искусствовед, держащая в руках одну из его картин, и почтительно спрашивает:
- Скажите пожалуйста, как эту работу вешать - так или - переворачивает ее вверх ногами - так?
Он посмотрел на работу и сказал махнув рукой:
- Да, какая разница, вешайте, как хотите, я не помню.
Я онемела. Сысоев, с неприязнью смотревший на эту сцену, спросил у Юликова:
- Это что за мудак?
Юликов отвел его в сторону и шепотом сказал:
- Это же Злотников, основатель абстракционизма.
Сысоев ответил:
- Извини, а я думал, что Василий Иванович Кандинский основатель абстракционизма.


Перед открытием этой выставки в зал вошли две женщины, очень похожие друг на друга. Невысокие, седоватые, бесцветные.
- Как коряги, - подумала я.
У Сысоева на этой выставке была представлена серия лубков «Модернизьм», где едко высмеиваются нравы современных художников-нонконформистов.
Женщины рассматривали серию с конца и страшно смеялись. Когда дошли до начала и увидели фамилию художника, улыбки сменились гримасами ненависти, и они зашипели:
- Это безобразие снять немедленно.
Оказывается, это были Кирюшова и Григорьева - представители управления культуры.


Художник Слава Провоторов, который знал их по Строгановке, сказал:
- Они были самыми бездарными студентками, перебивались с двойки на тройку, а теперь отыгрываются на всех.



Когда Сысоев меня уж очень сильно доводит, я его пугаю:
- Мне нельзя нервничать, у меня отнимутся ноги, что ты будешь тогда делать?
Слава отвечает:
- Мы тебе инвалидную коляску купим, и я буду тебя, как на моих карикатурах, возить.



В нашем с Сысоевым доме по соседству жил Алик Сидоров. Он сделал Славе высочайшего качества слайды к «Утке на зимней даче». У Алика часто бывали писатели Евгений Козловский и Коля Климонтович. Они играли в шахматы. Сысоев как-то приходит от Сидорова и говорит:
- Странный он какой-то. У него живет тишайший и незаметный человек по имени Коля. Сидоров к нему тихо и вкрадчиво обращается:
- Любезный, организуйте-ка чаю.
И тот, как слуга, их обслуживает.


Когда Сысоев вышел из лагеря, его несколько раз приглашали на беседу в КГБ. Я не отпускала его одного и ходила вместе с ним. В кабинет меня не пускали, и я ждала в коридоре. Как-то слышу дикие крики Сысоева, вскоре он выходит и говорит, что больше его вызывать не будут, так как он им все сказал, что про эту контору думает.


В КГБ Сысоеву показали журнал «А-Я», в котором были опубликованы его рассказы о Хармсе, и сказали, что не хорошо печататься в журнале, который содержится на средства ЦРУ.
Через несколько лет мы приезжаем в Париж и встречаемся с издателем журнала Игорем Шелковским. Мы знали, что у Игоря были многие сысоевские работы. Игорь рассказывает, как он удачно организовал выставку Сысоевских работ в Осло, и много работ было продано. Сысоев спросил, где деньги от проданных рисунков?
На что Шелковский честно ответил, что он истратил их на издание журнала «А-Я».
Сысоев внимательно выслушал, а потом сказал:
- Опять гебешники меня обманули. Оказывается на мои деньги издавался журнал, а не на деньги ЦРУ.


Генриха Сапгира обворовали. Ходили слухи, что он очень богатый человек.
Генрих смеялся и говорил:
- Глупые, они не знали, что главное богатство у меня спрятано здесь.
И показывал пальцем на сердце.
А на пальце был старинный дорогой перстень.


Сысоев в молодости работал «в людях» макетчиком. Его бригадиром был Иван Иванович - простой люберецкий мужик, ненавидевший советскую власть. Иван Иванович был кладезем шуток и прибауток, по большей части нецензурных, но очень точных.
Когда Иван Иванович увидел Славину первую девушку, он ему сказал:
- Тебе, Слава, нужна буфетчица, толстая, добрая, чтобы все тащила в дом. А эти тощие лахудры - от них какой прок?


Иван Иванович рассказывал:
- Я заметил, что у нас на чердаке каждый вечер происходит какое-то шебаршение. Поднялся я на чердак, взял огромный, старый австрийский палаш. Смотрю - черный котяра выглядывает - вот с такой харей. Я размахнулся и хрясть плашмя по башке! Вдруг он как закричит:
- Ай-я-я-я-яй!


В горкоме графиков устраивали выставку. Это было начало перестройки. Пришли из управления культуры очередные двоечницы и велели снять невинную работу с церквушками Петрова-Гладкого. Там в это время находились Отари Кандауров и Сысоев. Сысоев орал:
- Снимайте портрет Горбачева, нет здесь у вас никакой перестройки.
Отари молчал, потом сказал:
- Решили опять издеваться над нами? Вот вам!
Повернулся к «двоечницам» спиной, наклонился и показал им жопу.
После этого обоих исключили из горкома за хулиганские действия.


Вскоре после выхода Сысоева из зоны, мы познакомились с симпатичной женщиной Ниной Шориной. Она режиссер-мультипликатор. Ей понравились Славины рисунки, и она уговаривала его написать сценарий по мотивом колбасной серии, а она сделает фильм. Сысоев тогда восстанавливал многие работы, которые бесследно исчезли на Западе, ему было не до этого, и он мне строго сказал:
- Тебе все равно делать нечего, взяла бы и написала этот сценарий.
Я ответила:
- Я напишу сценарий, и если он тебе понравится, скажешь, что это ты его написал. Сделаю только при таком условии, что мое имя никогда не всплывет.
Так и порешили. Я написала сценарий. Сысоеву он понравился. Он передал его Нине, сказав, что сценарий готов.
Через некоторое время звонит Нина и говорит:
- Слава, человек если гений, то во всем. Вы так замечательно написали, что ни одного слова не выкинешь.
Мы долго смеялись, Сысоева так и распирало проболтаться, но я напомнила, что он дал слово.
А про себя подумала, как много значит магия имени.


Когда-то одна из Славин жен повела его в Москве в театр на «Марию Стюарт». Сысоев мне потом жаловался:
- Спектакль был такой длинный и нудный, что я сидел, засыпал и не мог дождаться, пока ей голову отрубят, чтобы можно было уйти домой.


У Сысоева был друг - «сумасшедший» Иосиф. Слава называл его ласково Чайником. Он в детстве был очень умным, перечитал много книг и у него что-то сдвинулось в голове. Он никогда не работал, жил на Алексея Толстого в коммуналке, получал мизерную пенсию и был очень остроумный человек.


Чайник приехал к нам в Отрадное, вошел, посмотрел на меня, потом на Сысоева и сказал:
- Сысоев, вот женщина, которая тебя, действительно, любит.


Слава с Чайником приехали к одному знакомому музыканту. «Старый эротоман», - заметил Сысоев. Слава собирал записи, и они с ним менялись. Чайник увидел на подоконнике бинокль и спрашивает музыканта, зачем он ему?
Тот отвечает:
- Ко мне разные девушки ходят. После всего я их никогда не провожаю, они сами уходят. А я достаю бинокль и гляжу им в след - наблюдаю, как они до остановки дойдут.
Чайник дал ему кличку Бинокль, которая за ним сразу закрепилась.


Иосиф много лет был в курсе того, что рисует Сысоев. Потом в какой-то момент он испугался, пошел в КГБ и рассказал, что Сысоев антисоветчик, и чем он занимается.
Слава прекратил с ним все отношения. Прошло много лет. Сысоев отсидел за свои художества. (Иосиф, кстати, не имел отношения к посадке.) К Славе пришла подруга детства Чайника, которой тот дал прозвище Биссектриса, и сказала Сысоеву, что Чайник страшно казнился все эти годы и хочет приехать к нему в гости.
Приехал Чайник и попросил у Сысоева прощение. Славик его простил, а потом мне сказал:
- Человек совершил подлость, но потом раскаялся и попросил прощения. Это настолько редкая вещь в современном мире - в моей жизни это единственный случай.
А потом задумчиво добавил:
- Может, он действительно, сумасшедший?


Славина мама была тишайшая, деликатнейшая женщина. Она никогда не повышала голоса и вела себя очень достойно. Ее родная сестра Валентина была полной ее противоположностью - властная красавица, не терпящая возражений, резкая, всегда чем-то недовольная.
Чайник пришел к Славе и застал у них Валентину. Посмотрел на нее, послушал, как она говорит и сказал:
- Сысоев, вот твоя мать!


У Сысоева есть необыкновенно красивая тетка. Как у многих красивых женщин, у Валентины мерзкий характер. Как-то раз она рассказывала о своей молодости и о том, кто за ней ухаживал:
-Ходил тут один, Армашка Гаммер, маленький, страшненький, мне он совершенно не нравился. (Оказалось, что она имела ввиду миллионера Арманда Хаммера).


Славина тетка Валентина лежала в онкологической больнице. Там была жуткая грязь. Валентина подошла к нянечке и властным тоном потребовала немедленно навести порядок. Нянечка посмотрела на нее с ненавистью и прошипела:
- Да вы все равно все от рака сдохнете.
Повернулась и ушла.


Когда у Славы должна была в Москве открыться выставка, он пригласил на нее своих старых знакомых. Пришли Вадим - король порнографии и Юра - рентгенолог. Сысоев заметил, что от многолетнего разглядывания порнографии, глаза у обоих стали, как у сытых, обожравшихся людоедов.


Сысоеву на работе в Художественном комбинате работяги говорили:
- Сысоев, ты, наверное, еврей. Не пьешь и глаза какие-то грустные.


Один рабочий в художественном комбинате ругался:
- Эти жиды пилят на скрипочках, а мы должны на станках гробиться.
Сысоев ему ответил:
- Ты свое детство провел в подворотнях - соседей пугал, пил, курил, да харкал, а этот еврейский ребенок с утра до ночи на скрипочке упражнялся. Кто же тебе мешал тем же заниматься?


Когда Сысоева увольняли из художественного комбината, он раздраженно сказал директору:
- Ко мне никаких претензий никогда не было. План моя бригада выполняла, пить я не пил.
Парторг, который был при этом, грустно посмотрел на него и заметил:
- Лучше бы ты пил...


Сысоев пришел в гости к Мише Рошалю, и они пошли за бутылкой. До закрытия магазина оставалось несколько минут, а в винный отдел стояла большая очередь. Миша пошел с черного хода, договориться с рабочим. Тот посмотрел на Мишу неприязненно и сказал:
Такой молодой, а уже еврей - без очереди лезешь.


Сысоев много лет назад пошел на выставку советской мебели. Там были прекрасные образцы, ничего общего не имеющие с тем, что продавалось в магазинах.
Сысоев написал в книге отзывов: “У нас в деревне еще лучше мебель делают”. И подписал: “Житель деревни Потемкино”.


Слава много лет назад поехал в путешествие по Вологодской области. Пришел к Ферапонтову монастырю и любуется видом, открывающимся оттуда: вся Вологодская область, как на ладони.
Какой-то местный житель подошел к Сысоеву и спрашивает:
- Красиво?
- Очень, - ответил Слава.
Мужик посмотрел на Сысоева, протянул руку вдаль и произнес:
- А там дальше - лагеря, лагеря, лагеря...


В начале перестройки Леня Прудовский договорился с главным художником журнала “Крокодил”, что он посмотрит рисунки Сысоева. Леня уговорил Славу, и они пошли в редакцию. Стуков долго разглядывал работы, они ему явно не нравились. Потом он сказал:
- То что вы рисуете, это же страшно.
Сысоев посмотрел на него и произнес:
- Да, я страшно рисую, чтобы было не страшно жить.


Главный художник “Крокодила” рассматривал рисунки Сысоева и все время спрашивал: “А что вы этим хотите сказать?” Сысоев объяснял, объяснял, потом ему надоело, и он говорит:
- Я рисую рисунки без слов, чтобы каждый их понимал без объяснения.
Стуков обиделся и сказал:
- Значит, выходит, я дурак?


Мы были на поминках Толи Зверева. Вышли две простые женщины, стали плакать, бить себя в грудь, как кликуши, и говорить, какой Толя был хороший. Оказалось, - это его сестры. Кто-то сзади с ненавистью прошептал: «Да они его при жизни на порог не пускали».
Потом все стали пить. Пришел Ащеулов (бывший председатель Горкома графиков) в расстегнутой до пупа рубахе, с огромным нательным крестом. Он напился до того, что просто рухнул на пол. С нами сидела Лорик Пятницкая и комментировала события - злобно и остроумно. Не забывала выпивать. Потом подошла к Эдику Дробицкому (нынешнему председателю), мы не слышали о чем они говорили, только увидели, как Лорик размахнулась и своей женской сумочкой ударила Дробицкого по лицу. Потом, как ни в чем не бывало, вернулась к нам.


Предыдущая жена Сысоева была очень ревнивая. Однажды они шли по улице, и Сысоев улыбнулся какой-то девушке. Лена развернулась и дала Славику по уху. Рука у нее была тяжеленная. Сысоев мне тогда пожаловался на жену. Теперь, если он меня обижает, я ему говорю:
- Мало тебя Елена Сергеевна била.


Когда у Сысоева начались неприятности с «органами», к нему в дом по наводке КГБ пришел участковый. Ходил, рассматривал рисунки, спрашивал, где Сысоев работает. Славик объясняет:
- Я художник, член Горкома графиков.
Участковый отвечает:
- Понятно, что художник, а работаешь ты где?


Участковый вошел к Сысоеву в комнату, увидел картины на стенах и обомлел. Долго рассматривал, а потом спросил:
- Это что, футуризм?!


Когда Сысоев понял, что «запахло жареным», он взял свои самые антисоветские самодельные альбомы, в которых он тогда рисовал, позвонил одной иностранной даме - она работала в Москве корреспондентом, - и попросил спрятать эти альбомы.
Дама бережно взяла их, прижала к груди, как ребенка, и унесла.
Больше Слава их никогда не увидел. Мы приехали в Париж, встретились с этой женщиной и Сысоев спросил, когда сможет получить альбомы. Дама, когда-то хорошо говорившая по-русски, вдруг перестала его понимать. Потом, наконец, пролепетала, что альбомы очень далеко... На этом все и закончилось.


В книге отзывов, на его выставке в Доме медиков, Сысоеву написали: «Почему вы так не любите наш русский народ?».
Слава прочитал и сказал:
- Я не люблю тех, кто такое сделал с русским народом.


Шел прием новых членов в Горком графиков. Это было начало перестройки. Принимали некоего Великолепова. У того на картинах была наклеена колючая проволока и намалевано что-то типа: «Смерть палачам Солженицына». Работы бездарнейшие, но тема животрепещущая. Все в смущении молчали. Наконец, слово взял Слава Провоторов. Он сказал:
- Если мы его не примем, все будут говорить, что мы струсили.


Так Великолепов оказался членом горкома.
Ему очень хотелось общаться со Славой. Он написал Сысоеву в книге отзывов: «Слава, я тебя люблю».


Слава как-то подошел ко мне и спрашивает:
- Нравится рисунок?
Я внимательно посмотрела и ответила:
- Нет.
Сысоев взял и порвал его.
Я расстроилась:
- Ну, как ты можешь такое делать? Может, я ничего не понимаю, или просто плохое настроение...
Слава ответил:
- Я на тебе просто проверил, мне самому не нравился этот рисунок.
И правильно сказала, впредь тоже не ври, мне же нужно правду знать.


Сысоев рисовал новую картину. Я подошла и говорю:
- Опять цвета серо-буро-малиновые.
Слава посмотрел на меня и сказал:
- Дураку полработы не кажут.


Когда Слава был в бегах, он какое-то время скрывался у меня в квартире. Один раз к нам пришел Володя Альбрехт. Он поговорил с Сысоевым, и я пошла его провожать. Он подозрительно смотрит на меня и спрашивает:
- Как вы из этой дыры на работу добираетесь?
Я отвечаю:
- Да здесь по прямой, я в центре на улице Кирова работаю.
Альбрехт неприязненно говорит:
- Это в КГБ, что ли?
- Нет, напротив, - ответила я.


Славина мама не пришла к нему на суд. Я сказала ей:
- Даже к убийцам матери приходят на суд.
Она так объяснила свой поступок:
- Я боялась, что у меня случится сердечный приступ. А судьи вменят это Славе в вину.




Мы выехали в Голландию по частному приглашению в 1989 году. До этого нас не выпускали на запад. Приглашение прислал Август Диркс. Августа знает вся «левая» московская тусовка. Человек, про которого написаны все сказки про иванушек-дурачков. У Августа есть два брата. Когда умерли родители и оставили хорошее наследство, братья поровну разделили его. Один брат купил дом, другой вложил деньги в фирму, а Август купил корабль, на котором еще, по-моему, ходили в поход викинги. Корабль от старости и ржавчины тихо разваливается сам по себе, но Август в полном восторге живет на нем и радуется жизни.
С Машей, женой Августа, мы подружились еще в Москве. Невысокого роста, симпатичная, умная и страшно властная.
Когда мы жили в Амстердаме, Маша опекала нас, очень нам помогала.


Выставку Сысоева в Амстердаме организовал Август Диркс. На открытие прилетела Сибилла Алерс с мужем и братом - женщина, которая возглавляет гамбургское отделение Международной ассоциации защиты деятелей искусства (AIDA). После вернисажа мы пошли в ресторан отметить событие. Сибилла сказала, что они сегодня же улетают. Маша все время спрашивала Сибиллу, не опоздают ли они на самолет, так как уже было очень поздно. Наконец, Сибилла не выдержала и говорит:
- Машенька, не волнуйся, у нас свой самолет.


Первую неделю в Амстердаме мы жили у одной студентки. Меня поразило, что в квартире не было душа, не говоря уже о ванной. Я спросила девушку, как она моется? Она ответила:
- А я в бассейн хожу.
И я подумала:
- За эти несколько дней, которые мы у нее живем, она ни разу не была в бассейне.
Мы уже много лет живем в Германии, но у меня сохранилась стойкая неприязнь к бассейнам.


Мы шли по Амстердаму и заблудились. Стоим и разглядываем карту. Подходит человек и спрашивает по-английски, может ли он чем-то помочь? Мы начинаем вместе искать по карте нужную нам улицу. Потом, наконец, этот человек говорит:
- Извините, я тоже не местный.
И ушел.


Никита Алексеев, когда узнал, что мы живем в Амстердаме, сказал:
- Амстердам напоминает мне дачу: маленькая, уютная и всегда идет дождь.


В Амстердаме нас опекал голландский студент Филипп. Мы с ним очень подружились. Он нам помогал освоиться в незнакомом мире, рассказывал о голландских нравах.


Любимая пословица голландских мужчин: “Пьяная женщина - в постели ангел”.
Сысоев услышал и говорит:
- Ну, тогда тебе в Москву надо ехать.
Через год Филипп уехал работать корреспондентом в Москву и проработал там много лет.

Филипп сказал, что никогда не был в “секс-шопе”. Несмотря на полную свободу нравов, в приличных кругах считается позорным ходить в эти магазины. И хотя очень хочется, но мысль о том, что ты встретишь там знакомого, удерживает от похода:
- Это остается привилегией плебса, - подвел итог Филипп.


Филипп рассказал:
- В Гааге, где живет королевская семья, видели в книжном магазине, как младший сын королевы клянчил несколько гульденов у своего наставника. Тот ему отказал, хотя ребенок просил одолжить ему денег.


Принц Александр - старший сын королевы, который станет королем, учится в университете в Ляйдене. Это лучший университет в Голландии. Принц ездит на велосипеде и ухаживает за обыкновенной девушкой.
- Я ее знаю, - многозначительно сказал Филипп.


В Амстердаме все говорят по-английски. Пришлось мне восстанавливать свои слабые познания. Я смотрела ВВС по «ящику», а для чтения покупала английские порнографические журналы. Там печатают разные истории, видимо, для английских домохозяек на простом доходчивом языке. Я почти без словаря могла их читать, набирая запас слов. Когда осенью мы снова встретились с Сибиллой, и я заговорила, она сказала:
- Ну ты болтаешь, прямо как Маргарет Тетчер.


В Голландии, мы познакомились с Ирой Гривниной. Она была в комиссии по расследованию злоупотреблений в психиатрии; почти год провела в Лефортово и рассказывала с удовольствием, что гебешники, работающие там, справляли праздник, когда ее из Лефортово отправили в ссылку, настолько она их довела своим мерзким характером.

Сысоев рассказал Гривниной про жлоба-консула, на что Гривнина тут же ответила, что более жадной нации в Европе не сыщешь. Колбаса, нарезанная в магазине, напоминает папиросную бумагу. Целый день голландцы не едят, а только пьют кофе. Едят один раз в день, вечером, и предпочитают это делать не у себя дома, а в гостях.


Мне нужно было купить куртку. Гривнина вызвалась меня сопровождать. Мы долго ходили по магазинам, мне ничего не нравилось. Наконец, я нашла одну куртку, но она была мне велика, рукава были намного длинней, чем надо. Ире надоело ходить со мной, и она сказала:
- Да возьми эту куртку, она тебе как раз, у тебя просто руки короткие.


Муж Гривниной Володя - удивительно спокойный человек. Мы поехали в Харлем, в музей Франца Хальса. Гривнина села рядом с мужем и руководила поездкой. Орала на него, как последний извозчик. Нам было стыдно, а Володя сказал:
-Не обращайте внимания, мы так уже 20 лет ругаемся, Ирка добрая баба, у нее только характер ужасный.


У Маши есть подруга Мила. Полная противоположность Маши - и внешне и внутренне. Мила - высокая полная блондинка, с раскосыми зелеными глазами и распущенными волосами до пояса. В Амстердаме на нее оборачивались все проходящие мужчины. Мила приехала первый раз в Амстердам и начала все там критиковать, примерно так:
- А вот у нас в Бендерах это лучше; а у нас в Бендерах это тоже есть.
Маша страшно обиделась, и отлучила ее от своей опеки. Мила осталась одна в чужой стране, без знания языка. Мы жили поблизости. Она к нам часто приходила. Мы обедали и шли гулять. Как-то Мила решила пригласить нас на обед. Мы долго сопротивлялись, но Миле хотелось нас отблагодарить. Мы пришли к ней в гости. Она приготовила мясо с рисом и салат. Мясо было жесткое и несоленое, рис плавал в воде, салат был сделан неизвестно из чего, и я не была уверена, вымыт ли он.
Слава сказал:
- Это надо было очень постараться, чтобы так испортить голландские продукты.
Мила не обиделась и сказала:
- Дуршлаг я не нашла, и вообще-то я готовить абсолютно не умею. Просто хотела вам что-то приятное сделать.
Мы посмеялись и пошли ужинать к нам.


Мила очень скучала по дому. Не могла дождаться, когда, наконец, поедет в Москву. Мы поехали ее провожать на поезд. Подошли к поезду, нашли вагон на Москву. От него за несколько метров нестерпимо воняло. Мила заволновалась и спрашивает:
- В чем дело?
А Сысоев невозмутимо отвечает:
- А это, Милочка, запах Родины.
Потом у Милы в поезде украли все оставшиеся деньги, и она поняла, что вернулась на Родину.

В Амстердаме мы познакомились с девушкой. У нее была кличка Авария. Она всем рассказывала, что знала в совершенстве французский язык, потом попала в аварию, и совершенно забыла его.


Мы сидели в «Цирке» - это голландская организация по культурным связям с Россией. Ее организовал Август Диркс. И тут вошла Авария. Она была роскошно одета, подошла к нам, и нас познакомили. Это явление Сысоев вспоминает по сей день:
- Вошла не женщина, а дьявол с усами, ноги волосатые, кривые, копыта раздвоены. Тут же бросилась ко мне целоваться. У нее в аварии не только французский отбило.


Авария вышла замуж за прекрасного голландца из Ляйдена, но вскоре его бросила, променяв на другого, живущего в Амстердаме. Маше она объяснила:
- Жить в Ляйдене - это все равно, что жить в Рязани и не стремиться в Москву.
Потом Авария одно время жила в Париже, а недавно мне позвонила Маша и сказала, что Авария в Нью-Йорке.
Чеховские сестры бы за нее порадовались. Сама Авария родом из маленькой деревеньки под Куйбышевым.


В Амстердаме на выставке ко мне подошел один голландец и сказал, что хочет купить серию “Elektronic love”. На одной из работ изображена обнаженная женщина с электронным кодом на лобке. Этот мужчина доверительно наклонился ко мне и спросил:
- Признайтесь, это вы позировали?
Я не задумываясь, соврала:
- Конечно, я.
Тогда он облегченно вздохнул, оценивающе меня осмотрел и произнес:
- Я так и понял.
Работы он купил, а я так и не поняла, какая ему разница, кто позировал.


Мы приехали первый раз в Германию по приглашению организации AIDA. Это отделение Amnesty international, которое защищает деятелей искусства. Славу защищала гамбургская секция Аиды, которую возглавляет Сибилла Алерс. Сысоев сказал ей, что благодаря их защите, он смог выжить - не попал в сумасшедший дом, и в лагере к нему относились корректно. Сибилла заплакала от счастья, а я искренне позавидовала ей - ради таких минут стоит жить на свете.


О Сибилле можно писать поэмы - умная, красивая, да еще и богатая. Наша подруга Маша божится, что Сибилла баронесса. Она устроила Славе выставку в Гамбургской Академии искусств, а поселила нас у себя на вилле. Мы, первый раз очутившись за границей, чувствовали себя, как в “дурном” сне - пультом открывающиеся чугунные ворота виллы, бассейн, собственный самолет. Все это не мешало ей оставаться простым человеком. Когда мы впервые увидели друг друга, то долго смеялись - на нас были одинаковые черные джинсы и свитера. У нас со Славой было такое чувство, что мы знакомы с Сибиллой очень давно. Как говорила одна знакомая, не мир тесен, а прослойка тонка.


Сибилла сказала мне:
- На мерседесе ездят только идиоты.
Я оглянулась по сторонам. Мы ехали в ее машине: Сибилла ездит на фольксвагене, и вокруг было много мерседесов. Я осторожно спросила: «Почему?»
Сибилла повернулась и сказала:
- Делами своими надо выделяться, а не вещами.


Когда мы год спустя приехали в лагерь для беженцев, первое, что мы увидели - нашего беженца Рафаила на белом мерседесе.


Муж Сибиллы Дирк сказал мне:
- Знаешь, что мы про русских в школе учили? Что они сидят на большой печи, ходят в меховых шапках, а в лесу у них бродят медведи.
Я разозлилась и говорю:
- А нас в школе учили, что все западные немцы - недобитые эсэсовцы, и только ждут - снова напасть на русских.


Мы с Сибиллой пошли на концерт Гамбургского симфонического оркестра, где сестра Сибиллиного мужа Майя играет первую скрипку. Солистом был Марк Лубоцкий. Играли Моцарта. Я не слышала имени Лубоцкого, но сразу почувствовала «русскую» школу. В перерыве я спросила Сибиллу, не знает ли она откуда он?
После концерта Сибилла повела меня за сцену и представила:
- Это жена русского художника Сысоева. Ей кажется, что вы должны быть из России, очень понравилась ваша игра. Говорит, что чувствует русскую школу.
Марк подошел ко мне, обнял и со слезами на глазах сказал:
- Ну откуда мне еще быть, как не из России. А за судьбой Сысоева я давно слежу. Очень рад, что его выпустили, передайте ему привет, скажите, что я давний поклонник его таланта и, надеюсь, еще увидимся.


Я пожаловалась Сибилле на Сысоева:
- Представляешь, в Амстердаме на собственный вернисаж в спортивном костюме пришел.
- Это еще ничего, - возразила она и рассказала историю про известного немецкого художника Хорста Янсена. Дело происходило в Гамбурге, городе, в котором больше всего в Европе миллионеров на квадратный метр, на открытии выставки Янсена. Публика подобралась соответствующая - Янсен в ту пору уже был известный художник. Вернисаж начинался в семь. Надо знать немцев - они пришли без пяти семь; собралась большая компания, все стоят и терпеливо ждут, никто не расходится. Через час явился пьяный в дупелину Янсен. Был он в пижаме, а в руках держал бутылку виски и стакан. Потом он произнес такую замечательную речь, что Сибилла помнит ее до сих пор.
- Если художник талантлив, - в итоге сказала она - ему позволено все, здесь на это никто внимания не обращает.


Когда мы жили в Гамбурге, Сибилла познакомила нас с Хорстом Янсеном. Это оказался высокий благородный старик, который расцеловался с Сысоевым и выпил с ним на брудершафт водку. Янсен был уже прилично подшафе. Его сопровождали две роскошные молодые женщины. Сибилла сказала, что он покупает себе шлюх. Меня поразило, что у него не было зубов. Совсем как у русского деда.


Иоанна - мать Дирка, мужа Сибиллы, красивая женщина, Язык не поворачивается назвать ее старухой, хотя ей уже под 80, жаловалась мне на Янсена:
- Когда он гостил у меня в Швейцарии, по ночам регулярно напивался и звонил мне: «Иоанна, поговори со мной, пожалуйста, мне грустно и так одиноко». Как ребенок, - добавляла она.


Иоанна пригласила нас погостить у нее в Швейцарии. Сказала, что у нее есть домик для гостей. В нем мы и будем жить.
Сысоев посмотрел на этот домик и одобрительно сказал:
- Сакля в горах Швейцарщины.
В этом домике было все для цивилизованной жизни. Больше всего нас поразил телефон, по которому мы моментально соединялись с Москвой. Такие «пустяки», как ванна, туалет, телевизор со всеми европейскими программами, удивляли и радовали.
Вид из домика был восхитительный - горы и озеро. Сысоев много фотографировал, не мог наглядеться. Все время рисовал, а я купалась в бассейне на вилле у Иоанны, собирала малину, загорала и вспоминала Жаворонки, где малины было меньше, но по вкусу точно такая же.


Иоанна познакомила нас с женой сына художника Алексея фон Явленского. Она пригласила нас к себе в гости. Ее трехэтажная вилла расположена в центре Локарно. Пожилая украинка, прекрасно говорящая по-русски, приняла нас очень доброжелательно. На стенах висели работы фон Явленского и его сына, который тоже был художником. Правда, не таким хорошим, как отец. Он побывал в русском плену и такое там пережил, что запретил дочкам учить русский язык. Весь вечер Мария Явленская говорила только о том, как тяжело живется в Швейцарии, как все дорого стоит, как трудно содержать такой дом. После этого очень захотелось помочь ей материально.


Мария Михайловна Явленская сказала одну фразу, которая меня поразила:
- Всегда те, кто начинают войну, живут потом хорошо, а мы все страдаем от этого до сих пор.


Иоанна возила нас на экскурсию по швейцарским Альпам. Она гоняла машину по горным дорогам так, что я почему-то вспомнила, как мы ехали в грузовике в горное село Кубачи в Дагестане, и везде по дорогам стояли знаки в память о разбившихся машинах.

Слава подарил Сибилле книгу, которую написал после выхода из лагеря - "Утка на зимней даче". Там в первой главе рассказано, что перед тем, как его арестовали, он сварил утку. Менты не дали ему даже попробовать эту утку, и ее запах преследовал его все два года в зоне.
Сибилла купила несколько уток и устроила грандиозный банкет на своей вилле. А Сысоеву все равно та самая утка иногда вспоминается.


Из Амстердама мы уехали в Париж - там выходила Славина вторая книжка. В это же время должна была открыться выставка работ Сысоева. Галерею нашла Николь Занд.
- В этой галерее выставлялся Ролан Топор», - сказала она, - а тебя французы русским Топором называют.


Мы встретились с третьей женой Славы в Париже. Слава называет ее рижско-парижской.
Галочка, необыкновенной красоты и обаяния женщина, проплакала весь вернисаж.
Мы сразу сошлись с ней накоротке. Такие женщины не ощущают во мне опасности и тянутся, как к матери, хотя мы с ней ровесницы. Она вызвалась походить со мной по магазинам. Со слов Сысоева я знала, что это ее любимое занятие. Я сказала, что мне нужно для Славы купить часы. Она привела меня в магазин, где распродавалась по дешевке коллекция тряпок от Сен Лорана. Я удивилась:
- Но ведь мне нужны часы.
Галочка ответила:
- Купи себе, пожалуйста, что-нибудь, а то потом тряпки понадобятся, а их уже раскупят.
Я ее успокоила, что будут другие, и мы пошли дальше за часами.
По пути она меня затаскивала в магазины и, как змей-искуситель, уговаривала купить разные вещи. Я стояла на своем. Наконец, я увидела швейцарские часы, которые мне понравились. Галочка с уважением посмотрела, как их упаковывают в небесно-голубой, расшитый золотом бархатный мешочек и, с жалостью глядя на меня, сказала:
- Ты себе хоть этот мешочек возьми, он ведь такой красивый.


Славины знакомые французы - в основном, журналисты, водили нас по роскошным ресторанам. Сысоев рассказал Аиде Сычевой, что нас просто затаскали по обедам, да ужинам. Она холодно выслушала и спрашивает:
- Они счет с собой забирали?
- Да, вроде.
- Какой ты наивный, Сысоев. Да они все это за счет редакции пропускают, да еще и сами бесплатно ужинают. Конечно, им выгодно тебя водить.


В Париже нас опекали наши друзья еще по Москве - Марк и Юля Бодин. Юля перевела Славину вторую книгу, и, говорят, очень хорошо.
Марк настолько хорошо знает русский язык, что постоянно каламбурит по-русски.
Недавно написал письмо, в котором хвалится, что он теперь пенсионхер.


Юля дружит с женой Геннадия Айги, теперь уже бывшей, Машей Русецкой. Маша приехала первый раз в Париж, и ее все страшно умиляло. Она, например, заплакала, когда продавщица ей улыбнулась.
А другая знакомая, погуляв по Парижу, радостно сказала Юле:
- На меня французы обращают внимание, все время на ноги смотрят.
- Просто у тебя ноги небритые, а здесь это экзотика, - ответила Юля.


Мы пошли в гости к Ролану Топору, он показывал нам свои работы, пили вино из бутылок с этикетками, нарисованными Топором. Топор долго показывал Славику новейшие рисовальные принадлежности, а потом оба признались друг другу, что дорогущие ручки лежат без дела, а рисуют оба перышками «за копейку» - какие раньше в школьную ручку вставлялись.


Ролан Топор пришел на выставку к Сысоеву вместе с другим карикатуристом - Виллемом, голландцем, живущим в Париже. Виллем внешне напоминает сельского пастора - доброе открытое лицо. А посмотришь, что рисует, оторопь берет. Топор пригласил нас всех в ресторан. Топор, Виллем, Марк с Юлией, Маша Русецкая, ее подруга Вера и мы с Сысоевым.
Топор сразу “запал” на Машу, Виллему понравилась Вера. Мы потрясающе посидели всю ночь, Маша пела русские и цыганские песни, а Топор радостно хохотал и угощал всех сигарами. Виллем тихо трогал Веру под столом за коленку. Сысоев увидел и грустно сказал:
- Как внешность обманчива.
Я ответила:
- А тебе что, завидно стало?


Мы были в Париже в гостях у художника Оскара Рабина и выпивали. Пришел Александр Глейзер. Когда Сысоев сидел в зоне, Глейзер издал Славину первую книгу. Слава поблагодарил Шуру за участие в кампании защиты, и Глейзер вдруг начал долго рассказывать, что книга, которую он издал, не принесла ему прибыли, и как тяжело было ее распространять. Сысоев слушал, слушал, потом спрашивает:
- Может, я тебе еще и должен?


Сысоева защищала организация АИДА. Парижское отделение возглавляет Ариана Мнушкин, режиссер знаменитого театра «Ле Солей». Мы называли ее между собой французской Сибиллой. Она устроила демонстрацию у Советского посольства в защиту Сысоева, на которую пришел Ив Монтан. На этой демонстрации собрались русские и французские художники и рисовали картины и карикатуры.
Когда мы приехали в Париж, Ариана пригласила нас к себе в театр, показывала и рассказывала, как они работают.
Потом приехал Плантю - художник, который нарисовал карикатуру в защиту Сысоева во время демонстрации, а также женщина, которая эту работу купила. Женщина подарила эту работу Сысоеву, все были страшно растроганы.


Я пожаловалась Марку, что французы не говорят по-английски. Марк ответил:
- Они все глупые и напыщенные, думают, что живут в 18 веке, и Европа до сих пор говорит по-французски. А потом добавил:
- Все народы состоят на 99 процентов из быдла. По ним, к сожалению, судят о нации в целом.
Марк знает, кроме европейских языков, русский, как родной, и древнегреческий.


Мы приехали в Париж, и Марк Бодин повел нас в русский книжный магазин. В магазине нас встретил господин Каплан - пожилой человек, владелец магазина. Марк представил Сысоева. Каплан очень обрадовался, показал Славину книгу и альбом, сказал, что следил за его судьбой, а потом вспомнил:
- Вами интересовался мой друг, Артур Рубинштейн.
Сысоев спросил:
- Надеюсь, не композитор?
- Нет, он славист, профессор Сорбонны.


Мы позвонили Рубинштейну. Он пригласил нас в гости, и мы поехали в Сен Женевьев де Буа, где он живет с женой и сыном. Оказалось, что Артур Моисеевич был учителем литературы в школе рабочей молодежи, где учился Сысоев. Когда мы поздоровались с Артуром Моисеевичем, Слава первым делом спросил, как он узнал, что это тот самый Сысоев, ведь прошло столько лет, у Артура было сотни учеников.
Рубинштейн сказал:
- У тебя были очень хорошие сочинения, я тебя еще тогда выделил. Потом я уехал во Францию, и когда здесь началась компания в твою защиту, тут уж я тебя и вычислил.


Сибилла организовала Сысоеву выставку в Гамбургской академии художеств.
Вернер Таммен, у которого галерея на Шамиссопляц в Западном Берлине, увидел в новостях интервью с Сысоевым, прилетел в Гамбург и захотел сделать у себя в галерее выставку.


Вернер предложил Сысоеву год пожить и поработать в западном Берлине. Мы и не думали, что будем жить в Германии. Я пошла учить немецкий в так называемую «народную» школу, что-то типа наших домов культуры, где за небольшую плату можно записаться на всевозможные курсы - начиная с икебаны и кончая аэробикой. В нашей группе было человек пятнадцать из разных стран и континентов. Я была для них такой же экзотикой, как и они для меня.
Учительница на первом занятии спросила, знает ли кто-нибудь немецкие слова. Каждый вставал и что-то говорил. В основном, это были слова, связанные с ресторанами или с музыкой, то что успели услышать на улице. Когда дошла моя очередь, я встала и громко сказала все, что вспомнила из фильмов про фашистов:
- Партизанен капут, хенде хох, шнель, аусвайс, ахтунг.
Учительница побледнела. Это была западная немка, и им с детства прививали комплекс вины за прошедшую войну. И несмотря на то, что ни она ни я, слава Богу, не видели войны, она чувствовала себя очень неуютно, когда я сказала, что я еврейка, и многие мои родственники погибли во время войны.


Славин галерейщик Вернер Таммен - симпатичный западный немец, который методично изживает из себя по капле немца. Он постоянно опаздывает, теряет ключи от машины, забывает где-то важные бумаги. Вечером он приезжает домой, когда уже нет ни одного места для парковки машины. Тогда он ставит машину в неположенном месте. Каждое утро приходит полицейский и вешает квитанцию со штрафом на его машину. Вернер снимает бумажку, кладет на стол рядом с другими, не оплачивает их и продолжает ездить, как ни в чем не бывало. Наконец, полиция теряет терпение, его лишают прав на полгода, заставляют заплатить все штрафы и отправляют на, так называемый, “идиотен-тест”, то есть проверить его умственные способности. Как сказала его подруга Габи:
- Разве нормальный человек может из раза в раз совершать идиотские поступки?


Как-то Вернер разглядывал сысоевскую серию лубков “Модернизм” и увидел там спародированную Славой абстрактную живопись. Вернер задумчиво сказал:
- Нарисовал бы пару таких картин в год, и жили бы безбедно, я и вы.
И добавил:
- А потом целый год делай, что хочешь.


Мы пришли с Вернером, Славиным галерейщиком в типографию. Вернер меня представляет владельцу типографии:
- Это жена русского художника.
Старик немец посмотрел на меня и вдруг сказал:
- Харьков, Орел, Сибирь - цап-царап.


Мы жили в западном Берлине. К нам в гости пришла немка по имени Юта. Она молодая «левачка» страстно доказывает, что жизнь при капитализме хуже, чем при социализме. Сысоев цитирует Черчилля, когда тот сказал, что капитализм плохой строй, но человечество ничего лучшее не придумало. Юта не удовлетворяется этим аргументом, продолжает сопротивляться. Тогда Сысоев задает вопрос:
- Ну хорошо. Если здесь так плохо, а там так хорошо, то почему через стену все бегут оттуда, и ни одного человека не убежало с западной стороны?
На этот вопрос он не получил ответ.


Маша с дочками приехала к нам в гости в Берлин. Мы собираемся идти гулять. Маша просит показать им стену. Я возражаю:
- Машенька, ну что вам на этот ужас смотреть, еще успеете. Пошли лучше в зоопарк, он у нас лучший в Европе.
И отговорила.
Мы проводили Машу с девочками в Амстердам, а через три дня упала стена.
Недавно мне звонила Маша и говорит:
Мы тебе до сих пор простить не можем, что стену так и не увидели.
А я только рада. Этот всемирный аттракцион всегда был не по мне: влезать на вышку и глядеть на часовых, которые сторожат гедеэровский лагерь.


Мы провожали Машу с дочками на вокзале “ZOO”. Стояли и ждали поезда. Вдруг, именно рядом с нами остановилась большая группа людей. Слышим: наши соотечественники. Шумят, суетятся, в руках музыкальные инструменты - целый оркестр.
Маша смотрит на них с неприязнью и тихо говорит:
- Ну вот, теперь и не сядешь спокойно, смотри сколько их.
Сысоев выслушал Машу и громко сказал:
- Когда будем посевовские листовки раскидывать - сейчас?
Смотрим, лица музыкантов перекосились, и их как ветром от нас сдуло.
Подошел поезд, мы посадили Машу с девочками, а Слава довольно сказал:
- Видишь, а ты боялась, что мест не будет. Вагон пустой оказался.


Мы уже жили в Берлине. Я иногда позванивала Маше. Как-то раз она говорит:
- Ларисочка, сядь, пожалуйста, я тебе что-то скажу, только не волнуйся.
Я села.
- Я бросила Августа.
- Машенька, - запричитала я, - с двумя крошками, в чужой стране, одна.
- Да я уже не одна, у меня новый друг - голландец Ян.
- Слава Богу, - не успела сказать я, как Маша продолжила. - Я от него ребенка жду.
Тут мне действительно стало душно в будке.
А у Маши теперь три дочки, чужие дети растут быстро, и девочке уже семь лет. Яна Маша тоже давно бросила. Вышла замуж, теперь уже за русского.
Недавно звонит мне, спрашивает, когда мы приедем в гости, и начинает петь свою песню:
- Ларисочка, я поняла, что я ни с кем жить не могу...


Живя в западном Берлине, мы часто ездили в Амстердам. Сысоев тогда был очень мобильным, ему еще не надоело путешествовать. В этот раз мы остановились на квартире одной известной голландской феминистки, которая уехала на полгода на Тибет. Когда я стелила чистую постель, под матрасом обнаружила искусственный член. И я подумала:
- Как же нелегко быть феминисткой, если даже нельзя естественным членом воспользоваться.


Мы жили почти год в западном Берлине, и нам все меньше хотелось возвращаться домой. Сергей Юренен сказал Славе:
- В Берлине из русских живут одни стоматологи, да гинекологи; перебирайтесь в Мюнхен, здесь у вас будет с кем общаться.
Как раз в это время у нас в гостях был Женя Попов. Он дал адрес Юрия Кублановского, который жил в Мюнхене и сказал:
- Напиши ему, может он поможет снять квартиру, а там видно будет.
Сысоев написал Кублановскому и обратился с вопросом, можно ли найти в Мюнхене подходящее жилье, а получил резкую отповедь, в которой Кублановский гневно осуждал Сысоева, решившего остаться на Западе:
- Такой художник как Вы, должны жить на родине.
Слава страшно переживал. Я пожаловалась Жене Попову. Он рассердился и сказал:
- Такой художник, как Слава, может жить где угодно и не Кублановскому судить об этом.


К нам в гости из Польши в Берлин приехали наши друзья - Майя и Николя. Майя - свободная журналистка, работавшая для “Солидарности”. Николя - француз, а Майя полька. Николя дипломат, работает в Варшаве во французском посольстве, страшно любит свою Майю, это прекрасная пара, сейчас у них уже трое детей.
А тогда они ехали в метро, не смогли справиться с автоматом для продажи билетов и ехали зайцами. Как нарочно, в вагоне стали проверять билеты. Контролеры вежливо предложили нашим друзьям выйти из вагона. Николя пытался на английском и французском объяснить, что не работал автомат. Контролеры настаивают на своем. Майя, красавица, одетая с парижским шиком, садится на пол вагона и начинает истошно орать по-польски:
- Немцы! Фашисты! Гестапо!
Тогда контролеры выносят Майю из вагона на руках, подводят к автомату, где продаются билеты, показывают, как работает автомат, желают счастливого пути и уходят.
Слава выслушал и говорит:
- Ну и в чем же немцы виноваты: в том что ты ехала без билета?
А Майя отвечает:
- Немцы во всем виноваты.


Когда рухнула стена, Майя предложила Славе сделать выставку в свободной Польше. Слава с радостью согласился.
Сысоев во времена “Солидарности” сделал очень много рисунков в поддержку поляков. Эти рисунки тогда же через надежных людей были переданы в Польшу. Слава думал, что эти работы пропали. Как же он обрадовался, когда узнал уже в Варшаве, что в те годы был издан в подполье альбом с этими рисунками.
Славе подарили этот альбомчик, который рискуя свободой люди издавали и передавали из рук в руки.
Сысоев очень гордится этим изданием.
Слава иногда говорит, что вот, мол, у меня ни одного международного приза нет, а я про себя думаю, что это и есть главный международный приз за его работы.


У Сысоева была выставка в Варшаве. На вернисаж пришли многие польские деятели искусства, в том числе Анджей Вайда, актриса Комаровская, Анджей Дравич и другие. Перед открытием Славу повезли на телевидение давать интервью. Был прямой эфир. Сысоев посмотрел в камеру и сказал:
- Прежде всего я хочу извиниться перед поляками за всё, что Советы сделали с вами.
У поляков были слезы на глазах, а Сысоев так и остался единственным русским, который перед поляками за советскую власть извинился.
Сысоев прочитал эту запись и приписал:
- Потом это сделал Михаил Сергеевич.
И поставил знак вопроса.


Когда мы уехали из Советского Союза, у нас были с собой только международные паспорта, в которых не указана национальность. Чтобы получить в немецкой полиции вид на жительство, надо было доказать, что я еврейка. Мы приехали в еврейскую общину за справкой, и я сказала, что у меня сейчас нет доказательств, что я еврейка. Свидетельство о рождении осталось в Москве и мне его вышлют.
Женщина, которая нас принимала, сказала:
- У вас все доказательства на лице написаны.


Лена Кешман, когда узнала, что мы поселились в Германии, написала мне в письме:
- Как я тебе завидую, ты можешь теперь Гессе в подлиннике читать.
Я смеялась до колик в животе. В то время я работала в одной фирме, занимаясь неквалифицированным физическим трудом; делала ремонт в квартире, которую мы нашли с неимоверным трудом, а жили в общежитии на краю восточного Берлина в малюсенькой комнатке. Слава много рисовал, и свет горел всю ночь. Я вставала каждый день в 5 утра, уходила и приезжала в 7 вечера еле живая. Ужинала и падала замертво. По-моему, это было единственное время в моей жизни, когда у меня не было потребности читать вообще, а уж Гессе в подлиннике тем более.


Наши друзья убеждали Сысоева купить компьютер:
-Ты сможешь намного быстрее рисовать; перед тобой откроются ранее неизведанные возможности.
Сысоев слушал очень недоверчиво, но внимательно; затем, когда узнал сколько это хозяйство стоит, рассердился:
- У меня перо за 3 копейки, да лист бумаги, и тоже необозримые возможности.
Компьютер все-таки купили, и теперь Сысоев от него не отходит, а мне иногда хочется его выкинуть в окно.

Моя подруга учила Сысоева:
- Слава, ты не бойся сломать компьютер, его можно только молотком разбить, нажимай себе на клавиши и постепенно научишься.
Сысоев нажимал и нажимал, компьютер его что-то спрашивал, а Слава отвечал "да".
Я пришла домой и удивилась. Компьютер выключен, и Слава какой-то притихший. Я включила компьютер, и он мне написал:
Betribsystem fehlt, - что значит: операционная система отсутствует. Я позвонила другу:
- Сашенька, "он" мне пишет "Betribsystem fehlt".
- Дискету надо вынимать перед включением, - спокойно говорит мне, как двоечнице, Саша.
- Саня, там нет дискеты, - тихо отвечаю я, зная что за этим последует. Он начинает громко орать, чтобы я не морочила ему голову, что у него таких придурков как мы, десятки, и чтобы я все-таки вынула дискету. Зная добрейшую душу Саши, я не обращала внимания на крик, это его защитная реакция на всякую глупость. Саша успокоился и спокойным голосом спрашивает:
- Что, действительно дискеты нет? Странно, ну ладно, я заеду.
Вечером даже видавший виды Саша изумился, все, естественно, восстановил, а потом прокомментировал:
- Если человек талантливый, так уж во всем. Умудриться влезть в самые дебри и стереть все, что только можно, а, вернее, нельзя, это большой талант надо иметь.


Мы поехали с друзьями отдыхать в Испанию. На обратном пути заехали в Барселону. Поставили машину в центре города, и пошли гулять. Возвращаемся через несколько часов, а на машине снято левое зеркало с водительской стороны. Позвонили в “страховку”, но это было воскресенье, и никто не ответил.
Подъезжаем к городской жандармерии. Испанские полицейские увидели немецкие номера на машине и не разговаривают с нами - ни на английском, ни на немецком языке, наверное, и вправду ничего не понимают.
Саша начинает кипятиться, размахивать руками и громко кричать (Слава предусмотрительно отошел в сторону):
- Скажи им, что я без левого зеркала ехать не могу! А нам завтра на работу!
Я про себя думаю, на каком же языке я им это скажу, но молчу, не хочу нервировать Сашу.
Полицейские смотрят мимо нас и собираются уходить. Саша хватает меня за руку и умоляюще повторяет:
- Я не могу ехать без левого зеркала!
Тогда я не выдерживаю, подхожу к полицейским и, вспомнив незабвенного Андрея Миронова в фильме “Бриллиантовая рука”, начинаю бить себя кулаками в грудь и верещать: “Советико туристико! Советико туристико!”
Полицейские посмотрели на нас с интересом, сразу заулыбались, взяли нас за руки и повели в участок. Мы безропотно пошли за ними. Нас усадили за стол, угостили кофеем и сигаретами. Один из полицейских притащил из туалета большой осколок зеркала и липкую ленту.
Они все пошли с нами и сами прикрепили осколок к машине. Мы все радостно смеялись и повторяли: “Советико туристико!”.
Саша прекрасно доехал до Берлина.
Испанские полицейские настолько ловко примотали осколок, что он еще неделю ездил с ним по городу.


В Берлине выходила газетенка на русском языке. Сысоев так охарактеризовал ее:
- Это оккупационный листок времен войны, который мог выходить в любом провинциальном городе. Газета раболепно восхваляет немецкий порядок. Девиз газеты - ни капли собственного мнения.
Потом добавлял:
- Главный редактор всю жизнь верой и правдой советской власти служил, так что ему не в новость жопу лизать.


Сысоеву нужно было ехать в редакцию немецкого журнала. Он делал для журнала обложку. Уговаривал меня поехать с ним. Я категорически отказалась, зная, что там говорят по-русски. Наконец, исчерпав все аргументы, Слава воскликнул:
- Ты бросаешь меня одного - в чужой стране, без знания языка.
Естественно, он прекрасно доехал один, а фраза стала нарицательной.


Мы познакомились с сыном писателя Льва Гинзбурга, и это было единственное его достоинство, которым он, как сын лейтенанта Шмидта, всячески пользовался. Это был человек страшно закомплексованный и ленивый, пишущий всю жизнь роман века, и так и не написавший ни строчки.

Гинзбург ходил по немецким организациям, которые выдают стипендии, говорил, что он сын того самого Гинзбурга, который написал роман про истребление немцами евреев, и что он тоже хочет написать роман.
Немцы давали ему много раз стипендии, а Гинзбург этим беззастенчиво пользовался.


Гинзбург работал в Москве в журнале «Вопросы литературы». Однажды, он сказал: основное, чем он там занимался - это сидел и, обмирая от ужаса, ждал, когда его вызовет главный редактор.

Я нашла нам квартиру в восточном Берлине, и Славик поехал ее смотреть. Вошел и воскликнул:
- Ну, здесь прямо как на Алексея Толстого!


Когда мы обжили берлинскую квартиру, к нам зашел Гинзбург. Все осмотрел и сказал:
- Единственная квартира, где не пахнет эмигрантской нищетой.


Сысоев уговорил меня купить шкаф, который был очень маленький и неудобный. Я все время ворчала, что невозможно навести порядок и грозилась купить большой шкаф.
Вдруг звонит подруга и рассказывает, что у одних знакомых сын покончил с собой.
Мне стало так стыдно, что я думаю о каких-то шкафах. Взяла и выкинула половину тряпок: в шкафу стало свободно, а мне от этой акции немного полегчало.

Когда я курила, то покупала сигареты у вьетнамцев. Один из них прекрасно знал русский язык, работал в свое время в посольстве в Москве, был очень приятный и образованный малый. Он попросил найти ему учительницу немецкого, и я порекомендовала ему мою подругу Эльфи. Один раз он не пришел на занятие. Я подошла к его племяннику и спросила по-немецки:
- Где Тхань?
- Цу хаузе - ответил он. Я подумала - надо же, какой молодец, немецкий выучил.
- Почему он не пришел к Эльфи?
- Цу хаузе, - повторил он.
- Подожди, говорю я, - когда он здесь появится?
- Цу хаузе - ответил он.
Тут-то я и поняла, что он ни слова не понимает. Просто он видел, как я с Тханем разговаривала, и решил, что я о нем спрашиваю. После этого мы с Эльфи при слове цу хаузе начинали дико смеяться, а Тхань получил прозвище цу хаузе.


Я решила научиться водить машину. Пришла в школу вождения и говорю:
- У меня технический кретинизм. Дайте мне, пожалуйста, самого опытного учителя.
Дали мне симпатичного немца, который много лет возил французского посла. Жил с ним во многих странах, в том числе и в Союзе.
- Не иначе, как полковник Штази, - думала я.
По-русски он помнил одно слово. Когда я делала что-то не так, он орал:
- Японский городовой!
Меня он спрашивал:
- Ты что, встречных машин вообще не боишься?
- Пусть они меня боятся, мы ведь на учебной машине, - отвечала я.


Я сдала на водительские права под Новый год. Со второго раза. Для Германии это очень неплохо. Обычно, сдают по нескольку раз. Приятель моего сына - одесский Шурик сдавал, например, четыре раза.
В это время у Галюсов гостила подруга с сыном. Я им в тот же день позвонила и гордо сказала, что везу их по магазинам. Гордые и довольные мы поехали на Вильмерсдорферштрассе. Я встала не на ту полосу, и выехала на Зигезойле. Это площадь с памятником посередине, с круговым движением и без светофоров. Нормальные люди ее стороной объезжают, а я случайно заехала. И, конечно же, сразу нарушила. Как рояль в кустах, стояла полицейская машина и нас, и еще машин пять, остановили. Подруга сидела рядом со мной и страшно побелела.
- Ну, все, - прошептала она, - теперь у тебя отнимут права.
- Не боись, - сказала я, - смотри какой капитан симпатичный, а мужики во всем мире одинаковые.
Я подошла к полицейскому и без предисловия говорю:
- Я бы, таким как, я вообще права не давала. Я же не могу, как они, с такой скоростью гонять, они меня зажали, вот я и не смогла нормально проехать, пришлось вместе с ними нарушить.
Капитан расчувствовался и говорит:
- Это действительно, безобразие, женщине проехать не дают.
- Я ведь отсюда и выехать не смогу, так как вы меня на тротуар загнали.
- Езжайте осторожно, а выехать я вам помогу.
Он перекрыл все движение на Зигезойле, пожелал мне счастливого пути, и все ждали, пока я уеду. Подруга спросила:
- Ну что?
- Пожелал всего хорошего мне и моим спутницам, - сказала я, и мы, веселые и счастливые, поехали дальше.


Мы решили справить русское рождество у наших друзей на даче. Должен был приехать Гия Канчели со своей женой.
Лева мне сказал:
- Ольга уже на даче. А ты приезжай на машине ко мне, потом пересядешь в мою машину, заедем за Канчели и поедем на дачу.
Я поехала к Леве. Карту забыла дома на столе, за рулем всего второй раз, уже стемнело, до Левы ехать минут пятнадцать, а я уже полчаса катаюсь и чувствую, что заблудилась окончательно. Вдруг увидела полицейскую машину, подъезжаю к ней и спрашиваю:
- Скажите, пожалуйста, где тут Альвенслебенштрассе?
Полицейские начинают говорить: «Налево, направо, налево, направо». Я говорю:
- Я здесь уже полчаса налево направо езжу, а меня десять человек ждут русское рождество справлять. Не могли бы вы впереди меня поехать и дорогу мне показывать.
Полицейские удивились, но согласились. Тогда я сказала:
- Только, пожалуйста, езжайте не быстрее 50-ти, а то мне нельзя нарушать, у меня пробное время.
Полицейские от смеха долго не могли придти в себя, а потом поехали впереди меня и довезли до Левы.


Звонок из бывшего Союза из военной части, закупившей компьютеры у Саши Галюса:
- Позовите, пожалуйста, генерала Манагера.
К телефону подошла Наталья, секретарша Саши:
- Но у нас частная фирма, и нет никаких генералов.
- Здесь стоит подпись генерала Манагера.
Наталья, привыкшая ничему не удивляться, когда дело касалось звонков из Союза, разузнала, за какое число бумага и с каким текстом. Когда поняла в чем дело, все присутствующие несколько минут рыдали от смеха. На бумаге стояло по-английски: «General Manager» и подпись.


К нам в гости пришел начинающий писатель Олег Файнштейн. Он подарил свою книжку и просил сказать, понравилась или нет. Я прочитала и говорю ему:
- Написана книга так, как будто это сценарий фильма, переведенного с английского - время глаголов везде употребляется будущее в прошедшем, не свойственное в русском языке.
Олег обиделся, помолчал, а потом сказал:
- Фолкнера тоже сначала не понимали, а потом нобелевскую премию дали.


Рада Полищук сказала про общих знакомых:
- Они зубные врачи, с ними можно два раза пообедать, потом больше не о чем говорить.


У Юры Шпакова, собкора «Московских новостей», в бюро висят сысоевские работы, в том числе и «Семья палача», на которой мужчина держит в руках отрубленную голову своей жены. Он мне рассказывает:
- Приду утром на службу, посмотрю на этот рисунок, заряжусь энергией и сажусь за работу.


К нам в Берлин приехал на гастроли бард Вадим Егоров. Мы с ним знакомы много лет. Познакомились мы так. Звонит мне мой приятель и зовет в гости к своему другу - посидим, поболтаем, попоем.
Приехали, познакомились, сидим, выпиваем, я и начала рассказывать:
- Представляете, была вчера на вечере песни, все уже деградируют, ничего интересного не пишут. Я без всякого удовольствия слушала, а когда один мудак вышел и спел: «Шукшин, мой милый», я встала и ушла.
Наступила гробовая тишина. Мой приятель повернулся к хозяину дома и сказал:
- Вадик, я ведь тебе тоже говорил убрать эту фразу.


Сысоев мне сказал:
- Ты в этой Германии совсем одурела. Ничего не делаешь, выпятишь свои коровьи глаза в телевизор и базед зарабатываешь.


Позвонил Леня Межибовский, мы болтаем о разных вещах. Спрашивает, что у нас нового. Я отвечаю:
- Бреннер купили (по-немецки - прожигатель компакт-дисков).
Межибовский начинает дико смеяться. Оказывается, на днях в Берлин приехал Александр Бреннер, его выпустили из тюрьмы, и он умудрился уже испортить две картины на Берлинской стене. Его снова посадили, и Межибовский решил, что мы его выкупили.


К Межибовскому в Праге на радио «Свобода» подошел Гриша Забельшанский, отвел его в сторону и заговорщеским голосом спросил:
- Слушай, я переезжаю жить в Германию, как у вас там с бабами?


Леня Межибовский позвонил мне и хвалится:
- Были в Москве в бане вместе с Андреем Битовым.
Буквально через несколько дней встречаю случайно в Берлине в метро на Александрпляц Битова. Андрей похвалил публикацию о Сысоеве в Красноярском журнале «День и ночь». Попросил поздравить Славу с юбилеем. Сысоеву исполнилось шестьдесят лет.
Я для поддержания разговора говорю:
- Звонил недавно Леня Межибовский, рассказывал, как вы с ним в Москве в бане парились.
Битов посмотрел на меня и спрашивает:
- А кто это такой?


Я часто вспоминаю эту историю и думаю, как осторожно нужно упоминать известные имена всуе.


К нам в гости пришел Митя Волчек с Ярославом Могутиным. С Митей мы познакомились еще в Москве, он мне очень симпатичен. Ярослав, красивый молодой человек, вел себя очень скромно. Оказалось, что он еще и прекрасно образован. В это время у нас гостила Дина Рубина. Она сначала к ним очень хорошо отнеслась, но потом, узнав, что они гомосексуалисты, очень расстроилась. А когда прочитала книгу Могутина, которую он нам подарил, то и вовсе ругалась. Я спросила, не все ли ей равно, с кем они спят?
Дина спросила:
- Вот если бы твой сын был гомосексуалистом, как бы ты это восприняла?
- Я бы не повесилась, - ответила я.


Через какое-то время приезжает Дина. Я показываю ей эту запись. Она смеется и рассказывает:
- У меня в Америке появился новый переводчик. Он известный американский писатель. Я когда была в Бостоне, то жила у него. Его друг - профессор, специалист по Лопе де Вега.
Помолчала, а потом добавила:
- Вот видишь, меня за тот случай Бог наказал.

Я сказала Дине:
- Если бы я была мужчиной и жила в Европе, я бы точно стала гомосексуалистом. Редко встретишь просто симпатичную девушку, не говоря уже красивую.


Я внимательно прочитала книгу Могутина. Талантливые стихи. Пишет о том, что его волнует. Правильно он заметил:
- Не всем о вагине писать.


Могутин был составителем двухтомника Евгения Харитонова и отозвался там весьма нелестно о составителях «Метрополя». Женя Попов был на стипендии в Берлине, когда к нам должны были придти Митя Волчек с Ярославом Могутиным. Сысоев позвонил Жене и пригласил в гости. Женя страшно разгневался, узнав, что будет Ярослав:
- Думайте о том, кого в дом пускаете, - и не пришел.


Губерман спросил меня, дружу ли я с Вероникой Долиной. Я ответила, что мы не знакомы. Тогда он говорит:
- Что-то я не пойму, о чем она поет. Слушаю, а в голове крутится: не помню я его лица, а помню только два яйца.


Позвонил Губерман, и я спросила у Игоря, как дела в Израиле.
Губерман отвечает, что вроде как их бомбить собираются, во что он, сразу оговорился, не верит. Я ему отвечаю:
- И правильно, Израиль жил, жив и будет жить.


К нам в гости должна была придти Татьяна Толстая. Как раз в это же время гостил Губерман. Когда Игорь узнал, что придет Толстая, он говорит:
- Давай ее разыграем, скажи, что я ваш приятель, зубной врач из Израиля.
Я на него посмотрела и говорю:
- С таким жутким зубным протезом тебе никто не поверит, что ты зубной врач.
Но договорились, что я Толстой не скажу, кто у нас гостит.
Я привезла Таню, она входит в дом, знакомится с Сысоевым и выходит Игорь.
Она улыбнулась и говорит:
- А вот и Губерман.
- А ты боялся, что тебя не узнают, - сказала я.


Сысоев взял и без моего разрешения показал эти записки Губерману. Игорь сидел, внимательно читал, даже смеялся, потом очень сильно похвалил.
Я прокомментировала:
- Не верю, как Станиславский, тебе не выгодно мне правду говорить.
На что Губерман сказал:
- Да нет, если бы я тебя просто не хотел обидеть, то сказал бы примерно так: «Это забавно».
И добавил:
- Ты напиши два раза столько, а я тебе предисловие напишу и опубликовать помогу.
Сысоев слушал и произнес:
- А я картинки нарисую.
Тут уж я не удержалась и подвела итог:
- Тогда мои тексты и не нужны, у вас и без меня хорошая компания.


Когда Губерман прочитал мои записки, он сказал:
- Включи побольше высказываний о мужчинах, это так интересно.
А я подумала:
- Женщины так редко говорят про мужчин что-то хорошее.
Но кое-что “нейтральное” решила записать.


Игорь Губерман на концерте обычно спрашивает:
- Поднимите, пожалуйста, руки те, кто уже был на моем концерте.
Поднимается лес рук - почти все присутствующие. Губерман довольно говорит:
- Ну, я вижу, что почти никто не был.
И повторяет прошлогоднюю программу.


В «Русском доме» должна была состояться выставка Сысоева под эгидой «Московских новостей». Помогала красавица Наташа Голицына - вешали работы в ее галерее и по всему периметру в фойе. Мы развесили уже почти все работы, в том числе несколько нелицеприятных коллажей с Ельциным. Смотрим: какой-то маленький серенький, как мышонок в сереньком костюмчике - второй раз встретишь и не узнаешь, - рассматривает внимательно работы и осуждающе качает головой. На пальце крутит по-хозяйски ключи и говорит, указывая этим пальцем:
- Эти работы с Ельциным снять немедленно.
Я говорю, что не сниму, а сама спрашиваю Голицыну:
- Кто такой?
Она поясняет, что это новый зам. директора по хозяйственной части - т.е. завхоз по-нашему.
Потом пришел директор и грустно сказал:
- Мне очень нравится творчество Сысоева, но если эти работы не снимут, то снимут меня.
И я убрала три работы с Ельциным.
Так Сысоев доказал, что он не ко двору ни при одной власти.


Я спросила у Голицыной, почему она мужу не хочет дать свою фамилию?
Наталья со смехом ответила:
- Если я всем своим мужьям буду давать фамилию Голицына, знаешь, сколько князьев разведется?


У Людмилы Улицкой была презентация книги, изданной по-немецки. Я была с Левой Рубинштейном и попросила меня представить Улицкой. Прошу дать что-нибудь для «Острова». Улицкая отвечает неприязненно:
- У меня все забирает «Новый мир».
Потом в беседе, когда пришлось к слову, говорю, что закончила биофак МГУ. Улицкая оживляется, находим общих знакомых. Тут же меняется на глазах и дружелюбно говорит:
- У меня здесь есть один рассказ, могу дать для вашего журнала.
Так мы напечатали рассказ «Колыванова». А я подумала, что люди, учившиеся в одном институте - одной крови.
Дина прочитала эту “эпохалку” и приписала: “Вы с Улицкой действительно одной еврейской крови”.

Я случайно купила лягушачьи ноги в китайском магазине. В Германии это большая редкость, так как разведение лягушек здесь запрещено. Я пошла к знакомому владельцу ресторана, который научил меня, как их готовить. Каждая пара ножек лежала в отдельном пакетике. Ножек было много и я методично, как китаец, вынимала ножки из целлофана. Сысоев смотрел, смотрел, потом говорит:
- Мамочка, ты бы не могла их от костей отделить, а то они мне женские ноги напоминают, очень неприятно.


Смехов Веня сказал:
- Я по жене русский.
Сысоев услышал и задумчиво произнес:
- А я, выходит, чистокровный еврей.


Я сказала Губерману, что боюсь больших машин. С тех пор он во всех письмах пишет: «Ларисочка, води машину осторожно, вокруг большие машины!».


Когда в общине узнали фамилию моего дедушки, они сразу оживились. Такая же фамилия у председателя Всемирного еврейского конгресса. Он, действительно, мой родственник. Они предложили написать ему письмо.
- Зачем ему бедная родственница? - спросила я.


Лену Тихомирову представили Фридриху Горенштейну:
- Доктор литературоведения, литературный критик, печатается в толстых московских журналах.
По мере представления, лицо у Горенштейна вытягивалось, а глаза белели и затуманивались. Рядом с Леной стояла красивая молодая немка-переводчица Барбара. Когда взгляд Фридриха перешел на Барбару, лицо в той же последовательности начало приходить в нормальное состояние, а глаза стали оживленно-игривыми.


Я Лене Тихомировой сказала:
- Надо тебя с Виктором Ерофеевым познакомить.
Она расстроено ответила:
- У меня уже есть печальный опыт с Горенштейном, где уж мне Ерофееву понравиться.


Мы сидели в Панкове у Жени Попова в гостях. Все это происходило на бывшей вилле Отто Гротеволя, которую отдали для приезжающих стипендиатов. Была хорошая компания: Лена Тихомирова, писатель Вася Димов и мы с Сысоевым. Женя, который замечательно готовит, накрыл прекрасный стол. Потом Женя сказал:
- Могли ли мы, еще 10 лет назад подумать, что будем сидеть в объединенной Германии, в Берлине, на вилле бывшего вождя гэдээровского государства и выпивать в такой замечательной компании?



Я встретила в Берлине мамину знакомую по имени Сима. Мы не виделись много-много лет. Эта женщина была настолько красива, что ее портрет украшал фотоателье N1 на улице Горького. Сейчас Симе 70 лет, но она по-прежнему хороша собой. У Симы потрясающее чувство юмора, которое она сохранила, несмотря на нелегкую жизнь. Она меня встретила, как родную. Собрала всю свою родню - показать Ларисочку. Я пришла с сыном. Когда мы ушли, Сашка сказал:
- Мама, какие они приятные люди, но Сима лучше всех.


Сима эмигрировала в 70-е годы, сначала жила в Америке. О честности Симы ходили легенды. Она была одна из немногих, которой можно было доверить свои ценности и потом получить их назад.
Ее пятилетнюю внучку Флорочку спросили, почему она не идет купаться, а сидит возле дома.
Ребенок ответил:
- Я не могу, бабушка ушла и оставила чужие ценности под подушкой, я их караулю.

Я пригласила Симу на мой пятидесятилетний юбилей.
Сима прекрасная кулинарка, испекла мне “наполеон” размером со столешницу.
Она позвонила, чтобы спросить мой адрес, так как ни разу не была в восточной части (для справки: после объединения прошло семь лет):
- Ларисочка, а у вас там не опасно ходить по улицам?
Я отвечаю:
- Симочка, у нас как в Бронксе: повсюду стоят негры с дубинками и отнимают кошельки.


Сысоев говорил своей матери:
- Готовишь, как в советской столовой - несолено, не перчено, и невкусно.


Смехов Веня спросил Сысоева по телефону:
- Я на автобане в 30-ти километрах от Берлина. Как лучше всего въехать в Берлин?
Сысоев, не задумываясь, ответил:
- Лучше всего на танках.


Глаша, жена Смехова рассказала:
- Я принесла домой котенка, но Веня сказал:
- Или я, или котенок.
Я заметила:
- Я бы тоже выбрала Смехова.


Глаша сказала про фильм «Кубанские казаки», что он гениально сделан, и поэтому она проходит со студентами этот фильм.
Я отреагировала:
- Доктор Геббельс тоже гениально владел искусством риторики.


Веня Смехов позвонил и предупредил, что они опаздывают.
Я ответила:
- У меня все готово, мы вас ждем, приезжайте.
- А у тебя не пересохнет? - озабоченно спросил Веня.


Когда должен был придти в гости Веня Смехов с женой Глашей, я просила Сысоева не говорить Вене, как зовут нашего кота. Славик не выдержал и в конце вечера выдал Смехову. Веня, который брезгливо относится к животным, сказал:
- Придется сделать фото двух Атосов на память.


Когда сын Ины Шафир, Харди был маленький, и Ина хотела что-то сказать маме, чтобы Харди не понял, они говорили по-латышски. Ребенок родился в Германии, в садике говорил по-немецки, а дома по-русски, и латышского не знал. Как-то мама в очередной раз заставляла ребенка что-то съесть, Ина на латышском строго сказала Раечке, чтобы она оставила ребенка в покое. Раечка не унималась. Тогда Харди без акцента, на чистейшем латышском языке сказал:
- Бабушка, тебе мама сказала, чтобы ты меня оставила в покое.


Игорь Губерман увидел у нас в гостиной экзотическое растение и восхитился им. Сысоев ему объясняет:
- Это растения-паразиты из Мексики. Мы их собственноручно к этому дереву приклеили клеем «Момент».
Губерман посмотрел на Славу и грустно сказал:
- А я знаю евреев, которые могут и без клея прицепиться и еще крепче держаться.


Игорь Губерман был в Италии в отпуске, в Вероне было много русских туристов. Какие-то женщины узнали Игоря и попросили разрешения сфотографироваться с ним на память. Попрощавшись с ними, он услышал, как одна другой сказала:
- Видишь, не зря в Верону съездили.


Я рассказала Сысоеву про Верону, а Слава меня высмеял:
- Да это Губерман сам про себя эти истории придумывает.


Губерман пригласил Сысоева выпить. Слава начал стыдить Игоря:
- Вот говорят, что евреи споили русский народ. Во-первых, лично меня никто не споил, а во-вторых, пока они русский народ спаивали, сами тоже спились.
Губерману так понравилась эта мысль, что он тут же на эту тему “гарик” написал.


У Ины на кухне стерильная чистота. Мы собираемся пить чай. Она достает из стеклянного шкафа английский фарфор и начинает яростно протирать полотенцем. Я ехидно спрашиваю:
- Ина, у тебя там что - мыши, тараканы?


Я пришла к Ине в первый раз в гости. Она угощает меня чаем. Ставит на стол свою гордость - английские чашки с нарисованными фруктами. Это целая серия, страшно дорогущая, и она эту серию собирает. Чашки фаянсовые и довольно толстые. Я, как настоящая московская чаевница, люблю пить чай из тоненького фарфора. Увидев у нее в шкафу такие чашки, прошу дать фарфоровую. Ина вытаращила глаза и говорит:
- Ну, знаешь, ты единственная, кто не захотел пить из этой английской серии.
На следующий день к ней зашла мама. Ина рассказывает Раечке вчерашнюю историю. Мама, такая деликатная, боящаяся крутого Ининого нрава, тихо говорит:
- Вообще-то, я бы лучше тоже из фарфора попила.
Вечером приходит Инина подруга. Она родом из Питера, из интеллигентной учительской семьи. Шафир пересказывает уже обе истории. На что подруга сказала:
- Мне тоже больше фарфор нравится, просто я тебя обидеть не хотела.
Теперь, когда собирается большая компания, Ина спрашивает, кому во что налить, и только мне наливает, не спрашивая.


Одно время в Риге было такое правило: в трамвай можно было входить только в переднюю дверь. Если ты входил в другую, то тебя уже поджидал контролер со штрафом. Раечка, Инина мама, ехала с рынка с тяжелыми сумками, вошла в заднюю дверь, и нарвалась на контролера, который потребовал штраф.
Раечка ему говорит:
- Вы знаете, я еду с рынка и истратила все деньги. Я тут краковской колбаски купила, возьмите, она очень свежая.


Питерский поэт Сергей Давыдов, по словам Губермана, был страшный любитель женщин. Он живет в большой старой квартире, в которой все стены завешаны картинами.
Игорь посмотрел на стены и спросил приятеля:
- Как ты думаешь, если со стен этой квартиры снять картины и повесить фотографии всех твоих любовниц - поместились бы они?
Сергей подумал и задумчиво сказал:
- Ну, если только паспортные.


Сергея Давыдова разбил инсульт. Он долго и тяжело оправлялся после болезни. Вдруг он узнал, что его приятель, живущий на одной с ним лестничной клетке, тоже лежит с инсультом. Давыдов встал и с огромным трудом доковылял до соседа. Сказал ему:
- Инсульт-привет!
И пошел обратно домой.


Сысоеву позвонил художник Виталий Комар из Америки и сказал:
- Сысоев, ты уже можешь умереть, о тебе написали в Американской энциклопедии политической карикатуры. Из советских художников там представлены только Кукрыниксы и Сысоев.
Слава выслушал и сказал:
- Это несправедливо, есть много других художников, и вообще, американская энциклопедия - это не истина в последней инстанции.


Одна женщина уговаривала сына пойти на концерт Губермана. Ребенок ответил:
- Если бы я понимал по-русски, я бы сходил на этого Добермана.



Гоша, сын Завадовских, заметил:
- У меня одна учительница плохо видит, а другая плохо слышит.


Ольга пошла с Гошей в магазин, покупать какие-то нужные вещи, а Гоша ходит и ноет: «Купи это, купи то». Ольга ему все время отказывает. Наконец, ей надоело его нытье, она говорит:
- Слушай, тебе на день рождения подарили 50 марок, вот и покупай на них что хочешь.
Гоша посмотрел вокруг и говорит:
- Да тут нет ничего такого, пойдем отсюда.


Лёва Завадовский мне пожаловался:
- У меня такое чувство, что я сломал не ногу, а голову.
После того, как ему в ногу вставили штифт, Лёва поставил себе на крышу аж две спутниковые тарелки и смотрит только русское телевидение.


У журналиста Славина спросили, знает ли он Сысоева. Тот ответил:
- Сысоев - замечательный художник, - и, не удержавшись, добавил:
- А жена у него страшная стерва.



Как-то я спускаюсь по лестнице вниз, и слышу, как сверху бежит мой сосед, молодой симпатичный парень. Он хотел, чтобы я его пропустила, и, пробегая мимо, сказал:
- Шнель, шнель.
У меня подогнулись колени, и я поняла, что такое генетическая память.


Митя Хмельницкий, будучи сам стопроцентным евреем, выбрал себе образ борца с евреями. Один раз я пришла с работы домой и слышу, как Слава говорит ему по телефону:
- Митя, отстань от евреев, ну что они тебе плохого сделали?


Как-то Хмельницкий сказал мне:
- Все евреи, живущие в Берлине - идиоты.
Я спросила его:
- Ты кого имеешь в виду: себя, меня или своих родителей?
А потом добавила:
- Ты сначала выйди из общины, убери детей из еврейской школы, сделай так, чтобы твоя семья не пользовалась льготами общины, а потом борись с евреями.
А Митя на меня обиделся и написал, что я лью воду на мельницу черносотенцев.


У меня разыгралась страшная мигрень. Мне от нее помогает только сон. Я лежала и тщетно пыталась заснуть. У Сысоева в комнате громко играл магнитофон, и пела певица необыкновенно высоким и пронзительным голосом. Я с ненавистью слушала и тихо стонала. Наконец не выдержала и закричала:
- Папа, что это у тебя за мандавошка там верещит?
Это оказалась прекрасная певица Анастасия Вяльцева.


Мне позвонил немецкий журналист и говорит:
- Я пишу статью о русских женщинах, живущих в Берлине, и хочу взять у вас интервью.
Я спросила, для какого журнала. Он ответил, что для журнала мод «Elle». Мало того, там еще должна быть моя фотография. Я сказала, что не люблю журналы мод, да и вообще не фотогенична.
После этого мне звонит Ина и спрашивает, как дела. Я рассказываю про журнал мод. Ина безапелляционным тоном заявляет:
- Это очень хороший журнал, обязательно дай интервью, а для фото я тебе мою шубу выдам. Пусть от меня хоть шуба в таком журнале поприсутствует.
Я Ину слушаюсь. Сказано - сделано.
Прошло довольно много времени. Ина уехала отдыхать в Турцию, сидит на пляже. Соседи разглядывают журнал, и Ина видит мое фото в ее шубе. Ина купила журнал и всем показывала:
- Это моя подруга, а это моя шуба.


Наташа Бретшнайдер увидела меня в Ининой шубе и сказала:
- Шафир теперь должна подарить тебе эту шубу, тебе она очень идет.
Я передала этот разговор Ине, а она взяла, да и подарила мне шубу.


Пришли наши знакомые Миркины в гости. Они были в Америке и купили там для Сысоева компакт-диск: «Атлас всех улиц США». Тамара вежливо спрашивает:
- Вам это для работы нужно?
Славик отвечает:
- Да, если бы я шпионом работал.


У нас в Берлине есть приятели Тамара и Миша Маневичи. Их родственник по фамилии Кац общается в Израиле с Губерманом. Раз в год Губерман приезжает в Берлин, и методично из года в год происходит следующий ритуал: Валера Кац передает письмо через Губермана Маневичу. Тот в ответ тоже передает письмо и иногда добавляет батон колбасы. Мы с Сысоевым удивляемся, может у них пароль такой?


К Мише Маневичу приехал родственник из Донецка. Вышел на улицу и воскликнул:
- Да у вас тут одни иномарки ездят!


У нас гостила Дина Рубина. Позвонила женщина и начала мне объяснять, что я должна сказать Дине, и куда мне нужно позвонить и что-то передать. Я ответила, что сейчас дам трубку Дине и пусть сама ей объяснит. Женщина гневно возразила:
- Ну что вы, сейчас ведь шабат, Дине нельзя набирать номер телефона.
Я спросила:
- А ваш голос слушать можно? Я ей трубку к уху приставлю и рассказывайте, что хотите.


Любимые шутки наших эмигрантов:
- Выглянул в окно, а там немцы в городе.
Все хорошо в Германии, если бы еще немцев не было.
Я на коммунистов не работал, а на фашистов тем более не буду.


В Германии есть такая традиция - встречать Новый год хлопушками, фейерверком и салютом. Всю новогоднюю ночь стоит невообразимый шум. Наши эмигранты, когда первый раз услышали этот грохот, повыскакивали с криками на улицу:
- Караул, немцы стреляют!


У Ининой мамы Раечки немцы уничтожили в войну всю семью. Как-то она приходит домой и говорит:
- Такой вежливый немец попался, чтобы они все сгорели.


Я собиралась в Москву, и друзья меня спрашивают:
- Неужели Сысоев будет сам ходить в магазин?
- Зачем, - ответила я, - куплю ему все, как на дрейфующую льдину, и перезимует без меня.


Сережа Каледин очень похож на Довлатова. Он пришел в дом к Довлатовым вскоре после смерти хозяина. Собака, первый раз увидевшая Каледина, радостно к нему подбежала и начала ластиться.


Дина Рубина, когда узнала, что я предпочитаю русских мужчин, назвала меня “половой антисемиткой”.


Александр Городницкий рассказывал Губерману:
- Подошла ко мне после концерта девица и попросилась в номер. Мне страшно не хотелось ее брать с собой, но и обидеть не мог. Тогда я спросил ее:
- А вы сумеете меня одеть, если я умру? У меня что-то с сердцем неважно.


Городницкий страшно напился, и жена стала его раздевать, чтобы уложить спать. Когда она начала расстегивать ширинку, он очнулся и произнес:
- Это не тронь, это святое.


К Марине Крутоярской один знакомый подвел женщину и представляет ее:
- Знакомьтесь, это К., музыкант.
Женщина гневно посмотрела на него и сказала:
- Я музыкант высшей категории.



Я привезла Ольге учебник русского языка Розенталя. Оля только что вернулась из Бостона, где гостила у друзей, увидела учебник и говорит:
- Смотри, как интересно, а в Бостоне у моих друзей учебник английского - Левенталя.


Про Лину Мкртчан Саша Зайцев сказал:
- Она поет влагалищем.


А про свою жену Марину Крутоярскую:
- У нее эрогенные зоны вот здесь.
И потер палец о палец характерным “денежным” жестом.


Марине Крутоярской для какого-то фильма нужна была музыка венгерских цыган. Пришел знаменитый скрипач Якулов, и играет ей расхожий цыганский набор.
Марина говорит:
- Извините, но музыка венгерских цыган отличается от той, которую вы играете.
Якулов вскипел и отвечает:
- И это вы говорите мне, таборному цыгану!
Марина отвечает:
- Ну, если вы таборный цыган, то я балерина, а вообще-то мы оба евреи.


Марина рассказала, как знаменитый балетный дирижер Файер репетировал с оркестром «Ромео и Джульетту». У оркестра не получалось место, где Джульетта - ее играла молодая Уланова - бегала по сцене в томлении любви.
Файер выставил руку вперед и сказал:
- Ша, сейчас объясню, как надо играть: она еще девочка, ни с кем не трахалась. А ей ведь хочется. Вот и сыграйте так, как ей хочется.


Сысоев прочитал в газете, как Валерия Новодворская назвала всех эмигрантов протоплазмой. Слава послал копию этой статьи Буковскому, и он ответил Сысоеву: «Наш старый принцип - умри, но дело сделай - она поняла по-своему, и у нее осталось - умри».

Сысоев спрашивает меня:
- Мама, какая разница между гугнивым депутатом и гунявым?
Я работала на компьютере, и чтобы отвязаться сказала:
- Гугнивый говорит - гу-гу-гу, а гунявый - гня-ня-ня.


Как-то раз у меня сломалась машина, я поехала к автомеханику - это был наш русский немец, мастер - золотые руки. Поломка была небольшая, он быстро что-то там подтянул, и когда я спросила, сколько с меня, он посмотрел оценивающим взглядом, и сказал: «Дай за сиську подержаться».


Мне нужно было пройти техобслуживание. Машина вроде в порядке, но необходимо ее все-таки проверить. Я поехала к другому знакомому механику. Он все посмотрел, выровнял фары, проверил тормоза, и так далее. «Ну», - говорит, - не машина, а просто «лялька». Я спрашиваю, - сколько должна.
Он наклонился и тихонечко говорит:
- Да, ладно, может, дашь когда.

«Остров» мы делали практически втроем. Сысоев, Дима Сорокин и я. Дима Сорокин, бывший москвич и наш берлинский сосед, лучше всех в Берлине делал макет на компьютере. Сорокин вообще разносторонне талантлив: он закончил московский физтех, пишет стихи, профессионально занимается фотографией, да еще и потрясающе поет. Как у многих талантливых людей, у него один недостаток - чудовищный характер. С Сысоевым он не очень задирался, а на мне отыгрывался. Как-то приходит к Славе и говорит:
- Все, я с твоей женой работать не могу, выбирай я или она.
Слава выслушал и говорит абсолютно серьезно:
- Ты предлагаешь мне развестись с Ларисой и жениться на тебе?


Как-то Дима Сорокин звонит и приглашает меня в театр. Немцы поставили «Преступление и наказание», и Дима играет Мармеладова. Я с удовольствием иду на спектакль и с нетерпением жду появления Сорокина. Спектакль почти заканчивался и, наконец, за сценой раздался дикий крик: «Мужа задавили!», и на сцену вытащили труп Мармеладова. В этом трупе я и узнала Сорокина. Пока вдова убивалась, Дима не дышал. Я сидела на первом ряду и с ужасом следила, как Сорокин постепенно синел. Он так вошел в образ, что чуть не задохнулся.
Потом я всем рассказывала:
-Сорокин так хорошо играл труп Мармеладова...


Я привезла Дину Рубину из аэропорта. Мы вытянули вдвоем из багажника тяжеленный чемодан с книгами и думаем, как его тащить на четвертый этаж. Вдруг идет симпатичный сосед с пятого этажа, здоровается, молча, взял чемодан и понес наверх. Дина чуть не прослезилась от умиления. Я ему говорю:
- Билли, это моя подруга из Израиля, она тебе очень благодарна.
Он посмотрел на нас, улыбнулся и произнес:
- Скажи ей, что не все немцы плохие.


Когда мы въехали в нашу берлинскую квартиру, все соседи познакомились с нами. У нас в подъезде было восемь квартир – по две на этаж. Все приглашали нас посмотреть, как они живут, делились новостями, помогали, чем могли. И только одна соседка странно смотрела на меня. Глядя на нее, я подумала:
- Ну, надо же, никогда не скажешь что немка, типичная русская женщина.
Как-то она подходит и спрашивает:
- У вас есть время? Пойдемте, я покажу вам мою квартиру.
Мы зашли к ней.
- Квартира, как квартира, - подумала я. Чистота идеальная.
Вдруг женщина тихо говорит:
- Вы знаете, у меня ведь отец русский.
И дальше рассказывает:
- В 45-м году моя мама познакомилась с русским офицером. Они полюбили друг друга. Скоро должна была я родиться. Родители решили пожениться. Когда об этом узнали в части отца, его в 24 часа отправили в Россию. Больше мы о нем никогда ничего не слышали. Мама много лет пыталась разыскать его, писала запросы, но все без результата.
Я сказала:
- Давайте напишем, может сейчас это поможет.
Она грустно посмотрела и ответила:
- Мама уже умерла.


У нас во дворе жил немец-пьяница. Весь голубой от татуировки. Каждый вечер приходил пьяный домой, дверь была закрыта на ключ. Он орал на весь двор:
- Мария, сволочь, открой дверь!
Так как двор – небольшой «колодец», то резонанс получался неслабый.
После криков он начинал стучать в дверь. Сысоев умилялся:
-Совсем как русский пьяница.
Как-то утром встречает меня соседка, фрау Либерт и спрашивает, слышала ли я крики. Я честно отвечаю, что слышала. Тогда она с грустью посмотрела на меня и сказала:
- Не обращайте внимания, он больной человек.
А я подумала:
- Ну, тогда у нас полстраны больных.


Фрау Либерт мне рассказала:
- Муж получил место в Берлине, и нам дали квартиру в этом доме, почти сразу после постройки стены. До этого мы жили в зеленом, красивом пригороде. Войдя в подъезд, я увидела мрачные, серые обшарпанные стены и заплакала.
Женщина - хаусмастер, которая давала нам ключи от квартиры, успокоила меня: “Вы не переживайте, весной мы начнем ремонт”.
- С тех пор так ремонта и не было.
Она помолчала, посмотрела на огромный клен, который выше нашего старого пятиэтажного дома и занимает весь двор. Потом соединила два пальца в круг и сказала:
- Клен тогда был вот такой.


У меня начались проблемы с памятью. Последней каплей послужило следующее: я поехала за краской для машины. Слава попросил заодно купить табак. Возвращаюсь с краской, Слава встречает меня и спрашивает: «Купила»? Я удивилась, зачем ему краска, но отвечаю, что купила. Когда он попросил дать ему, спросила - зачем?
Короче, пришлось идти к немецкому невропатологу, рассказывать эту историю. Прошу дать что-нибудь укрепляющее память.
Доктор внимательно посмотрела на меня, потом послала на обследование. Мне показывали разные тесты, снимали энцефалограмму, потом врач вызвала меня к себе и сказала:
- Ничего не буду прописывать. У вас, по-видимому, была феноменальная память, а стала просто хорошая.
Я пришла домой и хвастаюсь Сысоеву, что хорошо прошла все тесты.
После этого он написал мне записку: “Несмотря на свою хорошую память, не забудь купить табак”.


После объединения Германии Ина поехала в Дрезденскую галерею. Зайдя в тамошний туалет, с омерзением отметила, какая у них грязь. Мужчина, который подавал там бумажные салфетки, неприязненно сказал:
- Вечно этим русским все не так, сами-то, наверное, ничего собой не представляете.
Ина повернулась и на прекрасном немецком языке ответила:
- Зато я вижу, какую хорошую карьеру вы сделали.


После объединения на территории бывшей ГДР две русские женщины стояли в очереди в кассу и болтали. Среди прочих покупок у них была туалетная бумага. Немец, стоявший сзади, услышал русскую речь и сказал:
- С каких это пор русские начали пользоваться туалетной бумагой?
Женщина обернулась и ответила:
- С тех пор, как вы перестали нам жопу лизать.


Слава мне рассказывает:
- Видел по русскому телевидению демонстрацию больных из психбольницы - сидели с плакатами, на которых написано, что их не кормят.
Я на это замечаю:
- Между прочим, есть такая методика - нервных больных лечить голодом.
На что Сысоев с гневом ответил:
- Их начальников надо лечить голодом!


Человек пришел в общину и спрашивает:
- Какие увеселительные мероприятия предусмотрены на Йом-Кипур?
(Это день Искупления, религиозный праздник, в который евреи должны соблюдать строжайший пост и молиться).
Женщина, к которой был обращен вопрос, ответила:
- Молиться, молиться, и еще раз молиться.


Сысоев слушал дебаты по делу Клинтона о сексуальной афере, потом подвел итог:
- Нет повести печальнее на свете, чем повесть об Овальном кабинете.


Сысоев ко мне подходит и говорит:
- Пойдем в Монику Левински поиграем.
Я ему отвечаю:
- А у тебя Овальный кабинет есть?


У меня была знакомая, которая будучи замужем за военным, жила в ГДР. Она рассказала:
- У нас в военной части держали свиноматок. Как-то раз работники решили привезти немецких самцов для улучшения породы. Договорились с немцами, привезли хрюшек, ввели их в советский свинарник. Немецкие свиньи были такие чистые, гладкие. Вошли они в загаженный и вонючий хлев, увидели наших вывалянных в грязи свинок, развернулись и убежали. Так и не смогли они улучшить нашу породу.


У нас в гостях были Саша и Нина Воронель. В это же время пришел Виктор Ерофеев. У Вити как раз вышло собрание его сочинений. Он печатается во многих европейских странах, у него авторская программа на российском телевидении. Виктор является ведущим литературным критиком. Мы знакомим присутствующих. Нина выслушала, посмотрела на Виктора, потом говорит:
- А это тот мальчик, которого мы у Бори Балтера видели.

У нас есть один знакомый Усман, у которого в паспорте в графе “национальность” стоит сокращенно “тат”. Саша Лайко, случайно увидев его паспорт, задумчиво сказал:
- Таты - это ведь горские евреи.
Усман побежал в еврейскую общину, и его приняли туда.
Когда его спросили, как он, татарин, стал членом общины, он с гордостью ответил:
- Я горный еврей.
Как-то они разговаривали с Сашей Лайко, и Усман ему сказал:
- Ну, ты ведь не член общины.



Инина мама Раечка с подругой пошли покупать билеты на концерт в Дом офицеров. Дело происходило в Риге после войны. Они подошли к кассе, и подруга просит билеты на первый ряд. Это были самые дорогие и хорошие места. Раечка говорит подруге:
- Скажи кассирше, что мы плохо слышим.
Кассирша посмотрела на молодых, красивых, хорошо одетых женщин и с ненавистью говорит:
- Что это все евреи плохо видят или плохо слышат?


За моей подругой ухаживал один музыкант. Он ей не нравился, и чтобы отвязаться от него, она ему говорит:
- Я знаю, что у мужчин, занимающихся творчеством, все в “свисток” уходит.
Он не обиделся и отвечает:
- Тем более мы должны встретиться. Я обязан реабилитировать людей искусства.
Потом подумал и добавил:
- Всех музыкантов, по крайней мере.


Звонит мне как-то Олег Юрьев и спрашивает, нет ли у меня знакомого, знающего татарский язык. Я сказала, что могу ему в этом помочь и дала телефон приятельницы - Фираечки. Фирая, кроме родного татарского, знает еще пять языков, в том числе и японский. Олег обрадовался и говорит:
- Представляешь, я здесь дочку Мусы Джалиля нашел, но даже она не знает татарского.


У Лени Прудовского в Москве были приятели Фальковичи. Когда они переехали в Берлин, мы стали поддерживать с ними отношения. Фалькович очень часто ездил в Москву. Как-то звонит Леня и говорит, что надо встретить Фальковича: Прудовский послал Славе прессу - то, что необходимо Сысоеву для работы.
- Причем, - добавил он, - иди, вместе с Ларисой, газет и журналов много, а они тяжелые.
У нас тогда еще не было машины, и мы с Сысоевым поехали на вокзал. Мы подошли к поезду и увидели, что Фальковичи занимали целое купе, и оно было до потолка заполнено шмотками. Фалькович увидел нас, радостно улыбнулся и протянул пакетик, в котором лежало ровно пять газет. Остальные, он, естественно, выкинул. А потом деловито сказал:
- Слава, помоги мне вещи перетаскать.


Через какое-то время приезжает из Москвы в Берлин Ленина жена Марина. Она сказала, что у нее передача для Фальковича. Вещи были разложены по всему чемодану, и мы в изумлении увидели: банку с огурцами, домашние тапочки фабрики “Скороход”, чайник со свистком и будильник “Слава”. Сысоев с ненавистью осмотрел эти “сувениры” и сказал:
- Чтоб им всю жизнь под этот будильник просыпаться.


Потом Фалькович кому-то жаловался:
-Почему нас Слава с Ларисой так не любят? Мы к ним так хорошо относимся.

Я рассказала знакомому про это высказывание Фальковича, на что Векслер заметил:
- Я не знаю ни одного человека, к кому бы Фалькович хорошо относился.


Подруга записывает Славе русскую программу телевидения. Он скрупулезно просматривает все программы, а потом комментирует. Как-то посмотрел совещание высших военных и милицейских чинов пришел ко мне и говорит:
- Это сборище воров в законе.



Наш берлинский знакомый Саша Абрамзон улетал из Баку, где он был по делам. Таможенник спрашивает:
- Деньги есть?
Саша достал из кармана 500 долларов, указанных в декларации.
Таможенник говорит:
- Да, нет, это валюта. А деньги есть?
Саша показал 100 000 манатов, что соответствует, примерно, пяти долларам. Ему и в голову не пришло записать их в декларацию. Таможенник грустно посмотрел и сказал:
- Будем оформлять как контрабанду.


К Губерману на концерте подошла девушка и спросила:
- А правда, что чувство юмора происходит из комплекса неполноценности?


Слава прослушал передачу радио “Россия” и с возмущением говорит:
- Я не понимаю, как можно по два года ходить на работу и не получать зарплату.
Я объясняю:
- Понимаешь, жизнь этих людей без работы потеряет всякий смысл, а так они живут надеждой.
На что Сысоев ответил:
- В ожидании Годо...


У Марьяны Шмаргон огромные серые глаза, роскошные пепельные волосы, тончайшие черты лица.
Слава, когда первый раз увидел Марьяну, спросил:
- Что, эта красавица тоже еврейка?
Когда он услышал утвердительный ответ, произнес:
- Только одна эта женщина могла полностью опровергнуть теорию Розенберга.


Я рассказала Марьяне про эту запись, и она воскликнула:
- Скорей издавай свою книгу, я одна у тебя полтиража куплю!


Коля Качановский - фотограф, живущий в Берлине.
Он поехал в Киев, навестить друзей. Они спросили его:
- Как же ты мог родину покинуть?!
Коля ответил:
- А у меня, где жена, там и родина.


Администратор Александра Дольского позвонил ему из Нью-Йорка и говорит:
- Саша, я сижу сейчас на даче Кобзона, и его дети поют песни Дольского.


Мама Марьяны Буся пришла на концерт Дольского. Он ей очень понравился, и она спросила меня в перерыве:
- Ларисочка, а Дольский еврей?
Я отвечаю:
- Нет, чисто русский.
Она восклицает:
- Ой, а как же он, бедный, здесь останется?


Я рассказала эту историю Дольскому, он сильно смеялся и почему-то вспомнил, как он спросил Галича, еврей ли он?
Галич воскликнул:
- Да еще какой! Крымский!


После концерта Александра Дольского мы поехали на ужин к его знакомым Вале и Ларисе. Валя старинный приятель Дольского. Он был много лет мужем и аккомпаниатором Жанны Бичевской. Валя прекрасный музыкант и хороший человек. Лариса приготовила потрясающий ужин. Сидели до трех часов ночи и беседовали. Лариса весь вечер хвалила стихи и песни Дольского. Под конец она произнесла такую фразу:
- Дольский - это сегодняшний Пушкин.
Когда мы ехали домой, Саша сказал:
- Я и не знал, что у Вали жена такая умная женщина.


К нам в гости пришли симпатичные люди - Лика и Юлий. Разговор зашел о литературе, и упомянули Виктора Ерофеева. Лика воскликнула с пафосом:
- Я как прочитала его “Жизнь с идиотом” - сразу поняла, что это мое!
И строго посмотрела на мужа.


Юлий в Питере работал врачом и вспомнил, как он заполнял анкету у одного больного. Тот на все вопросы отвечал утвердительно. Ну, например: “Вы вспыльчивый?” - “Да”. “Вы выдержанный?” - «Да”. И так далее. Наконец, Юлик не выдержал и спрашивает:
- Объясните, пожалуйста, как можно быть и вспыльчивым и выдержанным одновременно?
На что пациент ответил:
- Доктор, я быстро отхожу, но помню долго.


Когда я работала в “Диалоге”, к нам пришел человек и попросил перевести ему письмо на немецкий язык. В этом письме была просьба предоставить ему квартиру с зимним садом. Человек ни дня не проработал в Германии и получал социальную помощь. Кристина - немка, которая переводила ему письмо, очень тактично опустила это требование. Человек был страшно разгневан и сказал:
- Я за перевод плачу пять марок (по немецким меркам это чисто символическая плата; переводчики берут в десять раз больше) и, будьте добры, переводите мои требования дословно.
Мы отдали ему его пять марок и сказали, чтобы он не позорил эмигрантов. Он ушел разгневанный, а я думаю, что квартиру с зимним садом он получил.


Подруга была в Москве и встретилась со своим старым приятелем. Он теперь занимает большой пост, и по роду своей деятельности все время находится в разъездах. Спать приходится очень мало. Она спросила его:
- Юлик, а почему ты не можешь спать в самолете?
- Не люблю, когда постель летает, - ответил он.


Я спросила Виктора Ерофеева, почему он не включил в свою книгу “Пять рек жизни” текст Габи - немки, с которой он плавал по этим рекам. В немецком варианте напечатан текст обоих. Виктор улыбнулся и сказал:
- Зачем русскому человеку нужны эти немецкие пельмени?


Вася Димов прочитал книгу Виктора Ерофеева “Мужчины” и заметил:
- Ничего более эротического в своей жизни я не читал.


Я сказала Виктору Ерофееву, что если бы я была его жена, то убила бы его, прочитав “Пять рек жизни”, и не представляю, как Веща его терпит.
Виктор ответил:
-Ей пришлось раз и навсегда решить: творчество или ревность. Она выбрала первое.
А потом добавил:
-Ты же понимаешь, что это большей частью только мои фантазии.
И плотоядно улыбнулся.


Как-то звонит Виктор Ерофеев и спрашивает, чем занимаюсь. Я отвечаю:
-Книгу пишу.
Виктор замолчал, потом поинтересовался:
-Про что?
Я говорю:
-Да про всех, про вас.
Виктор помолчал и спросил:
-А что про меня?
-Про всех только хорошее и доброе.
И зачитала ему несколько историй про него.
Виктор развеселился и говорит:
-Молодец, ты делаешь большое дело.


Сысоев решил поставить себе русское телевидение. Наконец, это стало возможно, благодаря тому, что запустили новый спутник. Пришел Сергей, специалист по установке спутниковых антенн, несколько часов провел на крыше, устанавливая “тарелку”, потом сел к телевизору и ничего не может понять - изображение отсутствует. Пришлось звонить в Бонн: там находится корпункт НТВ в Германии. Корреспондент сказал, что именно в этот час, когда нам установили антенну, отключили передачу программы с тем, чтобы сделать ее платной.


Я Славе говорю:
-Это тебе ”контора” мстит, вот и отключили НТВ.
Сысоев ответил:
-Больно уж ты высокого мнения о моей персоне.


Нам прислал тексты в “Остров” Александр Кан - писатель из Алма-Аты. Когда я была в Москве, он тоже прилетел туда; мы встретились и беседовали несколько часов. Теперь он пишет мне замечательные письма, которые хочется перечитывать и на которые нужно отвечать.
В одном письме он написал:
-...Я страшно застенчивый человек... И, быть может, поэтому я и сижу до сих пор здесь, в этой уютной жопе, которую все почему-то называют Евразией... И, быть может, потому мне так близка Веничкина (Ерофеева) деликатность, как было однажды сказано умным критиком, - редчайшее и еще почти не обозначенное свойство русской литературы, которое и превращает его, Веню, в героя совсем неделикатной среды. Это и есть главное во мне ... и является стилевой доминантой моего сочинительства...
Если бы я мог так физически, я бы и жил, как Веня Ерофеев, - отовсюду выгнанным, бездомным и гениальным, ..., но, вероятно, я так не могу, потому что все-таки психофизически я - кореец, и потому хожу чистеньким и аккуратным...


У знакомой было пятидесятилетие, и я написала ей японское трехстишье - хайку. Таня Соминская, учитель йоги и любитель всего восточного, увидела и воскликнула:
-Ой, дай почитать!
На что знакомая пренебрежительно махнула рукой и сказала:
-Да это так, белый стих.


Наши друзья Степа с Таней поехали в Чехию на Рождество. Ехали целый день на машине, страшно устали, доехали под вечер до какой-то деревушки, как раз 24-го декабря. Решили там заночевать. На улице ни души. Стучат в одно окно, в другое. Никто не отвечает. А надо отметить, что Степа на половину армянин, и на половину еврей, но похож на всех евреев сразу. Наконец, выглядывает мальчик. Степа вежливо по-немецки спрашивает, нельзя ли у них остановиться. Мальчик отпрянул от окна, и Степа услышал, как он закричал:
-Тату, тату, немцы!


У Марины Крутоярской и у Саши Зайцева был в Москве приятель Марик Раппопорт. У него всегда были сумасшедшие идеи. И всегда на всем он прогорал.
Как-то раз он купил живую шиншиллу. У него был гараж в центре Москвы, и вот в нем он и решил разводить шиншилл и делать большие деньги. Но эта шиншилла оказалась с детской маткой и не беременела. Он жаловался:
-Вожу ее трахать по всей Москве, а она не беременеет. Пришлось подарить ее в Дом пионеров.
Потом он купил десять индюков и тоже держал в гараже. Позвал Сашу посмотреть на них. Саша входит в гараж, увидел этих индюков и воскликнул:
-Блядь!..
Индюки очень похоже, откликнулись:
-Бля-я-я...
Саша говорит Раппопорту:
-Да тебе надо с ними в цирке выступать, это же готовый номер!
Марк загорелся.
У Саши был знакомый цирковой режиссер. Он позвонил ему и попросил поддержать розыгрыш. Через какое-то время звонит Раппопорт и говорит:
-Ну, что ж, гешефт налажен. Перехожу к следующему.
И опять пропал на длительное время. Потом звонит и спрашивает:
-Марина, тебе чернобурки не нужны? По дешевке отдам.
Марина, очень миниатюрная женщина, отказалась. Тогда он начинает жаловаться:
-Закупил по дешевке огромную партию черно-бурых лисьих шкурок. Опять же сложил их в гараже. Но оказалось, что их как-то неправильно выделали и они не лежат, а стоят. И они абсолютно непригодны к шитью. Ну, за копейки пристрою куда-нибудь.
Подвел он итог, и опять исчез надолго.
Наконец, появился и спрашивает:
-Марина, ты знакома с Зыкиной?
-Нет, - отвечает она. - А зачем тебе Зыкина?
Он вынимает старинный золотой ридикюль и говорит:
-Вот, достал по случаю. Да кто кроме Зыкиной такое купит?
И Марина закончила рассказ:
Сейчас Марк в Америке. Интересно, чем он там занимается?


Я говорю Ине:
-Пойдем в кино. Сейчас вышел новый фильм: “Жизнь прекрасна”.
Ина ответила:
-Это ведь про евреев в концлагере. Это не для меня. Я когда смотрю такие фильмы, чувствую себя как лиса в меховом магазине.


Я сказала кому-то по телефону:
-Надо посмотреть фильм финского режиссера, который привезли на Берлинале. Критика сказала, что это лучший фильм.
Сысоев услышал и говорит:
-Что, фильм про пьяных лесорубов?


Мама Оли Завадовской - певица и большая любительница оперы, пожаловалась мне:
-Пошла на новую постановку “Фауста”, я очень люблю эту оперу.
Ларисочка, вы не поверите: вдруг выбегают девицы в купальниках, выкатили на сцену каталки, с которыми мы ходим по магазинам, и начали вытворять, черт знает что. Я закрыла глаза и слушала музыку. Хорошо хоть ее не изменили.


Мама Марины Крутоярской попала в больницу с приступом печени. Это была клиника при университете Патриса Лумумбы. К ней подошел темнокожий врач и представился. Мама его первым делом спрашивает:
-Вы из какой страны?
Врач называет африканскую страну. Мама задает вопрос, который ее интересовал всегда больше других:
-Скажите, пожалуйста, а у вас в стране есть евреи?
Врач ответил: «Есть”.
Она удовлетворительно кивнула и продолжила допрос:
-А много у вас евреев?
И врач выдал:
-А у нас кто богатый, тот еврей.


Когда Слава услышал про убийство Галины Старовойтовой, он позвонил в Москву Жене Попову и в сердцах воскликнул:
-Что это за страна, где убивают таких людей?
На что Женя ему ответил:
-Приезжай и наводи порядок.


Марина Крутоярская как-то заметила:
-Музыканты - жуткие снобы. Например, люди, которые писали музыку для цирка, были как неприкасаемые. Для них вход был везде закрыт.


Я как-то говорю Марине:
-Знаешь, Исаак Шварц - это наш Нина Рота.
Марина согласилась, а потом сказала:
-Да, только Нина Рота никогда не говорил, что хочет писать оперу или симфонию.


Марина рассказала, что Николай Каретников как-то сказал:
-Вот Соня Губайдулина святая. Она не опустилась до кино.
А потом Марина добавила:
-То, что Соня написала музыку к “Чучелу”, это у нее, видимо, даже крошки засохшего черного хлеба не было.


Лена Тихомирова издала брошюру “Русские писатели в Германии”. Я позвонила и поздравила Лену с завершением огромной работы. Тогда Леночка пожаловалась:
-Начали звонить писатели и высказывать претензии. Один спросил, не положено ли ему гонорара за то, что упомянули его имя. Позвонила поэтесса Марина Кравцова из Кельна и была страшно недовольна тем, что слово визажистка на немецкий язык перевели, как косметичка. Она в молодости работала по такой специальности.
Я рассказала Славе, и он саркастически сказал:
-Подумаешь, написали: вместо макаронной фабрики работал на вермишелевой.


Позвонила Габи - журналистка, с которой Виктор Ерофеев ездил по пяти рекам, и жалуется:
-Представляешь, позвонила в Российское посольство, говорила с советником по культуре по фамилии Краснов. Он здесь недавно, всего около года. Я ему говорю:
-Скоро в Берлин приезжает писатель Виктор Ерофеев. Не хотели бы вы сделать ему выступление? Я знаю, что в посольстве проходят подобные мероприятия.
Советник внимательно выслушал Габи, а потом ответил:
-А я не знаю такого писателя.
Габи начала кипятиться и напомнила ему:
-Ну, как же. Он автор бестселлера “Русская красавица”.
На что он невозмутимо сказал:
-А я не читал.
Я выслушала, а потом успокоила Габи, процитировав бессмертную фразу Славиной тетки:
-Габи, не расстраивайся, они ведь все шпионы!


Жена Саши Лайко Таня похвалила мои эпохалки:
-Молодец, у тебя очень здорово получается. Вот Олеша тоже всякую ерунду в записную книжку записывал, а потом хорошая книга получилась.


Виктор Ерофеев пришел в книжный магазин Виктора Светикова. В магазине была жена Светикова Светлана.
Виктор спрашивает:
-Скажите, пожалуйста, у вас есть в продаже книги Виктора Ерофеева?
Света, которая сразу узнала Ерофеева, отвечает:
-Да, потому что мы ваши книги читаем и любим.
И Света заметила:
-Он так растрогался, что его узнали.


Виктор Светиков познакомился с Григорием Явлинским и решил ему подарить книгу. Явлинский посмотрел и сказал капризным тоном:
-Она такая тяжелая, как я ее понесу?
И не взял.
Светиков отметил:
-Да таких как он при Советской власти в мэнээсах держали, да дальше предбанников никуда не пускали, а теперь они повылезали.


Наши берлинские знакомые Дора с Яшей были в Израиле, и их повезли на реку Иордан - место крещения первых христиан. Было жарко, Дора вошла в реку и начала обдавать себя водой. Наши евреи, с которыми они были на экскурсии, закричали:
-Что вы наделали, вы теперь окрестились.


Мой сын Саша был в Стокгольме и прочитал объявление в газете:
-Новый русский имеет наличными 2,5 миллиона. Купит дом на набережной.
В Стокгольме, как Саше объяснили его друзья, дома вдоль по набережной не продаются и не сдаются. Они, как правило, передаются по наследству. Но, что характерно, новые русские там живут.


Саша Абрамзон рассказал, как его знакомый, бывший начальник милиции в подмосковном поселке Ильинка, построил дачу - точную копию КПЗ, в котором он всю жизнь проработал, увеличенную в 15 раз.


Степа Левин был свидетелем разговора двух “деловых” людей. Один другому с гордостью сказал:
-Ну, расстреляют нас обоих, это понятно. Но в моей даче хоть детский садик устроят, а у тебя с такой архитектурой ничего не сделаешь.


Я устраивала чтения новой книги писателя Марка Зайчика. Он много лет живет в Израиле. Когда я ему сказала, что у него будет двенадцать выступлений по всей Германии, он воскликнул:
-Столько выступлений на вражеской территории!


Мне показали человека и спросили мое мнение о нем.
Я посмотрела и сказала:
-Свой кошелек я бы ему не доверила.
Знакомая, которая стояла рядом, добавила:
-Такой и пепельницу сопрет.
А человек, который меня об этом спросил, подвел итог:
-Пепельницу не сопрет, но сделает так, что она сама со стола исчезнет.


Анна Григорьевна была очень остроумная женщина. Когда кто-то ей дарил то, что, как говориться “на тебе Боже, чего нам негоже”, она говорила:
-Из недорогих, и в полосочку!



Саша готовился к первому госэкзамену. Всего их в медицинском институте три. В Германии это сложнейший экзамен, который пишут студенты, дошедшие до него, все одновременно и в течение двух дней. Первый день шесть часов и второй день четыре часа. Надо ответить в общей сложности на 500 вопросов. Сашка страшно мандражировал. Я накануне была в гостях у Ины и позвонила от нее Сашке, чтобы пожелать “ни пуха, ни пера”. Потом трубку берет Ина и абсолютно серьезно говорит:
-Саша, я тебе советую: завтра иди на экзамен в трусах, в которых ты ходил сегодня, чистые не одевай.
Сашка спрашивает:
-А ты можешь теоретически обосновать - зачем это надо?
На что Ина отвечает:
-Могу. Ты на идише понимаешь? Есть хорошая еврейская пословица: мер дрек, мер мазал. (Больше говна, больше счастья).
Сашка послушался Ину и экзамен сдал!


На берлинский кинофестиваль приехала Лина Богатырь, она работает на фирме своего брата, которая занимается прокатом картин. Лина пожила у нас несколько дней, и мы с ней немного пообщались. Она так и живет с мамой и дочкой в одной квартире и тянет весь воз на себе.
Я спрашиваю Лину: “Как на личном фронте?”. Она отвечает:
-Мы, три девушки так и живем вместе. Гарика, своего любовника, слава Богу, выгнала. Есть один француз, который меня любит, но я не люблю никого.
-Я такая брезгливая, - добавила она.


Мы с Иной зашли в шикарный русский магазин на Моренштрассе, под названием Grico. Хозяин магазина красавец русский по имени Юра сразу заулыбался нам, как хорошим знакомым, вышел навстречу. Подошла милейшая жена, предложила кофе. Я примерила красивую кофту, и Юра подложил мне плечики. Когда я хотела снять свитер, он подошел мне помочь и пошутил:
-Я вставил, мне и вынимать.


В Берлине одно время выходила русская газета под дурацким названием “Новая берлинская газета”. Выпускал ее красавец Женя Танклевский. Газета внешне не отличалась от немецкой “Berliner Morgen Post”, была цветная и красивая, но по содержанию было до нее далеко. Распространял Женя газету только в Берлине, хотя было бы логично попытаться продавать ее по всей Германии. Я осторожно сказала об этом Жене.
Танклевский посмотрел на меня и презрительно сказал:
-И ты будешь учить меня коммерции?!


Газета просуществовала короткий срок и почила в “бозе”. Я не видела Женю несколько лет. Недавно идем с Иной по Фридрихштрассе, начался дождь, и Ина говорит:
-Пойдем в кафе, переждем дождь.
Спускаемся по эскалатору в подземную галерею, в кафе за роялем сидит тапер и прекрасно играет. Я говорю:
-Наверняка русский, смотри, как здорово играет.
А Ина добавляет:
-И мужик, какой симпатичный.
Я задумчиво говорю:
-На Танклевского чем-то похож.
Спускаемся ниже, и мы чуть не свалились с эскалатора: это, действительно, оказался Женя Танклевский.
Он нас тоже узнал и страшно смутился.
Мы сели за столик, заказали что-то попить, но разговор не клеился. Мы потеряли дар речи. Наконец, у Жени наступила пауза, и он подсел к нам поболтать. Ему было страшно неуютно, он сказал:
-Когда я здесь играю, то за день получаю больше, чем на собственной фирме. Вот и подумаешь сто раз - надо ли ее держать или нет.


Знакомый Фред рассказал анекдот про швейцарцев и сказал, что над ними все смеются, потому что они медленно думают.
Саша Копанев - прекрасный певец и музыкант, наклонился ко мне и произнес:
-Смотри, швейцарцы медленно думают, а живут так хорошо, а вот мы, русские: быстро думаем, а сидим вечно в говне. Может поэтому?-
добавил он грустно.

Инина семья уезжала в эмиграцию из Риги в 74-м году. На таможне зверствовали так, что даже забрали Инин дневник. Она страшно расстроилась и хотела вступить в пререкания с таможенником. Тогда папа, умнейший и образованный человек, сказал Ине:
-Молчи, голыми уйдем!

Мы живем в Берлине в старом доме, которому больше ста лет. К нам часто приходят печники, электрики и другие службы, проверять все ли в порядке. Как-то раз я открываю дверь: на пороге стоят трое симпатичных немцев, у которых очки поблескивают золотистой оправой, им нужно проверить газовое отопление. Сысоев увидел их и спрашивает:
-Это кто такие?
Я объяснила, что рабочие, пришли проверять газовый прибор.
Слава комментирует:
-Эти немецкие рабочие выглядят лучше, чем у вас профессура в Московском университете.

Я работала в Русском доме, и в наше комнате сломалось отопление. Мы вызвали мастера. Входит солидный мужчина:
-Наверное, немецкий профессор, - подумала я.
Он спрашивает на русском языке без акцента:
-Слесаря вызывали?
Я посмотрела на его руки и с гордостью подумала:
-Надо же каких холеных и образованных слесарей посылают на работу в Германию, не хуже чем немцы.

Я пожаловалась Сысоеву:
-Пишу, пишу, а у меня так медленно продвигается. Вот Юлиан Семенов такой плодовитый был, в день по 10 страниц писал. На что Слава сказал:
-Ты же пишешь не фальшивую историю про советского разведчика.


У моего сына в Германии есть хороший друг. Мы его зовем Шурик одесский. Он очень остроумный парень и прекрасно рассказывает анекдоты. Как-то я устроила конкурс на лучшего рассказчика анекдотов, и, несмотря на то, что пришло около ста человек и были потрясающие рассказчики, Шура занял законное первое место. А надо сказать, что жюри было из первых одесских КВНщиков. Председательствовала несравненная Неля Харченко - одесская тетя Валя Леонтьева.
Я поздравила Шурика, а он мне говорит:
-Это вы мою бабушку не слышали.
Проходит какое-то время. Мы устраиваем второй конкурс. Выигрывает у всех мужчин с огромным отрывом очаровательная пожилая женщина. Я вручаю ей приз и говорю, что первый раз слышу, чтобы женщина так мастерски рассказывала анекдоты. Она целует меня и говорит:
-Ларисочка, а я ведь бабушка Шурика.


Шурик одесский как-то пожаловался мне:
-Ну, шо вам сказать, тетя Лариса. В Германии нет хороших девушек!


У нас в Дрездене есть хорошие знакомые: Лера и Вольф Шелике. Они занимаются русской культурой в Дрездене. Они гостеприимно принимают наших соотечественников и оплачивают скромные, но достойные гонорары. Один раз Лера хотела пригласить выступить Славика. Звонит и говорит:
-А сколько стоит твой Сысоев?


Вольф - сын немецких коммунистов, которые бежали от Гитлера в Союз. Вольф родился в Москве и жил на улице Горького в гостинице “Центральная”, на углу моей родной улицы Немировича-Данченко. Вольф говорит по-русски без акцента, и ему бы больше подошло имя Иван, так он похож на русского. Смотрю на него всегда и думаю:
-Ну что с того, что Вольф немец, я еврейка, а Лерочка русская? Все мы люди с планеты Земля, говорим на одном языке и делаем одно доброе дело.

Когда мы начали жить в Германии и получили вид на жительство, мы должны были встать на учет на бирже труда. Мы поехали с Сысоевым вдвоем. Со мной все прошло гладко: меня зарегистрировали, сказали придти через три месяца и отпустили. Потом мы пошли в отдел, где принимают художников. Мы отсидели часа два, прежде чем нас позвали. Входим в кабинет. Сидит молодая красивая немка с прекрасными светло-пепельными волосами и очень неприветливо смотрит на нас. Спрашивает:
- Почему вдвоем?
Я объясняю, что помогаю Сысоеву переводить.
Она брезгливо берет его паспорт, с отвращением открывает и говорит:
- Понаехали тут всякие в Германию, у нас у самих работы не хватает. Кто вас сюда звал?
Я перевожу эту фразу, Слава без слов достает из сумки внушительную стопку бумаги: вырезки из немецкой прессы с рисунками Сысоева и статьями про него.
Я протягиваю эти бумаги девушке, она начинает читать, и тон становится немного другим. Девушка регистрирует Сысоева, и перед тем как уйти, я сказала ей:
- Из-за таких как вы на стенах появляются надписи “Иностранцы - вон из Германии!”.
Мы пришли домой с отвратительным настроением, восторги по поводу Германии разом поутихли. Как раз в этот вечер к нам зашли в гости наши соседи - переводчица Катя с мужем. Они филологи - немцы, прекрасно знающие русский язык. Мы рассказали историю про биржу труда, и Катя с Гансом сказали, что такие вещи нельзя оставлять безнаказанными. Мы написали письмо, ребята его перевели, и отправили его на имя начальника биржи труда. Имя начальника, кстати, было Эйнштейн.
Через некоторое время нам позвонили и пригласили придти. Нас встретил начальник этой девушки. Он сначала извинился за нее, потом за всех немцев по отдельности и вместе взятых. Затем позвал девушку. Она вошла. Мне стало ее жалко. Она была натурально белого цвета. Она извинилась перед нами. Мы пожали ей руку. Рука была влажная и ледяная.
Начальник спросил, хотим ли мы, чтобы он дал ход этому письму?
Сысоев сказал:
- Ни в коем случае. Я вижу, что девушка и так все уже поняла.
А Сысоев больше на биржу труда никогда не ходил.


Я рассказываю Славе:
- Ты представляешь, у Ини появилась гениальная идея: собрать с моих персонажей деньги на издание книги.
Сысоев отвечает:
- Тогда начни с Березовского.


Сысоеву надоело, что я часто занимаю компьютер, он говорит:
- Женщина должна знать три “К”, а не четыре: киндер, кюхе, кирхе и компьютер.


Как-то вхожу домой и слышу, как Слава разговаривает с московской знакомой Женей Мазус по телефону:
- Евреи, что вы там высиживаете, уезжайте! Нечего вам там делать.
Женя возмущенно отвечает:
- Почему я должна уезжать? Десять поколений моих предков жили на этой земле.
А Слава только что прочитал замечательную книгу Жениного отца, присланную нам в подарок. Израиль Мазус описывает все круги сталинского ада, которые ему пришлось пережить на нашей родине.


Ольга Белорусец послала в Москву посылку своей подруге к Новому году. Подруга Оли - прекрасный врач-психиатр, сидела дома в полном отчаянии. Это был 91-й год, купить там было нечего, да и не на что. Вдруг приходит посылка. Посылку отправил брат Оли из Питера, обернув в местные тряпки, чтобы не подумали, что посылка из-за границы. Почерк брата был подруге незнаком. Подруга не ждала ни от кого никаких посылок. Она сидит дома одна с ребенком. Ей стало страшно. Подруга звонит маме и говорит:
-Я получила посылку неизвестно от кого. Может быть там взрывное устройство. Не клади трубку, если я закричу, вызывай милицию.
Подруга открыла посылку, увидела с любовью упакованные продукты, узнала Ольгин почерк и заплакала.
А сын спросил:
- Мамочка, это все нам?


Шура Белорусец окончил Московский университет. Он познакомился в Берлине с человеком, который в Москве был директором магазина “Колбасы” на Колхозной площади. Они подружились. Как-то этот директор сказал Шуре в шутку:
- А вот в Москве я бы тебе и руки не подал. Ко мне сам Юрий Никулин ходил за продуктами.


Таня, жена Саши Лайко жалуется на своего мужа:
- Сашка совершенно не умеет болеть. Делает только то, что ему нельзя, говорить что-нибудь бесполезно.
Я отвечаю:
- У нас с тобой одна проблема: мужья гении. Приходится терпеть.


Галина Ерофеева - мама Виктора Ерофеева - написала автобиографическую книгу. Я прочитала ее на одном дыхании, книга написана очень честно и берет за душу. Я позвонила Виктору передать маме искреннее восхищение, а потом сказала:
- Теперь понятно, почему ты так хорошо пишешь, есть в кого.


Меня поразила одна фраза в книге мамы Виктора Ерофеева. Она с горечью заметила:
- Я не знаю, какие демоны терзают душу моего старшего сына.


Писатель Боря Рохлин, живущий в Берлине, рассказал мне:
Иду, как-то в молодости, по Ленинграду. Ко мне подходит человек и спрашивает:
- Скажите, вы иностранец?
Боря разозлился и говорит:
- Нет, я еврей.
А человек прижал руки к груди и воскликнул:
- Ну, что вы, я же пошутил!


В молодости, одна девушка спросила у Марка Зайчика:
- Скажите, а как зовут вашего отца?
Марк ответил:
- Меир Нахимович.
Тогда девушка спрашивает:
- Он что, родственник адмирала Нахимова?


Марк Зайчик поехал в Питер и взял с собой жену с сыном. Они ни разу не были в России. Когда они увидели в магазине женщину, ловко щелкающую пальцами по канцелярским счетам, они замерли и с восхищением на нее смотрели. Наконец, сын воскликнул:
- Папа, во что она играет?


Марк Зайчик приехал к нам в Берлин из Израиля. Он был первый раз в Германии и вел себя насторожено. Мы пошли на вокзал ZOO покупать билет. Кассир возилась с нами так долго, что стоявшая сзади пожилая немка подошла и раздраженно спросила: “Долго ли это будет продолжаться”?
Девушка спокойно ответила, что мы такие же покупатели и продолжала спокойно работать.
Марк наклонился и тихо меня спрашивает:
- Как ты думаешь, она нас ненавидит, потому что мы иностранцы?
Я так же тихо ему сказала:
- Посмотри на ее мужа и успокойся.
Рядом с этой белокурой немкой стоял пожилой темнокожий человек и тихо ее успокаивал.


Марк Зайчик поехал со своей новой книгой в Хемниц.
Все выступления в Хемнице организует Людмила Кауфман, которая заведует иностранным отделом в Государственной библиотеке.
Марк вернулся из Хемница и взволнованно говорит:
- Никакая она ни Кауфман! Это Людочка Селюнина из Питера. Мы с ней в соседних дворах жили и в одной школе учились.


Мы были на спектакле Романа Виктюка. Актеры разыгрались не сразу, но потом было все великолепно и закончилось подлинным триумфом. Марьяна заметила:
- Мы начали смотреть Виктюка не с того конца.


Я организовала в Берлине вечера под названием “Зеленая лампа”. Местное русское телевидение окрестило их “ток-шоу” и стало транслировать. Меня сразу стали называть наш Альфред Биолек - это популярный модератор у немцев. Я его очень люблю. Когда я узнала, что меня называют его именем, я воскликнула:
- Мне бы с ним только рядом постоять!


Один из вечеров “Зеленой лампы” назывался “Смешанные браки”. Я пригласила нескольких симпатичных женщин. Например, грузинку Тину, которая замужем за немцем. А немка Илона замужем за темнокожим кубинцем.
Была также хорошенькая Сюзи. У нее мама - немка, отец украинец, а замужем она за арабом.
Все девочки прекрасно выступали. Например, Тина говорит:
- Я свой грузинский темперамент не сдерживаю. Если что не по мне, могу тарелку разбить, а Франк меня еще больше за это любит.
- А Илона заметила:
- Я просто мечтала о красивых детях.
Дети у Илоны, действительно, необыкновенно красивы.
А когда Сюзи начала рассказывать о своих проблемах в браке, на телевидение тут же позвонили и сказали:
- Передайте Сюзанне, что мы найдем ей хорошего еврейского мальчика.


Наконец, я поехала в отпуск в Израиль. Это был 96-й год. Меня встречали самые близкие школьные друзья - Вова Рабинович, Паша Грандель и Юра Штерн. Мы не виделись много-много лет, страшно сказать сколько. Павлик занимает большой пост в Министерстве авиации Израиля, Штерн заседает в Кнессете, представляя новую русскую партию и только Рабинович, работает простым программистом, и я его очень люблю. Когда я увидела ребят, мне показалось, что это их отцы, а потом поняла, что мальчики так постарели. И сразу подумала, а вдруг я тоже на маму стала похожа?

Когда я была в Иерусалиме, туда приехала питерская балетная труппа "Классический балет". Лена купила билеты на "Дон Кихота". Мы пришли в театр, напоминающий дворец съездов. Были одни русские, причем мне казалось, что мы находимся в Москве в старые добрые времена, пришла та самая публика, которая ходила в театры все те застойные годы.
Современная трактовка Дон Кихота показалась мне гениальной: автор поместил главного героя в сумасшедший дом, видимо, с синдромом навязчивой идеи, а Дульсинею сделал медсестрой. Массовка бегала в смирительных рубашках с ведрами на головах - чайники, видимо не одевались на голову.
Так можно развить дальше все традиционные сюжеты. Например, Спящую красавицу можно поместить в реанимационную палату, ожидающей какого-нибудь органа и т.д.


Дина Рубина как-то говорит Губерману:
- Игорь, зачем ходить с папкой? Купи нормальную сумку с ремнем через плечо, руки будут свободные.
Игорь ответил:
- Я уже пожилой человек, зачем мне свободные руки?


Игоря Губермана спросили однажды:
- Игорь, вы член союза писателей?
- Да, но вялый.


Дина звонит Губерману:
- Жуховицкий такое дурацкое предисловие к моему рассказу написал.
- Так тебе и надо! - отозвался тот. - А Алексин напишет по тебе некролог.
- Типун тебе на язык! - закричала Дина - он же старый.
- Нет, он вечный жид.- ответил невозмутимо Губерман.


Игорь Губерман сидел у Дины и выпивал. Ему позвонил человек, который устраивал празднование 2000-летия христианства. Игорю страшно не хотелось уходить, но он уже пообещал.
Встав из-за стола, и отойдя к двери, вернулся, налил полную рюмку и сказал:
- На свою Голгофу я пойду с рюмкой.


Дина собрала группу ветеранов войны, чтобы обсудить празднование Дня победы 9 мая в доме культуры, где она работает.
Выступил один ветеран и говорит:
- Товарищи! Наши дни сочтены.
Старики заметно вздрогнули.
- Я имею в виду, - пояснил выступающий, - что до праздника остались считанные дни.


Викторию Токареву спросили, как она относится к Дине Рубиной?
- Дина Рубина мне очень нравится, - ответила Токарева - она красивая женщина.


Губермана выгнали из газеты Эдуарда Кузнецова. У него были сложные отношения с замом по имени Авраам. Губерман его все время подкалывал, да и создавал нерабочую атмосферу в редакции.
Как-то раз в редакцию приехал Анатолий Щаранский и спросил Губермана, как у него дела.
Губерман ответил:
- Больше всего мне хочется, чтобы Авраам родил Исаака и ушел в декретный отпуск.
После этого Кузнецов прервал контракт с Губерманом.


Я рассказала эту историю Штерну, на что он сказал:
- В редакции Кузнецова не было никакого Авраама.


Дочка Дины Рубиной учится в религиозной еврейской школе. В первом классе она принесла из школы рисунок, на котором нарисована женщина в брюках и написано: «Это мама проститутка».
Дина с интересом спросила:
- А ты знаешь, кто такая проститутка?
- Да, женщина, которая продает свое тело и ходит в брюках. А ты же, мамочка, всегда в брюках.


Дина перед поездкой в Москву прошла инструктаж Моссада:
- В первое такси не садитесь.
- Но второе может только через два часа появиться.
- Все равно. И вообще, когда уходите из отеля, сообщайте, куда идете. Мы очень бережно относимся к перевозу останков наших граждан на родину.


Знакомая Дины работает в клинике по пластической хирургии. Звонит ей одна пациентка и спрашивает:
- Скажите, сколько стоит приталить живот?


Рабинович повел меня на экскурсию в Старый город. Перед Яффскими воротами стояли молоденькие солдаты и проверяли сумки туристов. Они были такие красивые, вели себя достойно, широко улыбались, и я сказала Робинзону:
- Володь, спроси, можно я с ними на память сфотографируюсь?
Они оба посмотрели на меня, засмеялись и без акцента произнесли:
- Ну, конечно, можно!


Мы вошли в арку, и пошли к Стене плача. Я увидела странного поющего человека в голубом хитоне, с короной на голове. В руках он держал музыкальный инструмент наподобие наших гуслей. Мужчина был высок, красив и пел очень громко. Я удивилась, а Робинзон объяснил:
- Он изображает царя Давида. Вроде поет на иврите, но с таким американским акцентом, что, ни слова не поймешь. Главное, туристам нравится. Видишь, те же американцы толпятся вокруг него, фотографируют и кидают мелочь. И все довольны.


Второй раз я полетела в Израиль на юбилей к Юре Штерну.
Для праздника я написала несколько смешных историй из нашего детства, которые друзья окрестили по аналогии с Драгунским “Ларискины рассказы”.
Рабинович смеялся до слез и сказал:
- Это посильнее Хармса!
Я обиделась, думая, что он издевается:
Какое я имею отношение к Хармсу: у него абсурд, а у меня чистая наивная, правда.
На что Рабинович воскликнул:
- Но у тебя еще смешнее!


К Штерну на юбилей пришла его помощница - красавица Талия, она йеменская еврейка. У нее на шее было серебряное украшение, напоминавшее ошейник. Оно мне очень понравилось. На следующий день мы гуляем с подругой по Тель-Авиву и находим такое ожерелье. Я меряю его, продавщица хвалит, а я, посмотрев на себя в зеркало, замечаю:
- Да, если Талия похожа в нем на египетскую жрицу, то я напоминаю лошадь в сбруе.


После встречи с Диной у меня было свидание с Рабиновичем, но мы забыли дома его рабочий телефон.
Дина говорит:
- Сейчас зайдем в общинный дом и там кто-нибудь, да его знает.
Дина представляет меня одной женщине:
- А это школьная подруга Юрия Штерна, приехала к нему на юбилей.
Женщина воскликнула:
- Ой, по городу уже слухи ходят: был такой хороший капустник!


Сестре Лены Штерн Тане очень понравились мои эпохалки. Она подходит ко мне и говорит:
- Издавай скорей свою книгу, я, когда в туалет иду, всегда книжку с собой беру, очень люблю там читать.


Мы сидели у Штернов в теплой школьной компании. Самые близкие друзья прилетели из России, Америки и Германии. Пришел Марк Хазин. Он израильский друг Штернов. Познакомился с ними сразу же, как они приехали в Израиль, почти двадцать лет назад. Он моментально вписался в компанию и очень нам понравился. Сидим, болтаем и Марк, что-то рассказывая, произнес:
- Я, как человек, 27 лет, живущий на Западе...
Саша Шипов сразу уточнил:
- На западе Иерусалима?


Марк Хазин уехал из Одессы в эмиграцию, когда ему было 18 лет, так и не побывав на знаменитом одесском толчке. Мама не пускала его, говоря:
- Тебя там задушат.
Через девятнадцать лет он вернулся в Одессу, и первым желанием было пойти на барахолку.
Друг, которому он это сказал, воскликнул:
- Ну, что ты, тебя же там задушат!


Марк все-таки пошел на толкучку и потом рассказал:
- Иду я в толпе и чувствую, что мама с другом были правы, сейчас меня задушат, дышать просто нечем. Я попытался чуть-чуть раздвинуть локти. Вдруг слышу:
- Мужчина, выньте из меня свой локоть!


Мама Марка Хазина кричит своей соседке в Одессе:
- Мадам Тепер, снимите своего сына с моего, а то это плохо кончится.
- Не буду, пусть его немного проучат.
Через короткое время:
- Мадам Хазина! Снимите своего сына с моего, а то это уже плохо кончается.


Марк Хазин был в гостях у Ларисы Герштейн. Они включили телевизор: в новостях показывали передачу с Эдуардом Кузнецовым, который только что приехал в Израиль. Марк посмотрел на этого мужественного человека и говорит Ларисе:
- Вот кто должен быть твоим мужем.
Лариса спросила:
- А почему ты так считаешь?
- Потому что это настоящий мужчина, - ответил Марк.
Через несколько дней Марик включил телевизор и видит: в студии сидит Эдуард Кузнецов, и Лариса Герштейн играет на гитаре.


Марк Хазин вместе со своим братом-близнецом Игорем поступал в Одессе в художественное училище. Брат прекрасно рисовал классические этюды, нужные для поступления. Экзамен происходил в одном большом помещении, где все вместе рисовали. Игорь сначала рисовал себе, а потом они менялись местами, и он же рисовал Марку. А Марк, с детства, будучи прекрасным актером, крутился вокруг листа, прищуривался, поднося карандаш к листу, якобы что-то подправляя.
Потом один из экзаменаторов, принимая работу, спросил:
- Почему эти две работы так похожи?
На что ему кто-то подсказал:
- Да ведь это же близнецы рисовали.


Марк Хазин много лет ведет психологические тренинги или семинары. Он учился этому в Америке. Когда Штерн участвовал первый раз в предвыборной кампании, у него в какой-то момент наступил страшный мандраж. Тогда Лена позвала Марка.
Хазин спросил Юру:
- Чего ты хочешь добиться из семинара?
Юра сказал:
- Хочу стать третьим по рейтингу в партии.
На что Марк ответил:
- У меня нужно хотеть стать только первым.


Марк Хазин ехал в электричке в город Ярославль читать бизнесменам лекцию на тему: “Искусство продажи и презентации”. В электричку входили разные люди и предлагали всякие мыслимые и немыслимые вещи. Марик готовился к выступлению и ничего не собирался покупать. Но он все-таки не удержался и купил у глухонемого русский “Плейбой”.
С этого он и начал свое выступление и спросил собравшихся: “Почему я купил что-то именно у глухонемого”?
И ответил:
- Потому что при продаже необыкновенно важен язык мимики и жеста.
Я выслушала эту историю и заметила:
- Теперь понятно, почему евреи считаются такими хорошими торговцами.


Я рассказала Дине Рубиной, что когда я развелась с первым мужем, ко мне приехал свататься друг моего детства - достойнейший человек, прекрасный врач, но я ему отказала, потому что у него уже была жена и ребенок.
Дина выслушала и говорит:
У меня в детстве была подруга. Нам было по 18 лет. Она полюбила женатого человека, но боялась разбить семью.
И она пришла посоветоваться со своим отцом - умным евреем. Он все выслушал, дал ей в руки вареное яйцо и сказал:
- Поставь его.
- Ну, это невозможно.
- А ты все-таки попытайся.
Она берет яйцо и ставит. Оно, естественно, упало. Отец ударил им по столу, одно острие смялось, и тогда яйцо встало.
Отец подвел итог:
- Сначала надо разломать, а потом поставить.
Дина помолчала, потом произнесла:
- Он больше ничего не сказал, просто про это яйцо. Но я очень хорошо помню эту историю.


Я спросила Дину про Губермана. Она рассказала:
- Игорь сейчас в Италии. Одно туристическое бюро устраивает поездки под таким названием: “Поездка в Италию с Окунем и Губерманом”. Саша Окунь прекрасный знаток итальянской архитектуры, искусства, разбирается в местных винах и т.д. Поэтому он делится с туристами своими познаниями. И когда я спросила Игоря, что он там делает, он со смехом ответил: “А я выхожу из автобуса”.


Сысоев узнал эту историю и с горечью сказал:
- Бедный Игорь! Служить приманкой для туристского стада.
На что я возразила:
- Он за это хорошие деньги получает, ездит, между прочим, с любимой женой, дышит воздухом Италии и собирает материал для нетленных гариков - чем же это плохо?


Мы с подругой пошли к стене плача. Перед входом на женскую половину, в будке сидит мужчина и следит, чтобы не входили с непокрытой головой. Рядом с ним лежат косынки, которые можно взять на время. Я посмотрела на мужчину: “Типичный сабр”, - подумала я и говорю:
- Брезгую чужую косынку одевать на голову, там могут быть вши.
Подруга отвечает, поглядев на платки:
- Вши синтетику не едят.
Я возражаю:
- Не знаю как вши, а вот моль синтетику очень хорошо ест.
Вдруг сабр говорит на чистом русском языке:
- Девочки, не бойтесь, моль на святой земле не водится.
И мы довольные пошли к стене плача.


Штерн поехал в Нью-Йорк на Всемирный еврейский форум, где он выступал с докладом. Это было вскоре после его эмиграции, он был еще очарован Западом и немного наивен. В это же время переехал в Америку Олег Попов, который жил тогда в Нью-Йорке.
Юрик рассказывает:
- После заседания, я решил поехать к Олегу. В одной моей руке чемодан, в другой дипломат. Вдруг я понимаю, что адрес Олега записан на бумажке, которая лежит в пальто, а пальто в чемодане. Я поставил дипломат рядом с собой, положил на асфальт чемодан, расстегнул его и ищу адрес. В это время ко мне подходит какой-то человек, типа пуэрториканца, наклоняется, показывает на мою коленку и говорит:
- У вас брюки испачканы, - и протягивает салфетку.
- Я смотрю на штанину, она в каком-то кетчупе или говне, и думаю: какие в Америке живут вежливые люди. Беру салфетку, начинаю вытирать штанину, оборачиваюсь - нет ни пуэрториканца, ни дипломата. В нем ничего ценного нет, кроме моих важных бумаг.
Иду в полицию. Они выслушали и говорят: вы за этот час 75-й! И просят заглядывать. На протяжении трех дней хожу в полицию, спрашиваю, как идет расследование. Наконец, я им надоел, и они говорят:
- Вы пойдите и поройтесь в близлежащих помойках, в которые воры, как правило, выбрасывают бумаги и документы.
- Нахожу контейнеры, расположенные рядом с тем самым местом и начинаю скрупулезно рыться в мусоре. Вдруг вижу - навстречу идет председатель Всемирного еврейского форума и с ужасом смотрит на меня. Я улыбаюсь, иду к нему навстречу и хочу все объяснить. Он бросился бежать от меня, как от прокаженного, я за ним, но он еще быстрее припустил от меня. Так я его не догнал.
И Штерн прокомментировал:
- Этот еврей решил, что я уже попросил в Америке политическое убежище и роюсь на помойках, чтобы добыть себе пропитание.


Когда Штерн доехал до Олега и все ему рассказал, Попов выслушал, потом говорит:
- Один мой приятель, гениальный математик по фамилии Вайль тоже шел ко мне в гости.
Он настоящий рассеянный профессор, идет, смотрит по сторонам, ничего не замечает, в нагрудном кармане прозрачной рубашки лежат деньги.
К нему подходит негр и спрашивает:
- Какую улицу вы ищите?
Вайль называет адрес Олега. Негр радостно говорит:
- Да я его знаю.
Вайль радостно идет за негром. Тот завез его в “черный” район, вырвал с мясом карман с деньгами и убежал.


Штерн выслушал и говорит:
- Ты представляешь, ко мне тоже негр подходил и говорил то же самое, но я что-то заподозрил и не пошел с ним.
На что Алик саркастически заметил:
- Наверное, это был один и тот же негр.


Наташа Попова, жена Олега рассказала про американскую школу:
- Главная установка в школе на то, чтобы ребенок был happy. У одних наших знакомых дочка - девочка философского склада ума, часто бывает задумчивой. Родителей вызвали в школу: ваш ребенок не happy. Они пытались объяснить, что ребенок задумывается. В школе сказали - не надо, он должен быть happy!


Нам было по 20 лет, мы сидели в теплой компании и Штерн рассказывает:
- Представляете, один парень из нашей группы пошел на японскую выставку электроники в Сокольниках, спрятался там, на ночь среди экспонатов. Набрал всего, а утром, когда пришли первые посетители, смешался с толпой и хотел выйти. Но тут его схватили “железные руки” и задержали.
Ленка Штерн, воспринявшая все буквально, воскликнула:
- Правда? А откуда там железные руки?


Через тридцать лет сидим у Штернов в Иерусалиме. Звонят из Америки Поповы, которые уехали с юбилея раньше, потому, что Наташе нужно было попасть к зубному врачу.
Наташа жалуется, что из-за забастовки израильского аэропорта, багаж пришел на сутки позже.
Мы интересуемся, успела ли Наташа к зубному? Лена спрашивает:
- А причем тут чемодан к зубному врачу?
Штерн ее приколол:
- Да у Наташи зубы были в чемодане.
Лена, как будто не прошло тридцати лет, доверчиво восклицает:
- Нет, правда что ли?


Я приехала в Москву после долгого перерыва. Меня приглашали на разные культурные мероприятия. Как-то мы с Сашей Тумановым и Леней Прудовским пошли на открытие выставки Юры Миронова в галерее Файн-арт. Пришло масса народу: все страшно много пили и курили. Я посмотрела на женщин, которые там ходили: всем хорошо за сорок, все друг друга знают и поняла, что это те же девушки, которые ходили на выставки 20-25 лет назад. Ведут себя, как раньше - под девочек, а потом пригляделась и увидела, что мужчины, присутствующие там, видят в них тех самых девочек.


Над квартирой Ахмадулиной живет Сережа Каледин.
Белла Ахмадулина спросила у Жени Попова:
- Что это за ребенок там, у Калединых целый день топает и прыгает?
- Так это сам Каледин и прыгает, - радостно ответил Женя.


Я сидела у Анатолия Приставкина в его кабинете в Кремле. Мы звонили Славе в Берлин. Толя хотел у нас остановиться, но не знал, примет ли его Слава без меня.
Телефонов было много, один даже с гербом, но все были с диском, который нужно крутить. Было все время занято. Набирать приходилось по 12 или 14 цифр.
- Что это у вас в Кремле телефоны, как в начале века, - сказала я и добавила нецензурное слово.
Приставкин побледнел и показал пальцем на потолок. И я поняла, что мания преследования сохранилась.


Василий Павлович Аксенов сказал мне:
- В Москве невозможно работать. Там сплошные презентации, да вернисажи.


Дочка Лены Кешман Настя сказала мне:
- Мама со своим новым другом ходят, как влюбленные пингвины.


Алиса пошла гулять с собакой. Во дворе ругались два кота. Собака спугнула их. Коты удрали на дерево, по пути продолжая доругиваться.
- Ну, точно, как наши демократы, - добавила Алиса.


Жора, Алисин муж, много лет назад учился в МГИМО. Рассказал, как один вьетнамец сдавал экзамен по русскому языку. Ему достались степени сравнения прилагательного “плохой”. Вьетнамец отвечает:
- Плохо, херово, хуево.
Профессор спрашивает:
-Вы в какой комнате живете?
Через час приказ по институту: «Выговор за неэтичное обращение с иностранцами».


Я искала для Ины в Москве книгу Диккенса «Давид Копперфильд». Поехала на Олимпийский проспект, где сейчас расположен книжный рынок, и методично обхожу всех букинистов. Ни у кого нет. Спрашиваю одного:
- В чем проблема, вроде Диккенс никогда не был дефицитом?
Человек объясняет:
- К нам недавно фокусник из Америки приезжал - Давид Копперфильд. Так молоденькие девчушки на следующий день приехали и всего Диккенса раскупили.
Помолчал, а потом грустно добавил:
- Наверное, решили, что это один и тот же персонаж.


На книжном рынке я ходила со списком. Показала список старику-книжнику. Он с удовольствием зачитывал вслух названия, потом с уважением сказал:
- Список-то, у вас какой хороший, сейчас редко такой встретишь.


Борис Жутовский рассказывает:
- Сосед по гаражу, бывший школьный товарищ и гебешник спросил:
- Там у меня в гараже какие-то картинки валяются. Не посмотришь, может, на что сгодятся тебе.
Я посмотрел и обалдел: это потрясающий ранний Вася Ситников.
- Откуда это у тебя? - спросил я.
- Да, у американского шпиона на границе конфисковали.


Борис Жутовский сказал:
- Человек должен жить там, где родился. Вот я, из моих 65-ти лет, 62 живу в одном и том же доме. Девочки, с которыми я рос, превратились в бабушек.


Борис Жутовский рассказывает:
- Одного моего друга обуяла жажда славы. Издает книги, выступает по телевидению, устраивает концерты, раздает интервью.
Я спрашиваю:
- И зачем ему эта суета? Он ведь и так уважаемый человек, академик.
Борис посмотрел на меня и ответил:
- Как бы сказала моя бабушка: «Говна в жопе горят».


Таня Щербина заметила:
- У Бродского последние стихи, как засохшие цветы - красивые и хорошие, но ненастоящие.
- Рейн, где надо, говорит, что был учителем Бродского. Когда Бродский умер, возомнил себя метром, стал писать одной левой, и пошла х...ня.


Володя Янкелевский внимательно рассматривал альбом Пикассо. Потом отложил и сказал:
- У Пикассо много слабых работ, а у меня все - одна к одной.


Пикассо сказал про Толю Зверева, что считает его лучшим рисовальщиком России. Когда Володя Янкелевский узнал об этом, грустно произнес:
- Он просто других не знал.


Многие друзья и знакомые приезжали к нам в Берлин и говорили, что пора сделать Сысоеву выставку в Москве. Я не знала с чего начать. Один мой знакомый, имеющий отношение к выставкам, сказал:
- Хорошо бы тебе выйти на зам. министра Хорошилова. Он все может.
Я замерла. Мы познакомились с Павлом за много лет до того, как он стал зам.министром. Я часто вспоминала его добрым словом. Павел помог мне вывезти картины.
Я позвонила ему из Берлина. Спросила, как он относится к такой идее. Он обещал помочь. Я приехала и сразу ему позвонила. Должность не испортила Павла. Никаких чиновничьих выкрутасов типа: позвони через час, позвони завтра. Сразу договорились о встрече. Стали думать, где лучше всего сделать выставку.
Павел спросил меня:
- Как ты относишься к Лене Бажанову?
Я ответила:
- Очень нежно.
Хорошилов звонит Лене и спрашивает:
- Как ты думаешь, где лучше всего сделать выставку Сысоеву?
- Какому Сысоеву? - спрашивает Бажанов.
- Единственному, - говорит Павел.
- Берлинскому?
- Ему.
Тогда Бажанов отвечает:
- Я считаю, что лучше всего сделать выставку в музее Революции.
Идея понравилась сразу.
Павел договорился с директором музея о встрече, и мы пошли. Я взяла с собой заранее приготовленные рисунки, собранные в специальную папочку.
Директорша вышла встречать Павла на улицу. Рядом суетился молодой человек комсомольского вида, который оказался ее заместителем.
Сразу пригласили к столу. Обед был потрясающий. Обслуживали сразу две девушки. Павел долго выспрашивал про дела музея. Я молча слушала и думала совершенно о другом. Я смотрела на эту женщину и думала:
- Ей сейчас лет под шестьдесят. Видно было, что она уже много лет занимает эту должность. Что у нее огромный опыт чиновничьей интриганки. Она пересидела все начальство и переживет еще многих, в том числе и Хорошилова. Лицемерная, хитрая и лживая. Я с тоской думала, зачем мне все это нужно - опять унижаться перед этими начальниками.
После всех разговоров Павел показал ей папку с рисунками. У нее и мускул на лице не дрогнул, но она не смогла до конца скрыть свое отвращение.
Вслух сказала:
- Художник интересный; наш музей будет называться «Музей современной истории» - а у него отображена наша история.
Зал она дала, правда не тот, который мне понравился.
Мы с Павлом вышли из музея, и он сказал:
- Как ты поняла, выставку ей не хотелось делать. Но она никуда не денется.
Я приехала в Берлин и жалуюсь Сысоеву, что не тот зал дали.
Он внимательно выслушал и говорит:
- Вспомни сказку про золотую рыбку и успокойся.
А потом подумал и решил выставку вообще не делать.


В Москве я попала на презентацию книги «Пять рек жизни» Виктора Ерофеева в ПЭН-центре. Собралось много народу, в основном, мужчины. Все ждали банкета, столы с прекрасной закуской были накрыты в этом же зале; было жарко, по бутербродам с икрой начали ползать мухи, водка становилась теплой. К Витиным словам особенно никто не прислушивался. Все ждали, когда можно начать закусывать. Я запомнила несколько мыслей:
- Постмодернизм умирает;
это была поездка вовнутрь человека;
происходит промывка души;
реки были меня сильнее;
река слова соединяет веру и знание;
Мы объединились в тесный кружок - Женя Попов, Света Васильева, Лева Рубинштейн, Володя Салимон и тихо выпивали и закусывали. Вдруг кто-то предложил: «Надоело стоять на месте, давайте перемещаться».
Мы пошли по бульварам, вышли к Страстному бульвару и дошли до сада Эрмитаж. Я там не была с детства. Отреставрировали его прекрасно. Только за это Лужкову нужно поставить памятник. Сели в кафе на открытой терассе. Салимон по пути прихватил бутылку водки. Шел и жаловался, что в одной рецензии его сравнили с Есениным и назвали последним романтиком.
Заказали свиные ноги и пиво. Лева Рубинштейн ужасно волновался и каждые две минуты спрашивал официантку:
- Минут через десять принесете?
Когда, наконец, принесли свинину, Салимон с Поповым беседовали о чем-то важном, мы со Светой болтали о своем, а Лева умял всю свинину. Сказал, что ему должны звонить (время было часов одиннадцать вечера) попрощался и быстро ушел.
А пиво было очень хорошее.


У Виктора Ерофеева эпиграф к новой книге такой: «Бог един» и подпись - Бог.
А я подумала:
- Читай - Ерофеев.


В новой книге Виктора Ерофеева очень нелицеприятно описана немецкая журналистка, с которой он путешествовал по пяти рекам.
Ина прокомментировала:
- Я бы на месте Габи сделала себе харакири.
На что я ответила:
- А она из всего этого извлечет для себя выгоду.


Памятник Высоцкому на Страстном бульваре произвел жуткое впечатление - как будто карлик вышел из леса.


Моя знакомая по имени Маша окончила автодорожный институт и устроилась по блату секретаршей в авто экспортную фирму. Как-то к ней подходит шеф и говорит:
- Мы сегодня едем в Интерконтиненталь, к нам приехала немецкая делегация. Вы знаете немецкий язык?
Маше так хотелось пойти туда, что она, учившая когда-то в школе немецкий, сказала:
- Знаю.
- Вот и хорошо, - ответил шеф, - не надо заказывать переводчицу.
Приехали в Интерконти, Маша увидела делегацию - солидные западные немцы. Ей стало нехорошо.
Немцы начали лопотать. Маша не понимает ни слова. Шеф, удивленный молчанием Маши, торопит:
- Переводи.
Маша отвечает:
- Подождите, он еще не все сказал.
Тогда немец недоуменно смотрит на Машу. Она ему обворожительно улыбается. Наконец, шеф понял и спрашивает:
- Ты хоть что-нибудь понимаешь?
Маша выразительно посмотрела на него и промолчала. Шеф вызвал переводчицу, и все было улажено. Маша, необыкновенно красивая девушка с ярко выраженной семитской внешностью, произвела неизгладимое впечатление на западных немцев. Конечно, не своим знанием немецкого, а роскошным бюстом. На банкете она отошла от стресса и спела на немецком четыре слова, которые вспомнила после фужера водки: »Deutschland Deutschland uber alles».
Немцы чуть не попадали со стульев.
Я внимательно выслушала историю, потом спрашиваю:
- Ну что, убил тебя начальник?
Маша засмеялась:
- Он меня не убил, он меня трахнул.


Жванецкий привез своего друга детства Додика с женой в новый трехэтажный дом. Додик с женой ходят и нахваливают - дом действительно впечатлял. Жванецкий принял поздравления и сказал:
- Здесь каждый камень - это мой аплодисмент.


Я собралась в Москву, и Сысоев просит:
- Будет время - поезжай в Васюки, посмотри, что там нового.
Васюково - деревня, где Сысоев скрывался несколько лет - в 79-83-х годах.
Приятель повез меня на машине. До Красноармейска мы добрались без приключений. Потом доехали до Федоровской, соседней с Васюками деревни, куда Славик ходил за продуктами. На магазине была вывеска «Продукты» с покосившимся «д», не отремонтированная со времен Сысоевских “бегов”.
Когда мы спросили, как проехать в Васюки, на нас странно посмотрели и сказали, что мы вряд ли туда доедем. Так и получилось. Машина застряла в непролазной топи. Я шла по щиколотку в грязи и радовалась: если немцы, думаю, снова посмеют напасть на нашу родину, их танки опять не пройдут.


Сидим у Жени Попова, Света приготовила потрясающий ужин. Общаемся. Женя подарил мне журнал «Знамя», в котором напечатан его новый роман «Зеленые музыканты», и жалуется, что его сильно сократили. Света говорит:
- По-моему, они хуже не сделали.
Женя обиделся:
- Вот уж писатель о писателе всегда хорошее слово скажет.


Разговор зашел о премии «Триумф». Женя сетует на то, что Аксенову не дали этой премии. Я ему говорю:
- Жень, ты вспомни, кого он в «Скажи изюм» под Андреем Деревянниковым вывел. Этот человек во всех жюри сидит, в том числе, и в «Триумфе». Вот и догадайся, почему Василий Павлович ни одной премии не имеет.


У Бориса Жутовского зашел разговор об Илье Кабакове. Я говорю:
- Видела его в Берлине, он очень скромно одет, машины у него нет.
Борис отвечает:
- Это было много лет назад. Мы хотели построить мастерские рядом. Все построили за пять тысяч, а Кабаков за девять.
И еще. Кабаков хотел купить машину. У меня погиб друг, и я предложил Илье купить его «Москвич». Кабак выслушал и сказал: «Я бы хотел «Волгу».
Потом Борис помолчал и добавил:
- Он всегда был таинственно-приглядный.


Таня Щербина сказала мне про Пелевина:
- Такой, не от мира сего. Живет с мамой на окраине Москвы, общается только с компьютером, из дома никуда не выходит, ну, только если вокруг дома походит чуть-чуть.


Генрих Сапгир сидел у нас в гостях и рассуждал:
- Надо Славе выставку сделать в Москве, приезжай, я помогу, чем смогу.
Приезжаю в Москву и звоню Генриху. Он говорит:
- Я же литератор, не художник, ну чем я могу помочь?


Я опять приехала в Москву, и мы с Иринкой пошли посмотреть Храм Христа Спасителя. Он был похож на высотное здание на Смоленской. Вокруг здания ходили мужчины в одинаковых костюмах, с галстуками и папочками подмышкой. Совсем, как на Дзержинской в те времена, когда функционировало КГБ. Был открыт нижний храм. Около него стояли милиционер, омоновец и человек в штатском. У каждого в руках были переговорные устройства. Внутри был длинный проход, и непосредственно перед входом в храм, по бокам на стенах висели доски, на которых большими буквами - золотом были высечены фамилии людей, пожертвовавших деньги на строительство храма. Одно из первых имен, которое бросилось в глаза, было Иосиф Кобзон.
Кто-то, из людей, стоявших сзади, произнес:
- Ося больше всех денег пожертвовал - 50 тысяч долларов.
Рядом стояли лотки, где продавались свечи. Женщины, торговавшие свечами, напоминали партийных работниц низшего звена. Свечи были безумно дорогими.
И только икона Николы Чудотворца была старинная и настоящая чудотворная.
Я подумала:
- Болтают, что деньги на строительство храма идут неправедные. Они ведь все отмолятся и отмоются слезами прихожан. И останется божий храм.


Я рассказала Марине Крутоярской свои впечатления, она заметила:
- Кобзон лучше бы на синагогу деньги дал.
Я ответила:
- Думаю, что он и на синагогу дал. Не вижу в этом ничего плохого.


Позвонил Женя Попов из Москвы. Я спрашиваю, как дела. Женя отвечает:
- Россия находится в жопе, где и есть ей место.


Женя Попов затеял суд с Феликсом Кузнецовым, требуя, чтобы он отдал самиздатский вариант альманаха “Метрополь”.
Адвокат Кузнецова сказал, что экземпляр находится у Кузнецова в архиве. На что Женя заметил:
- Это все равно, что Геббельс будет хранить архивы белорусских партизан.


В Москве живет подруга Люба. Она замечательный врач.
Люба не может сейчас существовать на свою зарплату и рассказывает:
- У меня есть брат. Ему всю жизнь ставили меня в пример. Я была отличница, а он двоечник. Я защитила диссертацию, работала в кремлевской больнице, а он где-то работал ни шатко, ни валко.
Если бы не брат, я сейчас пошла бы по миру. Люба называет его спонсором. Он нежно любит сестру и помогает ей.
А работает брат на таможне.


Как Любин брат подарил ей квартиру:
- Брат уехал в командировку, а я взяла маму к себе. Вернулся он, и первый раз едет ко мне в Бибирево. Входит в подъезд, а свет не горит. Сели в лифт, доехали на 12 этаж. Первым выходит охранник. На полу лежит человек. Потом оказалось, что пьяный сосед, но охрана понервничала.
Входит возмущенный брат и говорит:
- Как можно жить в таких условиях, это же опасно для жизни.
Люба выслушала и говорит:
- Это тебе еще крупно повезло, что лифт работал, а так и таскаемся в темноте наверх.
После этого брат подарил Любе на пятидесятилетие квартиру.


Мы увиделись со своей школьной подругой Леной, с которой не встречались много лет (не путать с университетской Леной Кешман).
Лена абсолютно не изменилась, такая же молодая душой, как и прежде. Болтали без перерыва, как будто можно за день восстановить пятнадцать лет, которые мы не виделись. У Лены последние годы был возлюбленный, профессор-филолог, известный интеллектуал. Лена, будучи сама образованной женщиной, заметила:
- Знаешь, я, когда начала с ним жить, как будто на курсы повышения квалификации попала.


Ко мне в гости в Москве приехали мои школьные подруги сестры Катя и Оля. Зашла также Лена Кешман.
Катя уже давно не работает, сидит, рассказывает:
- Мы с Шурой на Мерседесе... Были на море, поехали на шашлыки... А в Париже были в гостях...
Кешман слушала, слушала, а потом спросила:
- А чем ты занимаешься в свободное от домашней работы время?
- Живу, - ответила Катя.
- А что читаешь? - спросила я.
- Детективы, - сказала Катя.
- Оно и чувствуется, - подумала я.


Кешман вернулась жить в Москву. Сразу после этого случился обвал рубля и снятие Кириенко. Вскоре я получила от нее письмо:
- Описывать тебе, какая тут жизнь, - сил нет. Вчера не было рублей. Позавчера не было долларов. Сегодня появились рубли, но исчезли доллары. Цены на них прыгают не только со дня на день, но и в течение дня. А вообще-то все нормально.


И еще из письма Лены Кешман:
- Вчера померла Надежда Давыдовна Есенина-Вольпина. И хотя мы шутили, что “Надежда умирает последней”, но вот видишь - и Надежда умерла.


Слава говорит мне с горечью:
- Чем больше я думаю о родине, тем чаще мне приходит в голову песня Галича “Кадиш: поминальная молитва”.
- А какие именно слова? - спросила я.
Сысоев посмотрел грустно и процитировал:
- Пан Корчак, не возвращайтесь.
Вам страшно будет в этой Варшаве.
Вам стыдно будет в этой Варшаве...


Я рассказала Славе, как знакомый Юлий сказал: “Русский человек должен жить в России”.
Наутро я нашла на столе записку от Сысоева с названием “Изречения”:
- Русский человек должен жить в России! И сидеть в русской тюрьме.
А устно добавил:
- Этот русский человек, к сожалению, работает на банкира-бандита. Так вот, этот бандит улетит на своем самолете, а Юлий пойдет в тюрьму или еще похлеще. (Юлий, один из близких друзей Березовского и работает на него).


Ровно через два месяца прокуратурой было возбуждено уголовное дело на Березовского, а он за несколько дней до этого улетел на своем самолете в Париж.
А потом прокуратура свое решение отменила, и Сысоев добавил к вышесказанному:
- Русский человек еще должен и в русском бронежилете ходить.


Я хочу опять поехать в Москву и спрашиваю Сысоева:
- Слава, ведь ты же русский человек! Неужели тебя не тянет на родину?
Сысоев с горечью ответил:
- Я для них как был уголовник, так и остался.


В нашем доме нашелся хозяин по фамилии Грох. Дом принадлежал его деду. Бумаги проверяли почти десять лет. Хозяин, пожилой немец, пришел знакомиться с жильцами. Он с удовольствием рассматривал картины, которыми завешены стены, спрашивал, что за книги, рассказал многое про себя и свою семью. Мы с ним понравились друг другу.
Хозяин мне говорит:
- Вы не волнуйтесь, я квартплату поднимать не собираюсь, живите на здоровье всю оставшуюся жизнь в этой квартире.
Я отвечаю:
- Нам здесь очень нравится, и мы лет десять тут поживем.
Он испугано:
- Ну, что вы такие молодые!
Я объясняю:
- Просто у нас нет лифта, и мне кажется, что лет через десять будет тяжело забираться на четвертый этаж.
Хозяин внимательно выслушал, подошел к окну, посмотрел на стену дома и серьезно спросил:
- Что, надо лифт построить?


Сысоев уговаривал меня напечатать «эпохалки», ругал за излишнюю скромность. Я ему ответила:
- Хватит нам одного гения в семье.


Наконец, я позвонила Кристине Линкс - она работает в немецком издательстве “Volk und Welt” и говорю:
- Тиночка, извини, но я здесь кое-что написала и хочу тебе показать.
Кристина испуганно спросила:
- Сколько страниц?
Я отвечаю:
- Двести, примерно.
Услышав, Тина радостно воскликнула:
- Молодец, не каждый может во время остановиться.


Я прочитала мемуары Эммы Герштейн. Они мне очень понравились. Она их опубликовала, когда ни одного персонажа не осталось в живых.
И я подумала:
- Вот доживу до девяноста лет, тогда и опубликую книгу. И никто про меня не скажет:
- Врет, как очевидец.



Берлин, 2000 год





>>> все работы Ларисы Сысоевой здесь!






О НАШИХ БУМАЖНЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие издания наших авторов вы можете заказать в пункте меню Бумажные книги

О НАШИХ ЭЛЕКТРОННЫХ КНИГАХ ЧИТАЙТЕ

Это и другие электронные издания
наших авторов вы можете бесплатно скачать в пункте меню «Эл.книги»

Наши партнеры:



      localRu - Новости израильских городов. Интервью с интересными людьми, политика, образование и культура, туризм. Израильская история человечества. Доска объявлений, досуг, гор. справка, адреса, телефоны. печатные издания, газеты.

     

      ѕоэтический альманах Ђ45-¤ параллельї

      

Hаши баннеры

Hаши друзья
Русские линки Германии Russian America Top. Рейтинг ресурсов Русской Америки. каталог сайтов на русском языке из Сша,Канады,Франции и других стран


  Международное сетевое литературно-культурологическое издание. Выходит с 2008 года    
© 2008-2012 "Зарубежные Задворки"